Ясно было, что они не настроены убивать, но закаленная сталь тяжелого клинка и плоской стороной могла прикончить человека. Адер задохнулась, когда боевой конь, вздыбившись, копытом раздробил голову какой-то женщине. Мужчина рядом пронзительно завопил в горе и ужасе, пытаясь закрыть жену собой, защитить ту, которая уже не нуждалась ни в какой защите. Дубинка ударила его в затылок, и он упал, все еще обнимая женщину, и тяжелые сапоги и беспощадные конские копыта скрыли обоих.

– Стойте! – выкрикнула Адер. – Прекратите!

Рвота подступила к горлу, в ужасе она забыла о боли.

– Перестаньте!

Бесполезно. Толпа, мгновения назад готовая убивать, смешалась, начисто забыв об Адер. Сейчас люди думали только о бегстве. Мужчины и женщины в смятении натыкались на ее коня, цеплялись за ее колени, повисали на стременах и седле, лишь бы выбраться из давки. Кто-то ухватил ее за ногу, с бранью отбросив назад мальчишку лет десяти. Адер дернулась, вырвала ногу и пнула мужчину в лицо. Тот заорал, захлебнулся кровью из носа и упал под ноги другим. Еще не мертвый, но обреченный.

Люди рвались к уходящим от дороги Богов улицам, ныряли в подворотни и вламывались в лавки, карабкались на подножия статуй, выбираясь из безумной, убийственной давки, а солдаты все продвигались вперед, блестя оружием и начищенными доспехами, и в косых лучах вечернего солнца их мечи поднимались и опускались вновь и вновь.

Наконец один солдат, меньше других ростом, зато оказавшийся к ней ближе всех, поднял дубинку, указывая на Адер.

– Сюда! – рявкнул он через плечо. – Малкениан здесь!

Едва ли была нужда так орать.

«Все кончено, – поняла Адер, – вот так».

Оглушительно шумная дорога Богов стала ужасающе тихой. Солдаты смыкались вокруг Адер, но та их почти не замечала. Она смотрела на мертвецов.

Десятки скорчившихся на земле тел. Иные еще шевелились, стонали или тягостно всхлипывали. Но больше было неподвижных. Вот мертвый мальчик с вывернутой, как сломанное крыло, рукой. Вот растоптанная женщина – сквозь кожу и одежду непристойно белеют сломанные ребра. На плитах мостовой лужами растекалась кровь.

Маленький солдат послал коня прямо по трупам, по обнявшимся в смерти мужчине и женщине, и натянул поводья рядом с Адер. У той мелькнула мысль о бегстве, но бежать было некуда. И тогда она повернулась к нему.

Он, пыхтя, стянул шлем, открыл потное лицо. На виске под волосами была ссадина – он ее как будто не замечал. Его загоревшиеся от закатного солнца глаза были устремлены на нее.

– Неужто вы так спешили меня убить, – удивляясь своему недрогнувшему голосу, заговорила Адер, – что понадобилось топтать своих?

Солдат замялся, дубинка повисла в его руке. Он скользнул взглядом по трупам и снова обратился к Адер:

– Убить вас?

– Или пленить, – холодно ответила она. – Заковать в цепи.

Солдат покачал головой – сперва медленно, потом горячо протестуя:

– Нет же, ваше сияние! Вы не поняли! Нас послал совет.

– Знаю, что совет, – давясь тошным ужасом, ответила Адер (кто еще мог их послать?).

– Нас отправили сразу, как узнали, собрали в спешке. Как только услышали, сразу послали нас.

Адер уставилась на него.

«Я дура».

Холодная мысль оплеухой хлестнула ее по лицу. По залитому кровью, горящему и липкому лицу. Она провела ладонью по лбу. Ладонь стала мокрой.

– Вы тяжело ранены, ваше сияние? – спросил всадник (спросил встревоженно, если не испуганно).

Адер разглядывала яркую кровь на смуглой ладони. Посмотрела, потом опустила взгляд на мостовую, на десятки растоптанных насмерть, скорчившихся в панике тел с выкаченными глазами.

«Я дура, и убила их своей дуростью».

Правда, они готовы были убить ее. Возможно, и убили бы, не подоспей солдаты. Все равно. Это были ее люди. Аннурцы. Мужчины и женщины, которых она, про себя и прилюдно, клялась защищать, а они погибли, потому что она безрассудно решила с триумфом въехать в родной город. Воображала, что рискует только собой.

Глупо, глупо, глупо.

– Теперь вы в безопасности, ваше сияние, – говорил всадник.

Он повесил дубинку на пояс и низко склонился перед ней в седле. Остальные окружили ее заслоном в десять рядов. Адер не знала, какого врага они готовились встретить.

– С нами вы в безопасности, – повторил солдат.

Адер покачала головой, не сводя глаз с одного из трупов. Это была женщина – та самая, которую Адер выделила из толпы и с которой заговорила. Карие глаза бессмысленно смотрели в небо.

– В безопасности… – повторила Адер; она захлебывалась рвотой и слезами, но императоры Аннура не блюют и не рыдают. – В безопасности.

Второй раз слова прозвучали тише и оставили на языке едкий привкус.

8

Стоя на носу «Вдовьей мечты», Гвенна щурилась на горизонт. Над головой было чисто, но уходящий шторм и грядущая ночь превратили восточное небо в багровый синяк темнее самого моря. За мелкой бегучей рябью она не различала земли, хотя примостившиеся на такелаже чайки знаменовали близость суши.

– Отсюда пойдем на шлюпке, – сказала Гвенна, повернувшись к капитану.

Квен Руан поднял косматую бровь:

– Не советовал бы.

– Я не спрашиваю совета.

Гвенна ничего не имела против Руана. Двенадцать дней плавания она и ее крыло видели с его стороны только уважение и даже почтение. Он благополучно провел судно через налетевший с востока Разбитой бухты шквал, людей держал в строгости и не задавал вопросов. Однажды под вечер Гвенна видела, как он, обвязавшись веревкой, нырнул в тихую воду за плывущим по волнам пером альбатроса. «Это для дочки, – пояснил он, когда матросы вытащили его на борт. – Она никогда таких не видела». Руан был хороший моряк. Возможно, и человек хороший. Тем больше причин не вести его на погибель.

– Не знаю, что вам сказали насчет этого рейса… – заговорила Гвенна.

Руан остановил ее, подняв руку:

– Я иду, куда велено. И все. В этот раз мне было велено доставить вас на Кирины, а Кирины еще в тридцати-сорока милях к востоку – смотря сколько мы прошли за сегодня. Увидим после заката, когда звезды выйдут. Так или иначе, для шлюпки слишком далеко.

Гвенна фыркнула:

– Мы с Гентом как-то прошли на веслах сто миль, а мне тогда и тринадцати не исполнилось. Нам того и надо, чтобы далеко, капитан. Те, кто подходил к Островам слишком близко, не возвращались.

– Я сознаю риск, – ответил Руан, подтянувшись и озирая волны так, словно ожидал увидеть поднимающиеся над волнами верхушки парусов.

– Ну а нам рисковать ни к чему. Вами, во всяком случае. Спускайте шлюпку на воду, и мы оставим вас в покое.

Руан колебался. Гвенна видела в его сомнениях гордость, нежелание оставлять недоделанной честную работу и бежать от невидимой угрозы. Храбрый человек, но к такому его не готовили.

– Это не просьба, капитан, – сурово добавила Гвенна.

Он встретил ее взгляд, отрывисто кивнул и развернулся, чтобы отдать короткий приказ полудюжине палубных матросов. У него была хорошая команда, и солнце не слишком приблизилось к западному горизонту, когда шлюпка закачалась под бортом, притираясь к большому судну, как утенок к матери. Два бочонка – большей частью еда, вода – и еще запасное оружие упаковали за неделю до того, и Талал мигом закрепил их под шлюпочными банками.

– Лучше вам идти под парусом, – сказал Руан. – Хотя бы часть пути.

– Нет, – покачала головой Гвенна.

Она было отвернулась, но капитан придержал ее за плечо. Девушка успела дотянуться и наполовину вытащить из ножен нож, прежде чем разум остановил вбитый в тело рефлекс. Руан посмотрел на нее, пожевал губами и убрал руку.

– Мир и впрямь перевернулся вверх дном, – проговорил он. – И все же не каждый норовит вас убить.

– У меня другой опыт, – с усилием пожала плечами Гвенна.

Он долго разглядывал ее.

– Сколько вам лет?

– Какая разница? – не отводя глаз, спросила Гвенна.

Моряк медленно покачал головой:

– Пожалуй, что никакой. – Он взглянул на восток, туда, где за горизонтом лежали Острова. – Что вы надеетесь там найти?

– На третью неделю вы вздумали задавать вопросы? – удивилась Гвенна. – Осведомленность убивает не хуже ножа.

Он не смутился:

– Просто хотел знать, много ли шансов.

– Смотря о чьих шансах речь.

– У нас, – серьезно ответил он.

– У вас и у меня?

– У Аннура.

Гвенна готова была отделаться шуткой, но остановила себя. Он задал честный вопрос и заслужил честного ответа. Она перевела взгляд на шлюпку. Талал с Анник уже спустились. Лич сел на весла, снайпер устроилась на носу, небрежно держа в одной руке лук. Свет быстро гас, низкое солнце зажгло гребешки волн на востоке, а темные ложбины между ними казались царапинами на лице моря. Где-то за волнами ждали Острова – возвышения кораллового рифа, на которых едва-едва уместилось человеческое поселение, а за ними снова равнодушный океан.

Гвенна взглянула на Руана:

– Хреновые у нас шансы.

– Вас это как будто не волнует, – покачал головой моряк.

– Меня-то? – отозвалась Гвенна. – Меня все волнует.

– Трудно вам живется, – пробормотал Руан.

Гвенна оглядела его – мужчину, подбирающего перышки для далекой дочки, страшащегося, что его мир рухнет. И грубовато похлопала его по плечу:

– По-другому жить я не умею.

Анник отметила появление кеттрала тем же тоном, каким Гвенна упомянула бы вздувшуюся мозоль на натертой веслом ладони. Казалось, птица волновала лучницу куда меньше, чем Гвенну волновал волдырь, между тем второй был мелким неудобством, а первая, возможно, – их смертью.

Гвенна, не выпуская весла, развернулась на скамье и стала высматривать движение на фоне встающих на востоке темных туч.

– Вон она. – Талал указывал выше, чем она смотрела. – Похоже на дозор. Милях в пяти.

– Вот дерьмо! – буркнула Гвенна.

И оглянулась на запад. Они не далеко отошли от «Вдовьей мечты» – хорошо, если на милю, а солнце за последние сотни гребков лишь до половины погрузилось в море. Она и сама еще различала темные черточки корабельных мачт и наполненные вечерним бризом паруса в красных отблесках солнца. В темнеющем море надутые полотнища словно пылали огнем.

– Дерьмо, – повторила Гвенна.

Для ее крыла это была удача. Не увидеть судна невозможно. Тот, кто летит на птице, почти наверняка сосредоточится на нем и, надо надеяться, не заметит лодчонки Гвенны, идущей без паруса и тихо разрезающей волны. Ей вдруг вспомнился последний разговор с Руаном.

«Смотря о чьих шансах речь».

– Бочки за борт, – все еще глядя на корабль, приказала она.

Руан высадил их и сразу взял курс на запад, уходя от Островов. Все равно – никакой корабль не спасется от птицы.

– И сами за борт. Талал, тебе хватит железа затопить эту дрянь?

– Они нас еще не увидели, – тихо заметил лич. – А сорок миль вплавь – далековато.

– Хорошо, что мы любим поплавать, – огрызнулась Гвенна. – Ты ее затопишь или мне ножом дырявить?

Талал встретил ее взгляд и кивнул. Почти тотчас со стоном отошла планка днища. Шлюпка дернулась, словно налетев на риф, только рифов здесь не было. Гвенна предвидела это движение, даже сама его потребовала, и все же нутро у нее свело, когда в пролом стала вливаться вода. Такое сотни раз проделывали на тренировках, и все равно делалось не по себе, когда лодка уходила под воду в открытом море под куполом чернеющего неба.

Гвенна высвободила весла из уключин и выбросила из тонущей лодки, потом сама перекатилась через планшир, толкнулась посильнее и обернулась. Оказавшись в воде, она проследила, как скрывается под волнами их лодчонка. Несколько ударов сердца она воображала, как шлюпка, покачиваясь осенним листом, уходит на глубину, как ее обнюхивают любопытные рыбы, как она погружается все дальше во мглу. Гвенна ждала, что шлюпка ляжет на дно, но та уходила все ниже в мрачную глубину ее воображения.

– Идет на нас, – предупредила Анник.

Гвенна оторвала взгляд от места, где исчезла лодка, и подняла голову.

Птица приблизилась и теперь летела почти над головами. И кажется, немного сбросила высоту.

«Ищет, – угрюмо подумала Гвенна, – но пловца непросто разглядеть и при дневном свете, тем более после заката».

Она погрузилась глубже в воду, оставила на поверхности лишь глаза и нос и, едва дыша, следила, как птица режет облака – бесшумно, словно тень ночного ветра.

– Не знаю, кто там, – негромко заметил Талал, – но направляются они к «Мечте».

– Может, просто взглянуть? – предположила Анник.

Гвенна уставилась на нее:

– Ты серьезно?

– Нет, – покачала головой Анник.

Они молча следили, как разворачивается корабль, безнадежно спеша в закат. Гвенна тяжело дышала – и не потому, что плавание утомило ее.

– Хочешь, вернемся? – спросил Талал. – До них не больше пары миль.

– И что сделаем? – спросила Анник.

Она уже привязала один бочонок к поясу коротким концом веревки и забросила руку на дрейфующее весло. Плыть так неуклюже и медленно, зато легко. При такой плавучести можно не один день продержаться на воде. Анник больше не интересовалась кораблем, она уже двигалась на восток медлительными гребками, рассчитывая силы на большое расстояние.

Гвенна смотрела, как птица заходит на корабль.

– И судно-то не военное… – выдохнула она.

Ее перебила огненная вспышка, яркий сполох, и еще один, и еще. Звук долетел не сразу и издали, за плеском волн в ушах, показался слабым раскатом грома. Показался, но не был. Гвенна всю жизнь имела дело со взрывснарядами, изучала их, изобретала, устанавливала. Она на любом расстоянии, за любым шумом распознала бы зловещее ворчание «звездочек» и узнала бы форму взрыва на фоне неба. Она отвернулась, потому что вспышка еще стояла в глазах, а когда снова посмотрела на корабль, уже начался пожар – горели палуба, мачты, паруса.

Люди Руана попытаются его погасить. Наверняка они отчаянно заливают огонь из ведер в надежде удержать корабль на плаву. Безнадежно. Гвенне казалось, что она слышит крики, хотя ветер дул не в ту сторону. Ее уши не настолько чувствительны даже после яиц сларна.

– Вернемся? – снова спросил Талал.

Гвенна смотрела, как огонь лижет небо. За заревом она потеряла из виду птицу, но знала, что те, кто ею правит, опишут круг и вернутся доделать дело, если еще не все кончено. Она представила, как Руан смотрит из-под руки, вцепившись в перила и скрипя зубами. Она спрашивала себя, сгорело ли уже перо альбатроса – глупо, бессмысленно.

Впервые в жизни Гвенна увидела в кеттрал – в птицах и в солдатах – не воинов, а посланцев неумолимого, почти невыразимого ужаса. Ни опыт, ни гордость не могли спасти Руана от сброшенной с парящей птицы взрывчатки. Вот так потопить судно с воздуха – это не бой, это бойня.

Она еще немного посмотрела, как горит корабль, и отвернулась, позволив волнам остудить горящее лицо.

– Анник права. Ничем мы не поможем. Будем делать свое дело.

Она поплыла к востоку – быстрее, чем требовало благоразумие. Резала волны, не оглядываясь на Анник с Талалом.

9

Из ссадин на лице и под волосами еще сочилась кровь, когда Адер толчком распахнула дверь в палату совета. Вернее, хотела распахнуть. Огромные створки из красного дерева – каждая в два ее роста и толщиной в ладонь – были тяжелее быков и, когда она с кряхтением всем весом навалилась на них, плавно качнулись на петлях, расходясь так бесшумно, что мало кто из собравшихся заметил открывшуюся дверь.

Адер на миг опешила. Она слышала, конечно, о знаменитой карте в палате совета. Пока рушились границы республики, пока умирали от голода граждане Аннура, эти новоявленные властители увлеклись проектом, выделяя на блестящие украшения средства, которыми можно было прокормить десятки тысяч людей. Адер до тошноты наслушалась о проклятой карте, но слышать – не то что видеть. Стоя в широком проеме дверей у начала проложенных над миром мостков, она смотрела, как плещется в своем ложе океан, как журчат по искусно проведенным руслам реки, и не могла двинуться с места.

Не совет, не восседающая на круговом помосте посередине знать приковала ее к месту. С такими она имела дело с детских лет и считала, если судить по идиотизму последних месяцев, что эти будут даже поспособнее многих. Нет, она остолбенела от зрелища Аннура. У нее у самой были карты – разумеется, десятки и сотни карт. Карты Вашша и Эридрои, и каждого из городов двух континентов, и стратегических направлений, и вероятных полей сражений. Лучше ее карт не добыть – на них были тщательно прочерчены линии побережий, зоны налогообложения, водные пути и спорные границы. Она полагала, что эти карты открывают все, что ей надо знать о разваливающейся империи. И, как во многом другом, ошибалась.

Чего они не передавали, так это масштаба. Во что ее поразило. На карте виднелись свежие шрамы, следы недавних разрушений, но они не много меняли. Города – волшебные миниатюры из камня, самоцветов, где каждый дворец, каждый дом шедевр, стоивший мастерам сотен часов труда. У подножия Ромсдальских гор росли леса карликовых сосен, по теснинам Поясницы змеились лианы. Она нашла взглядом Эргад на севере. Старинный замок, девять месяцев служивший ей резиденцией, гордо высился на каменном взлобке над Хаагом. Вот там, в приземистой северо-восточной башне, ее сын, может быть, плачет сейчас – требует обеда или зовет ее. Она отогнала мысль о нем.

Это уж слишком. Все это – слишком.

Первый раз возвращаясь в Аннур, принимая на плечи императорскую мантию отца, она думала, что представляет масштаб предстоящей задачи. Покрывая форсированным маршем расстояние от Олона до Андт-Кила, она воображала, что постигает просторы империи. Она думала, что сознает меру ответственности, встречая бегущих от ургулов истерзанных мужчин и женщин. Она уверилась, что прочувствовала огромность необходимой жертвы, когда следила за сражением у северной оконечности озера Шрам, видела гибель Фултона и сама погружала нож меж ребер брата.

После всего этого карта, пусть и очень большая карта, не должна была ее поразить. И все же при виде раскинувшейся перед ней страны, перед всеми просторами ее царства, уместившимися в одном зале, перед всем величием земель, которые она взялась охранять и защищать, Адер застыла, стиснув кулаки повисших рук, с непросохшей и не остывшей на лице кровью, которую глупое сердце гоняло все сильнее и быстрее от ужаса: сколь многое от нее зависит – и сколь многое она способна погубить!

– Если она пострадает, договору конец…

Адер, все еще никем не замеченная, застала разгар спора.

– Не все мы одобрили этот договор.

– Потому что вы глупы. Нам необходимо единство.

– И если ее убьет толпа, мы его получим. Не забывайте, что Адер сама решилась въехать в город без предупреждения, без почетного караула, не уведомив совет и не спрашивая нашего дозволения. Едва ли нас можно будет обвинить в ее смерти.

– Еще неизвестно, погибла ли она. – Этот голос был тише других и показался смутно знакомым. – При первом известии о ее появлении мы выслали солдат. Они могли не успеть. Ничего еще не известно.

Адер, скрипнув зубами, оторвала взгляд от громадной карты и шагнула на мостки, по изящному изгибу стали и кедровых досок, подвешенных к далекому потолку на толстых канатах. Она прошла над полумесяцем Маджарской империи, над Веной, над красно-золотыми песками пустыни Дарви, прошла под светильниками – большими шарами дутого стекла, изображавшими, очевидно, луну и звезды. Почти все они не горели, белые нитяные фитили тихо плавали в прозрачном масле. Совет все переругивался.

– Патрульные донесли, что она одна.

– Вот именно, так что эта идиотка, скорей всего, погибла. А значит…

Адер прорезала последние слова своим голосом:

– Нет. Что идиотка – согласна, но не погибла.

Она не замечала растерянных, удивленных восклицаний, скрежета поспешно отодвигаемых кресел, воздетых в изумлении рук. Еще десять ступеней провели ее над пиками Анказских гор из кроваво-красного песчаника, поднимающихся на высоту мостков. Лицо у нее горело – и этого она тоже не замечала.

– Не сомневаюсь, что разочаровала вас, посмев выжить, – говорила Адер, задержавшись чуть западнее земляных валов и низких куполов Моира. – Но жизнь полна разочарований. При нынешнем жалком состоянии вашей так называемой республики вы должны были к ним привыкнуть. Я, безусловно, привыкла. Существенный вопрос – что мы намерены предпринять далее?

Она, подняв брови, впервые всмотрелась в эти мужские и женские лица. Конечно, она заучила сорок пять имен, выяснила родословную и историю каждого, попыталась по возможности разобраться, что заставило каждого из членов совета присоединиться к безнадежной затее Кадена. Большинство просто жаждали власти: они ухватились бы за любой шанс увидеть Малкенианов у своих ног. Одним из таких был Бура Бури (Адер легко нашла его взглядом – потного, разодетого в шелка и унылого), а также Зиав Мосс и Ону Ан. Среди горстки идеалистов выделялся Габрил Красный. Этот сидел почти точно напротив нее, смотрел остро и хищно, темными, как у коршуна, глазами. В былые времена напор этого взгляда заставил бы ее отвернуться. Теперь нет. Она взглянула ему в глаза, раз кивнула и обратилась к делегатам Аннура.

Если внезапное появление Адер удивило Милашку Кегеллен, та ничем этого не выказала. Самая опасная преступница Аннура подняла пухлую руку, пошевелила пальцами в неуместном девичьем приветствии и улыбнулась из-за бумажного веера. Адер кивнула ей так же, как Габрилу. Кегеллен свои многочисленные звания – Королева улиц, Вечная Сука – заслужила не застенчивыми взглядами из-за веера. Веер веером, пальчики пальчиками, а смертоносностью с ней здесь мало кто мог сравниться.

В другой раз Адер уделила бы больше времени ей и худощавому незнакомцу рядом – это не мог быть никто иной, как Киль. Но сейчас она лишь скользнула по ним взглядом, переходя к третьему члену аннурской делегации. К Кадену, к брату. К брату, которого она не убила.

– Ваше сияние, – тихо проговорил он, взглянув ей в глаза и низко склонившись.

В его поклоне не было ни робости, ни покорности.

– Как я понимаю, – холодно ответила Адер, – вы приняли новый титул. Первый оратор.

Она чуть заметно опустила голову.

Каден не выглядел титулованной особой. Наряд и покроем, и богатством ткани уступал одеяниям остальных членов совета. В палате, наполненной блеском драгоценностей, он один пренебрег украшениями. Он оказался выше ростом, чем она ожидала, – выше Валина и стройнее. Выбритая голова напомнила ей легионеров, и в его манере держаться было что-то от солдатской выправки. Только в отличие от людей, виденных ею на передовой, Каден не бахвалился, не хорохорился. Его сила крылась в спокойствии и молчании и еще в его пылающих глазах.

«Это мой брат», – подумала она, с неожиданным для себя удивлением вглядываясь в огни его радужек.

Но, вспомнив о присутствующих, тотчас стерла с лица всякое подобие чувства.

Совет, оправившись от замешательства, вдруг затих. Адер хорошо знала подобную тишину: впервые она услышала ее в лазарете рядом с матерью. Дворцовые лекари и хирурги, бессильные помочь умирающей жене императора в последние дни ее болезни, шепотом вели ученую перебранку, пока больная кашляла кровью в тщательно вываренные салфетки. Но стоило Адер вступить в светлую белую палату, великие медики умолкали, словно она могла забыть о них и остаться вдвоем с матерью. Уединение не давалось тогда, не далось и сейчас. Всякий разговор с Каденом выйдет публичным политическим действом. В наступившем молчании не было места близости. Да они и не были близки.

– Так вот оно, сердце вашей республики! – проговорила Адер.

Она не дала себе труда скрыть презрение и кипевший внутри гнев. Брату не повредит увидеть, как она злится, да и всем остальным тоже.

– Не моей, – покачал головой Каден. – Нашей.

Адер услышала в его ответе голос отца: ту же холодную обдуманность. И в глазах не было ни растерянности, ни отчаяния; их огни светили холодно и ярко, словно издалека. В этом он тоже был похож на отца. Адер не помнила, чтобы хоть раз видела Санлитуна удивленным.

– Какая щедрость, – мрачно отозвалась она.

Каден развел руками:

– Если бы вы нас предупредили, мы обеспечили бы вам безопасный проход по городу. Я вызову врача, пусть займется вашими ранами.

Адер коротко мотнула головой – так, что кольнуло шею. Она не обратила внимания на боль.

– Нет надобности, да и времени нет. О чем вы думали, посылая на улицы вооруженных людей, приказывая им поднять оружие против собственного народа?

Каден моргнул. Хоть какое-то отличие: Санлитун никогда не моргал.

– Нам донесли, что собирается толпа. Разъяренная толпа.

– И вы отправили несколько сотен тупоголовых болванов убивать горожан?

– Убивать? – резко отозвался Габрил.

– Да! – Адер развернулась к нему. – Убивать. Людей топтали лошади, головы им разбивали мечами. Дорога Богов завалена телами, как мусором. Да, я бы назвала это убийством.

– Страже было приказано защитить вас, – сказал Каден. – Любой ценой.

– Ценой жизней аннурцев?

На этот раз он не дрогнул:

– Если необходимо – да. Без вас мы теряем все. Союз. Мир. Необходимое Аннуру единство.

– И на какое же единство вы рассчитываете, когда по мостовой дороги Богов разбросаны десятки трупов? Где ваш мир, поцелуй его Кент?

Гнев, которому Адер расчетливо дала волю, сейчас овладел ею целиком. Она слышала, что говорит слишком громко. Нира сколько раз повторяла: «Прикуси язык и держись смирно». Из ее уст это звучало насмешкой, но совет был хорош. Могла ли Адер править империей, если одно безумное решение делегатов вывело ее из себя? Император слушает, выжидает, судит людей в тихих палатах своего разума и говорит только при необходимости, когда готов обратить слова в действие. Адер это прекрасно знала, но не сумела сдержать ярости. И стоило ей отпустить поводья, ярость пошла в рост.

– Я сознавала, чем рискую, – сказала она, обводя совет взглядом, – когда одна въезжала в город.

– Как видно, не сознавали, – вмешался Зиав Мосс.

Крешканец тронул щеку кончиком пальца, словно напоминая ей о ранах. Жест вышел мягким, сдержанным. В ком другом он мог бы говорить о почтении, только вот Мосс не ведал значения этого слова. Он принадлежал к одному из древнейших родов империи: темная кожа, напомаженные волосы, светские манеры. И говорил он мягко, но мягки и подушки, между тем Адер читала о задушенных подушкой правителях.

– И я пошла на этот риск, – сказала она. – Вы столько обо мне наговорили, что я должна была показаться народу в одиночестве, безоружной. Войти в город не завоевательницей при сотенной страже, а императрицей, гуляющей среди своего народа.

– Как видно, народу это зрелище не понравилось.

Адер обернулась на новый голос – к седоватой, сильно загорелой женщине явно на шестом десятке.

Ранди Хелти. Как же, судовладелица. Не считая Кегеллен, одна Хелти среди присутствующих сама составила себе состояние. Она тоже не питала почтения к царствующему дому.

– Плевать, понравилось или нет, капитан Хелти, – отрезала Адер. – Главное – они увидели.

Она ткнула пальцем в потолок, где высоко над головами сияли солнечным золотом окна-люки. Обвела рукой мостки, кресла, смехотворно-величественную карту – все, вплоть до огромных дверей, через которые вошла. Закрылись они так же беззвучно, как отворились.

– Вы думаете, можно всем заправлять отсюда? – Адер оглядела делегатов. – Думаете, можно править империей с ваших фигурных креслиц?

– Вы смеете… – Бури захлебнулся слюной и готов был вскочить с места.

Мосс прервал его взмахом руки и сдержанно проговорил:

– Мы правим этой республикой без малого год. И намерены продолжать. Вопрос один – пойдет ли ваше… представление на пользу делу. – Крешканец нахмурился, будто и впрямь был огорчен. – Подозреваю, что нет. Вот вы там, на севере, жили бок о бок с вашим драгоценным народом, и что толку?

Адер опешила:

– Что толку? – Пульс забился у нее в висках, кровь снова бросилась в лицо. – Что, провались оно все, толку?

– Вы собираетесь отвечать на вопрос, – шевельнул бровью Мосс, – или намерены лишь повторять его, пересыпая бранью?

– Толк, – прорычала Адер, – в том, что мы еще живы. Я. Вы. Весь Аннур.

– Ценю ваш энтузиазм, однако не преувеличиваете ли вы? Простой солдат может быть восприимчив к подобным прикрасам, но здесь они неуместны. Совет составляют люди образованные и повидавшие мир. Не стоит так бушевать, так забавно всплескивать руками и переоценивать важность событий на севере.

Адер опустила руки, зато стиснула кулаки.

– Переоценивать? – прошипела она. – Положение на севере без преувеличения отчаянное. Длинный Кулак убивает людей. Жарит их. Рвет на части и выкладывает из этих частей узоры. И еще этот выученик-кеттрал, лич Балендин. Он с каждым днем становится сильнее, а злобностью не уступает своему повелителю.

Лица людей, окруживших стол, замкнулись: губы поджаты, глаза сощурены, челюсти сомкнуты. Никто здесь не желал знать правду и уж точно не желал принимать правду от нее. Каден пристально следил за сестрой, опустив на стол неподвижные ладони. Адер ничего не могла прочитать на его лице, но ей чудилось, будто он хочет ей что-то сказать, предостеречь. Но поздно. Минута для примирения, если таковая и была, осталась позади.

Другой император обошелся бы без подобных сцен. Отец ни за что не стал бы орать на совет, не стал бы тыкать их носом в содеянные глупости. Каден, как видно, был из того же теста: действовал спокойно, обдуманно, взвешенно. Другой император сумел бы достичь мира с советом, но где его взять, другого императора? Санлитун мертв, а Каден… Не понять, то ли он трус, то ли уж так кроток, то ли выхолощен. Она и сама не добилась великих успехов, но она, Кент побери, хоть что-то делала.

– Мы получаем донесения, – говорил между тем Бури; взяв лежавший перед ним шест, он указал на северную часть карты, где под миниатюрными сосенками проглядывали маленькие озера. – Не трудитесь читать нам лекцию о ваших… неудобствах.

– О моих неудобствах? – едва не подавилась Адер. – Моих? Если вы беретесь править Аннуром, беретесь вводить законы и определять политику, как указано в вашем договоре, не пора ли вам считать своими проблемами и то, что происходит за стенами этого великолепного зала?

Мосс поднял руку, призывая к спокойствию, – кажется, он чувствовал себя единственным взрослым среди перессорившихся детишек.

– Это была семантическая неточность, юная леди.

– Ваше сияние! – прогремела Адер.

Он оттопырил губы, словно слова эти имели кислый вкус.

– Если вы, как заверяете, намерены залечить раскол, – наседала Адер, – если намерены соблюдать подписанный мною и вами договор, то я – император. Император Аннура и ваш император, так что извольте обращаться ко мне соответственно протоколу.

– Я не раз замечал, что больше всего настаивают на почестях те, – заметил Мосс, – кто менее всего их заслуживает.

Он покачал головой, выражая сдержанное сожаление благовоспитанного человека.