Алан Тьюринг и тайная комната

Удивительно, что «КТК» так и не был заменен вплоть до 1916 года, хотя о его компрометации немцам стало известно еще двумя годами ранее. 25 ноября 1914 года на имя немецкого губернатора Юго-Восточной Африки поступила радиограмма. В ней содержалось предупреждение о том, что и сам «КТК», и ключ к его перешифровке имелись у противника. А между 22 и 27 ноября 1914 года немецкий крейсер «Карлсруэ», находившийся в южной части Атлантического океана, неоднократно получал радиограммы, в которых сообщалось о компрометации «КТК». В них также говорилось, что, по всей вероятности, противнику не удалось вскрыть ключ перешифровки.

В начале 1916 года на смену «КТК» пришел «Универсальный радиограммный код» («УРК»). Его получили немецкие береговые службы на Ближнем Востоке, в Турции и Болгарии, а также маломерные корабли, дирижабли и подводные лодки. «УРК» был двухбуквенным. К примеру, кодовая группа «UP» обозначала словосочетание «береговые батареи». «УРК» был больше по объему, чем «КТК». Самый первый экземпляр «УРК» был захвачен англичанами на немецком дирижабле, а остальные – на подводных лодках.

«Транспортный код» («ТК») был пятизначным и состоял примерно из ста тысяч цифровых кодовых групп. Например, слову «эмбарго» в нем соответствовала кодовая группа «38256». Он в основном использовался для связи по телеграфу с немецкими военно-морскими атташе, послами, консулами, зарубежными агентами и в редких случаях – военными кораблями при нахождении на них высшего военно-морского командования Германии. В 1917 году немецкие главнокомандующие получили вместо «ТК» свой собственный код, который в «Комнате 40» назвали «НЕРДО» – сокращение для «нет радио». И хотя с помощью «НЕРДО» было послано всего порядка семидесяти сообщений, английские дешифровальщики сумели взломать и его.

«ТК» в неизменном виде прослужил вплоть до самого конца Первой мировой войны. Сообщения, закодированные с помощью него, перешифровывались посредством хитроумного шифра перестановки. Цель этой перешифровки состояла в том, чтобы переставить кодовые группы сообщений в порядке, определяемом секретным ключом. Для каждого сообщения использовался свой ключ, который всякий раз получался из трех коротких элементов в соответствии с условленной процедурой. В 1918 году в эту процедуру были внесены изменения: все 3 элемента для составления ключа остались прежними, но изменился порядок их следования.

Профессор филологии Уолтер Бруфорд занимался в «Комнате 40» чтением сообщений, закодированных с помощью «ТК» и циркулировавших между командованием в Берлине и немецким военно-морским атташе в Мадриде. Он сумел понять, в чем состояла суть внесенных изменений в процедуру составления ключа для перешифровки. Произошло это после того, как немецкий шифровальщик в Берлине допустил грубую ошибку, послав в Мадрид 2 одинаковых сообщения, одно из которых было зашифровано на ключе, составленном с помощью старой процедуры, а второе – новой.

Благодаря успехам в работе над «ТК», английские дешифровальщики смогли читать шифрпереписку немецких военных атташе в Мадриде, Вашингтоне, Пекине, Буэнос-Айресе и Константинополе. А общий вердикт, вынесенный «Комнатой 40» немецким кодам после окончания Первой мировой войны, состоял в том, что они не отличались надежностью, лаконичностью и редко обновлялись. Перешифровка была трудоемкой и сложной. Немцы проявили беспечность в том, что касалось компрометации их кодов вследствие попадания в руки противников в войне. И они вовремя не предприняли целенаправленных усилий, чтобы заменить свои громоздкие коды на более удобные шифры.

Помимо слабости кодов и шифров Германии, дополнительным источником недостаточной защищенности ее линий связи стало чрезмерное увлечение радиосвязью в военных целях. Произошло это в силу избыточной мощности немецких радиопередатчиков, о которой сами немцы порой и не догадывались. Дальность действия этих радиопередатчиков была просто поразительной для своего времени. Например, радиопередачи из Науэна можно было принимать в Средиземноморье, на Адриатике, в Америке, Юго-Западной Африке и даже в Китае. С немецкими подводными лодками можно было поддерживать радиосвязь на расстоянии в несколько сотен километров, тогда как в случае английских подводных лодок она прерывалась уже на удалении немногим более ста километров. Англичане в короткие сроки с начала Первой мировой войны сумели нарастить объемы радиоперехвата немецких сообщений. Это была непростая задача. Не все радиограммы удавалось перехватить, другие получались с пропусками, третьи – с искажениями. Поэтому приходилось осуществлять радиоперехват в нескольких местах одновременно, чтобы потом выбрать наиболее полный и безошибочный вариант. По некоторым оценкам, без учета дубликатов, никуда не годных фрагментов и прочего бесполезного материала в ходе Первой мировой войны в «Комнату 40» поступило в общей сложности порядка двадцати тысяч перехваченных немецких шифровок. И большая их часть была там прочитана.

«Маячок» и все, все, все

Одним из самых экстраординарных персонажей, имевших отношение к «Комнате 40», был Реджинальд Холл, прозванный «Маячком» за свою привычку часто моргать. По свидетельству его дочери, эта привычка да еще слабые легкие стали следствием недоедания во время обучения в подготовительной школе, когда ночами Реджинальду приходилось тайком пробираться за репой на соседние сельские поля, чтобы хоть чем-то насытить свой голодный желудок.

Реджинальд Холл родился в 1870 году. Он был старшим сыном в семье капитана Уильяма Холла, первого начальника военно-морской разведки Англии. Отец умер в 1895 году, когда прибыл в английский город Пембрук, чтобы занять пост начальника местной военно-морской верфи.

Холл поступил на военно-морскую службу в 1884 году. Он специализировался в области корабельной артиллерии. В 1901 году Холл был повышен до коммандера, а через 4 года – до капитана. Среди сослуживцев он пользовался репутацией убежденного приверженца строгой дисциплины. Когда Фишер стал первым морским лордом, он назначил Холла начальником военно-морской инженерной академии. В 1908 году Холл получил назначение на учебный крейсер для кадетов «Корнуолл» в качестве капитана.

Во время захода «Корнуолла» в порт немецкого города Киль Холл принял участие в первой в своей жизни секретной разведывательной операции. В английском адмиралтействе очень хотели знать, сколько стапелей имелось в распоряжении Германии. Однако доступ к ним для иностранцев был закрыт. Холл позаимствовал быстроходный моторный катер у герцога Вестминстерского, прибывшего с визитом в Киль на большой яхте. Изображая из себя яхтсмена, Холл с ревом бороздил на катере Кильскую гавань, пока прямо напротив стапелей не притворился, что у него заглох двигатель. Он сделал вид, что занялся ремонтом. А тем временем два других английских военных моряка, спрятавшиеся в кабине катера, сделали оттуда необходимые фотографии. На них оказалось запечатлено абсолютно все, что английское адмиралтейство желало знать про немецкие стапели. Впоследствии Холл очень любил рассказывать про этот эпизод из своей биографии.

Свое следующее назначение Холл получил на броненосец «Родной». В то время это был лучший артиллерийский корабль^[32] в Англии. На «Родном» Холл подтвердил свою репутацию приверженца строгой дисциплины, а также продемонстрировал, что является превосходным мореплавателем. Он руководил операцией по спасению парусного судна «Кельтская роза» во время такого сильного шторма, что спасательные суда не могли выйти в море. За это владельцы и страховщики «Кельтской розы» наградили Холла серебряным украшением.

Некоторое время Холл исполнял обязанности заместителя главного бухгалтера в адмиралтействе, а после был назначен капитаном новейшего линейного крейсера «Королева Мария». Там впервые на английском военном флоте он организовал трехсменное дежурство, кинотеатр, книжный киоск и часовню, а также упразднил судовую полицию. Команда «Королевы Марии» была очень довольна этими нововведениями и откликнулась на заботу, проявленную своим командиром, трудолюбием и преданностью. Неудивительно, что его непосредственное руководство очень огорчилось, когда уже через 2 месяца после начала Первой мировой войны Холл обратился с просьбой перевести его на другую должность по состоянию здоровья.

До этого момента карьера Холла была стандартной и прямолинейной. Он проявил себя как первоклассный морской офицер. В отношении подчиненных Холл был строг, но справедлив и заботлив. И они отвечали ему преданностью и любовью. Холл с готовностью отказывался от соблюдения морских традиций, если они становились помехой на пути прогресса. Он был предан своему делу, но не зацикливался на нем, и его интересы не ограничивались морской тематикой. Если бы не внезапно пошатнувшееся здоровье, то, скорее всего, Холл добрался бы до самых высоких позиций в карьерной лестнице. Хотя и совершенно не исключено, что он погиб бы в одном из кровопролитных морских сражений Первой мировой войны. После увольнения с «Королевы Марии» его ждали либо отставка, либо малозначительная должность на суше. Однако судьба распорядилась иначе.

14 октября 1914 года Оливер был назначен помощником первого морского лорда, а в следующем месяце стал начальником военно-морского штаба. Еще будучи помощником первого морского лорда, Оливер получил письмо от жены Холла, в котором она сетовала на плохое здоровье мужа. После этого Оливер убедил первого лорда Черчилля и первого морского лорда Людвига Баттенберга сделать Холла начальником военно-морской разведки. Однако, даже заняв этот пост, он более двух лет был лишен возможности полностью контролировать работу «Комнаты 40». Такой привилегией обладало только высшее военно-морское командование. А ведь разведывательная информация, добываемая в «Комнате 40», представляла собой самый полезный источник фактических сведений о противнике, который хотел бы иметь руководитель любой спецслужбы!

Самым полезным источником военно-морской разведывательной информации «Комната 40» стала не сразу. Недоукомплектованность, отсутствие сотрудников с опытом работы, незнание военно-морского жаргона и порядка организации военно-морской связи приводили к тривиальным ошибкам. В результате у таких сугубых военных моряков, как Оливер и Джексон, возникало недоверие, а иногда даже презрительное отношение к разведывательной информации, получаемой ими из «Комнаты 40». Деннистон рассказал об одной такой ошибке, совершенной сотрудниками «Комнаты 40» в самом начале Первой мировой войны:

«Из-за плохого качества радиоперехвата и простой неосведомленности была распространена информация о том, что немецкий легкий крейсер «Ариадна» плывет в Нефритовый залив^[33]. Хотя в оперативном отделе адмиралтейства отлично знали, что этот крейсер был потоплен еще 28 августа 1914 года в ходе сражения в Гельголандской бухте»^[34].

Переводы прочитанных в «Комнате 40» немецких шифровок на английский язык делались безупречно. Однако требовался дополнительный их перевод на особый «флотский» язык, чтобы не вызвать отторжения со стороны военных моряков. На этом языке про корабль нельзя было говорить, что он плыл, поскольку у военных моряков корабли не плавали, а ходили. По той же причине еще один перевод немецкой радиограммы, сделанный в «Комнате 40», вызвал раздражение у Оливера и Джексона:

«2‑я линейная эскадра в 2 часа отправится в плавание и приплывет обратно наискосок через залив в 4 часа».

Дело пошло на лад, когда к исполнению своих служебных обязанностей в «Комнате 40» приступил Хоуп. Он с самого начала позиционировал себя как цензора немецких дешифровок, которых с каждым днем становилось все больше и больше. Хоуп самолично решал, какие немецкие дешифровки следовало доводить до сведения вышестоящего руководства, а какие следовало просто зарегистрировать и отправить в архив. Подавляющее большинство немецких дешифровок не имело никакой ценности как источник разведывательной информации. Они представляли собой рутинные однообразные сообщения, бессмысленные сами по себе. Но если их собрать вместе, тщательно сопоставить между собой и проанализировать, то можно было узнать много интересного о противнике. Первым, кто это осознал в верховном командовании военно-морских сил Англии, был Черчилль. Он потребовал назначить морского офицера, который занимался бы только этим делом. Этим офицером стал Хоуп, который впоследствии вспоминал:

«Первым делом я должен был составить детальное представление об организационной структуре немецкого военно-морского флота; мне очень помогли детальные упражнения по радиосвязи, которыми немцы упорно занимались каждую ночь; эти упражнения состояли в том, что во всех немецких эскадрах и соединениях осуществлялся вызов кораблей по очереди, а они должны были откликаться своими радиопозывными. Вскоре я досконально знал их организационную структуру. Далее я должен был заняться изучением маршрутов захода кораблей в устья немецких рек Яде, Везер и Эльба, а также выхода из них. Немцы разделили Северное море на квадраты примерно 10 на 10 километров и пронумеровали их. При выходе в открытое море немецкие корабли постоянно сигнализировали о своем местоположении указанием квадрата, в котором находились. Нанося сведения об их нахождении на карту, мы вскоре смогли с предельной ясностью установить маршруты их передвижения и более того, мы заметили большое количество квадратов на карте, в которые никогда не заходили немецкие корабли и которые оставались пустыми; было логично предположить, что эти пустые пространства были заминированы. Как только было получено достаточное количество информации, была изготовлена и разослана карта. Немцы были чрезвычайно методичны в своих действиях и день за днем посылали огромное количество рутинных радиосигналов, которые помогали нам вскрывать новый ключ к коду, когда он изменялся. Однажды в декабре 1914 года появился новый тип сообщений с конкретными приказами плавучим маякам. Затем сразу же состоялось нападение на Скарборо^[35]. Когда в январе следующего года такие же сообщения появились снова, мы смогли предупредить начальника оперативного отдела штаба, что немцы, возможно, готовят какую-то военно-морскую операцию, и это подтвердилось – случилось сражение у Доггер-банки. Впоследствии выяснилось, что на сообщения, не являвшиеся рутинными, нам следовало обращать особо пристальное внимание, и таким образом мы смогли выявить большое количество признаков и предзнаменований грядущего и предупреждали штаб о том, что назревали экстраординарные события. Всего через несколько месяцев мы составили очень хорошее представление о текущей организационной структуре, операциях и расходах немецкого военного флота. Если бы к нам обратились с просьбой из штаба, то мы предоставили бы ценную информацию о передвижениях немецких подводных лодок, расположении минных полей и тралении мин и т. д. Но в штабе были одержимы идеей соблюдения секретности; там осознали, что завладели козырной картой и придерживались принципа, что нужно предпринять все усилия, дабы приберечь нашу информацию для по-настоящему особого случая – например, когда немецкий военный флот соберет все свои силы для решающей морской битвы. Иными словами, штаб решил использовать имевшуюся у нас информацию для обороны, а не для наступления».

Мнение Хоупа, заключавшееся в том, что только в последний год Первой мировой войны немецким военно-морским дешифровкам было найдено практическое применение, разделяли все сотрудники «Комнаты 40». Проблема использования разведывательной информации, добытой путем чтения шифрованной переписки противника, была тогда относительно новой, и Оливер безуспешно пытался решить ее в одиночку. Он лично выбирал немецкие военно-морские дешифровки, полные тексты которых отсылал для ознакомления двум-трем командующим флотами, а многим другим – в перефразированном иносказательном виде. Одному человеку усвоить такое количество разведывательной информации и распространить ее среди заинтересованных лиц было не под силу. Нет никакого сомнения, что сделать это можно было значительно лучше. Многих ошибок удалось бы тогда избежать. И «Комнате 40» удалось бы добиться более впечатляющих успехов в работе, если бы ее сотрудникам был предоставлен доступ к другим имевшимся источникам разведывательной информации и к планам военно-морских операций Англии вместе с данными о передвижениях английских военных кораблей. Слишком далеко зашли высшие военно-морские чины в адмиралтействе в своем стремлении сохранить достижения английских дешифровальщиков в тайне за счет централизованного распространения разведывательной информации из немецких военно-морских дешифровок.

За пределами «Комнаты 40» тоже возникли сомнения в правильности распространения разведывательной информации, добытой английскими военно-морскими дешифровальщиками. 9 ноября 1914 года адмирал Джон Джеллико радировал первому морскому лорду:

«Капитан российского военно-морского флота Кедрофф прислал мне список документов, имеющих отношение к военно-морским силам Германии и приобретенных им для меня в России. В их числе находятся немецкие кодовые книги, перешифровальные таблицы и т. д. Могу я немедленно получить сами эти документы или их копии? Информация, которую я могу перехватывать, имела бы для меня исключительно важное значение, если бы у меня была возможность сразу же ее дешифровать, и, скорее всего, потеряла бы всякую ценность, пока адмиралтейство ее дешифрует и пришлет мне. Этот вопрос первостепенной важности для меня».

Не получив ответа на свое обращение к первому морскому лорду, 9 декабря 1914 года Джеллико послал ему напоминание. Никакой реакции опять не последовало, и спустя 10 дней Джеллико опять радировал первому морскому лорду:

«Настоятельно прошу Вас прислать мне специальной курьерской связью кодовые книги и шифры, поступившие для меня из России. Экономия времени за счет перехвата немецких шифровок и их чтения прямо на борту корабля вместо того, чтобы ждать новостей из адмиралтейства, была бы неоценимой – очень важно избежать задержки, связанной с дешифрованием в адмиралтействе и рассылкой. Всегда высока вероятность того, что до меня своевременно не доведут содержание немецких радиограмм до завершения сражения».

Черчилль сделал пометку на своей копии радиограммы Джеллико, адресовав ее Фишеру и Оливеру:

«Уверен, что Джеллико не следует говорить об этом открыто. Как была послана эта радиограмма – с использованием какого шифра? Кто еще ее видел? Прошу доложить. Я считаю это опрометчивым».

Оливер ответил Черчиллю, что радиограмма Джеллико была засекречена с использованием его личного шифра, и хотя она была расшифрована в военной-морской канцелярии и имела там ограниченное хождение, ее изъяли оттуда. Оливер согласился с Черчиллем, что Джеллико не следовало посылать свою радиограмму подобным образом, и добавил:

«Все это не свидетельствует о том, что секретность будет должным образом соблюдена, когда Джеллико получит свою кодовую книгу».

Черчилль ответил на радиограмму Джеллико:

Я согласен с Вашей точкой зрения. Будут предприняты шаги, чтобы удовлетворить Ваши требования. Однако с Вашей стороны было очень неосторожно выражать их так открыто по такому деликатному вопросу. Мы бы все поняли, если бы Вы просто сослались на предыдущие Ваши радиограммы».

Сотрудник «Комнаты 40» Хершелл был переведен в военно-морской резерв Англии в звании лейтенанта-коммандера с намерением послать его на флагманский корабль Джеллико, чтобы организовать там перехват и чтение немецких военно-морских шифровок. Этому намерению так и не было суждено осуществиться, и Хершелл остался на службе в адмиралтействе. А Джеллико ничего не оставалось, как довольствоваться разведывательной информацией, которую ему лично присылал Оливер. Время от времени ее дополняли в своих сообщениях, адресованных Джеллико, первый лорд и первый морской лорд.

Джеллико вряд ли осознавал, какой огромный объем перехвата приходилось обрабатывать в «Комнате 40», сколько требовалось станций перехвата, чтобы его добывать, и тот факт, что требовался многочисленный и опытный персонал для взлома новых шифров и свежих кодов, а также для анализа и осмысления полученных результатов. Однако он был прав, когда инстинктивно не доверял адмиралтейству, полагая, что в случае чрезвычайной ситуации оно может не предоставить ему оперативный доступ ко всей имевшейся разведывательной информации. И если бы на борту флагманского корабля Джеллико во время Ютландского сражения находились опытные дешифровальщики, то вполне возможно, что удалось бы избежать провалов в работе военно-морской разведки. Централизованное распространение разведывательной информации обоснованно и желательно только, если она неизменно доводится до тех, кто в состоянии ею воспользоваться в полном объеме и без промедления.

После того как в «Комнате 40» быстро справились с «ВСК» и «КТК» и резко возросло количество перехваченных немецких военно-морских сообщений (во многом благодаря усилиям Рассел-Кларка), все острее стала ощущаться потребность в квалифицированных кадрах. Снизить эту потребность не удалось даже с помощью Хершелла, которого Холл прислал для перевода немецких документов, извлеченных с морского дна вместе с «ТК». Холл был настолько высокого мнения о Хершелле, что не позволил ему остаться в «Комнате 40» после того, как он закончил перевод, а сделал его одним из двух своих личных помощников. По чьей инициативе – Холла или Эвинга – в «Комнату 40» были наняты на службу новые сотрудники взамен Хершелла и два вахтенных дежурных, доподлинно неизвестно. Среди новичков были бывший личный секретарь английского премьер-министра Чемберлена Монк Бреттон, бывший президент Оксфордского союза^[36] Герберт Морра, бывший преподаватель начальной школы в английском городе Дартмут Хью Лоуренс, потомственный военный моряк коммандер Сидней Фримантл. Как выразился Холл, ни один из них не мог сравниться по своей квалификации с сотрудниками «Комнаты 40», работавшими в ней с самого основания:

«Они хорошо знали обычный немецкий литературный язык, и на них можно было положиться. Но о криптографии, о немецком военно-морском жаргоне, о традициях на военных кораблях разной национальной принадлежности они не имели ни малейшего представления. Их обучение было самым коротким, прежде чем их разделили на смены по 2 человека и вменили в обязанность наблюдение за немецким флотом. Но что еще хуже, им пришлось изучать хитросплетения делопроизводства. Полагаю, что никогда в своей жизни они не делали столько записей в регистрационные журналы, им пришлось сортировать документы и делать их рассылку. Им пришлось преобразовывать номера квадратов на немецких картах в широту и долготу, о которых они последний раз слышали на уроках географии в средней школе. Привычных методов решения задач не существовало. При возникновении новых задач нужно было придумывать новые методы их решения».

Хоуп и Роттер присутствовали на своих рабочих местах с девяти утра до семи вечера, первый занимался переводами немецких дешифровок, а второй обрабатывал фрагменты сообщений и изучал те из них, которые не поддавались дешифрованию. Вахтенные дежурные должны были сортировать, декодировать и переводить новые сообщения. Станции перехвата были напрямую связаны с адмиралтейством, и поток почтальонов, доставлявших оттуда в «Комнату 40» посылки с перехватом, никогда не иссякал. Через несколько месяцев этих почтальонов заменили на пневматическую почту, которая изрыгала капсулы в корзину так стремительно, что заставляла вздрагивать любого ничего не подозревавшего посетителя, и не давала подремать вахтенному дежурному, у которого был перерыв в работе. В самом начале каждое перехваченное сообщение, которое вызывало интерес у вахтенного дежурного, «регистрировалось» и «отсылалось». Это означало, что его перевод фиксировался в текущем регистрационном журнале и копировался в трех экземплярах для рассылки – по одному для начальника штаба, начальника военно-морской разведки и Хоупа. Однако находились многочисленные фрагменты сообщений, переводы которых не устраивали привередливых вахтенных дежурных с языковой точки зрения, или сообщения, засекреченные неизвестным кодом или на неведомых языках. Все они кое-как запихивались в жестяную бочку, на которой краской были написаны три большие буквы – НОЗ. В те времена она, как правило, была заполнена почти до самого верха. На самом деле, сокращение НОЗ означало «не отосланы и не зарегистрированы». Когда Первая мировая война закончилась, в жестяной бочке скопились сообщения за последние 2 года. Вахтенные дежурные считали ее живым существом, рассказывали даже, как вахтенный дежурный проснулся как-то ночью в холодном поту – ему приснился кошмарный сон о том, как он провалился в жестяную бочку, и его не смогли в ней отыскать. Через непродолжительное время регистрационный журнал превратился в объект ненависти для всех сотрудников «Комнаты 40». Первый лорд придумал весьма необычный способ подшивать текущие документы в регистрационный журнал, но только через 2 года, когда автор этого способа уже оставил должность морского лорда, было разрешено ввести в действие новый менее трудоемкий и мучительный способ взамен прежнего. Во времена, когда вахтенный дежурный был в состоянии обрабатывать в среднем по дюжине сообщений за смену, даже тогда было модно накапливать необработанные сообщения, чтобы следующая смена могла их обработать и тем самым быстрее войти в курс дела. Однако такие вольности не допускались в случае, если ожидались военно-морские операции, над головой пролетали немецкие дирижабли и на рабочем столе у вахтенного дежурного скапливалось от 12 до 20 страниц, которые требовалось немедленно обработать».

В начале 1915 года сотрудники «Комнаты 40» пребывали в хорошем настроении и по своей наивности были вполне довольны собой, поскольку все военно-морские шифровки противника им удавалось прочесть даже без доступа к иной разведывательной информации, не предпринималось никаких попыток развить аналитическую деятельность помимо той, которой занимался Хоуп, растолковывая руководству реальный смысл некоторых немецких радиограмм. Запрошенное «Комнатой 40» разрешение обзавестись у себя картой немецкого побережья с нанесенными на ней тактическими условными знаками^[37] не было получено, поскольку тем самым дублировалась бы работа операционного отдела военно-морского штаба. Действительно, в некоторых сейфах накапливалась разведывательная информация, с которой никто не знакомился, но это не касалось немецких военно-морских шифровок. Искусство чтения чужой шифрованной переписки все еще пребывало в крайнем младенчестве. Очень мало кто за пределами «Комнаты 40» имел представление о том, что в ее регистрационных журналах накапливались немецкие шифровки, которые могли быть прочитаны, и что в 1915 году про них можно было смело сказать, что читались они безо всякого труда.