Омут. Сборник рассказов и миниатюр

– Обучил?

Дед вздохнул.

– А то, дорого ему это стало, как познал, так тут же и околел, а годки его мне перетекли. Не выдержал бедолага бремени премудрости.

– Тебе-то откуда ведомо про устройство чертогов?

Дед криво ухмыльнулся, разгладил бороду и ответил:

– Не твоего ума дело. Ведомо – знаемо, и все тут.

– А тебе сколько лет?

Дед принялся загибать корявые пальцы на обеих руках, высчитывая свое время, сбился, вернулся к подсчету, наконец, плюнул и сказал:

– Мухомор я старый. Поди, под двести будет.

– Ну ты, Ерема, и брехун.

Дед раздражился на обидное слово и прошипел:

– Ярьома я.

Он повторил доходчивее, делая особое ударение на букве «о».

–Ярьо́ма. Так едешь или нет?

Фат колебался. С одной стороны, современному человеку верить в подобные небылицы смешно, а с другой – что-то подсказывало не лезть в петлю авантюры. Казалось, щуплый дед никоим образом не сможет навредить закаленному Фату. Мысли о нечистой силе для него, атеиста, всего лишь предрассудки. Дед определенно тронулся умом в глуши, поэтому фотограф решил довериться собственному рациональному мышлению и отправиться на остров во что бы то ни стало, а после откупиться от дряхлого мухомора безделушкой какой. Конечно, Фата предупреждали в поселке держаться подальше от торфяника, так как случалось, охотники пропадали, а рыбаки вовсе туда не захаживали, но об отшельнике никто не обмолвился с ним и словом. Да и название озера «Смердное» не внушало доверия. Однако профессионального художника пленила возможность сделать фотоснимки с блестящим ракурсом, что открывался на островке при солнечном свете и невероятной перспективой. Творческий человек всегда пойдет к грани неизведанного, а порой и переступит ее в поисках новой прекрасной музы. Определенно изображения мудрой природы окажутся на выставке, секунду-другую Фатом завладела мысль стать победителем в конкурсе. Отражение пушистых облаков в диковинном зеркале из студеной воды особенно вдохновляли художника. И с мыслью, что сегодня точно подфартит, мечтательный Фат переступил через борт хлипкого суденышка и устроился на корме. Жаба облизала выпученные глазки, квакнула и забилась под сиденье. Тронулись. До островка рукой подать, хороший пловец, каковым слыл Фат, с легкостью преодолеет расстояние. Фат предложил старцу погрести веслами, но тот напрочь отказался, заявив, что он единый кормчий ладьи, и никому не дозволено дотрагиваться до гребней. По пути фотограф сделал несколько удачных снимков, спрятал фотоаппарат и свесил ладонь в омут. Ближе к середине торфяная вода обрела каштановый цвет. Ключи били холодными потоками, обволакивали маслянисто-тягучей жидкостью и сводили пальцы. Как вдруг Фат резко, словно его обожгли, выдернул руку из озера от испуга. Склизкая рыбина прикоснулось к его ладони, заиграла серебром чешуи и тотчас исчезла в царстве мрака, махнув раздвоенным хвостом. Дед не сдержался и звонко рассмеялся.

– Милка моя.

Фат всмотрелся в чернильную глубину, но безуспешно, только болотные пузыри выдыхал торфяник. На вопрос чем Ярьома еще живет, старик поведал, что имеется у него промысел медовый на острове.

– Бортник.

– Гиблое место, говорят.

Дед скривился от натуги и выдавил из себя:

– Брешут, – помолчал и прибавил. – Одначе от зверя дикого далече и человека неразумного.

Нос лодки увяз в черном иле. Приплыли. Фат помог с коробом перенести по ветхому настилу из скользких бревен, еле удержался и едва не угодил в заросли под заливистый хохот Ярьомы. Жаба осталась лодку стеречь. В середине острова находился крепкий сруб, потемневший от времени. Могучие вязы и дубы скрывали избу пышными кронами так, что с берега увидеть жилище не представлялось возможным. Полукругом с десяток выстроились улья, откуда доносилось монотонное жужжание трудяг солнечного нектара. Толстощекий рыжий кот завидел Ярьому и радостно бросился встречать хозяина, на незнакомца же здоровенный кот ощетинился, выгнул спину и люто зашипел, оголив сабельные клыки. От зловещего шипения его нос так сильно морщинился, что упитанная морда собиралась в глубокие суровые складки. Котище пугал и преграждал дорогу, Фат попытался обойти хищника, но тот еще пуще рычал, выпускал когти острые, как лезвие, и замахивался широченной лапой, но Ярьома успел перехватить своего защитника за шкирку и оттащить. Неукротимый зверь попытался яростно сопротивляться Ярьоме за такое обхождение, когда тот волочил его, но получил по уху и стих, затаив обиду.

– Дружа мой – Царапа.

Ярьома строго погрозил пальцем Царапе, и кот скрылся в избе.

– Добрейшей души человече.

– Кто человек?

Ярьома с укоризной посмотрел на собеседника, что тот не понимает порядка вещей.

– У всяк животины разумение имеется, а у Царапы, притом и дух крепок. Прошлым летом косолапому отпор дал.

Ярьома пристроился на завалинке ягоду перебирать, а Фат отправился на фотосъемку. Серия снимков действительно получилась картинной, особенно загадочной вышла черно-белая концепция. Однако Царапа мешался, кот увязался хвостом, следил и начинал тереться о штатив в самый ответственный момент. Более Царапа не проявлял враждебности, Фат подкупил котищу завтраком туриста, после чего кот разлакомился, вскочил на ветвь дуба, там и улегся, царственно свесив лапу, где был и запечатлен на память. После Фат захотел расплатиться за гостеприимство, вынул из рюкзака армейский нож и передал Ярьоме. Старик покрутил в руках заточенный клинок, попробовал силу лезвия на полене, вмиг отколов пару лучин, но протянул обратно со словами:

– Добрый секач. Мне не потребу.

– Тебе за остров, – настаивал Фат.

– Я ужо взял свое, – отрезал старик.

Ярьома спокойно вернулся к перебору ягоды из кузова.

– Как взял? Что взял? – недоумевал владелец ножа.

– Твое лето. Ты, поди, и не приметил.

Поначалу Фат растерялся и не находил слов от заявления, якобы у него забрали год жизни да так, что он не ощутил никоим образом. Хотя, блуждая по острову, погруженный в работу Фат припомнил, как с минуту-другую у него сдавило в висках настолько сильно, точно голову поместили в столярные тиски, и в глазах зарябило, но тут же отпустило. Фат приписал недомогание влиянию палящего светила. В это мгновение ему внезапно захотелось убраться из этого места поскорее. Фат спрятал нож и повелел:

– Обратно поплыли.

Ярьома не отозвался, с места не сдвинулся, продолжал возиться с коробом, не обращал ни малейшего внимания на фотографа. Фат разгорячился от осознания, что ворожей приблизил его к последнему вздоху, и в порыве злости пнул по кузову. Короб не устоял, часть ягод помялась и рассыпалась горохом в траве. Старик заохал, схватился за сердце и завалился. Фат перепугался, не желал он подобного исхода, но не рассчитал, так как кипел от гнева. Фат бросился к Ярьоме, обрызгал из фляжки. Немного погодя, оба сидели на завалинке, старик говорил:

– Уговор промеж нас имелся, что свезу тебя на остров. Верно?

Фат кивнул, соглашаясь, Ярьома продолжил:

– А вот такого уговора, чтоб вертаться, не имелось.

Фат сорвался с места, заторопился к лодке и по пути выкрикнул.

– Ну и черт с тобой! Сам уплыву!

– Дослухай!

Но Фат не слышал, натуралист укладывал рюкзак в лодку.

– Еже ли смогешь, – хихикнул в кулак ворожей и принялся нашептывать заклинание.

Фат оттолкнулся и ударил веслами о зеркальную гладь. Жаба, что еще пряталась под сиденьем, выпрыгнула в камыши и затянула свою музыку. Один взмах, другой, вот он уже на середине озера. Фат греб что есть мочи, лишь бы скорее выбраться. Лодка оставляла замысловатые круги в воде, остров стремительно отдалялся. Спиной Фат чувствовал, что вот-вот нос лодки упрется в берег, он обернулся и обомлел: лес принялся буквально растворяться на глазах, суша пятнами исчезала, будто тени от солнечного света. Омут превратился в безбрежный океан, Фат наблюдал только черную точку острова вдалеке. Забурлила вода, волны запенились, забили по борту хлюпкой лодочки, еще мгновение и перевернется суденышко. Набежали свинцовые тучи, раскатистый гром прокатился по небосводу, засверкали молнии, стеной обрушился жуткий ливень с градом. С орех градины забарабанили по лодке, разбивались и наполняли суденышко крошевом льда, отчего лодка отяжелела. Фат ловчил, увертывался от дроби из крупы острых осколков. Кое-как Фат развернулся и битый час правил обратно к острову, кормчий то отчаянно сопротивлялся вскипающим бурунам, то безостановочно вычерпывал окоченевшими ладонями ледяное месиво со дна болтающейся на волнах лодки.

Ближе к острову буря затихала, проблески солнца появились промеж тяжелых туч. Фат, крайне изможденный борьбой со стихией, по-прежнему не наблюдал иной суши, кроме крошечного островка в бездне океана. Суденышко обогнуло остров, наконец, Фат приметил Ярьому и подал к бревенчатому настилу. Вымотанный и промерзший до мозга и костей он кое-как выбрался на берег и свалился от бессилия в беспамятство. Жаба снова запрыгнула в лодку и забилась под сиденье. К жизни Фат вернулся, когда почувствовал на своем лице язык Царапы, шершавый, как рашпиль. Кот облизывал и щекотал его нос жесткими усищами. Тяжеленный меховой ком топтался по его груди, садился и старался согреть. Фат слышал биение сердца своего спасителя, взял котищу в руки, утопил в шерсти ладони и приподнялся. Спокойствие воцарилось, океан обратился в озеро, как и прежде с берегами. Силы у Фата иссякли для удивления. Смеркалось. Ярьома, Фат и Царапа переместились в светлицу избы, где Фата укутали в одеяло, и отпаивали крепкой медовухой под беседы повелителя острова. Фат захмелел и уже не внимал старику, веки его сомкнулись, и он погрузился в сладостный сон.