Monsieur Serge. Истории приключений и испытаний князя Сергея Волконского

© Дарья Аппель, 2020

ISBN 978-5-4498-9471-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Предисловие

Писать о личностях, в истории более-менее известных, всегда непросто. Приходится сталкиваться с чужим восприятием, читать многочисленные отзывы современников и гадать, что же скрывалось за ними. Обилие фактической информации может сослужить литератору-историку не самую лучшую службу. Мои обычные герои – люди, о которых известно только имя, фамилия, отчество да и послужной формуляр. От того и странно, что я решила писать про князя Сергея Григорьевича Волконского, генерал-майора, героя всех войн с Бонапартом, одного из основополагающих членов Южного общества декабристов, осужденного на каторгу и вечное поседение в Сибирь. Ведь про этого исторического деятеля уже очень много написано – в том числе, и им самим. Его воспоминания – блестящий пример детального и интересного изложения собственной биографии.

Однако при ближайшем рассмотрении я обнаружила, что про князя никто ничего художественного не написал. Волконский присутствует в качестве героя второго плана в многочисленных романах, фильмах, операх и очерках о декабристах, но его фигуру заслоняют руководители тайных обществ, оказавшиеся на виселице. В восприятии не-специалиста вполне четко отпечатались образы Пестеля, Рылеева, Муравьева-Апостола – но Волконского как будто бы и нет. Отчасти он отражает славу своей супруги, Марьи Николаевны, совершившей неординарный поступок и за это прославленной в знаменитой поэме Николая Некрасова и в знаменитом советском кинофильме «Звезда пленительного счастья». Но лишь историки, пристально изучавшие образ героя, могут с точностью сказать, кто он и что из себя представляет. Даже несмотря на записки.

Я решила отчасти заполнить эту пустоту. За роман я взяться не посчитала нужным – в самом деле, написать про князя Сергея лучше, чем он сам писал про себя, задача не из легких. Но я выбрала несколько эпизодов его биографии, в которых, как мне показалось, наиболее отражена его личность, и осветила их в рассказах и повестях, входящих в эту книгу. Конечно, как и в любом художественном произведении, я допускаю определенную вольницу и отступление от строгих фактологических рамок. Элементы фантастики и мистики также присутствуют здесь, делая повествование более выразительным и ярким. С другой стороны, кто может ручаться, что изложенные в романе события не имели место в реальности?

О Сергее Григорьевиче отзывы противоречивы – от исключительно хвалебных до самых негативных. Каждый видел в его поступках и характере свое. Но одно я уяснила, работая с фактическим материалом – перед нами человек, опередивший в чем-то эпоху, в которой ему довелось родиться. Обладающий огромной внутренней свободой, которой не все наши современники могут похвалиться. Любящий рисковать и идти ва-банк, при этом отнюдь не безрассудный. И, главное, князь всегда страстно хотел жить – что помогало ему во всех трудностях. Надеюсь, что в произведениях, вошедших в сборник, эти качества героя мне передать удалось. И искренне буду рада, если мой литературный вклад изменит привычный образ князя Сергея в восприятии читателей.

Дарья Аппель
Ночь защиты

Ноябрь 1812 г.

Каждый день выходил похожим на предыдущий – месиво дорог, остовы полуразрушенных деревень, угрюмые леса, огоньки костров. Мундир прирос к телу, как собственная кожа, рука вечно лежит на эфесе сабли, а другая – нащупывает кобуру за пояса. Привычные хлопоты – приказать подчиненным задать корма лошадей, найти место для ночлега, для переправы – а это сложно, когда все мосты разрушены, когда армия вражеская отступает и бессильно обороняется в попытках сохранить хоть подобие порядка.

Князю Сержу Волконскому эта война за долгие месяцы не то чтобы надоела – она сжилась с ним полностью, и он уже не мог не видеть перед своим внутренним взором все то, что довелось запечатлеть в памяти. Горящие деревни, кровь, трупы, порушенные храмы и разоренные улицы великой столицы смешались с дымом костров, зябким холодом, темными осенними небесами и срывающейся с неба моросью. И невозможно было вспомнить, что где-то, оказывается, есть так называемая «мирная жизнь».

Здесь, в Литве, все было напрочь разорено войной. В течение шести буйных лет пехота и конница трех армий топтала эту землю, оббирала деревни и панские усадьбы, не оставляя взамен ничего, кроме трупов, дыма и копоти. Ночлег приходилось частенько делать в самых неподходящих для этого местах, на сырой земле, а погода, меж тем, стояла влажная и ветреная. Едва заснув вчерашней ночью, на берегу реки, по свинцовой глади которой уже плавали тонкие, как пергамент, ледышки, князь нынче направлялся к Вильне. Город, лежавший на шести лесистых холмах, должен быть взят без боя, и очень хотелось быть вписанным в число тех, кто первым вступил в его ворота.

Марш-бросок, однако, сделать не получилось. Далеко, да и темно. Люди и лошади устали, да и сам Серж чувствовал себя крайне мерзко. В голове стоял туман, думать о чем-то осмысленном не получалось, да и речь, обращенную к нему, он понимал не с первого раза, отчего приходилось переспрашивать рапортующего ему подчиненного. Когда солнце зашло, залив на прощание весь пейзаж кроваво-красным светом, Серж почувствовал – нужно срочно искать ночлег. Впереди, как показывала карта, лежали Броварны – имение Сулистровских. Поначалу сворачивать туда не хотелось – Волконский словно видел перед собой унылые срубы изб, разоренный панский дом с разбитыми окнами…

– Может, дальше пойдем? – без энтузиазма спросил он у ротмистра Левенштерна, случившегося рядом и напряженно изучающего карту.

– Тогда нам только прямиком в Вильно, – пожал плечами его товарищ. – Но только к четырем утра дойдем.

Серж вздохнул. Ночевать имело смысл. Он приказал сворачивать по проселочной дороге в сторону Броварен.

…Все усадьбы, что русские, что литовские, в которых приходилось ночевать, выглядели одинаково – вот дорога, нынче полностью разбитая, упирается в чугунные ворота, иногда увенчанные гербом хозяев, и всегда в такое время открытые; далее следует длинная, усаженная липами или кленами аллея, упирающаяся в парадный вход усадьбы – мезонин, два, редко три этажа, флигели, мокрый садик позади здания, побитые окна и выломанные двери. Серж был уже готов к этому зрелищу. «Только бы печь у них была нормальная, а дрова уж где-нибудь найдем», – думал он. Очень хотелось провести ночь в тепле, прижавшись спиной к теплой печи или усевшись у камина, глядеть на огонь и дремать, выгоняя из тела засевшую в нем сырую стужу, а потом можно и ехать куда-нибудь, брать города, сражаться с противником, который всегда где-то рядом, выслеживать его.

К его изумлению, дом оказался вполне обитаемом. Его встретил старик, опирающийся на палку. За его спиной пряталась пожилая приземистая старушка в черном платье и сильно рябая женщина помоложе, обвязанная платком.

– Опять, что ль, фуражиры? – произнес старик. – И куда нам вас?

К столь нелюбезному приему надо было быть готовым.

– Ничего нет! – повторил он. – Все забрали и ваши, и те вот…

Говорил он по-французски, с трудом подбирая слова.

– Мы ничего не будем забирать. Некогда. Только ночевать, вот и все, – в тон ему произнес Серж, чувствуя, как в тепле он постепенно оттаивает, и взамен внутреннему холоду приходит боль во всех суставах. «Ревматизм опять заработал», – с неудовольствием заметил он про себя. – Хоть бы не прогнали.

– Так в другом месте ночуйте… – начал старик, но его перебила пожилая дама, заговорив властным тоном:

– Януш, дай мальчикам спокойно пройти. Свои это.

Затем она добавила что-то по-польски, и ее защитник молча ушел в сторону, бормоча себе под нос. Спутница старушки тоже начала что-то возражать на том же языке, но пани повысила голос, и та угрюмо замолчала.

Кто свои, кто чужие – в этих землях уже было не понятно. Вполне возможно, что хозяйка имения из-за неважного зрения приняла их за французов – или за один из польских отрядов, плетшихся в хвосте Grande Armee, несколько дней назад поспешно отступившей из Вильно. Что ж, иллюзия скоро должна развеяться.

– Мы русские, пани, – тихо заговорил Левенштерн.

– Я знаю. Еще не совсем ослепла и говор ваших людей понимаю, – произнесла дама. – У меня два сына служат русским.

Офицеры представились по-военному.

– Каково же ваше имя? – спросил Серж, подумав, что нужно отдать приказ своим проверить территорию. Не очень-то он доверял чужому гостеприимству, столь быстро им оказанному. Были уже случаи – не с его отрядом, а с другими…

– Мы Сулистровские, – со значением проговорила дама. – Мой старший был губернатором Вильно, вы должны бы знать.

Волконский вздохнул. Непонятно, кому и как служил этот Сулистровский – чаще всего чиновники в этих краях и в это время с легкостью меняли господ. Но сам факт того, что дом принадлежал личности, весьма влиятельной здесь, давал право надеяться, что засады не будет.

Хозяйка не теряла времени зря.

– Ну как, поняли? Можете и поужинать, и переночевать здесь, – произнесла она, отступая в сторону, чтобы дать проход Волконскому и Левенштерну. – Мы уже отужинали по-стариковски, но я распоряжусь…

Далее, обращаясь к рябой Евке, пани распорядилась накрывать на стол, и вскоре они уже сидели за немудрящей трапезой при свете двух тусклых сальных свечек.

У Сержа кусок не лез в горло, но сильно хотелось пить – не вина, а вот чего-нибудь горячего, вроде чая… Странно, до чая он обычно был не большой охотник.

Пани монотонно рассказывала что-то, а потом удалилась, оставив их спутников наедине. Офицеры сразу же развеселились.

– Все здесь хорошо, да только бабка и это чучело только здесь и живут…

– Ну и где хваленые польские панны?

– Погоди, до Польши мы еще не дошли, ты что?

– Ну, если в Вильне остались только такие, то смысл туда входить какой? Кроме стратегического, конечно…

– Они кроме баб ни о чем говорить не могут? – тихо спросил Волконский, у которого уже голова трещала от болтовни.

– Вот бы здесь Бенкендорф сетовал громче всех, – усмехнулся Левенштерн. – Впрочем, я уверен что он бы оприходовал эту Еву как пить дать. Ему же все равно, во что вставлять.

– И ты туда же… – с легким презрением в голосе откликнулся князь.

– А ты что такой злой?

– Сам такой был… Кроме того, я уже на дух не переношу таких, с этой фамилией теперь…

– Подожди-ка, с кузеном моим ты вроде не ссорился? – изумленно поглядел на него Левенштерн.

– Я про другого твоего кузена, который как ни в чем не бывало оставил нас ночевать у этой Череи, как псов на привязи, а сам упер дальше, – князь вспомнил, как Константин Бенкендорф, брат его давешнего приятеля и один из однокашников по пансиону аббата Николя, покинул их со своим отрядом ночью, оставив их, можно сказать, взаперти. «Ну нам же надо сделать прорыв в кольце неприятельском», – оправдывающимся тоном объяснялся с разгневанным Сержем Бенкендорф-младший. – «Сам видишь…» «Ты идиот! Вы уйдете, и ищи ветра в поле! А нам тут куковать, да еще когда подкрепление придет», – орал на него Серж. «Так их наши теснят с левого фланга», – тон Кости был все еще жалобным, и от этого его хотелось пристукнуть. «Ага, наши? Полковника Николаева, хочешь сказать? И нам ждать, пока те изволят форсировать Черею?» В конце концов, спор закончился тем, что Бенкендорф, поджав губы, гордо удалился, уведя с собой весь отряд, и Серж остался куковать там, где, похоже, и подцепил эту простуду.

– Ну, я уверен, в Вильне ты его не найдешь, – усмехнулся Левенштерн. – А что с тобой, ты какой-то бледный и не ешь ничего?

– Да не выспался и промерз, как и ты, – отшутился Волконский. – Эти пусть сидят, только смотри, чтобы не увлекались – а впрочем, не с чем, наливку-то у бабуси до нас еще оприходовали… А я пойду на боковую.

Его уже заметно знобило. В таком состоянии лучше всего залезть на печь, накрыться шерстяным одеялом, напиться чаю с малиной и как следует пропотеть. К утру должно сделаться легче, и можно будет спокойно следовать далее.

Серж пошел на кухню, нашел там Евку, которая чуть ли не ударила его кочергой, и собрав все знание польского, – по-русски там, а тем более, по-французски, вряд ли понимали, – заказал чаю с малиной и «где-нибудь в теплом месте поспать». Как ни странно, горничная приготовила ему кипяток, в который щедро налила водки и чего-то сладкого – не чай и не малиновое варенье, но, главное, питье горячее – и провела его в жарко натопленную спальню, которая для него и предназначалась с самого начала. «Вы командир», – произнесла тогда пани Сулистровская. – «Вам вот эта горница, лучшая, между прочим». Серж попытался быть галантным и отказаться от столь большой чести спать на просторной дубовой кровати под пологом, на которой, судя по ее старинному виду, скрипучим пружинам и желтизне расстеленного белья, было рождено два, а то и три поколения владельцев усадьбы.

– Хозяйка на вас глянула и сказала мне, что вам надо погреться. Баню у нас развалили, – произнесла Евка более мягким тоном.

– Передай пани своей большое мое спасибо. Жаль, мы выходим рано, не получится мне попрощаться, – отвечал Серж.

Горничная вышла, и он, с трудом и неохотой разоблачившись и свалив все свое платье в угол, кинулся под одеяло. Зубы его стучали друг о друга, тело нещадно ломило, но он попытался пригреться и свалился в дремоту. Из нее Сержа выводило время от времени жужжание, металлический лязг – откуда бы здесь взяться ему? – и противное ощущение колотья в правом боку – словно кто-то невидимый вцеплялся туда острыми кусачками. «Стрекозы…» – подумал Серж, вспомнив образ из давешних кошмаров. – «Лучше не спать». Он зажег свечу и оглядел стены скромной комнаты. Заметил несколько картин на религиозные сюжеты. А в углу, сбоку, висело несколько икон – копия Остробрамской Божьей Матери, местного чудотворного лика, а рядом с ней с детства знакомый образ святого епископа с красочным нимбом над головой и в характерных алых одеждах – вот странно, католики разве святого Николая почитают? Должны, почему бы нет… Но иконам они обычно предпочитают ростовые статуи. Впрочем, один из аббатов говорил как-то, что не так все это, что католикам не возбраняется молиться на лики святых. Оттуда, от красного угла, исходило какое-то слабое свечение – но Серж не мог разглядеть лампаду. И пахло как-то хорошо, цветами полевыми, что ли. Озноб постепенно проходил, и князь наконец-то почувствовал, что его клонит в сон.

Из сна его вырвали, причем немилосердно.

– Шесть утра, Ваше Благородие, вот, бужу, как велено. Тут ротмистр что спрашивает?.. – из забытья послышался голос денщика, вплетшийся в фабулу причудливого сна, в котором фигурировал и святой Николай, и какие-то совсем не святые сержевы знакомые.

Серж произнес, не желая выходить из сна:

– Зови…

Голос совсем не слушался и звучал хрипло. Серж понял, что пропотеть и снизить температуру не удалось. Напротив, мутный жар стоял в голове, разливался по всему телу. «Тиф еще подцепил, вот пакость…», – решил он. И вид у него, наверное, крайне болезненный был, если в голубых глазах Левенштерна отразился явный ужас.

– Да тебя совсем развезло, – проговорил он осторожно.

– Знаю, – прохрипел Серж. – Так что ступайте вы вперед без меня, я потом нагоню… Выбора теперь уж нет. И да… прикажи, чтобы воды принесли, да похолоднее…

Левенштерн наклонился над ним, но князь помотал головой:

– Ты берегись… Я могу быть заразный.

Каждое слово давалось с трудом, отзывалось болью в горле и в грудине, а движения доставляли сплошные мученяи – каждая мышца тела была как будто воспалена. Отчаянно хотелось пить – точнее, размочить ледяной водой этот болезненный жар, наполнивший внутренности. Еще лучше – полежать в холодной ванне, в иордань окунуться… Раздеться догола, поваляться в снегу. Снег выпал уже или нет? Хорошо бы, а то здесь как в пустыне… И зачем так топят? Ах да, он же сам попросил.

– Выпейте-ка, из колодца принесли, – заговорили откуда-то сверху, и голос был узнаваем, словно с детства он знал его. Няня, что ли? Но та не знает французского… И не мать, нет. У той всегда интонации, как у командира Кавалергардского полка на плацу, и она никогда особо не сидела с ним, когда он болел, или, может быть, он просто не помнит этого. А здесь ему помогают, приподнимают в постели, и остается только выпить предложенное… И впрямь, вода холодная – но недостаточно. И ее очень мало.

– Еще, – попросил он, оторвавшись от стакана.

Хотелось окунуться в эту воду и пить ее страстно… Снова представилась крещенская иордань, прорезанная на льду их усадебного пруду – он кидается туда с головой, открывает рот, и пьет жадно, но внутри еще горячо.

– Так вы совсем горите, господин полковник, – растерянно произнесла старушка. – До вас и притронуться жарко… Что у вас болит?

– Голова… Горло заложено, – прошептал Серж. – Бок… в боку колет.

Кто-то резко заговорил по-польски, и хозяйка дома – а то была она, Волконский мигом вспомнил – возразила ей. Из последовавшей перепалки Серж различил слова «доктор» и «тиф», и он снова хотел повторить, что его нужно оставить одного, но с ведром воды, ибо он заразный… Но воду пусть никуда не уносят. А вообще, лучше всего его бы посадить в ведро и окунуть в колодец, да так и оставить. Как дышать? Научится, рыбы ж как-то дышат… Кажется, он даже проговорил все это вслух, а в ответ только услыхал: «Йезус-Мария, что мне с вами-то делать?..»

– Мне нужно ехать, – продолжал Серж. – Вот увидите, если положите в ледник, я поправлюсь… И избавлю вас от общества моего.

– Да как же вы?.. И доктора не позовешь, где его взять по нынешним временам? У вас же в отряде и не было никакого лекаря.

– Не надо. Я вылечусь, я знаю, – продолжил князь, открывая глаза и вглядываясь в озабоченные синие глаза хозяйки. – Завтра же…

В ответ пани Сулистровская прочла молитву – на латыни, конечно – и Сержа сразу же выбросило в небольшую часовню пансиона, где молилась иезуитская братия, и как он стоит и смотрит на коленопреклоненных перед статуей Девы Марии учителей, пока один из них – Соланж или нет… Криспин, кажется… не поворачивается и не делает ему знак рукой, приглашая присоединиться к молитвам. Серж подходит ближе, видит, что не лицо у аббата, а звериный оскал, и крест висит перевернутый, а вместо Девы с Младенцем стоит, ухмыляясь, обнаженная, и держит в руках, словно лаская, какой-то кусок мяса, с которого на пьедестал стекает кровь, образуя лужу, и волки в облачении отцов-иезуитов набрасываются жадно на кровь. А статуя двигается в мерном танце, и лицо ее странно знакомо, Боже ж мой… «Ты что тут делаешь, Соня?» – хочет он спросить, и его вновь выкидывает в реальность, где свечи, где добрая пани прижимает к его лицу холодную тряпицу, кладет ее на лоб и шепчет что-то утешающее на своем родном языке. Увидев, что глаза князя чуть прояснились, она говорит: «Простите, вы напомнили мне сына моего младшего, Анджея…», и Серж улыбается бледно, и снова просит пить.

…Позже князь не понимал, сколько провел дней и ночей в таком подвешенном состоянии. Жар его не покидал – ледяная вода и холодные компрессы нисколько не снижали температуру. В груди по-прежнему болело, но кашлять не хотелось. Бред терзал его с передышками, из которых он выныривал периодически, когда хотелось утолить жажду. Хозяйка поила его, крестила и произносила молитву на латыни, которой он даже вторил, насколько мог, мешая знакомые слова с не менее ему известными на церковнославянском. Сержу бы хотелось задержать состояние бодрствования подольше, но его снова окунали то в огонь, то в мутное болото, и приходилось подчиняться невидимой воле. Он старался убежать от преследователей, всегда одних и тех же – гарпии с черными крылами и некоего страшного старика, в которого превращался домоправитель Януш, немилостиво встретивший их третьего – или какого уже по счету дня. Усилием воли Серж заставил себя очнуться – достаточно сказать себе: «Я сплю, и все это мне снится», как просыпаешься и оглядываешься вокруг себя недоуменно. Он приподнялся в постели, чувствуя странную легкость во всем теле. Кажется, жар стих, боль в груди и голове притупилась. Неужто здоров? Значит, надо собираться, нагонять Левенштерна и остальных близ Вильны… «Надеюсь, они еще не уехали далеко», – сказал себе Серж.

Комната была наполнена нежным розовато-золотистым светом, и князь сразу решил – прекрасно, утро наступило, как раз вовремя… Удивительно, что слабости он не чувствовал ни малейшей и готов был одеться и проехать сколько-то верст в седле. Однако спешить и волноваться не хотелось. В душе разлился необычайный покой. Князь огляделся вокруг себя и с удивлением заметил, что рассветные лучи, преобразившие спальню, струятся не из окон, а из красного угла – лампаду там так и не зажгли, да и не могла она дать такого яркого освещения, охватившего сразу все пространство. Серж устремил свой взор на изображение святого Николая и заметил, что доска отчего-то потемнела, а лик был неразличим, словно икона резко состарилась. «Что случилось?» – подумал молодой человек, не испытывая, однако, ни беспокойства, ни изумления.

– А то и случилось, что кто-то умирать тут решил, – проговорил твердый и довольно жесткий голос позади него.

– Я здоров, – мысленно ответил говорившему Серж, не решаясь отчего-то оглянуться, а только отметив – свет усилился, стал почти белым, будто раскаленным, и тепло охватило его – не прежнее, болезненное и жгучее, а нежное и ласковое.

– Конечно, тут будешь чувствовать себя здоровым, когда вне тела разгуливаешь, – повторил неизвестный. – Вернись, а то придется мне тебя обратно засовывать.

– А если вы меня просто заберете? – прошептал князь, чувствуя, что его собеседник стоит совсем близко – стоит руку протянуть, и можно его коснуться…

В ответ послышались энергичные слова на языке, напоминавшем древнегреческий. Остаточных знаний с иезуитского пансиона хватило для того, чтобы понять – его обвиняют в трусости и еще в чем-то…

– Вы неправду говорите! Никогда не был трусом! – вспыхнул князь и резко повернулся, чтобы увидеть, кто с ним беседует.

Поначалу Сержу показалось, что от света можно ослепнуть, но он все же мог разглядеть высокого пожилого мужчину в алых, расшитых белыми узорами, струящихся одеждах, и встретиться с прямым взором его пронзительных глаз. Святого узнать не составило труда, и руки князя сами собой сложились для молитвы.

– Раз не трус – то пойдем-ка назад, – спокойно проговорил Николай, и Волконский тут же ощутил прикосновение крепких рук чуть ниже запястья. Он невольно закрыл глаза – и через мгновение вновь очутился в постели. Все прежние болезненные ощущения вернулись – только вот бред и сонливость ушли. В этой связи, казалось странным, почему Серж продолжает видеть Николая Чудотворца у изголовья своей постели. Но усомниться в реальности присутствия святого было нельзя – от того исходило живое тепло, и князь чувствовал тяжесть его ладони на правом плече. От присутствия постепенно становилось легче, боль стихала. Серж чувствовал, как его сердце бьется с каждой минутой чуть менее хаотично, чуть медленнее. Ломота в суставах уступала место блаженной неге, но заснуть князь боялся – а вдруг его спутник уйдет, снова превратится в плоское условное изображение на иконе?

– Не уходите, – прошептал Волконский. – Я понимаю, что требовать нельзя…

– А ты не требуешь. Ты молишь, а это дело другое, – отвечал Николай столь же спокойно, наклоняясь к нему. Взгляд святого смягчился, выражая уже не суровость, а безмерное сочувствие.

– Ты в мой день родился… Но не в мой день тебе помирать, – задумчиво продолжил святой, глядя как будто бы сквозь распростертое перед ним тело Сержа. – И не в эту ночь тоже… А враги же очень того хотят. Прямо-таки мечтают. Но ничего у них не выйдет ни сейчас, ни дальше…

– Враги? – прошептал Серж, не удивившись этому нисколько. Отчего-то он понимал, что сюжеты бреда порождены не только его болезненным состоянием.

– Те железные стрекозы… Они не придут больше, – отвечал Николай. – Только ледяной воды не пей.

– Почему?

– Еще больше простываешь. Здесь нужна морская вода, соленая, тогда спасешься… – на миг Серж почувствовал, как его бережно окунают в воду, как он качается на волнах. А ведь он никогда еще не видел моря – только разве что на картинах. И мог бы не увидеть его и вовсе. Но пока ничего не решено – и Серж это чувствовал.

– Ты, князь, мученик великий, – спокойно роняя слова, проговорил его страж. – Всякое тебя ждет, что уж скрывать… Только забрать тебя не дам – к чему чернь радовать-то? И жить ты хочешь. Всегда будешь хотеть. А мой долг – творить чудеса и желания исполнять…

От голоса Николая становилось тепло и мирно – как от голоса нянюшки, напевающей монотонную колыбельную в далеком-далеком детстве, только в десять крат лучше. Волны качали его тело, вымывали из него хворь, и Серж понимал – впервые за многие часы удастся заснуть без жутких видений, а потом проснуться здоровым. По-настоящему.

…Очнулся он уже днем от того, что в горло вливают что-то соленое и крепкое. Что это? Рассол огуречный, не иначе…

– Да вот, пан полковник, вы все просили что-то, как вода морская, попить, я и приказала Евке из погреба достать банку, – послышался голос старушки.

– А он… ушел? – спросил Серж, подмечая, что непривычное питье, вместо того, чтобы сушить горло и вызывать еще большую жажду, постепенно подкрепляет его силы, и внутренний огонь потихоньку погасает.

– Кто он? Господь с вами… – произнесла пани Суликовская. – Никого здесь не было, когда я вошла.

Князь облегченно вздохнул и попросил еще рассолу. С каждым глотком он понимал – жар покидает его, просачиваясь влагой сквозь поры кожи. Через час он уже истекал потом – и становилось легче, намного легче. Он засыпал, просыпался, переодевался в любезно предоставленное хозяйкой белье – и так повторялось три раза, пока он не почувствовал себя более-менее здоровым. Утром второго дня после случившегося Серж уже думал попробовать встать, как пани Сулистровская вошла в комнату, но не одна, а с одетым в шинель человеком средних лет.

– Вы принесли вести? – мигом спросил Серж, углядев, что гость носил вицмундир полка, входившего в дивизию его старшего брата. – Вильна взята?

– Да, русские уже там, – уклончиво произнес вошедший.

Серж не мог подавить вздох разочарования.

– Вы приехали сообщить мне об этом славном событии, в котором я не принял ни малейшего участия? – спросил он у гостя.

– Нет. Я штабс-лекарь Илимский, вашим братом князем Репниным прислан. Тому сообщили о вашем болезненном положении… Вижу, вам слегка получше?

– Да, похоже, кризис миновал. Но что у меня было? Тиф? Я рискую заразить свою добрую хозяйку? – спросил Серж, подавая руку медику, который, бросив на него холодный взгляд, начал считать пульс.

– Так… 85 ударов, не критично, но учащенно… Раздевайтесь.

Серж снял покорно снял рубашку, и беглого взгляда на его кожу Илимскому хватило, чтобы объявить:

– Нет, тиф вас, по счастью, миновал… Сыпи никакой не вижу, а она при сей хвори есть всегда. Да и за четыре дня жар при нем не уходит.

Далее он вынул из саквояжа трубку, поминутно спрашивая князя, чем же он лечился и что ж применял, дабы добиться столь сильного снижения температуры.

– Хрипы в груди у вас еще остаются, но постепенно пройдут, если будете беречься, конечно, – произнес он словно между прочим. – Не надо было пить воды со льдом, прошло бы быстрее… А рассол помог весьма. Кто вам его посоветовал выпить? Ваша хозяйка?

Серж скромно улыбнулся, не решаясь приписывать идею собственной смекалке, но и не называя того, кто ему сказал про «соленую воду» и «море».

– Мне захотелось отчего-то… Страстно, – тихо произнес князь

– Вот видите. Всегда нужно слушать себя, – отвечал медик. – Знаете ли, не все мои коллеги со мной согласятся, но я полагаю, что пациент в большинстве случаев на каком-то уровне сам знает, что ему поможет. И наш долг – прислушиваться к нему, пусть даже нам кажется, что наука отрицает сие лекарство или способ. Впрочем, я, кажется, утомляю вас лишними рассуждениями…

– Когда мне можно будет присоединиться к своему отряду? – спросил князь. – Желательно бы поскорее…

– Не раньше чем через два дня, если опять жар не поднимется. И, конечно же, не верхом. Вы слишком слабы. А нынче вам нужно отлежаться как следует.

– А вы сами обратно поедете? – спросил князь, чувствуя некоторую усталость от разговора с доктором.

– Я здесь останусь, как было приказано господином генерал-майором, и буду сопровождать вас в Вильну. Так что отдыхайте, а если что понадобится – зовите меня, я буду в соседней комнате, – произнес Илимский в ответ.

Лекари всегда стараются продлить выздоровление своих подопечных как можно дольше, – вспомнил Серж. Но он воспользуется первой удобной возможностью, чтобы отправиться в Вильну, к своим. А то подумают, что он разнежился…

Князь поискал взглядом икону святого Николая, висевшую в красном углу. Лампаду под ней кто-то зажег, чего раньше не наблюдалось, и Серж никак не мог вспомнить, кто это сделал. Может быть, пани Сулистровская так святого отблагодарила за то, что ее подопечный пошел на поправку… Но князь не мог отрицать и того, что лампада загорелась сама собой.

«А ты прав», – услышал он знакомый голос, когда поднял глаза, рассматривая ничуть не изменившийся лик. – «Иначе чем чудом это и не назовешь. Впрочем, мы с тобой чудесами каждый день занимаемся».

Серж хотел было уточнить, что имелось в виду под чудом, но тут его сморил глубокий сон. И он так и не понял, что же сказал его собеседник.