Змеиный брод

Пролог

Над пламенем вился мотылёк. Три свечи горели в детской спальне, источая аромат кедра и голубой ромашки – по одной для каждой из сестёр.

– Ясь? – позвала средняя, поворачиваясь на левый бок. – Сегодня твоя очередь.

Каждый вечер перед сном они рассказывали истории: те, что выдумали сами, или те, что узнали от других. Иногда смешные, но чаще страшные. Про болотных ведьм и злых чотгуров – духов степняков, что жили на другом берегу Чурнавы, называя себя голын-удам – «детьми реки».

Дана, старшая из дочерей Кали́на Ихо́ра, любила такие сказки больше всего. Потомки Матери-Яблони уживались со степным народом уже сотню лет – с тех пор, как заложили первый камень Агаана, Белого города, – а легенды всё не иссякали.

Две ночи назад она рассказывала про Костяную тропу, тайное ущелье в горах, ведущее в Нам-дор – потусторонний мир, где светит багряное солнце и раз в двенадцать лет зацветает бессмертник.

– И что с ним делать? – прыснула Яська. – Съесть? Тогда будешь жить вечно?

– Растолочь в порошок, смешать с гадючьей кровью и выпить. Только не цветы, а корни, – поправила двенадцатилетняя Агния.

– Фу! Ты сама это придумала.

Старшие сёстры переглянулись, а кроха Ясения обиженно умолкла. Она больше любила сказки про мудрых дев и храбрых княжичей – и чтобы дело заканчивалось свадьбой, а не чьей-то смертью. Поэтому Дана, услышав тихое сопение слева от себя, довольно выдохнула:

– Спит она. Закончи вчерашнюю, про Змеиный брод.

Агния завозилась под одеялом, вспоминая, о чём говорила, когда мать вошла и бесцеремонно задула свечи – отругала девочек за то, что не спали. Да что толку?..

Истории стали для них убежищем – как дальний угол в саду, заросший сорными травами. Там сёстры Ихор устроили тайник: наполнили шкатулку вещицами – памятными или просто красивыми – и закопали под кустом боярышника. «Земле можно доверить любые секреты, – говорила прабабка Эвена, которой не стало прошлой весной. – Нет более надёжной защиты».

– Ой, точно! Про дом из глины и костей… – Агния улыбнулась, глядя, как пляшут огоньки и рвутся тени к изножью кровати. – Ну слушай, раз не боишься.

Она понизила голос до шёпота, и Дана опустила веки, представляя, как шагает по высокой траве к излучине.

Змеиным бродом называли мелководье на дальней протоке – там и впрямь водились узорчатые полозы, которых ловили мальчишки. Гадюки рыскали повыше, на каменистых тропах.

За протокой стоял дом. Косой, приземистый. Его вылепил из глины безумный ургэм – травник, которого прогнали степняки. За что – никто из городских не знал. Никому не было дела. Построил хижину – и умер, никто не пришёл, чтобы сжечь мертвеца и отпустить на небо…

А в роду Чертополоха, у господина Влада́на Ка́рду родилась дочь – Вилетта. Старшая из трёх детей, она выросла дикой и нелюдимой. Дурной, как говорили.

Дом Карду уважали в Дюжине. Все знали, что у них в служении находятся духи – от самых безобидных до опасных. Правда, никто не знал, как их подчиняют: каждая Ветвь берегла свои тайны…

– С тех пор ничего не изменилось, – вставила Дана в рассказ сестры, которую не зря в семье прозвали «маленькой старушкой: она умела говорить так складно и серьёзно, что взрослые диву давались. И дар Боярышника у неё был самым сильным: Агния не просто заговаривала кровь, но говорила с ней, видя прошлое и будущее.

– Угум. Выходи замуж за Марка, он тебе расскажет.

Дана протянула руку и ущипнула сестру за плечо.

– Ай! За что?

– Тише! Яську разбудишь. – Она уткнулась лицом в подушку, спрятав улыбку. Пятнадцатилетний Марк нравился Дане, но зловещая власть Карду оплетала корнями весь город.

– Говорили, – продолжила Агния шёпотом, – что после призыва сущностей их заключают в украшения или другие безделицы, которым нет цены. Но Вилетта пошла дальше: не захотела выходить замуж за наследника Зверобоя и убила жениха его же кинжалом – при помощи дара. Её судили всей Дюжиной. Владан подкупил многих, и Вилетту не казнили. Выгнали из города – как того ургэма – с одним условием: не возвращаться.

Отшельница поселилась в старом доме за протокой. Начала водить дружбу со степняками. Оживлять самодельные чучела из костей и глины. Однажды она спустилась в Нам-дор, чтобы найти самого сильного духа…

– Неправда, – фыркнула Дана, перебив сестру. – Оттуда не возвращаются.

– А она вернулась! – Агния ударила кулаком по одеялу. – Твоя история или моя?

– Ну хорошо. Для чего ей этот «самый» дух?

– Для оживления улгана. Чудовища из глины, похожего на человека. Вилетте было одиноко, и она решила создать помощника. Но дух из другого мира не может заменить человеческую душу. Улган родился жестоким и уродливым. Всё, к чему он прикасался, гибло. Протока вскоре пересохла; земля возле дома потрескалась. Сама Вилетта тяжело заболела и умерла спустя месяцы, а чудовище…

– Что? – испуганно спросила Яська. Оказалось, она проснулась и услышала конец истории.

За окном раздался шорох. Налетевший ветер качнул ветви боярышника.

– …до сих пор бродит вокруг. Где остановится – вянет трава. Где утолит жажду – высыхает колодец. Нет ему покоя без хозяйки – и умереть не может, потому что не жил. Всё ходит и стонет, заглядывает в окна. Стоит снаружи… – Агния замерла, будто прислушиваясь к тихому звуку, – и смотрит!

Яська вскрикнула. Тут же зажала рот рукой. Дана мигом вскочила с кровати и, потушив свечи, нырнула обратно. За дверью уже слышались мамины шаги.

Когда дверь распахнулась, девочки дышали глубоко и мерно, как дышат только спящие. Утром им не миновать разговора, но сейчас полоска света на пороге исчезла. Мама вздохнула и вернулась в свою спальню.

Все трое молчали. Кажется, по-настоящему начали засыпать. Дана приоткрыла один глаз. Тени за окном ещё двигались.

Она сжала пальцы на амулете, доставшемся ей от бабушки Эвены по праву старшинства. Покрытая глянцевой глазурью подвеска в виде трёх ягод боярышника была тёплой на ощупь даже в зимнюю стужу. А ещё она каким-то чудом отпугивала мотыльков. И дурные сны.

НИТЬ 1. Узел первый

Покорны солнечным лучам,

Там сходят корни в глубь могилы

И там у смерти ищут силы

Бежать навстречу вешним дням.

– А. Фет

Will you tell me “see you soon in a while”?

When my eyes fade, please give me your smile

And even dark nights are ending in dawn

You'll have time to cry when I'm gone

♪ Lord of the Lost

Над Чурнавой с рассвета рыскали тучи. Небо так тесно прижалось к земле, что казалось, встанешь на цыпочки, протянешь руку – и коснёшься серого брюха. Дышалось тяжело, как всегда бывало на исходе лета: в степи цвела горевица.

Вита опустила пятки на пол. Достала склянку с мазью, пахнущей полынью и окопником. Лёгкими движениями растёрла левую голень от колена до щиколотки. Ещё недавно она ходила к утёсам за рекой: могла прошагать два часа и вернуться обратно – нога жаловалась, но тихо, ненавязчиво; ныла только в сильный ветер. А сейчас, чтобы дойти до протоки, Вита брала с собой трость.

Алта́н выстругал для неё из белой ивы черенок, украсил медной узорчатой рукоятью, чтобы пальцы не соскальзывали. В свои семнадцать он был готовым дарханом – умельцем на все руки, – и самым близким другом, которого Вита сумела обрести, потеряв семью.

Она наложила тугую повязку, затянула узелок и обула домашние туфли. Костяная шишка под коленом продолжала расти – это стало видно невооружённым глазом, к врачу не ходи.

Но она всё же сходит.

Дед Алтана, старый Номи́н, среди левобережных слыл эсэмом, «режущим душу» – хирургом и костоправом, принявшим долг по наследству, после смерти отца. Степняки не признавали городскую медицину. У них были свои эдгээчи – лекари, целители, проводники между телом и духом. Сведущих травников называли ургэмами – «поящими душу» – и почитали гораздо сильнее эсэмов.

Вита даже в детстве не могла понять, почему они, дети Двенадцати Ветвей с правого берега, не могут учиться у степных мудрецов. Да, они по праву рождения ограничены одной силой, принадлежащей роду, но это не мешает узнать больше – не отворачиваться от того, что чуждо, а попытаться понять…

Над степью, пока ещё вполголоса, заворчал гром.

– Ты тоже в предвкушении? – усмехнулась Вита, когда Кусака прихватил зубами подол платья. Стоило хозяйке встать и загреметь посудой, как он принялся кругами слоняться по кухне, будто живой пёс, ждущий, когда его покормят. – Дождь будет сильным.

Кусака мотнул черепом и лёг у двери, нервно постукивая обрубком хвоста по полу. В дурную погоду он оставался дома: глина, скрепляющая позвонки и суставы, могла стать рыхлой, несмотря на то, что Вита покрывала её маслом – для надёжности и чтобы не стеснять движения улгана, который вёл себя как резвый щенок. Кончик хвоста он уже потерял; искали вместе с зорким Алтаном – не нашли.

– Ничего, посидим дома.

Она согрела воду на огне и засыпала листья мяты в кружку. Добавила цветок календулы. Нарезала тонкими ломтями хлеб, думая, что забот на сегодня хватит и без прогулок.

В тёмном прохладном чулане за ширмой ждало тело. Крепкий парень лет двадцати, загорелый за месяцы работы под солнцем, с красивым бронзовым оттенком волос и струпьями мозолей на ладонях. Эпистрофей¹ был сломан: скорее всего, при падении с насыпи бедняга ударился о камень затылком и умер почти мгновенно.

Вита не знала его имени. Лишь то, что он – один из рабочих, кладущих боковую ветку железной дороги, уходящую на север от городской станции. Западный путь вёл в столицу: туда она ездила ещё ребёнком, десять лет назад, и не любила о том вспоминать.

Алтан с верным другом Саяном принесли рабочего вчера – в густых сумерках, когда мимо домика Виты прогрохотал поезд. Состав прибывал два раза в неделю; от его хода дрожала земля, и Кусака беспокойно задирал морду к потолку. Выть он не мог и только клацал зубами, постукивая лапой, пока Вита не успокаивала его, гладя по носовой кости.

Она нашла четвероногого сторожа прошлой осенью – недалеко от станции, за зерновым складом. Тазовые кости пса были раздроблены. Должно быть, полз от рельсов на передних лапах; багряный след высох и затерялся в траве. Пока Алтан прятал останки в мешок, ругаясь на чём свет стоит, Вита собирала осколки.

Она билась над Кусакой несколько дней, почти забыв про еду и сон. Сначала работая с податливой глиной, затем проводя ритуал пробуждения даэва: из трёх духов, оставшихся в сосуде, подходил только один. Два малых «огонька» годились разве что для простых приказов: один такой она поселила в нише для очага, чтобы не пользоваться огнивом: спички можно было раздобыть только в городе. Второй теперь обитал в полевом хорьке по кличке Нырок, в чьи обязанности входила уборка дома. Пронырливый грызун легко справлялся с пылью и сором; Вита привыкла к шуршанию, которое затихало только ночью.

Кусака же, в отличие от собратьев, обладал разумом – на уровне двухлетнего ребёнка – и зачатком воли, привязанной к воле хозяйки. В роду Карду таких даэвов называли «мыслящими». Однако последние поколения, включая отца Виты, пробуждали только «служащих». Это было выгодно. И безопасно.

В трактатах из фамильной библиотеки говорилось о «чувствующих» – пробуждённых, которые ничем не уступали людям, – но отец называл это легендой. Сказкой из тех времён, когда Матерь Яблоня была жива и её благодать пронизывала землю. Сейчас по степи гуляло эхо прежней силы, и дети Чертополоха не могли создать улгана третьего порядка – так же, как дочери Ветреницы, говорящие со смертью, не могли вернуть душу из загробного мира, а дети Боярышника – заставить биться замершее сердце.

И всё-таки Вита не прекращала попыток.

После отречения отца и братьев ей стало нечего терять. За эксперименты её по-прежнему могли бросить за решётку или повесить на площади – узнай о том совет Дюжины. Но за полтора года, минувших со дня «свадьбы» и несостоявшейся казни, про Вилетту Карду, казалось, забыли все. Стёрли из памяти, похоронили заживо.

Злилась ли она? Ещё как!.. Первые месяцы выдались самыми тяжёлыми: Вита засыпала и просыпалась с мыслями о доме. От обиды и несправедливости пекло в груди – порой до слёз.

Ненавидела ли она? Нет. Даже Я́вора из рода Зверобоя и его братьев, с которых всё началось, было поздно винить. Ярость отнимала силы, а она хотела жить. Неважно как; тут надо либо привыкать, либо добровольно идти к Ветреницам – на кладбище.

Вскоре Вита поняла, что ещё никогда в жизни не была так свободна. Степняков не тревожили её грехи. Они щедро делились всем необходимым. Алтан помог собрать гончарный станок, и она передавала через «брата» поделки: расписные тарелки и горшки, дудочки и свистульки. Иногда – по просьбе – подселяла призванные «огоньки», чтобы помогали хозяйкам по дому или веселили детей.

На левом берегу её прозвали шавар шулам – «глиняной ведьмой», – но обращались без страха. Алтан смеялся, что с таким даром «сестра» не пропадёт, а те, кто её выгнал – тру́сы и хэгийн тэсэг. Последние два слова переводить не стоило.

Сегодня Алтан намеревался заглянуть после полудня – узнать, не нужна ли помощь. Вита успела омыть тело и осмотреть рану на затылке, а после – натереть мертвеца с головы до пят древесным спиртом и тонким слоем бальзама из живицы², накрыв его плотной тканью.

Работать ночью было нелегко, и она решила дать себе время на отдых, попутно думая, как поступить с рабочим. Алтан уверял, что никто их не видел – никого не оказалось рядом в момент гибели, только двое мальчишек-степняков, – но парня наверняка искали. Прошло десять часов, если не больше. Среди укладчиков не было местных жителей: для начала они обратятся в ратушу, а дальше – будет по воле Яна Чере́ша, которому подчинялась городская стража и поисковые отряды. Ветви Дуба в городе принадлежала тюрьма, знакомая Вите не понаслышке.

К тому же у неё была проблема посерьёзнее: отсутствие подходящего духа. Сосуды для призыва были пусты. Вита нуждалась в ком-то посильнее «огонька», чтобы провести ритуал. За год поисков она впервые получила целый экземпляр – так неужели всё зря?..

Не успела Вита допить чай, как у порога встрепенулся Кусака. В раскате грома утонул тихий приказ:

– Назад! В чулан. Замри и стереги.

Улган исчез за ширмой. Вита ощутила, как сердце споткнулось в груди, и медленно опустила кружку на стол. Она не ждала гостей. К отшельнице не заходили просто так.

Из разорванных молнией туч хлынул дождь.

В дверь постучали.

¹ Эпистрофей (аксис) – второй шейный позвонок, называемый также осевым.

² Живица или терпентин – смолистая масса, выделяющаяся из разрезов на хвойных деревьях.

Узел второй

На крыльце стоял мужчина, одетый в дорожный костюм и плащ с двойным лацканом – такие носили в столице, позаимствовав моду из западных княжеств.

– Госпожа Карду?

Он был без шляпы, и капли дождя стекали по лицу.

– Кто вы?

Вита нахмурилась. Мужчина был довольно молод, не старше тридцати на вид. Выше хозяйки почти на голову. Одет слишком вычурно для степного захолустья. Можно догадаться, что он прибыл в город вчерашним поездом, но для чего? Вряд ли чужаку не сообщили, что запрет касался всех: навещать отшельницу, живущую за Змеиным бродом, – не лучшая идея.

– Меня зовут Ни́кон И́рий, я врач. – Он повысил голос, и всё же слова утонули в очередном раскате. – Не могли бы вы меня впустить? Понимаю, что для доверия нет причин, но я желаю вам добра. Меня прислал ваш брат, господин Карду…

– Радко?

– Да. Он просил…

– Входите.

Вита наконец шагнула назад, пропуская вымокшего до нитки гостя в дом.

– Можете снять плащ. Присаживайтесь.

Долгое время она обходилась одним табуретом, и лишь весной Алтан сделал второй – приземистый, с тремя ножками – для себя. Вита без раздумий подвинула гостю тот, что был повыше, и раскинула плащ на бельевой верёвке.

– Что-то с моим отцом? – спросила она без церемоний. – Он жив?

Кажется, она застала доктора врасплох.

– Да. Господин Карду, он… Простите, не могу сказать, что в добром здравии. Проблемы с позвоночником, возрастные изменения в тканях… Но нет ничего, что угрожало бы жизни. – Он извлёк носовой платок из кармана и промокнул лицо, а затем вытер руки. – Если позволите…

– Конечно. – Вита отвернулась, давая ему время привести себя в порядок. Зажгла три свечи, чтобы кухня не тонула в сумраке. Достала из буфета вторую кружку и банку с кофейными зёрнами. Вода в ковше не успела остыть. – Это мне впору извиняться: набросилась на вас с порога.

– Ничего, госпожа. Ваша тревога объяснима. – Никон сдержанно улыбнулся.

Чужак, не знающий местных порядков, не проявлял ни капли страха – только деловую вежливость, – и Вита поймала себя на мысли, что давно не подбирала в разговорах слова. Не с Алтаном же ей церемониться.

– Чаю? – Она посмотрела на гостя испытующе. – Или кофе?

– Кофе, благодарю.

Стоило отдать врачу должное, он держался с достоинством. Сидел на табурете посреди «ведьминой» хижины с прямой спиной и развёрнутыми плечами, будто на светском приёме в одном из столичных салонов. Безукоризненные манеры не позволяли разглядывать хозяйку; вместо этого он исподволь изучал обстановку – скудную, если не сказать убогую. Интересно, как много поведал ему Рада́н? И зачем отправил к сестре, если с отцом не случилось беды?

– Прошу. – Она передала кружку, поставив ту на глиняное блюдце. Достала маслёнку, козий сыр и варенье из полевой земляники к ломтям нарезанного хлеба.

Зерно, как и другие продукты, степняки меняли у сородичей Виты. Большой любви между правым и левым берегами не водилось, но торговле это не мешало.

– Я не ждала гостей. – Она тоже выпрямила спину и сложила руки на коленях.

Прозвучало грубо. Но чего ждать от изгнанной из дома шавар шулам?

– О чём вас просил Радан?

За те мгновения, пока Никон помешивал кофе и делал первые глотки – больше из любезности, чем из желания, – Вита успела его рассмотреть. У доктора был широкий рот и слегка выступающие передние зубы – это становилось заметно, когда он говорил. Низкие брови вразлёт добавляли взгляду серьёзности. В остальном – не лицо, а подарок для скульптора: высокие скулы, впалые щёки – на правой белел небольшой шрам, – массивный подбородок и нос с едва заметной горбинкой. Не красивая внешность, но интересная. Примечательная.

Тёмно-русые пряди, мокрые от дождя, липли ко лбу и вискам мягкими кольцами. Костюм Ирия был сшит из заграничного сукна. К пуговице жилета крепилась цепочка карманных часов. На тыльной стороне ладоней – неожиданно загорелых, будто он работал в полевых условиях, а не в кабинете – виднелись веснушки. Левую руку украшали два перстня: тот, что на мизинце, выглядел попроще, а на указательном сидела печатка из чернёного серебра с зелёной вставкой. Яшма? Или змеевик? Вита разбиралась в камнях гораздо хуже, чем в травах.

– Если позволите, расскажу с начала. Коротко, чтобы вас не утомить. – Доктор отодвинул чашку. К еде он не притронулся.

Вита сделала приглашающий жест. Главное, чтобы «коротко» не затянулось до полудня. Насчёт Кусаки она не волновалась: улган не нарушит приказ и не выдаст себя, но случайности могли спутать все карты.

– Моему дяде на прошлой неделе пришло письмо от господина Карду, вашего отца, с которым они знакомы последние лет двадцать…

Никон не подвёл и выложил суть: господин Ирий-старший, тоже врач и профессор в столичной академии, попросил племянника съездить в степной городок – проведать старого друга. Сам Никон после окончания общей хирургической практики занялся изучением остеопатии и вертебрологии.

Здесь Вита нахмурилась, но быстро поняла, что за вычурными словами пряталось всё то же мастерство эсэма. Костоправа, проще говоря.

Приехав на вечернем поезде, Никон остановился в Лабиринте Шипов – фамильном доме Карду – и первым делом осмотрел хозяина.

– Смещение, – ответил он на вопросительный взгляд Виты, – и грыжа в пояснично-крестцовом отделе. Как я уже упоминал…

– Вы справитесь, доктор?

– Кхм… разумеется. – Никон смутился, пытаясь разобрать, была ли то насмешка. – Причём консервативными способами, без хирургического вмешательства.

– Отлично. И в чём моя роль?

Вита продолжала испытывать гостя, но броня бакалавра медицины оказалась крепче стали.

– Ваш брат поведал мне о несчастном случае… и переломе. В общих чертах.

Вита смяла в кулаке ткань платья.

– Вот как. – Она, не мигая, смотрела на трещину в стене за плечом гостя.

– Он хотел, чтобы я справился о вашем самочувствии. Осмотрел место перелома – на случай, если…

Вита рассмеялась, не дав ему договорить. Коротко и тихо, очень зло – даже если напугала доктора, ей было всё равно.

– И вы согласились? Не раздумывая?

– Как видите. – Он дёрнул уголком губ, впервые выказав досаду.

– А Радан сказал, почему я здесь? Или тоже «в общих чертах»?

– Именно так, госпожа. Мне не пристало лезть в чужие дела. Только те, что напрямую касаются здоровья пациентов.

– Вы благородный человек, господин Ирий.

– Можно просто Никон. И это не благородство, а… человечность.

Вита удивлённо перевела взгляд. Кажется, он подловил её в этой странной игре.

– Господин Ирий, – повторила она, глядя в глубоко посаженные глаза цвета палой хвои, – сколько вам пообещал мой брат?

– Это не важно. Я хочу помочь. Искренне.

– Речь не о вас, доктор. Только обо мне и Радко. – Она подавила желание поморщиться. – Сколько?

Липкой паутиной повисла тишина. Снаружи по-прежнему хлестал дождь.

– Тысячу.

– Что ж… Полагаю, в столице вам попадались и более… дорогие пациенты.

Плечи Никона поднялись и опустились в коротком вздохе.

– И кофе попадался лучше. Не такой горький. – В его кружке осталась половина.

Вита улыбнулась. Не зло, понимающе.

– Зато варенье вкусное, как говорят. Передайте брату, что тревожиться не о чем.

Гром ударил совсем близко. Вита вдруг вспомнила другую грозу – из детства. Ей было семь, и молния прошила вяз за окном её спальни, расщепив ствол надвое. После этого она боялась засыпать, и пятилетний Радко не ушёл в свою комнату – остался спать у сестры в ногах. Он уже тогда заявлял, что ничего не страшится.

Теперь ему было двадцать; ещё немного – и женится на синеглазой Юне из рода Бузины, как того хотел отец, заведёт семью. Будет укладывать по вечерам сына или дочку, говоря, чтоб не боялись темноты… В темноте не живут чудовища. И глиняные ведьмы не крадут детей, чтобы зажарить в печи.

– Мне жаль, что вы справляетесь со всем в одиночку, – проговорил Никон в тишине, пока тучи переводили дух. – Это суровый приговор для юной женщины… Несоразмерный. У вас есть полное право презирать чужаков, сующих нос не в своё дело, но не отталкивайте брата. Я могу судить поверхностно, но мне показалось…

– Вы не можете судить, – произнесла она отчётливо. – Вообще. Вы не один из нас. Не Карду.

Их семья обладала огромным влиянием в Дюжине, но никто не любил дом Чертополоха искренне, без опаски. Без ожидания подвоха.

– Законы степного захолустья могут показаться дикими, но это наши законы. В чужие храмы со своим кадилом не ходят, слыхали поговорку?.. И если уж на то пошло, я не одна, доктор.

Он вопросительно сдвинул брови.

– Дружу со степняками. Ни в чём не нуждаюсь. – Она выплеснула остатки кофе в миску, где мыла посуду, и накрыла полотенцем хлеб. – Когда закончится дождь, возвращайтесь к брату. И позаботьтесь об отце. Если останетесь у нас надолго, сходите в Осеннюю Библиотеку. И ещё… В конце Садовой улицы есть пруд: его легко найти, свернув у Театральной площади… Там красиво, пока цветёт горевица. Потом будет поздно.

Она с улыбкой отметила, что вконец смутила доктора, который не ответил на резкость. Понял правоту хозяйки. Он допустил ошибку, когда сказал «мне жаль»: жалеть отшельницу не стоило. Однако такта и упрямства у Никона Ирия было поровну.

– Я мог бы вас осмотреть, пока идёт дождь. Старые травмы иногда напоминают о себе в непогоду. – По тому, как изменилось лицо Виты, он понял, что угадал. – Если дело в стеснении, то уверяю…

– Поверьте, не в нём.

Она не видела ничего зазорного в том, чтобы поднять подол платья и позволить ему ощупать голень. Там, где начиналась медицина, заканчивался стыд.

– Тогда что? Вы ещё так молоды, а этот недуг, – он кивнул на стоящую у двери трость, – отравляет вам жизнь.

Столичный доктор был прав – почти во всём, – и это злило Виту. Никон Ирий выглядел надёжным, как каменный оплот, в то время как она привыкла к глине – изменчивой, податливой, капризной. Он казался слишком рассудительным и… хорошим, на первый взгляд. Она отвыкла так думать о людях, но сейчас другое слово не шло на ум.

Вита знала, что за фасадом всегда скрываются тайны: пыль и позолота, сор и мишура. Иногда скелеты в тёмных чуланах – ей ли не знать? Нужно лишь изучить человека в достаточной степени, чтобы заглянуть за ширму, а для этого требовалось доверие.

– Смотрите. – Она пожала плечами. Уронила с пятки туфлю и вытянула левую ногу.

Никон опустился рядом на корточки, затем на одно колено. Лицо его стало сосредоточенным, внимание перешло в ладони: чуткие пальцы двигались от лодыжки вверх, слегка надавливая на кость. Один раз Вита не сдержалась и охнула.

На вопросы о том, когда усиливается боль, случаются ли дрожь, онемение, слабость и ломота в других частях тела, она отвечала односложно. Голос Никона – глубокий и низкий – погружал в странное состояние, когда не хотелось его прерывать. Вита ощутила себя змеёй, зачарованной не столько звуком, сколько движениями доктора. Любые намёки на неловкость исчезли. На мгновение ей стало стыдно за свою несдержанность: почти два года она не видела новых людей, не говорила ни с кем, кроме степняков – совсем одичала, как сказал бы Алтан. Конечно, приезжий доктор не мог знать их обычаев и весьма смутно представлял, что натворила дочь Владана Карду…

– Мне понадобятся образцы крови и костной ткани, – сказал Никон, поднимаясь с колен. – Я бы хотел провести забор в других условиях, но боюсь, вариантов у нас нет.

Он скользнул взглядом по ширме, за которой виднелся уголок кровати.

– Будете резать? – усмехнулась Вита.

– Нет. Для кости есть особая игла, хотя не стану врать: процедура малоприятная и требует местного обезболивания.

– И что, мне никак не избежать пытки? – За остротой мелькнула горечь.

– Госпожа, я ведь не могу… насильно. Но опухоль под коленом растёт, и мне надо понять, насколько она опасна. Остеома со временем может стать проблемой.

Никон потёр переносицу согнутым пальцем. Он так и не сел за стол, оставшись стоять у окна. Дождь стихал: ливень превратился в морось, блестящую в лучах небойкого солнца.

– Завтра я вернусь с инструментами. Процедура займёт около двух часов.

– Через день, – поправила Вита, тоже поднимаясь, чтобы проводить доктора. – Завтра в городе празднуют Час Памяти. Последняя неделя лета начинается с шествия по улицам: все двенадцать Ветвей отдают дань Матери. Город будет запружен. После этого наступит Час Тишины – тогда и приходите.

Вита подала ему плащ.

– Никто не должен узнать, где вы были. Возвращайтесь дорогой через станцию, мимо складов. Выйдете к реке, а оттуда – по мощёной тропе вдоль берега.

Никон понимающе кивнул. Лабиринт Шипов был виден издалека, так что гость не заблудится.

– До встречи, госпожа Карду.

– Всего доброго, господин Ирий.

Она постояла на пороге, провожая его взглядом, наблюдая, как доктор по камням переходит протоку, минуя Змеиный брод, и солнце светит ему в затылок, рождая золотистый ореол.