Свет. Тьма. Карамель

I Свет

1

И, если так задуматься, имеет ли все это смысл? Определенно. Но какой? Ответ на этот вопрос, так же как диалог с самим собой, должен прозвучать лишь в мыслях. Если только это не растянутая на 2 академических часа лекция по философии в высшем учебном заведении, преподающем гуманитарные науки.

Знаете, в таком университете, в котором вход обрамляют массивные колонны, а гостей встречают тяжелые дубовые двери, не знающие, что такое доводчики. И мраморно-гранитный пол, видавший за всю свою полутора вековую историю столько сюжетов под юбками, сколько не снилось ни одному ловеласу. Сквозь слегка мрачный холл, поднимаясь по внушительной лестнице, являющейся доминантной всего этого убранства в стиле мидлэйдж, где путь освещают только недешевые энергосберегайки, уютно разместившиеся в антикварных подсвечниках, попадаешь в огромный просторный холл. Где, на контрасте с входной группой, врезаны четырехметровые витражи, сквозь пыльные стекла которых пробиваются тысячи люксов света. Этакий Хогвартс на минималках.

Находясь в этих стенах, чувствуешь свою причастность к научному процессу, протекающему здесь уже много лет. Словно сами знания витают в воздухе. Ты, будто, можешь увидеть своими глазами каждое поколение выпускников, заканчивающих курс обучения здесь, стать частью этой истории. Хотя, на самом деле, в каком-то смысле это и есть так. В левом крыле находится бесконечно длинная стена почета, где можно взглянуть в слегка нервозные и уставшие, но, в тоже время, по-юношески наивные глаза лучших из лучших. Тот факт, что тысячи, а может быть сотни тысяч студентов, пусть и с переменным успехом, но совершили этот подвиг, уже вселяет уверенность, что ты-то явно не хуже этих остолопов.

Ну, еще бы, ведь ты профессор этого университета. И ты не понаслышке знаешь, что такое историческая антропология. Именно тобой написан целый учебник «Антропология и этнология в разрезе современной науки» в соавторстве с заносчивым умником, британцем Томпсоном. А так же два самостоятельных методических руководства для магистров гуманитарно-социальных наук. И еще с дюжину различных статей, опубликованных в международных научных изданиях. В общем, десять лет жизни, безвозвратно отданные науке, не прошли даром. Будучи доктором этих самых пресловутых наук, ты вправе позволить себе чуть больше вольностей, чем все остальные преподаватели, не имеющие этого статуса: можно перекроить расписание лекций под себя, чтобы гордо заявляться к обеду, а уходить уже в полдник, вечно занятый ректор в любой момент готов принять тебя в своем кабинете, даже если приемные часы давно закончились, а в твоем шкафу всегда есть початая бутылка дареного коньяка, носящего имя доблестного капитана Ричардра Хеннеси. Конечно, все это немного условно, но не лишено смысла. Во всяком случае, для меня.

Так уж вышло, что после развода со своей первой, впрочем, и единственной женой, я из бодрого неунывающего самца превратился в разварившийся пельмешек, одиноко плавающий на мутном дне кастрюли. В свои двадцать семь лет мне невозможно было и представить, что любовь может быть не вечной. Как же. Не буду лукавить и утверждать, что это были мои первые отношения, отнюдь. Но не передать словами насколько именно с ней все было великолепно. Даже чертовы знаки зодиака, и те имели идеальную совместимость, да, смейтесь. Мне же, в тот момент катарсиса, хотелось плакать. Да что уж там, я много пил и рыдал как инфантильная девочка по неразделенной любви. Впрочем, достаточно. С невероятным трудом для себя, я смог переключиться с самобичевания на саморазвитие. Кто бы знал, что в этом мне поможет госпожа наука. Ни за что бы не поверил сам себе, скажи мне кто подобное, но извольте принять это, как принял я. Из рядового офисного клерка я переквалифицировался в уважаемую и, что даже удивительно, узнаваемую личность, в масштабах евразийского научного сообщества.

Пришлось вспомнить, что у меня есть какое-то образование, заодним повысить свою научную степень, вникнуть в проблемы символического измерения повседневности через изучение истории становления чужих народов. Мне, безусловно, еще далеко до Ладюри и Февра, но хотя бы в этой части материка мне нет равных.

Однако последние несколько лет меня изо дня в день не покидало ощущение, что я исследовал все, что можно было исследовать в таком узком направлении истории. Написав уйму научных работ, проведя глубокую разработку теоретических и практических аспектов вопроса, сам того не желая, я загнал себя в рамки своей осведомленности. И, как у любого научного деятеля, попавшего в подобную ситуацию, у меня было два пути: начать этот долгий и тернистый путь к абсолютному знанию в какой-то новой для себя профилированной области, либо попробовать найти свою идентификацию в чем-то другом. Будучи по своей природе минимизатором убытков, разумеется, выбор был сделан в пользу второго. Да и куда мне таким умным-то становиться, шея устанет голову носить.

Поэтому моя прелестная физиономия гордо украшает собой каждое вступительное слово в еженедельном лайф-журнале «Первый Аспект», или как его называют сами сотрудники – «ПрАспект». Одна из моих коллег в университете лично и довольно близко знакома с учредителями этого издания, поэтому на мои рассуждения о конечности любого знания в конкретный период развития индивидуума, да и социума в целом, мне было предложено выдвинуть свою кандидатуру на пост главного редактора пусть и не столь массового, но зато независимого журнала. Впрочем, на каждый хитрый болт всегда найдется свой разводной ключ. Вот и это издание всегда имело своего постоянного читателя, в то время как за порой весьма провокационные статьи нас время от времени имеют проверяющие из отдела «К». По сей день нам удается незримо балансировать на грани всего того, что у нас так любят называть клеветой. Не всякий любит острую правду-халапеньо. Свобода слова дорогого стоит. Тем более, как завещал Дени Трехо: кто, если не мы.

Такое положение дел весьма успешно выводит мой уровень существования в новое качество. Просторная квартира на последнем этаже одного из отлично вписывающихся в общий архитектурный ансамбль жилых домов в историческом центре. Большой черный автомобиль английского производства, который так любит ее величество королева, с непрактичным светлым салоном, к тому же потребляющий слишком много топлива. Всегда актуальный образ профессора-холостяка, подчеркнутый добротной одеждой и часами, ценой в полные четыре среднемесячные зарплаты по региону. Свежие и качественные продукты из немногих оставшихся гастрономов высокого уровня, а так же сытные ужины в лучших ресторанах города. Впрочем, я не бахвалюсь. Материальные блага не могут быть приравнены даже к инструментам на пути к достижению основных гуманных целей. Это всего лишь атрибуты конкретного периода жизнедеятельности человека разумного, вопрос лишь в том, насколько окажешься разумным ты. Нельзя заменить метазнания браслетом Картье и кедами от Ральфа Лорана. У человека есть выход из колеса сансары мира потребления.

Передавая предварительно структурированные знания целенаправленно в головы своих студентов, магистров и аспирантов, а так же неся плюрализм через публицистику, осведомляя политиков средней руки, общественных деятелей, владельцев крупных компаний с оборотом не менее миллиарда и рядовых менеджеров финансового сектора о текущей ситуации вокруг них, я максимально отдаю себя этому миру. Ведь, что такое польза? Не возможность ли влиять на осознание людьми истины некоторых, пусть и отдельно взятых, процессов? Зачастую, большинство моих соотечественников живут в режиме автопилота, когда вся поступающая информация либо игнорируется, либо, что еще хуже, воспринимается как должное. Не так стыдно быть не в курсе, стыдно знать и ничего не предпринимать, молча соглашаясь. И я сейчас не говорю о какой-то оппозиции и радикальных действиях. Речь идет хотя бы уже о мыслительном процессе, который почему-то никак не хочет протекать в головах у людей. Анализируя поступающую информацию, вырабатывается наше к ней отношение, формируется определенный базис знаний, и все дальнейшие решения принимаются на основе имеющегося опыта. В своей деятельности я ставлю все на постоянное расширение горизонтов познания и накопление опыта поколений, других культур и целых цивилизаций. Всегда находятся несогласные. Я предпочитаю не бороться с кирпичными стенами. Это значит, просто я захожу не с той стороны, использую не те слова. Методика никогда не будет универсальной, но наша система образования, к великому сожалению, не позволяет на все сто процентов применять индивидуальный подход к каждому. Да, несогласные были и будут, но в масштабах всей системы – они не более чем статистическая погрешность. От одной только мысли веет безысходностью, поэтому я и занимаюсь тем, чем занимаюсь.

И, если так задуматься, имеет ли все это смысл? Определенно. Но какой?

2

Чертовы студенты со своими приторно сладкими вейпами. Я вообще-то не отношу себя к ворчливым и придирчивым старикам-преподам. Во многих вопросах достаточно либерален и даже порой слегка попустительски отношусь к вопросам дисциплины. Но не в этом случае.

Феномен электронной сигареты и красивая легенда безопасного способа потребления никотина просто взорвали подростковую моду. Такого мир еще не видел. Ведь все более-менее популярные атрибуты молодежного образа в считанные годы, а то и месяцы становятся антитрендами. Взять те же пины, спиннеры, симпл-димпл, нашивки с напульсниками, бескозырки, покемоны и все прочее. Даже пресловутые пружинки слинки и йо-йо, которые пережили распад советского союза, не смогли пережить безразличия российских школьников. То, что у нас модно сегодня, где-то чуть западнее уже давно вышло из моды. И завтра это случится здесь. Но только не электронные сигареты. Хотя, я помню, еще сколько-то лет назад индустрия сделала попытку продвинуть эту удивительную идею бестабачного курения в массы, но качество и исполнение тех образцов оставляло желать лучшего, поэтому популярности у потребителя не снискало.

Сегодня же вейп доступен каждому, юридически оставаясь вне всяких запретов и санкций, поскольку не квалифицируется как курение, и технически являет собой ничто иное, как обыкновенную ингаляцию. Поэтому все школьники и студенты успешно пользуются этой коллизией, насыщая свои легкие таким безвредным, по заверению производителей, составом. Так оно на самом деле или нет, мне, по большому счету, все равно. Но тот факт, что никотину придается чрезмерная привлекательность и доступность – серьезная ошибка человечества.

Чем был испокон веков табак – единственным способом получения того самого никотина. В разные периоды и в различных культурах люди для достижения просветления или снятия напряжения были вынуждены употреблять жевательный табак, нюхательный, курительный. И любая из разновидностей имела свои ярко выраженные побочные эффекты и пагубные последствия для организма потребляющего. Несмотря на всю свою очевидную опасность, массовость его потребления по всему миру просто поражала. Более того, в какой-то степени образ курильщика романтизировался. В частности, курение будь то трубки, сигар или обычных сигарет всегда было мускулинным признаком по-настоящему сильного мужчины, способного выдерживать и сопротивляться всему тому вреду, наносимому табаком. Это уже стало своего рода деталью законченного кинематографического образа. Ковбой с сигаретой в зубах. Гангстер, лениво потягивающий сигару. Капитан, с усилием сжимающий зубами трубку.

Я никак не могу уложить в своей голове картину, в которой уже немолодой следователь по особо важным делам сидит в своем слегка обшарпанном кабинете поздно вечером, освещая кипу бумаг тусклой настольной лампой. Камера плавно наезжает, меняя ракурс. Его глаза быстро бегают по неразборчивому тексту с результатами очной ставки, сопоставляя все детали в голове. Так и не найдя ответа на все вопросы, он отпивает уже едва теплый чай, по крепости сравнимый скорее с односолодовым виски. Отложив в сторону восьмой том дела и сняв с левого запястья замершие в полной тишине командирские часы, он берет дрипку, в которую заливает последний на сегодня пузырек с фруктово-ягодной жижей-девяткой. Быстрым движением разблокировав мод, он делает глубокий вдох, не жалея свои легкие. Небольшой кабинет наполняется ароматом персика с вишней. И без того нечитаемые буквы утопают в молоке белого облака пара…

Это просто смешно. Настолько же, насколько глупо. Изначальная цель электронной сигареты – помощь в отказе от курения. Но первопричина перестала превалировать и иметь какое-то определяющее значение. Сотни тысяч подростков начинают свое потребление никотина именно с вейпа, не до конца осознавая серьезных последствий такого, казалось бы, безобидного (читай нелепого) увлечения. Не мне их судить или пытаться вразумить. Для этого у них есть родители и своя собственная голова. И если человеку не хватает нейронных связей, чтобы понять насколько эта привычка бесполезная, что ж, печально. Ему с этим жить.

А мне надо просто попросить охранника Игореху разогнать с крыльца этих необремененных разумом псов, запаривших все вокруг в радиусе десяти метров.

3

– И поэтому то, что их роднит, то, что составляет суть описываемого подхода, это скорее некий взгляд, угол зрения, и именно слово «подход» здесь, в данном случае, извините за тавтологию, лучше всего подходит, точнее, даже соответствует описываемому явлению. Итак, что же здесь типично? Прежде всего, некий эффект отстранения, как выразился один историк, «прошлое – это чужая страна». Независимо от того, как давно происходили события, каждый исследователь, который работает в этом антропологическом ключе, рассматривает это, как принципиально нечто незнакомое. И вариативность прошлого, вариативность той или другой культуры в любом месте и в любое время, это фирменный знак исторического исследования в русле антропологии. Затем, я это неоднократно говорил в этой лекции и еще раз повторю: об исторической антропологии можно говорить только в том случае, когда мы наблюдаем диалог с антропологией как таковой, то есть когда используются отдельные наблюдения антропологов или даже некоторые концепции теории, хотя это требует осторожности. То есть прямого переноса разработок, наблюдений антропологов в историческую науку, конечно, не может быть, даже если это и осуществимо, оно не будет столь удачным. Есть, конечно, своя специфика и в проблематике. Французские исследователи утверждают, что к любой области человеческой жизни антропология безусловно применима. Теоретически, это так. Действительно, можно изучать с этой точки зрения и политику, то есть властные отношения, можно – экономику, тогда будет экономическая антропология, можно – религию, и появляются работы религиозной антропологии. Это все верно, но, тем не менее, уже на уровне самих сюжетов, самих тем исследований, все-таки определенная специфика есть…

Раздается звонок. Кажется, что он звонит не переставая. По какой-то непонятной для меня причине, я всегда задерживаю дыхание в момент звонка. Связано это с рефлексами или это своего рода перезагрузка – не знаю. Просто те несколько бесконечных секунд ни один кубический миллиметр воздуха не попадает в мои легкие. Но вот звон смолкает. Мгновение, и первые студенты начинают шевелиться, стараясь как можно быстрее собраться и выскочить за дверь аудитории.

– Уважаемые магистры, прошу вас прочитать к следующему семинару тему «Историческая антропология как подход в процессе изучения исторической науки». Будет небольшой опрос по сегодняшней лекции с контрольными вопросами!

Но меня уже никто не слышит, впрочем, мне и самому не совсем понятно, что именно я рассказывал сегодня своим студентам. В этом, наверно, и заключается основная прелесть преподавания самых азов дисциплины: можно полностью отключить мозг, рассказывая что-то на автомате, компилируя академические факты с абстрактными рассуждениями ни о чем, позволяя себе погрузиться в свои собственные мысли, не касающиеся образовательного процесса. Слова льются сами собой, складываясь в, казалось бы, логичные предложения, но абсолютно не позволяющие сделать из их совокупности какой-то определенный вывод. Улыбнувшись самому себе, я собираюсь на выход. Уже в дверях меня задерживает Ирена Анатольевна – приятный исключительно внешне доцент социологии с нашей кафедры, и, по совместительству, почетный член неофициальной группировки инициативных преподавателей нашего вуза.

– Ирена Анатольевна, пара только что закончилась, и энку я Вам уже поставил, придете на отработку.

– Ой знаете, меня просто эта социологичка задержала на кафедре, такая стерва.

– Да, и не говорите, задерживать она умеет.

Мы молча смотрим друг на друга, стоя в коридоре. Одновременно с этим, я одной рукой на ощупь пытаюсь закрыть аудиторию и быстро удалиться, но, как назло, не могу никак попасть в замочную скважину и повернуть ключ.

– Уделите мне две минуты своего времени?

Почему эта дверь не хочет запираться?

– Да, Ирена, я весь внимание.

– В общем, после вчерашнего заседания кафедры у меня осталось немало вопросов, а госпожа Головникова отказалась давать какие-либо комментарии, вот я и подумала…

Я хоть той стороной его вставляю? Ну же, не упрямься.

– …Подумала, что мы могли бы как-то по-научному, симпозиумом, попытаться разобраться и найти какие-то альтернативы. Пусть хотя бы в теории, для личного успокоения…

Может это не тот ключ? Бросаю беглый взгляд на него и на замочную скважину – нет, вроде бы все подходящее. Тогда, что это за издевательство.

– Ирена, а Вы знаете, что симпозиумом в Древней Греции называли ритуализированное пиршество, сопровождавшееся бурным весельем. Оно являлось неотъемлемой составляющей исключительного мужского времяпровождения той эпохи.

– Нет, не знала, я же не такой великий историк, как Вы. Назовите это хоть сходкой, хоть съездом, хоть слеткой. Нельзя так просто оставлять все, это вопрос принципа!

Мне кажется из-за той силы, с которой я сжимаю этот непослушный ключ, у меня на руке останутся вечные отметины.

– Послушайте, я ведь знаю, Вам тоже не безразлична судьба нашей кафедры и института в целом, поэтому сразу же после открытия мной собрания, я дам Вам слово высказать свою позицию с предложением эффективных способов недопущения детерминации определенных последствий, если Вы понимаете, о чем я.

Нет, дорогая, не понимаю, ума не приложу. Из последних сил пытаюсь провернуть наполовину вставленный ключ, но это безуспешно. Теперь он еще и не вытаскивается наружу.

– Вот и замечательно. В четверг, в двадцать ноль ноль в кабинете Артака Юрьевича мы Вас будем ждать. Не опаздывать!

Едва уловимым движением руки, она берется за ключ, торчащий из замка, каким-то чудом пропихивает его до упора и с легкостью поворачивает. Звенит звонок на пару. Бросив на меня неоднозначный взгляд, Ирена Анатольевна разворачивается на своих одиннадцатисантиметровых каблуках и походкой сильной и независимой женщины горделиво удалятся, оставляя меня наедине с этой ситуацией.

4

– Слушай, у меня собрание на кафедре в четверг будет, не смогу подъехать в редакцию.

– Так погоди, ты же вчера ходил на собрание какое-то. Они у вас там что, вместо лекций? Совсем работы нет в университете?

– В этот раз там неофициальное собрание, разбор полетов, в общем, широкое поле для охлократии.

– Завязывай уже с этим, чего ты нянчишься там с ними всеми. Есть куда более важные дела.

– Эх, Рудик, было бы все так просто, я же на осадном положении окажусь. А пока я вроде бы как на стороне народа, словно Максимилиан Робеспьер из третьего сословия, самоотверженно выступающий против режима Луи Капета.

– Что? Это еще кто?

– Да, не важно. Суть в том, что ректор меня уважает и знает, что я не позволю всему этому цирку выйти за пределы кабинета Артака Юрьевича, где обычно и происходят эти подпольные сходки с распитием брюта и разведением демагогии. Поэтому мне нужно быть там и нужно, чтобы они всецело считали меня эль эста революсьён, одним из вдохновителей их движения.

– У вас там реально нечем заняться больше? Вроде бы все взрослые образованные люди.

– Умная голова, да дураку досталась.

–Все, отмазался считай. С тебя верстка.

– Эй, мы так не договаривались, чтобы еще главред верстал. Хотя… ладно, окей, как скажешь, только не начинай.

– Давай. Созвонимся, как освободительное движение свое закончишь там.

Нажимаю на сброс. Открываю окно. В ту же секунду в светлый салон проникают грязные выхлопы моих соседей по потоку. А поскольку я больше не курю, мне нечем перебить этот чудесный аромат. В чем-то Рудик прав. Может и зря я ввязался в эти теоретико-методологические войны и пассивные противостояния в рядах научной элиты города. С другой стороны, из-за подобных интриг становится хотя бы не так однообразно. Конечно, революцией тут и не веет, но за вежливыми и интеллигентными лицами явно чувствуется с трудом скрываемое напряжение. Зато никто не скучает. Возможно, это и есть основополагающая и единственная причина всего этого. Не сидеть вечером дома, проверяя тесты – уже хорошо. Послушаем, посмеемся. Разумеется, в полголоса.

Закрываю окно и закидываюсь конфеткой.

Добравшись домой и пролистав лежа на диване зарубежные новостные порталы, набрасываю тезисно парочку интересных тем для следующего номера еженедельника.

Мысленно хочу оказаться где-нибудь в графстве Йоркшир, в уединенном поместье с богатой историей и доброжелательными соседями – пожилой английской парой Аароном и Патрисией, которые появляются в поле зрение только чтобы приветливо помахать рукой и пригласить на традиционную чашечку чая в день святого Георгия. В моем гараже стоит блестящий черный Ягуар конца прошлого столетия, оснащенный четырехлитровым рядным мотором, и Мини Купер цвета летней ночи – для быстрого и юркого передвижения по небольшим улочкам. Дома меня всегда ждет моя красавица Элейн – хрупкая блондинка, готовящая, пожалуй, лучший брусничный пирог на всем туманном Альбионе. И не смотря на свою миниатюрность и женственность, она умудряется с успехом возглавлять уже на протяжении семи лет филиал самой крупной текстильной фабрики в этих краях. А как она танцует… Жаль только, что я сам обладаю грацией продуктового автомата. Зато мои новеллы и очерки приобрели прочную популярность далеко за Ла-Маншем. И наш младший, скорее всего, пойдет по моим стопам, двинув в сторону искусства, ведь имея по классической литературе средний балл на уровне 97.8, можно с легкостью ставить его в один ряд с Кейн Холлом, Ян Флемингом и Барбарой Пим. Порой я сам себя ловлю на том, что не успеваю за ходом его мыслей. А вот старший – тот еще любитель книжек. Отдавая все, какое только возможно, свободное время футболу, он своими накаченными ногами протаптывает путь в сборную колледжа и профессиональную молодежную лигу. Я даже немного завидую и, конечно же, горжусь. Вечерами, отужинав со своей семьей, я прогуливаюсь до пусть не самого пафосного, зато такого родного паба «У Бингли». Там уже все мои друзья и сам старина Бингли – как всегда в своей жилетке, которую он, казалось, никогда и не снимал. Пропустив с этими оболтусами по две пинты светлого, я возвращаюсь домой, чтобы всецело утонуть в объятиях своей любимой…

Просыпаюсь я только под утро. Оставленный открытым ноутбук давно израсходовал весь свой заряд и теперь смотрит с укором на меня своим черным экраном. Поднимаюсь с дивана и иду умываться. Придя в чувство, надеваю последнюю оставшуюся свежую рубашку и попутно завариваю себе чашку кофе, закусывая его заветренной зефириной.

Как же хочется брусничного пирога.