Проблема свободного мышления в юридической науке

Истина, по его мнению, относится только к высказываниям, которые бывают двух видов: мысленные и словесные, как и двух видов бывают и наши обычные знаки, а именно, идеи и слова⁶⁷.

Анализируя приведенные положения, необходимо подчеркнуть заключенную в них глубину проникновения в суть проблемы истины. Обоснованное здесь разграничение становится основанием для разграничения истины мысли и истины слов.

Рассмотреть истину мысли, подчеркивает Д. Локк, абсолютно необходимо отдельно от истины слов. «Мысленное высказывание есть лишь простое рассмотрение идей, как они существуют в нашем уме, отделенные от слов… они теряют природу чисто мысленных высказываний, как только облекаются в слова. … Раздельное их рассмотрение еще более затрудняется тем, что большинство людей, размышляя и рассуждая про себя, пользуются словами вместо идей, что свидетельствует о несовершенстве и недостоверности идей подобного рода. Решить проблему можно внимательным выявлением того, для каких вещей у нас установлены ясные и совершенные идеи и для каких нет. Например, высказывания о белом и черном, треугольнике и круге – являются идеями без названий. Когда речь идет о высказываниях сложных идей (идея человека, храбрости, славы – мы обыкновенно представляем слова вместо идей (при их (слов) несовершенстве и спутанности идей – мы размышляем о самих словах. Мысленное высказывание не что иное, как соединение или разъединение идей без слов. Здесь ум соединяет или разъединяет идеи без употребления слов, воспринимая или высказывая суждения относительно соответствия или несоответствия этих идей.

Словесные высказывания не что иное, как соединение или разъединение в утвердительных и отрицательных предложениях слов, знаков наших идей.

Высказывание состоит в соединении и разъединении знаков, а истина – в соединении и разъединении этих знаков, согласно соответствию или несоответствию обозначаемых ими вещей.

Словесная истина вся может быть химерой (истина призрачного мира, созданного нашим воображением⁶⁸. Реальная истина касается идей, соответствующих вещам, в чем и выражается отличие познания реального от воображаемого. При этом сложность разграничения реальной истины от химерической (т. е. номинальной) заключается а том, что обе имеют одну и ту же основу: слова через идеи призваны обозначать вещи. Ведь химеры, видимость тоже имеют существование и эта форма существования ее критерий. Истина будет словесной, если словами обозначаются в уме идеи, которые не соответствуют реальным вещам. Для истины, как и для познания, существует различие между словесным знаком и реальным существованием вещей. С этой точки зрения ложь – соединение слов вопреки соответствию их идей⁶⁹.

Объяснить более конкретно значение изложенного можно опираясь на следующее высказывание Д. Локка: «обозначая словами что-либо, кроме идей, имеющихся в нашем уме, мы пользуемся ими превратно и вносим в их значение неизбежную нелепость и путаницу». Ведь слова, часто и по-разному употребляясь, сами порождают определенные идеи, «как если бы сами предметы, способные вызвать эти идеи, на самом деле воздействовали на чувства. Во-вторых, люди часто направляют свои мысли больше на слова, чем на вещи. Далее значения слов, употребляемых разными людьми, оказываются часто произвольными»⁷⁰.

Идея о непосредственной связанности мысли со своим предметом, уже вступившим в сферу сознания, но еще остающимся в мысли непосредственно, таким образом, была выявлена. Было осознано, что она выражается через знаки, первым из которых является идея, имеющая свой знак-образ в виде слова, фигур, числа и т. д.

Таким образом, мысль, как единство тела и духа, имеет в себе то содержание, которое должно быть сохранено в знаках, через которые она становится доступной уму человека, и именно здесь возникает опасность впасть в заблуждение, поменяв местами мысль и ее знак. Это означает устранение мысли из познания, замену ее знаками, с чего и начинаются технологии отчуждения, использование которых приводит не к истине предмета, а к его видимости, к химере, но к существующей, созданной видимости и созданной умом химере. Исследование самой мысли применявшимся Д. Локком способом было объективно невозможно, поэтому четкое различение мысли и знаков Локку не удалось, но его гениальная догадка о необходимости их различения с допускаемой возможностью их адекватности стала мощным сигналом, посланным Д. Локком следующим поколениям ученых, сумевшим существенно продвинуться вперед к ее разгадке, но уже с опорой на естественно-научное знание и психологию.

Здесь, наверное, будет уместно привести следующую мысль Д. Локка: «Человеческое познание при данных условиях нашего существования и строения могла бы расшириться гораздо больше, чем до сих пор, если бы люди искренне, с полной свободой ума, направили бы на совершенствование средств к открытию истины все то усердие и труд мысли, которые они применяют для подкрашивания и поддержки лжи, чтобы защитить какую-то систему, интересы или партию, с которыми они оказались связаны»⁷¹.

Чрезвычайный интерес представляет собой глава 21, в которой дается локковская классификация наук, как нам представляется, выступающая не только собственно классификацией, но и содержащей итоговые выводы его концепции, чрезвычайно важные для познание ее частей.

В основу классификации наук Д. Локк кладет первичное разделение предметов познания, являющееся, по его мнению, одновременно, и естественным. и «великими областями интеллектуального мира, совершенно раздельными и отличными друг от друга»: сами вещи, рассмотрение которых необходимо для открытия истины – природа вещей, как они существуют сами по себе, их отношения, способ их действия; собственные действия – для достижения собственных целей – то, что человек в качестве разумного и свободного деятеля должен делать для достижения какой-либо цели, в особенности, счастья; знаки, которыми ум пользуется в обоих случаях для более ясного познавания путей и способов, которыми достигается и сообщается знание того и другого.

Им соответствует подразделение наук на:

«1. Физику (Physica). Во-первых, познание вещей, как они сами существуют, их строения, свойств и действий, причем я имею в виду не только материю и тело, но также и духов, у которых точно так же, как у тол, есть своя природа, своё строение и деятельность. Это я называю в несколько более широком смысле слова φνστχή, или «натурфилософия». Цель её – чисто умозрительная истина. Всё, что может доставить человеческому уму такую истину, принадлежит к этому разделу, будет ли то сам бог, ангелы, духи, тела или какие-то их свойства, как число, форма и т. д.

2. Практику (Practica). Во-вторых, πραχτίχή, умение правильно прилагать наши силы и действия для достижения благих и полезных вещей. Наибольшее значение в этой области имеет этика, представляющая собой попытку найти такие правила и мерила человеческих действий, которые ведут к счастью, а также (найти) способы их применения. Цель здесь не чистое умозрение и не познание истины, но справедливость и соответствующее ей поведение.

3. Симеотику (σημίωτίχή). В-третьих, следующий раздел можно назвать σημιωτιχή, или «учение о знаках». И так как наиболее обычные знаки это слова, то семиотику довольно удачно называют также λογίχή – «логика». Задача логики рассмотреть природу знаков, которыми ум пользуется для уразумения вещей или для передачи своего знания другим. Так как рассматриваемые умом вещи, за исключением его самого, не присутствуют в разуме, то ему непременно должно быть представлено что-нибудь другое в качестве знака или в качестве того, что служит представителем рассматриваемой вещи, это и есть идеи. А так как совокупность идей, составляющих мысли какого-то человека, не может быть открыта непосредственному взору другого человека и так как копить их нельзя нигде, кроме памяти, хранилища не очень надежного, то поэтому, чтобы сообщать наши мысли друг другу, а также запоминать их для собственного употребления, необходимы также знаки для наших идей. В качестве таковых всего удобнее оказались и потому всего употребительнее членораздельные звуки. Вот почему рассмотрение идей и слов как великих орудий познания составляет не подлежащую пренебрежению часть в рассуждениях того, кто обозревает человеческое познание во всем его объеме. И если бы они были взвешены отдельно и рассмотрены как следует, они, быть может, дали бы нам логику и критику, отличную от той, с которой мы были знакомы до сих пор»⁷².

Так как сами вещи не присутствуют в разуме, за исключением его самого, то ему непременно должно быть предоставлено что-нибудь другое в качестве знака, или представителя рассматриваемой вещи, это и есть идеи. Идеи – знаки вещей, имеют собственные знаки – знаки идей, для сообщения нашей мысли друг другу, а также запоминания их для собственного их употребления – необходимы знаки наших идей. При этом «удобнее оказались члено-раздельные звуки». Вот почему «рассмотрение идей и слов как великих орудий познания составляет не подлежащую пренебрежению часть в наших рассуждениях о том, кто обозревает человеческое познание в полном его объеме, и если бы они были бы взвешены отдельно и рассмотрены как следует, они, быть может, дали бы нам логику и критику, отличную от той, с которой мы знакомы до сих пор⁷³.

По нашему мнению, в данном высказывании открытии в сфере познания заключен вывод, значение которого не осознано в полной мере до сих пор. Из него вытекает понимание нетождественности предмета, мысли и знаков, необходимости их обособленного исследования и нахождения их единства, благодаря которому живая мысль была бы обнаружена в предмете, могла бы жить в методе.

§5. Технология отчуждения живой мысли через монады

простые субстанции (Г. В. Лейбниц)

Технология мышления, предложенная Д. Локком, разумеется, не могла быть исчерпывающей. Составившие ее ядро понятия и явления: ощущение, опыт, рефлексия оставляли много вопросов, несмотря на довольно убедительные доводы, приводившиеся им в их обоснование и взаимодействие.

Предметом пристального внимания концепция Д. Локка стала для его младшего современника, выдающегося немецкого мыслителя Г. Лейбница, ставшего к моменту его знакомства с «опытом о человеческом разумении» уже признанным ученым. В некоторых источниках обращается внимание на настойчивое желание Г. Лейбница лично встретиться с Д. Локком для обсуждения его концепции.

На обращение Лейбница по этому вопросу, переданное через их общего знакомого, Д. Локк оригинально ответил в том смысле, что мы живем в полном мире и добрососедстве с господами из Германии, поскольку они не знают наших книг, да и мы не читаем их сочинений, давая, таким образом, понять, что эта ситуация Д. Локка вполне утраивает.

Поскольку встреча не состоялась, Г. Лейбниц решил написать свой аналитический труд, призванный заменить несостоявшийся личный диалог между ними.

В предисловии к «Новым опытам о человеческом разуме» Г. Лейбниц весьма высоко оценивал работу Д. Локка «Опыт о человеческом разумении», отнеся её к числу лучших и наиболее ценных произведений настоящего времени. Тем не менее, отметил, что его (Лейбница) система сильно отличается от системы Д. Локка: Д. Локк ближе к Аристотелю, а сам Лейбниц ближе к Платону. При этом свой выбор Лейбниц обосновывал и тем, что «Платон был простосердечно убежден, что он не может найти ничего достоверного и довольствовался изложением того, что казалось ему вероятным, следуя по пути своего учителя Сократа, принимал известные начала, посредством которых пытался давать объяснение прочим вещам.

Аристотель не обладал такой искренностью. Принимая учение Платона, он изменил способ его изложения и за верное и правильное выдавал то, что, вероятнее всего, сам никогда не считал таковым»⁷⁴.

Лейбниц возвращается к платоновскому способу изложения – диалогу, считая, что у него есть большие преимущества живого диалога, дающие возможность читателю определять чёткость формулируемых вопросов, содержательность ответов, исключающие возможность искажения взглядов участников диалога.

Сначала он даёт перечень основных вопросов, по которым Д. Локк и Г. Лейбниц придерживались разных точек зрения. Это прежде всего вопрос об уже рассмотренных врожденных идеях, по которому Д. Локк и Г. Лейбниц придерживались совершенно противоположных взглядов. Каждый из них выстраивает собственную концепцию познания, содержащую свою технологию отчуждения от живой мысли. При этом, как нам представляется, общим, исходным пунктом для них остается понятие идеи, в которую каждый из них вкладывает особое содержание.

В самом начале труда «Монадология» Г. Лейбниц четко формулирует понятие монады – базовой категории, выступающей как основание и доказательство достоверности самого учения. Монада, по его мнению, «есть не что иное, как простая субстанция, которая входит в состав сложных», поясняя, что «простая, значит, не имеющая частей», «суть истинные атомы природы, одним словом, элементы вещей».⁷⁵ Термин «атомы» здесь употребляется не в старом его значении, как только неделимая дальше частица бытия, а в ранге субстанции, выступающей как часть сложной вещи, но в отличие от нее (сложной вещи), которая начинается и заканчивается по частям, монады могут произойти и погибнуть сразу.

Простота монады как простой идеи-субстанции означает отсутствие в ней какой-либо структуры, она не способна претерпеть изменения, внутреннего движения, «не имеет окон» всего того, что существует в сложных субстанциях, образуется естественным путем сложения простых субстанций, получающих начало путем творения и погибающих через уничтожение тех, кто их сотворил. Простые монады отличаются друг от друга, что является условием их взаимодействия в сложных субстанциях, ибо все, что заключается в сложном, может исходить из простых составных частей.

Это предположение, хотя никак не доказываемое, или доказываемое актом творения Богом, позволило ему соединить логически «мысль и слово», поместив их в истину. Таким образом, их единство он заменял тождеством, с опорой на «припоминание» Платона и на «врожденные идеи».

Истина становилась возможной, поскольку монада имеет одну и ту же структуру в «материи и в духе».

Понятие монады как простой субстанции, не имеющей частей, и не повторяющейся, а существующей в многообразных формах материи и сознания, духе, фиксирующей их единство, как основы материи и духа, а также закон непрерывности и понятие предустановленной гармонии Лейбница представляют собой, хотя и в известной мере, гипотетические, преимущественно, логические, но и не отрицаемые опытом и ощущением, важнейшие положения его концепции. Как минимум, правдоподобное предположение, способное объяснить возможность гармонии души и тела, их взаимодействие с опорой на многообразие простых субстанций, являющихся элементами и материи и духа, символизирующими процессы материализации духа и одухотворения материи, как перехода друг в друга, становящихся возможными в силу однопорядковости простых «субстанций», способных быть элементами универсальных образований, называемых сложными субстанциями, к которым относимы материя и дух.

В этой концепции мы, по меньшей мере, получаем объяснение бесконечности материи, состоящей из простых субстанций как своих составных частей, и конечности их (материи и духа) в их исходных состояниях, составляющих их историю.

К сожалению, эта фундаментальная идея, хотя и опиравшаяся на теологические основания, насколько нам известно, не получила должной разработки, так как в дальнейшем, преимущественно, занимались разграничением или даже установлением противоположности материи и сознания, поиском их обособленных сущностей и возможностью их взаимосвязи, четко реализованной в постановке основного вопроса философии – что первично: материя или сознание.

С этой точки зрения идея о простых и сложных субстанциях и являющийся необходимым логическим продолжением её закон непрерывности представляет собой огромный научный интерес, лишь отчасти реализованный в последующих научных исследованиях.

Необходимые истины, по Лейбницу, должны покоиться на внутренних, врожденных принципах, доказательство которых не зависит от примеров (против Ф. Бэкона) и от свидетельств чувств (против Д. Локка), хотя, не будь чувств, отмечает Г. Лейбниц, нам никогда не пришло бы в голову задуматься над ними.

Таким образом, врожденные принципы, примеры и свидетельства чувств «следует тщательно отличать друг от друга». «Эвклид отлично понял это, доказывая с помощью разума то, что достаточно ясно на основании опыта и чувственных образов». Также логика вместе с метафизикой дает естественное богословие, а логика с моралью дает начало естественно науке о праве. В обоих случаях получаются истины, доказательство которых можно получить с помощью внутренних принципов. Называемых врожденными. Эти истины вечные законы разума, нельзя прочесть прямо, подобно тому, как читается эдикт претора на его таблице, но открыть их можно, направив внимание на это (подчеркнуто нами. Д. Ш.), повод чему доставляют чувства, а успех опыта служит подтверждением разума примерно так же, как в арифметике пользуются проверкой, чтобы выявить ошибки⁷⁶.

Следовательно, следует принять за доказательство полной истины не только то, что является результатом опыта и чувственных ощущений, не только доказательства от чистого разума, чистой математики, получаемые лишь с помощью «внутренних принципов, называемых врожденными», но то, что доказательством истины является только то, что, «достаточно ясное на основании опыта и чувственных ощущений», доказывается с помощью разума, а не формулируются отдельные выводы, основанные только на опыте и чувственных ощущениях, или только разуме.

В этом заключена формула познания и мышления, которая будет разработана в будущем И. Кантом и Г. Гегелем. Величие этой мысли заключалось в том, что «содержание природы», которое недостаточно достоверно познавалось на основе опыта и из чувственных ощущений, не могла познать чистая математика, а, следовательно, и чистый разум, получив возможность проникнуть в разум уже в «снятом» виде, как «материальное содержание» разума. Тем самым, были созданы предпосылки для преодоления ограниченного понимания разума, когда он понимается чисто рационалистически, что позволило говорить о разумной социальной действительности, сделать познание о природе и мышлении в широком смысле слова, включающем и социальную природу человека, разумным, не относя разум к материальной природе, как совокупности тел, взаимодействие которых составляет её содержание.

Тем самым снимались ограничения для разума, обязанного доказывать теологический принцип сотворения мира, отказаться от претензии навязывать логику человеческого мышления на естественно, пока независимо от человека, развивающийся мир, хотя масштабы его вмешательства в его развитие в последние столетия резко возросли.

Это дает основание для признания теоретически преодоленными сопровождающие человеческое познание и мышление попытки совмещения в одну концепцию научного познания и веры, как самостоятельные, взаимовлияющие, но различные способы познания мира и мышления о нем, хотя и не так четко сформулированные самим Г. Лейбницем.

Здесь также необходимо обратить внимание на используемый Г. Лейбницем прием – обнаружить противоречие в мысли, как доказательство ложности точки зрения оппонента, достаточно традиционное с давних пор, вплоть до современности.

Так, настаивая на существовании «врожденных идей», Г. Лейбниц утверждает, что Д. Локк впадает в парадоксальность,⁷⁷ которую он усматривает в попытке В. Локка добыть все знание лишь с помощью опыта и восприятий, будто мы не можем добыть ничего в самих себе, т. е. во «врожденных» нам идеях посредством «припоминания». При этом для убедительности своей позиции он приводит пример, когда в жизни достаточно бывает вспомнить начало песни, чтобы вспомнить её продолжение.

Во-первых, мы здесь имеем дело, как нам представляется, с необоснованным противопоставлением получения знаний из опыта и ощущения, и добыванием знаний из самих себя, поскольку и в первом и во втором случаях имеет место получение знаний «из самого себя», а не только, и даже не столько, со стороны. Тем более что источниками знания, по Д. Локку, наряду с ощущениями, опытом, является и рефлексия.

Во-вторых, здесь Лейбниц использует традиционный способ доказывания ошибочности другой точки зрения посредством фиксации в ней логического (или другого, но считающегося недопустимым) противоречия, рассматриваемого как недостаток, а не позитивная постановка проблемы, подлежащей исследованию. Ведь отстаиваемая им другая точка зрения обладает тем же самым недостатком, который фиксируется в отношении Д. Локка, т. е. односторонностью.

Анализируя спор Г. Лейбница с Л. Локком, невольно приходишь к мысли о том, что познание на этом этапе его осмысления только начинает осознавать проблему развития познания и его целостности.

Раньше истина виделась в постоянстве, повторении неизменности, особенно это очевидно у Платона, которому следует Лейбниц. Чувства – свидетельства подвижности познания, знания признавались ненадежными, считалось, что только разум способен установить надежные правила и «дополнить то, чего недостает правилам ненадежным», т.е. опирающимся на опыт и чувства.

Мышление вполне логично признало чувственные ощущения ненадежными в познании постоянной и неизменной истины. Но они стали необходимы, как только стало понятно, что истина подвижна, развивается, и источником этого развития являются изменяющиеся чувства.

Так восстанавливалась классическая схема познания: от чувственных ощущений, через рассудок, к разуму. Лейбниц, признавая недостаточность чувственных ощущений, как источник постоянной и неизменной истины, остановился на чистом, обособленном разуме, вернувшись к Платону. Его заслуга состояла в том, что, последовательно проводя этот взгляд, заключающийся в статичном понимании истины, он учитывал, что развивающаяся истина не может быть познана в отрыве от своего живого источника – опыта и чувственных ощущений, а чистый разум в этом случае становится рассудком, создающим «оковы» познанию истины в формате «крыльев» разума, обреченных к очевидной неудаче в поиске истины. К признаваемой Д. Локком рефлексии как источнику идей, по мнению Лейбница, чувства не имеют отношения, поскольку она «есть не что иное как внимание, направленное на то, что заключено в нас (т. е. носит „врожденный“ характер), в нас имеется бытие, единство, субстанция, длительность, изменение, деятельность, восприятие, удовольствия и тысячи других предметов иных интеллектуальных идей, которые непосредственно и всегда имеются в нашем разуме». Здесь понятия сразу же прямо объявляются «врожденными» нам. «…истины врожденны нам подобно склонностям, предрасположениям, привычкам или естественным потенциям». Но тогда неизбежен вывод, что разум не развивается, что истина постоянна, статична. Нетрудно заметить, что при этом все перечисленные выше понятия разума не имеют никакой истории своего становления. Получается, что мыслители не исследуют мир, не разрабатывают понятия, не ищут истину, а только «припоминают» их. И тогда задача познания сводится не к поиску истины, а только к тому, чтобы ее «припомнить». Такой вывод становится неизбежным и в том случае, если истина воплощена в некоем высшем существе, знающем истину в единственном числе. И во всех случаях, когда мыслитель исходит из этой идеи, приходит или вынужден приходить к ней, именно такая или подобная ей логика, оказывается неизбежной. Любая непоследовательность мысли в обосновании предложенной позиции «эффективно» используется для её доказательства.

Если учитывать это обстоятельство, то приходится признавать, что поиск истины на самом деле не исключает переход от одной такой непоследовательности к другой, поскольку это происходит в пределах общей цели – познания истины в её развитии. Понятно, что там, где истина считается уже установленной, поиск её уже не имеет смысла. Достаточно только ясно и отчетливо указать его общий источник, нуждающийся не в познании, а в вере.

И Г. Лейбниц подтверждает данный вывод, характеризуя ощущение и мышление как нечто неестественное для самой материи, и могущее возникнуть в ней через Бога. В одном случае он присоединяет к материи некую субстанцию, которой по природе свойственно мыслить. В другом случае Бог чудесным образом вкладывает в материю мышление, соглашаясь в этом вопросе с картензианцами, но, в отличие от них, распространяя это и на животных, обладающих, по его мнению, ощущениями и «нематериальными» (в строгом смысле слова) душами.

Таким образом, ощущения и мышление становятся свойственными человеку только благодаря Богу, без которого человек не может обладать ими, что не лишает возможности и необходимости познавать их сущность и практически использовать во благо человека⁷⁸.

Как нам представляется, в концепции Лейбница монада выступает как инструмент, объяснение действия врожденных идей, познавательную схему внутри сознания, не нуждающуюся во внешнем воздействии ибо в монаде, характеризуемой Г. В. Лейбницем как «зеркало универсума» (а из монад – как субстанций состоят все единичные вещи, называемые проходящими явлениями: временными совокупностями монад), уже содержится вся вселенная, и человеку достаточно внутренне ощущать в своем сознании состав монад, образующих явления, «припоминая» через перцепции и апперцепции их особенное содержание.

Поэтому и явление в этой концепции приобретает другой смысл – не как представление «вещи в себе», «вещи», а как преходящие совокупности монад субстанций, не влияющие на их внутреннее содержание.

Таким образом, здесь мы видим другое понимание субстанции – не как неизменной совокупности материальных предметов, получивших название вещей, «вещей в себе», а монады, составляющие явления и их совокупности.

Поэтому и понятие монады – субстанции здесь приобретает ключевое значение, составляя основу для другого объяснения мироустройства.

Исходя из изложенной концепции Г. В. Лейбница, можно сделать вывод, что источник знаний «врожденные идеи», в процессе «припоминания» которых участвуют ощущения, опыт, а разум контролирует правильность прохождения процесса «припоминания». В самом первоначальном источнике материи и духа нет объединяющей их живой мысли, так как их единство обеспечивается «устройством» монады простой субстанции, которая может возникнуть или исчезнуть только по воле Бога. Это позволяет сделать логический вывод об отчуждении живой мысли человека в создаваемой и существующей по воле Бога монаде простой субстанции, не нуждающейся в развитии, но обеспечивающей многообразие мира многообразием своих соединений с другими монадами простыми субстанциями, в которых есть все, что есть во Вселенной, имея право называться «зеркалом универсума».

Сравнение монадологии Лейбница и нормативистского учения о праве невольно порождает мысль о востребованности теоретических положений первой во второй. Если понятие монады заменить на понятие юридической нормы, то можно найти в содержании такого учения о праве лейбницевские признаки монады. Разве признаки нормы права не рассматриваются признаками права в целом? Для этого достаточно сопоставить понятия универсум с понятием права, играющем примерно одинаковую роль в его познании. И разве право не состоит из норм и их комбинаций? Разумеется, при позитивистской его трактовке.

Учитывая наличие юридического образования у Лейбница и факт защиты им диссертации по юриспруденции, а также значительную юридическую практику в области законодательной деятельности, можно вполне предположить возможность такого перехода его идей и в юриспруденцию.

Об этом же говорит использованная в возникших впоследствии психологических теориях права понятий перцепции и апперцепции, введенных в научный оборот именно Лейбницем.

Новизна грандиозной теоретической концепции Г. В. Лейбница, как нам представляется, во многом объясняется его стремлением найти решение важнейшей научной проблемы преемственности достижений античности и средневековья. В связи с этим можно согласиться с такой позицией Р. Дж. Антисери⁷⁹, отмечавшим славянские корни Г. В. Лейбница (изначальная фамилия Любениц), характеризовал основную научную цель Г. Лейбница как осуществление синтеза античности и средневековья, в которых он усматривал существенные достижения в развитии учения об уме. Впрочем такой синтез уже был осуществлен теологами: Августином Блаженным – учения Платона, и Фомой Аквинским – учения Аристотеля. Г. Лейбниц, бесспорно, хорошо изучивший их произведения, решил осуществить, если можно так выразиться, общий синтез, пытаясь обосновать их единство как необходимое основание для дальнейшего развития человеческого познания. Признавая обоснованным самостоятельное значение познания значимых светских частностей жизни на основе античных представлений и религиозной жизни в священных книгах, их единство он усматривал в идее Бога-творца, являющегося источником предустановленной гармонии.

Отмеченная цель Лейбница – осуществить синтез античных достижений и схоластики – в основу которого положено логически обеспечиваемое единство тела и души, изначально заложено в простых субстанциях, названных им монадами, понимание которых базируется на античной атомистике, поддерживаемой идей божественного творения вселенной и человеческого мира.

В «Теодицее» Г. Лейбниц отмечает, что философия, если отведать ее слегка, уводит от Бога, если же глубоко зачерпнуть ее – приводит к нему⁸⁰. Эта формула является ключом к пониманию его концепции познания. Его действительные достижения в развитии естественно-научного знания вполне укладываются в нее, как и созданная им логика, опирающиеся на законы непрерывности, противоречия, достаточного основания, предустановленной гармонии. При этом все возникающие пробелы восполняются божественной мудростью, которая таким образом позволяет всей концепции сохранять известную логическую стройность. Приведенная формула Г. Лейбница, на наш взгляд, призвана выражать тот синтез античности и схоластики, который пытался осуществить Г. Лейбниц, рассматривая его как важнейшую задачу, решение которой вполне возможно с использованием современного естественно-научного знания, в развитие которого он, несомненно, внес весьма существенный вклад. Таким образом был реализован план объединения естественных наук с философией и теологией, который в варианте В. И. Ленина требовал замены теологии на материализм.