Притворись, что мы вместе

Доктор, пожалуйста! У меня не больше двенадцати недель. Я прошу вас, доктор, помогите…

Непонятно откуда появился Петька: он сидел в том самом кафе около нашего института – за столиком почему-то больше никого не было. Вот все-таки странный, подумала я. Какой прикол сидеть одному в кафе? Скучно же… А может быть, он кого-то ждет? Даже наверняка. Новая пассия… Не зря же в окно пялится: явно высматривал… Пальцы, как у Паганини. Прекрасные мужские руки – руки хирурга. Через десяток лет будет звездой операционной, это точно.

Мне страшно хотелось подойти и сказать что-нибудь умное, а может быть, смешное или просто какую-нибудь язвительную гадость. Но я не решилась.

Кого же он ждет? Ведь лекции давно закончились… У меня возникла шальная надежда: может, меня – и тут же улетучилась…

2004
Октябрь

– Сорокина! Еле-е-ена Андреевна, к заведующей зайдите!

Я вжалась в стол. Орала наша старшая медсестра Лилия Ивановна. Нежелание лишний раз передвигать свою пятую точку по длинному больничному коридору приводило ее к необходимости истошно вопить. Семьдесят метров как-никак. Сил общаться с начальством после ночного дежурства не осталось никаких, надежда улизнуть в два часа и самой забрать Катьку из сада таяла по мере приближения к кабинету заведующей.

Светлана Моисеевна была не просто начальником эндокринологического отделения, где я работала последние два года, а настоящей главой прайда. В укор всей эндокринологии она была божественно толста. Неприличная даже для заведующей золотая цепочка со звездой Давида – размер украшений был сопоставим с размером бюста. Макияж создавался по утрам, вероятно, не менее часа: тона всегда не по-еврейски агрессивны. Маникюр, без вариантов, алый. А в довершение образа – хрипловатое от многолетнего курения контральто. Do as doctors say, don’t do as they do. Короче, ее все любили.

Но сейчас призыв к телу прозвучал совершенно некстати: ноги ломились от ночных скачек с препятствиями по приемному покою, голова кружилась, страшно хотелось спать.

Уже постучав в дверь, я сообразила, как глупо спалилась: заранее в ординаторской поменяла медицинские брюки на джинсы. Глядя со стороны, можно сделать вывод: верх еще на работе, а низ уже ушел домой.

– Светлана Моисеевна, вызывали?

Опытный взгляд заведующей, вырастившей не один десяток таких тунеядцев, как я, сразу вцепился в новые светло-синие джинсы.

– Заходи. Молодежь, уже небось ласты домой намылила. А, Сорокина? А между делом, еще всего лишь тринадцать тридцать! Бо-о-оже мой (вот это всегда было удивительно по-одесски), нет сил уже с вами воевать, бессовестные люди… Мы в ваши годы просто сутки, сутки напролет, не поднимая головы! На Дальний Восток, в пустыни. А тут теперь, понимаешь, аспирантура, ординатура, чистые халатики! Только-только после института, а уже большой карман пришей, как говорится! Совершенно ничего еще не понимают, а мнят себя профессорами. А, Сорокина?

Поток словоблудия всегда сопровождался бешеной жестикуляцией.

Интересно, а я-то что? В конце концов, уже третий день отсюда не вылезаю: приемник – отделение, отделение – приемник. Да у меня ребенок – настоящая сирота! И где это мой набитый наличностью большой карман? Дырка в нем, что ли?!

Я собрала последние силы и надела виноватое лицо.

– Светлана Моисеевна, я просто уже две ночи из приемника не вылезаю: Семен Петрович заболел. Я уже все сделала по отделению, хотела вот пораньше на двадцать минут выйти…

– Так, не оговаривайтесь, Елена Андреевна! Я прекрасно в курсе, чем таким Семен Петрович заболел: вчера из его кабинета санитарка целый ящик бутылок выволокла, кошмар… Боже мой, да что вам говорить! Бесполезная трата щитовидной железы! Ну да ладно… Так… зачем это я тебя вызывала?..

Атеросклероз, матушка, страшная вещь.

– А! Вот что! Я тут сама с собой посоветовалась и решила: все-таки надо кому-то из молодых дать платную палату, но только одноместную и одну. Василиса Семеновна рекомендовала тебя, уж не знаю, за какие такие успехи. У меня все равно времени нет за вами всеми смотреть. Возьмешь седьмую. Кстати, туда сейчас какую-то даму из реанимации переведут. Впервые выявленный диабет… И повнимательнее: сынок там вроде как новый русский или что-то в этом репертуаре… Боже, как же я это словосочетание не люблю… новые русские, старые русские… Понятно все?

– Хорошо, Светлана Моисеевна. Спасибо большое. Можно идти?

– Угу… А! Нет! Стой… Уже, между прочим, который месяц замечаю… Что это ты так много дежурств в приемнике берешь? И не списывай на больных товарищей. У тебя же семья, ребенок. Все никак в д’Артаньяна не наиграешься, что ли? Про ваши ежевечерние веселья на хирургии знает вся больница, а приемник с реанимацией просто славятся! Учти: я долго терпеть не стану твою постоянную зевоту в ординаторской. Или эндокринология, или шашкой всю жизнь махать.

Точно атеросклероз: то мало работаешь, то много.

– Я учту, спасибо большое. Просто не хочется первый сертификат по терапии терять…

Жестикуляция моментально усилилась.

– Ну бо-о-оже мой, что ты все время, просто все время оговариваешься! Невозможно! Так, все, иди. Я тебя последний раз предупредила!

Этот последний раз был не менее чем двадцатым. Выйдя из кабинета, я в удрученном состоянии поплелась к седьмой палате, не ощущая абсолютно никакой радости от частичной отмены дедовщины в отношении платных услуг.

Если сейчас там еще и сынок начнет морду кривить, загрызу.

Около палаты меня выловила Лилия Ивановна и всучила историю болезни.

– Вот, только передали с реанимации.

– Спасибо, осчастливили, блин.

Ответной реакции не последовало: молодых врачей на отделении было трое, и никто из нас пока не смог внушить старшей медсестре уважения. Я посмотрела на обложку истории: Полина Алексеевна Вербицкая, 1950 года рождения.

В палате стояла тишина, никаких родственников в досягаемом радиусе не отмечалось. Тут было много небывалых по тем временам излишеств: стеклопакеты, плотные занавески, холодильник, микроволновка, новый линолеум, приличных размеров стол и шкаф для одежды, а самое важное – отдельный санузел с душем. Пахло недавно законченным ремонтом. Кровать поставили подальше от окна, в полумраке. С порога я даже сначала не поняла, где больная: она была настолько маленькой и хрупкой, что одеяло почти полностью скрадывало очертания тела. Я приблизилась и села на краешек кровати, потихоньку перелистывая историю болезни. Женщина спала.

Вот странно: откуда диабет? Ожирения нет, метаболический синдром под большим вопросом… Черт, так надеялась увидеть огромную армянскую маму. Уж с этим народом я научилась разговаривать.

Женщина оказалась совершенно петербургская: седые, без следов краски, волосы аккуратно забраны в гладкую прическу, подчеркивающую высокий лоб, черты лица благородны и глубоки. Тут же вспомнилась одна из преподавательниц Вагановского училища, которых я частенько наблюдала, гуляя в Катькином саду: изящной походкой, в маленьком темном берете, приталенном элегантном плаще и на неизменных каблучках, она со своим выводком шествовала в сторону Невского проспекта.

Девочки, спину держать…

Годы только прибавили госпоже Вербицкой достоинства и красоты. Тонкие ненавязчивые духи, домашнее постельное белье, аромат женской косметички, прекрасные хрупкие пальцы, почти не тронутые временем, тонкие запястья и изящная шея. Запахи и линии, пастельные тона, глубокий спокойный сон. Это была идеальная картина, ни одна деталь не разрушала гармонию. Только легкий след ацетона в дыхании и предательский диабетический румянец. Казалось, сейчас проснется и будет совершенно здорова.

Вот все-таки странно: «перо», торчащее из брюха татуированного пацанчика, воспринималось совершенно логично, разбитая башка у пьяного в стельку водителя – тоже. Но в этой картинке не было логики.

Я раздвинула занавески. Звук и свет разбудили ее. Несколько секунд она еще не понимала, где находится, потом осторожно приподнялась на кровати, надела очки, помогая себе вернуться в реальность.

– Добрый день. Простите, я заснула. Ждала врача с отделения… Не спала дома почти два дня…

– Добрый день. Меня зовут Елена Андреевна. Веду эту палату.

Несколько секунд тишины, и она вернулась в это пространство и время окончательно.

– Ой, здравствуйте, доктор. Какая вы молодая! Господи, простите. Я знаю, доктора не любят, когда им намекают на юность. Не обижайтесь, ради бога. Я считаю, что только молодость обладает живостью ума и способностью развиваться.

– Ничего, Полина Алексеевна. Не извиняйтесь. Я уже привыкла. Так… Вас только что перевели из реанимации… Историю я вашу посмотрела. На каком этапе мы сегодня находимся, более-менее понятно, однако хочу у вас поподробнее узнать, что дома случилось. Как вы сами считаете: долго ли болеете?

Прилагая усилия, она встала с кровати, сняла со спинки кресла темно-синий домашний халат, накинула его поверх сорочки и села за стол рядом со мной, машинально пытаясь привести в порядок прическу. В каждом движении была заметна дикая слабость, руки немного дрожали.

– Даже не знаю, как это все произошло… Плохо себя чувствую, наверное, последние месяца два. Хотелось пить постоянно, знаете ли. Какое-то непроходящее бессилие, озноб почти ежедневно к вечеру. Вообще, я человек абсолютно здоровый. У меня даже медицинской карточки в поликлинике нет. Тридцать лет отработала учителем, посещала врачей только на медосмотрах. Все некогда, знаете ли. То классное руководство, то выпускные… Не понимаю, что такое произошло: у нас в семье принято питаться правильно, сладкое я не ем – не люблю, да и жирной пищи дома стараемся избегать.

– Не простывали сильно в последние полгода?

– Нет… наверное, нет. Внучка у нас находится со мной дома, детский сад не посещает, гости тоже редко приходят… Нет, никто не болел.

– А может быть, какой-то стресс перенесли в недавнем прошлом? Что-то случилось неожиданно, понервничали?

– Да нет, Елена Андреевна. Не вспомню… Жизнь моя теперь однообразна, в ней мало событий. Когда человек выходит на пенсию, единственное, что его может выбить из колеи, – это неприятности в семье. У меня, слава богу, все очень хорошо.

– Ну что ж, сейчас посмотрю вас. В ближайшее время нам надо попытаться перейти с инсулина на более мягкие средства. С вашей стороны прежде всего требуется строгое соблюдение диеты – я расскажу вам об этом более подробно. Возьмите еще, пожалуйста, вот это пособие. Тут все написано о питании при сахарном диабете.

Я протянула ей приготовленную заранее брошюру для больных, довольно муторную и слишком подробную.

– О, прекрасно, доктор! Не утруждайтесь длинной лекцией. У вас такой усталый вид… Не тратьте на меня лишнее время. Я ведь педагог – с бумажного листа усвою не хуже, чем со слов.

Какое чудо! Замечательно. Просто везение, а не пациентка.

– Хорошо. Я тогда вам пока оставлю до утра почитать.

После разговора я осмотрела ее, изучила еще раз анализы, повторно осознавая свою неполноценность, убедилась, что болезнь пришла непонятно откуда и, похоже, крепко уже ее помотала.

Думай, Сокольникова, думай. Без причин нет лечения.

По дороге домой я крутила в голове свою первую платную больную, перебирая варианты возникновения ее внезапной болезни. Размышляла о том, что мы до сих пор так и не знаем, где подстерегает нас несчастье и откуда все же берется вся эта гадость. В приемнике процесс значительно упрощался – ты и смерть, face to face, игра по правилам. Но на отделении, где лежали больные с многолетним хроническим багажом, она, смерть, не хотела показывать лицо, пряталась, будто ее и нет. За два года, проведенных в стенах нашего тухлого валежника под высокопарным названием «эндокринология», я поняла: тут она не хотела тягаться с людьми в белых халатах – в основном ей лень и неинтересно. Она играла дома, незаметно, подпитываясь человеческими слабостями и горем, десятилетними переживаниями, предрассудками, беспочвенным страхом, нежеланием посмотреть на себя в зеркало. Когда люди попадали в больницу, она пряталась в домашних вещах, наспех втиснутых в больничные тумбочки. И лишь иногда показывалась из тени, говорила тебе: эй, доктор, я тут самую малость отдохну, но ты не думай, что отдыхать буду долго, – все они рано или поздно придут ко мне.

Забрать Катьку из сада, конечно же, не успела, так что потащилась прямо домой. Вот уже несколько лет, как появилось чудо в виде сотовых телефонов, так что мама всегда выручала. Она работала после рождения Катьки исключительно на дому – вела бухгалтерию парочке ларечных королей. К тому времени родители Вовки построили дом под Петродворцом, оперативно продали свою квартиру и купили другую – поновее, двухкомнатную, с улучшенной планировкой. Моя больница опять оказалась рядом. Так что все мои жизненные точки, работа, садик, дом и родители, оказались в пределах пеших передвижений. Непозволительная все это, надо сказать, роскошь, особенно для рядового жителя Северной столицы. Асрян через год после меня обзавелась маленьким чернявым мальчиком, родители мужа сразу после пополнения семейства купили для молодой семьи хорошую трешку в пяти остановках метро от моей новой квартиры. Евреи ждали еще детей – но не тут-то было. Никто не планировал больше страдать от тошноты, отеков, родов, мастита, детского плача по ночам.

Катерина с мамой уже были дома. Кухонные запахи и детские вопли расслабляли. Непереносимо хотелось спать, но еще надо было как-то продержаться до Катькиного засыпания. Слава богу, маман немного прибралась и сварганила обед. Мне же оставалось лишь валяться с Катькой, рыжим существом, которое ползало по мне, как обезьяна.

Выглянула из кухни мама в переднике, с поварешкой и тут же исчезла. Сквозь журчание воды из кухонного крана послышались знакомые мотивы:

– Лена, может, уже завязать хотя бы с дежурствами?

– Привет, мам.

– Привет, дочь. Так что по поводу дежурств, наконец? Имеются ли свежие идеи?

– Мам, я прямо сейчас все бросить не могу: я уже в график вписана на два месяца вперед. И потом, это и мне надо, иначе опыта не набраться.

– По-моему, с вашего отделения никто больше из врачей не дежурит, только ты.

– Кто информацию слил? Никак Асрян?

– Между прочим, это твоя единственная подруга и, что самое важное, – гораздо более трезвый человек, чем ты.

– Что правда, то правда… Мам, ну я сейчас вообще не в кондиции в прения вступать. Давай потом.

– Все же ты уже имеешь опыт, пусть и небольшой. Два сертификата. Могла бы попробовать в частную клинику устроиться. Для матери и замужней женщины это гораздо больше подходит, чем ваша ужасная организация.

– Хорошо, мам, я поищу, поищу. Что в саду?

На этой теме тон ее голоса резко менялся с укорительного на восторженный.

– Ой, пришла за ней – едва смогла утащить домой! Вся в подружках, делах, интригах… Прямо черт в юбке! Кстати, сегодня уже полгруппы не пришло: опять какой-то вирус, так что готовься.

– А что готовиться? Больняк все равно не взять: в приемнике меняться уже совсем не с кем. Все ушли на фронт, как говорится, – кто в запое, кто уволился, кто в декрете.

– Ну, значит, как обычно, я на посту.

– Как обычно, как обычно…

Она вырулила из кухни уже без передника и поварешки. Мы с Катькой валялись в прихожей прямо на паласе: Катьке просто так нравилось, а мне было не встать.

– Лена, я домой собираюсь уже… Тебе еще как-нибудь помочь?

– Нет, спасибо. Ты и так выручаешь.

Мама начала одеваться. После правого сапога возникла пауза.

– Лен, не хотела тебя расстраивать… Сегодня я тут опять ночевала. Не дождалась. А он трубку не брал.

– Снова пьяный приперся? Во сколько?

– Не знаю. Я на часы не смотрела. Мы уже спали с Катей. Я ее в гостиную вместе с собой забрала. Не шумел, слава богу. Зашел и тут же завалился. Утром еле на работу встал. Лен, ты не отчаивайся пока, попробуй все-таки с ним еще поговорить. Или с родителями. Ну что же он так: молодой, умный, с образованием, а жизнь тратит на что – непонятно.

– Мам, уже много раз говорено и с ним, и со свекровью – телега не двигается. Господи, даже не позвонил, гаденыш, и ты тоже не позвонила.

– Так что тебя дергать? Нет смысла, ничего бы не изменилось.

– Ладно. Спасибо тебе. Буду справляться как-то.

– Когда дежуришь?

– В субботу.

– Понятно. Если что, буду готова. Я пошла.

– Пока.

Я кое-как поднялась с пола. Катька теперь висела у меня на спине и не собиралась слезать. Вместе со своей ношей я закрыла дверной замок и двинулась на кухню.

Черт, интересно, что же нас сегодня вечером ждет?

Мысль резко испортила приятное расслабление. Включилось вошедшее за последние годы в привычку тревожное мозгокопание. Я припала к окну и стала выискивать на стоянке синий «Форд». Машина оставлена свекровью в довесок к квартире. Нашего авто не наблюдалось, что являлось неплохим знаком: за рулем, значит, сегодня сильно не напьется, хотя последнее время и это препятствие устранялось различными способами.

Несколько звонков на мобильник – без ответа. Я продолжала пялиться в окно, ожидая неизвестно чего, а маленький ленивец за спиной что-то высвистывал бурным бессвязным потоком прямо мне в ухо.

Наверное, виновата я. Хотя бы себе самой надо наконец признаться, что никаких бурных эмоций, а тем более глубоких чувств, Вовка не вызывал с самого начала. А зачем замуж-то вышла, а? Типа расчет… ну да, именно, что типа…

Ладно, тоже на себя не наговаривай. Столько лет вместе: родной запах, родной голос, руки.

Ведь это так. Так было. Конечно, было. Даже есть сейчас. Если особенно не вспоминать про историю с Петькой.

Хотя, блин, это просто сумасшествие! Ты точно спятила, Елена Андреевна. Какая история с Петькой? Что было-то? А, господа? Не смешите!

Может, я не тот человек, который ему нужен? Именно… Не для него. Вот в чем причина. Всего лишь не чувствует рядом со мной комфорт и удовлетворение. Давно ведь все это уже тянется, еще с самого знакомства… Поступила сама на бюджет, окончила, несмотря на Катьку, без академки. А он ведь на платном учился, как потом выяснилось. На работу сама устроилась, а его маман за ручку приводила каждый раз. Хотя ведь просила ее: ну пусть хоть что-то сам, так нет – нате квартиру, нате машину, нате работу. Все что-то злится, чем-то недоволен. И самое главное: ребенок ничего не изменил – только хуже стало. Конечно, Катьку он по-своему любит, в меру врожденного эгоизма и лени… Ладно, надежда умирает последней. Совсем запуталась…

Мы переползли в гостиную и завалились на диван. Катька все вертелась, сопела, торопливо бормотала про садик, про Ваську (господи, это кто?). «Василий сегодня нагло вырвал заколку из волос. Было очень больно».

Вот сволочи мужики.

Вечер катился дальше. Я переместилась в спальню. Вечерние мероприятия прошли как в тумане: книжка, сказка, «мамуся, я тебя люблю», «и я тебя тоже, котенок» – когда мамы немного, она оказывается ценным элементом. Сквозь сон прорезался звук открываемого дверного замка. Моя ночная тень молниеносно пришла в сознание и сгруппировалась, я быстро переложила ребенка в детскую кровать. Послышалось тяжелое сопение. Передвижения за дверью были явно беспорядочны, попытки снять обувь и повесить куртку пришлось повторять несколько раз. Слава богу, мебели в коридоре почти нет – рушить нечего. Раздумывать ночью над новым сценарием не получалось, так что все пошло по старому. Я осторожно высунулась из спальни.

– Вовка, ну ты что опять? Уже двенадцать часов.

– У Смирнова днюха была. Мы в «Калине» отмечали, ммммммххрррррррр… У нас пивка там нет?

Началось маятникообразное перемещение на кухню – в холодильнике пива не обнаружилось. Разочарование могло иметь совершенно непредсказуемые последствия.

– Блин, Ленка, а че пива нет?!

– Его нет, потому что сегодня оно отсутствует в нашем холодильнике. Ладно, давай ложиться. Мне завтра рано: Катьку в сад, потом к восьми в больницу.

– М-м-м…

Вовка, не оставляя надежды на чудо, стоял перед открытым холодильником и пытался разглядеть за кастрюлями параллельную реальность, состоящую исключительно из пивных бутылок. Но тщетно. Я поскорее ретировалась в комнату. Спать хотелось до невозможности, желание вновь оказаться в горизонтальном положении и забытьи перебивало любые, даже самые отрицательные эмоции. Уже засыпая, я слышала возню в ванной и несколько более бодрое, чем двадцать минут назад, передвижение по коридору. В итоге заснуть так и не удалось. Тело материализовалось в спальне, и по тембру мычания я поняла: сейчас начнется мучительное пьяное приставание. Вовка полез под одеяло. Запах был невыносим – одна мысль о сексе с ним превратила меня в разъяренную гориллу. Однако справиться с почти двухметровым мужиком, пусть и утратившим координацию, было нелегко.

– Лена, ну че… Ну че… м-м-м-х-х-х-р-р-р…

В конце концов именно водка оказалась моей союзницей, и минут через двадцать домогательства прекратились. Мирный храп рядом дарил временный покой. Я отодвинулась на самый краешек постели, поближе к детской кроватке, и укрылась одеялом с головой. Не помогало: сна не было ни в одном глазу. Вспомнила, как это случилось. Как я лишилась невинности. Где-то в начале первого курса, будучи у Вовкиных друзей на даче и не совсем трезва, Сокольникова Елена Андреевна, студентка медицинского университета, решила наконец, что пора уже одним махом разобраться с двумя затянувшимися проблемами.

Первая проблема – Сорокин ухаживал за мной, довольствуясь легким петтингом, уже больше полугода, что в современный период человеческой истории казалось странным, даже неприличным явлением, которое в целом объяснялось только молчаливой и угрюмо-постоянной натурой Вовки.

Вторая проблема: девственность в семнадцать лет на пороге нового тысячелетия уже не имела никакой ценности и являлась тяжелым аллергическим заболеванием по мнению всех одногруппниц – позор.

Это случилось в маленькой темной комнате на старой тахте, но случилось как-то не так, как-то обычно и предсказуемо, в полном соответствии с Вовкиной «эмоциональностью». Промелькнуло легкое приятное волнение – ни восторга, ни безумных чувств и небывалых ощущений. Думалось тогда, что это просто только начало и все еще у нас впереди. Но со временем мало что изменилось: мне не хватало смелости что-то подсказать, а Вовке же, вероятно, не хватало опыта и нежности. Но надежда все равно оставалась: умные дамы говорили, что самое главное случается с женщинами чаще после родов, тогда и желания сильнее, и ощущений гораздо больше. Теперь уже не состыковывались две вещи – ребенок есть, но в постели ничего не изменилось. Хотя теперь я знала, что такое оргазм, и пусть никто из особ женского пола не упирается в вопросе самостоятельного решения этой проблемы.

Чем на сегодня вы живете, Елена Андреевна? Теперь есть Катька. Есть свой дом. Теперь есть работа, о которой так мечтала, – каждый день открывать двери родной больницы, здороваться с врачами, говорить на их языке, понимать их, вникать во все то, о чем думают и что чувствуют только они, одним словом, уметь лечить людей.

Что же, дорогая. Человек не может иметь все в этой жизни, слишком много в твоем списке под словом «есть», так что не дергайся и надейся на лучшее. Русь-матушка алкоголизмом больна давно и неизлечимо. Другие как-то живут, и ты тоже переживешь. А что до постели, то эту проблему решить не трудно, только не гадь, где работаешь.

Утро после таких возвращений проходило всегда по одному и тому же расписанию: подъем, сбор ребенка, расталкивание Вовки, укол магнезии (почему-то очень помогало от похмелья, а мне доставляло большую радость, ведь нет ничего больнее магнезии внутрипопочно), бег в садик, больница.

На отделении стояла сонная утренняя тишина. После пятиминутки прошел обход, потом стандартно прием новых больных и решение текущих проблем со старыми. Наконец около двенадцати часов доктор Сорокина добралась до своей платной палаты, специально выждав время, когда будут готовы анализы. Сегодня я шла туда с гораздо большей радостью по двум причинам: выспалась хоть чуть-чуть и Полина Алексеевна своей безупречной интеллигентностью явно дала понять: новорусский сынок не будет наскакивать на меня, как орангутан.

Однако именно такие больные оказывались самыми неудобными: всегда задавали много вопросов. Как раз сегодня у меня было время на них ответить. Дверь в палату открылась легко и без напряжения, Вербицкая сидела за столом и читала диеты. Увидев меня, она оживилась: здоровый взгляд, болезненный румянец почти ушел.

Бодра. Явно полегчало за сутки.

– Добрый день, Елена Андреевна. Как ваши дела?

– Полина Алексеевна, вы со всех сторон нестандартная. Я должна вам такие вопросы задавать. Как у вас дела?

– Вы знаете, мне намного лучше сегодня. Уже почти не хочется пить, слабости практически нет, только одна просьба: если все будет хорошо, очень прошу отпустить меня на выходные. Понимаете, невестка сессию сдает, внучка совсем маленькая. Переживаю, как там они, ведь я единственная бабушка в семье, ее родители на Севере.

Образцово-показательная свекровь, черт возьми… Блин, жутко неловко за свои завистливые мысли.

Померив давление и пульс, я присела за стол и еще раз пробежала оставленные дежурными медсестрами столбики суточных сахаров, а также цифры давления.

– Как вы думаете, Елена Андреевна, смогу ли я на следующей неделе выписаться?

– Полина Алексеевна, давайте сначала поправимся. Вы уже забыли, по-моему, что прошли всего сутки после реанимации. Еще пока нет четкости с вашими сахарами, как я вижу. Питание не нарушали? Вам все понятно по рекомендациям?

– Ну что вы! Книгу проштудировала добросовестно. Я же педагог, учиться мне в радость. Тем более, насколько понимаю, теперь это пожизненные наставления. Не сомневайтесь во мне. Я вас не подведу, ведь это прежде всего в моих интересах.

Пациентка явно не обманывала ни меня, ни себя. Внешне она и правда казалась гораздо бодрее, однако сахара, даже с учетом подколок инсулина, пока еще не хотели держаться в стабильной норме. Артериальное давление тоже вело себя капризно, хотя ничего удивительного: у диабетиков гипертоническая болезнь почти всегда часть программы.

– Полина Алексеевна, я вам, безусловно, верю. Давайте наметим план. От вас требуется диета и еще раз диета, а от меня – вместе с вами довести до нормы уровень глюкозы, цифры давления, показатели работы почек, проверить работу сердца. Главное на самом деле – это убедиться, что пока нет серьезных осложнений на зрение, например, или патологии нервной системы.

– Поддерживаю ваш план, но только умоляю, давайте уложимся в самые краткие сроки.

– Я не могу обещать, что это закончится за несколько дней, но мы постараемся. Так что же, вы живете с сыном, сидите с внучкой? Почему няньку не наймет?

Услышав вопрос о сыне, она засветилась, как главная люстра в Мариинском театре.

– Вы знаете, он такой заботливый мальчик! Я одна его растила, и, несмотря на все мои личные сложности, получился настоящий отец семейства и замечательный муж. Может быть, как раз потому, что он знает, как это бывает, когда женщина одна воспитывает ребенка. К тому, чего мы раньше не имели в жизни, впоследствии мы относимся с большим трепетом. Саша категорически не хочет в доме посторонних. Наверное, тоже последствия существования в тесной коммуналке. Поэтому и живу с ними, хочу быть полезной. Недавно переехали в новую большую квартиру на Московской. Всем есть возможность уединиться при желании. Знаете, никогда даже и не думала, что в городе существуют такие квартиры.

– Что ж, я очень рада за вас. Вы наверняка заслужили.

– С самого начала не хотела их стеснять, упорствовала и тянула с переездом. И потом, я человек непритязательный: мы прожили всю жизнь в комнате на Васильевском. Там у меня остались подруги. Получала жилье еще в семидесятые, вместе с коллегами по школе. Так мы и были вместе и дома, и на работе. Но Сашенька наотрез отказался оставлять меня там. Хочет, чтобы я пожила в хороших условиях хотя бы на пенсии. Я уволилась сразу, как родилась внучка.

– Вот это неправильная установка: что за слова «хотя бы на пенсии»?! Во-первых, вам еще далеко до старости, во-вторых, посмотрите на иностранцев в Эрмитаже: они только жить начинают после ухода с работы – путешествуют, радуются, получают массу впечатлений. Тем более вам позволяют средства. Внучка же не вечно будет грудной. А что до диабета, так все в ваших руках. Дисциплина в этом деле – самое важное. Но мне кажется, такая проблема для вас не стоит. Симптом тумбочки проверять не стану.

– Что за симптом, простите?

– Коронный номер нашей заведующей во время обхода: выслушать клятвы какой-нибудь армянской мамы полтонны весом: «Доктор, я просто ничего, абсолютно ничего не ем!» А потом неожиданно открыть тумбочку около кровати. А там – плюшки, сладкие соки и конфеты. Далее обычно следует любимая сцена из классика: «Кофелек, кофелек… Какой кофелек?.. Не было никакого кофелька, гражданин начальник».

Полина Алексеевна смеялась. Это хорошо, что смеется.

– Я думаю, вы не пробудете у нас долго.

– Доктор, мы с вами союзники.

– Это однозначно. Не забывайте теперь еще и таблетки принимать. Я кое-что добавила. Для улучшения микроциркуляции головного мозга и нормализации давления.

Я поставила перед ней лоточек, разделенный на три части для удобства приема: утро, день и вечер. Каждый отсек был уже наполнен.

– Спасибо, микроциркуляция еще пригодится: очень хочется самой помочь внучке со школой. У нас рядом с домом прекрасная французская школа.

– Тогда налегайте на вот эти, розовые.

Мы улыбались друг другу. Все-таки круто, когда есть взаимный поток положительных эмоций, а не односторонний вампиризм.

– Я прощаюсь до завтра. На утро назначила вам УЗИ и электрокардиограмму. Не проспите.

– До свидания, Елена Андреевна.

Я вышла и направилась по притихшему перед обедом больничному коридору в ординаторскую.

И что это меня потянуло на излишние разговоры? Все-таки замечательная тетечка, настоящая питерская училка… Так, мадам Сорокина, поднапряги остатки интеллекта, пусть более удачные в браке девочки спокойно сдадут сессию. Эх, везет же людям…

В этот день все успелось – самостоятельный забор Катьки из садика, поход в продовольственный магазин – и вот она, типичная славянка около подъезда своего дома: в одной руке огромное количество пакетов, в другой – ребенок, в зубах дамская сумочка и ключи. И не важно, триколор или красный стяг развевается на макушке Кремля.

Здоровья у Вовки на третьи сутки алкоголизации явно не хватило: в коридоре мы с Катькой были встречены звуками телевизора и запахом жареной картошки. Видимо, с работы ушел раньше положенного. Домашний вечер протекал спокойно, в полном составе и без скандалов. Подступало вялое желание все-таки выяснить, где пребывал законный супруг во время моего дежурства, но охота напрягаться и вступать в дебаты так и не проснулась.