Инфаркт

– Мне надо знать, каковы обстоятельства, оправдывающие мою невиновность, хоть я и по самой сути ни в чем не виноват.

– Вот именно, зачем мне говорить вам о том, что вы и так прекрасно знаете, – ответил он, размахивая перед ним фонариком своего телефона, будто гипнотизируя, – тем более осталось уже меньше часа, и я боюсь, что не успею подробно рассказать вам все те доказательства, подтверждающие вашу непричастность к чужой сердечной недостаточности.

– Так значит, он болел?

– Вот именно! И все остальные факторы, в том числе последние дни жизни умершего рядом с вашим домом гражданина здесь, – сказал он, указав на чёрную папку, лежащую на столе.

– Знать бы, в чём меня обвиняют.

– Как же, вы наверно запамятовали, следователь сообщил вам, что вы обвиняетесь в неоказании помощи!

– В том то и дело, что не забыл, а лишь хотел проверить, так, на всякий случай, об одном ли и том же ваша со следствием песня.

– О чём вы, разве в таком деле может быть какая-то путаница?

– Хм, – горько ухмыльнулся Гриша, – даже не представляете, какая путаница может быть не только в подобных делах, а в целом в жизни, и не одного человека, а наверное всего мира в его глазах.

***

По залу разнёсся стук судейского молотка. Присутствовали все, кто хоть что-то мог знать по этому делу: Антон, Остап и даже Даша, отпросившаяся из института на время заседания. На скамье подсудимых был Гриша, а сторону обвинений представляла Настина мама.

Прокурор зачитал содержание дела, полное юридических терминов и малопонятных фраз. Присутствующим удалось уловить лишь суть, итак ясную им до сего часа. Слово предоставили адвокату:

– Уважаемый суд, мой подопечный не отрицает косвенную возможность отношения его к случившемуся, – сказал он, как Настя, сидевшая рядом с Антоном, очень тихо, но довольно заметно, хихикнула, – но нами собрано множество доказательств того, что семья Сухих, сама виновата в смерти их отца и мужа, более того, подстроив всё так, чтобы подставить под это преступление защищаемого мною человека. Достаточно ознакомиться с находящимися в материалах дела показаниями соседей семьи Сухих. Большинство соседок утверждают, что знали о наличии продолжительной ишемической болезни у Максима Валерьевича Сухого, тысяча девятьсот семьдесят второго года рождения, а также о злоупотреблении алкоголя данным гражданином. Давая показания, соседи сообщили, что ровно за две недели до гибели обозначенного гражданина, являлись свидетелями того, как дочь и жена Максима Валерьевича Сухого выгнали его из дома, за очерёдное алкогольное опьянение, вследствие чего, тот начал бродяжничать и имеющаяся у него болезнь стала прогрессировать ещё сильнее. В наличии также видеозапись боковой камеры моргового помещения, на которой запечатлен момент опознания тела Сухого Максима Валерьевича, свидетельствующий о том, что расчёска, с присутствующими на ней отпечатками пальцев моего подопечного, оказавшаяся в кармане умершего, была подкинута его дочерью Анастасией. И в заключении, множественные показания иных людей подтверждают факт потери памяти и двухнедельное бродяжничество Сухого Максима Валерьевича.

– Чепуха, – закричала Настя, нервно теребя кулон на своей шее.

– Тишина в зале, – приказал судья, постучав молотком, после чего по залу пронёсся негромкий говор.

– Ходатайство о предоставлении слова свидетелям, – попросил адвокат.

– Суд предоставляет слово свидетелям, – скомандовал судья.

И это был конец, конец клевете и всевозможной неправды брошенной в сторону Григория. Соседи Сухих, уличные прохожие и даже родители Гриши в точности подтвердили слова Адвоката.

– Подсудимый, вам предоставляется последнее слово, – обратился к нему судья.

– Даже не знаю, что и сказать, – начал Гриша, встав со своего места, – не знаю, зачем ей всё это понадобилось, и вовсе нужно ли было, но я не виноват, действительно, не виноват. Она хотела, чтобы я признал эту незаслуженную вину, и загладил её перед ней, подкупив чем-то таким, что стоило бы мне не жизни, а на много больше, моими принципами. Я не сдался, и всё произошло так, как оно и должно быть, по правде…

Судья удалился для принятия решения. Гриша просто не мог смотреть в её сторону. Он всей душой чувствовал этот неприятный дьявольский взгляд, выбивающийся из толпы присутствующих, совсем не замечаемый никем, кроме его одного.

– В связи с предоставленными доказательствами невиновности, – протяжно зачитывал судья, как раз в тот самый момент, когда Настя, совсем без изменений в лице, бегло переводила взгляд то на него, то на Григория, теребя своими короткими ногтями всё ту же батарейку, подвешенную на цепочке, – оправдать Белкина Григория Натановича, тысяча девятьсот девяносто девятого года рождения, и освободить из под стражи в зале суда.

Судейский молоток вновь стукнул по столу, но теперь это означала для Григория только одно – он, наконец оправдан, но предчувствие, что это ещё не конец тут же дало о себе знать.

Как только эхо судейского молоточка стихло, и вот-вот в зале должен был начаться говор, Настя невольно сцарапала со своей кулонной батарейки нижнюю пластинку, от чего её начало бить током. В зале даже замигал свет. Настя встала в полный рост и затряслась в конвульсиях. Электрические разряды поползли по золотой цепочке, пуская искры, из-за чего все вокруг тут же шарахнулись от неё подальше.

Гриша, увидев это, свалился со стула, упав за ноги адвоката. Антон подбежал к Насте, чтобы сорвать с неё наэлектризованную цепочку, но сам, ударившись током, отлетел, метров на пять. Наконец, один из конвоиров подбежал к ней, нацелив на Настю свой автомат. К нему подбежал второй, кое-как успев схватить его оружие, перенаправив дуло в потолок, после чего раздался выстрел. Громадная люстра, висящая на потолке, разлетелась вдребезги, посыпая всех мелким хрусталём. Второй конвоир тут же вырубил своего обезумевшего товарища прикладом и громко объявил:

– Всем оставаться на своих местах!

А Настю всё это время продолжало бить током. Через мгновение у неё задымились волосы, и она замертво упала на пол, ещё раз пустив пару искорок своими маленькими серёжками. Все тихо приподнялись из под своих рядов. Один из присутствующих, всё также немного пригнувшись, медленно подбрёл к ещё дымящейся Насти.

– Что вы делаете? – спросил его конвоир.

– Я врач, позвольте мне взглянуть, – медленно приближаясь к ней, ответил тот, на что конвоир ничего не ответил, а лишь кивнул в знак согласия.

– Что с ней, – спросила, подползшая поближе, её мама.

– Она мертва, – ответил врач, ощупав её сонную артерию.

– Что? – с пробивающимися слёзами, спросил Антон.

– Умерла, голубушка, умерла, – ответил врач, встав в полный рост, направившись к выходу, после чего и все остальные присутствующие, также полностью выпрямившись, последовали за ним.

***

Спустя какие-то десять минут, все присутствующие покинули зал заседания, кроме Антона, Остапа, Даши и Гриши. Вдруг ближайшее к ним окно выбила пожарная лестница, зацепившись крюками об искорёженную раму. В окне появился пожарник с открытым забралом.

– Давай её сюда, – скомандовал он, так задорно, будто приглашал в гости, или в парк развлечений, и исчез так же резко, как и появился, спрыгнув с лестницы.

Антон взял Настю на руки, и понёс её к окну, плотно прижимая к себе, смотря вперёд пустым взглядом. Она была холодна и горяча одновременно, как подогретое в микроволновке мясо. Остальные медленно последовали за ним. На улице уже стояло несколько пожарных машин, а под окном простиралось натянутое спасательное полотно, плотно удерживаемое в руках около дюжины человек. Антон подошёл вплотную к выбитому окну, просунув в него Настино тело, долго ещё держа её на весу, вглядываясь в небо, с каплей смятения чуть колышущего эмоции его лица.

Через секунду мертвое тело полетело вниз, болтая руками и ногами в разные стороны. Хлюпнувшись об ткань, оно отскочило прямо в руки стоящего рядом медика, уложившего Настю на каталку, и прикрывшего её простынёй.

– Однако, – горько сказал Гриша, попятившись к выходу, и как только дошёл до двери, резко выскочил из зала суда.

Ребята догнали его через полминуты. Теперь они молча шли вдоль длинного и широкого коридора, как одному из них, вдруг приспичило танцевать. Шественный танец подхватили и другие. Вскоре все, в том числе и сам Гриша, уже совсем ничего не соображая, шли дальше, будто двигаясь под ритм какой-то известной современной мелодии.

***

Ему так не хотелось идти на эти похороны, но Даша всё же уговорила Гришу поприсутствовать. Хмурая мать, которая лишилась единственной дочери после единственного мужа, сидела в полупустом зале, тупым взглядом зырясь на стену в одну и ту же точку. Пришли и Тоша с Осей, чтобы проститься с Асей.

Она, ещё совсем молодая, лежала в гробу. Закрытые глазки с ровно торчащими ресничками, и упругие губки мило взирали вверх. Антон молча прошёл мимо гостей, и подойдя к гробу положил свою руку на её ладони, сложенные в замок. Она выглядела так свежо и ещё румяно, будто всё это было неправда, и будто вовсе и не помирала она. На шее всё также красовались обугленные синеватые вены. Тоша нежно провёл пальцем по одной из них, и кровь будто бы снова потекла по ним, распределяя синеву дальше, как вдруг раздался безудержный истерический смех её матери.

Григорию, что стоял с Дашей в дверях, вдруг стало толи неотвратимо страшно, толи противно, а толи и вовсе неожиданно и пугающе весело. Он вырвался в коридор, остановленный лишь нежной Дашиной рукой.

– До конца, только тогда ты сможешь это забыть, – сказала она, поправляя растрепанный рукав его рубашки.

– О чём ты? – спросил он её, оглянувшись.

– Столько всего произошло, и проводив её до конца, ты, наконец сможешь быть спокоен.

– Возможно ты права, но понимаешь ли ты, что, я пережил?

– Нет, поэтому именно тебе необходимо дожить это до конца.

Не помнил Гриша, совсем не помнил, как он согласился ехать на катафалке рядом с её гробом, а будто только сейчас очнулся на одном из сидений, краем зрения поглядывая на тёмно-розовый ящик. В салоне неудержимо сильно запахло формалином. Гриша удивился, откуда он знает этот запах, и что он вообще относиться к формалину.

Кладбище уже приближалось. Как только автобус наехал на кочки, из-под крышки гроба стали доноситься лёгкие, тихие, еле заметные стуки, будто что-то стучало под ней, либо какая-то деталь в её конструкции, или вовсе пара деревяшек подвешенных с внутренней стороны.