Граница безмолвия

13

…Корабль, на борту которого старшине Ордашу надлежало отправиться на свою заполярную заставу, стоял под погрузкой в Архангельске. Он должен был отойти от причала на следующий же день, после приезда туда Вадима, однако по непонятным причинам еще на три дня задержался в порту.

Так вот, дни, проведенные в этом северном городе, Вадим вполне мог считать самыми прекрасными в своей сумбурной полувоенной-полуштатской жизни. Случилось так, что в припортовой гостинице он познакомился с выпускницей мединститута Ритой Атаевой, получившей направление в военный госпиталь в Салехарде. В гостиничной столовой девушка храбро присела за его столик, хотя свободных мест вокруг было предостаточно. Причем уже через пять минут Вадим чувствовал себя с ней настолько непринужденно, словно знакомы они были, по крайней мере, полгода…

…В том месте, где открывался островной каньон, старшина вдруг наткнулся на могилу с полусгнившим крестом. Очистив поперечину от слоя пыли, Ордаш сумел прочесть: «Поруч. Малеев». И ничего больше – ни даты рождения, ни даты гибели. Поглубже вогнав крест в землю, старшина укрепил его основание камнями и, сделав несколько шагов в глубь каньона, обнаружил на каменистой седловине россыпь позеленевших от времени гильз.

«Не такой уж он дикий, этот край, – сказал себе старшина, сожалея, что нет времени для того, чтобы, перебредя через впадающий в океан ручеек, исследовать северную часть острова, уже открывавшуюся ему одним из низинных, охваченных ледяным полем мысов. Он понимал, что и за этой могилой, и за этими гильзами скрывается какая-то драма, за ними – чья-то борьба, чьи-то надежды и судьбы. – Не исследован он – это другое дело».

…Да, четыре дня в этом приполярном городе, – вернулся Ордаш к своим архангельским воспоминаниям, – оказались незабываемыми. Рита Атаева… Рослая, смуглолицая, по-настоящему красивая, с едва уловимыми восточными чертами лица, – эта женщина могла служить прекрасным образцом не только генетического единения двух рас, но и слияния западного и восточного способов мышления, характеров и мировосприятия.

Судно, которое должно было доставить молодого врача-хирурга в Салехард, отходило двумя днями позже, чем судно, на котором плыл к месту службы Ордаш. Все попытки уговорить первого помощника капитана – до самого капитана старшине пробиться не удалось, – взять на борт его невесту ни к чему не привели: судно было военным, к тому же обслуживало пограничные заставы, секретные военные точки и даже какой-то секретный укрепрайон, местонахождение которого Ордаш так и не выяснил. И все, кто желал оказаться на его борту, должны были иметь специальный пропуск.

Когда стало ясно, что ни Вадим не имеет права отставать от своего корабля, ни Рита – попасть на его борт, они почти весь последний день провели не разлучаясь; хорошо еще, что на судно старшина обязан был явиться к двенадцати ночи, поскольку отходило оно на рассвете. Вечер, который они с будущим военным хирургом провели в каком-то скверике неподалеку от порта, вполне можно было бы назвать «вечером страсти и отчаяния».

Ордаш брал её, стоя под деревом, посреди какого-то жиденького кустарника. И все было бы ничего, если бы на них несколько раз не натыкались сначала точно такая же бездомная парочка, затем двое каких-то пропойц и наконец милицейский патруль, от которого влюблённых спасло только армейское командировочное удостоверение Ордаша да еще то, что срочную службу свою старший наряда тоже проходил в погранвойсках. Но после каждого из этих необъявленных визитов они вновь и вновь бросались в объятия, соединяясь в любовном экстазе.

– Это уже четвертый раз, – прошептала ему Рита на ушко, когда он вконец обессилел. А сколько раз чудилась ему затем эта фраза! Какой страстью веяло от неё даже теперь, много месяцев спустя.

– Что? – не понял он тогда смысла этого выражения.

– Ты просто прелесть, Вадим. Такого напора я не ожидала… – И Вадима поразило то, как просто девушка сообщила об этом. У него уже были женщины, но он всегда жутко стеснялся в разговорах с ними «чего-то такого»… – Ты, конечно, понял, что ты у меня не первый, как, впрочем, и я у тебя, – поспешно добавила она, оправдывая и объясняя свою недевственность.

– Разве это так важно?

– Вообще не имеет никакого значения, – жарко зашептала ему в шею Рита, приводя себя при этом в порядок, поскольку к их убежищу вновь кто-то приближался. – Это я тебе говорю уже как медик. У меня было трое мужчин, причем по несколько раз каждый. Но кончала я только однажды, представляешь? Для множества женщин именно в этом и заключается вся их трагическая «бабья правда», которой ни с кем не поделишься и на которую жаловаться некому.

– И как давно это было? – исключительно из вежливости спросил Вадим, только для того, чтобы как-то отреагировать на тайное признание своей страстной женщины.

– Наверное, с полгода тому. Многовато, понимаю. В нашем возрасте подобное воздержание природой не приветствуется.

– Это уж точно, – произнес Вадим, но, прежде чем ответить, с удивлением взглянул на Риту. Никогда еще, ни с одной из женщин до подобных откровений он не доходил. И даже не догадывался, что о подобных вещах с едва знакомой женщиной можно говорить вот так просто, спокойно, почти обыденно…

«А заниматься сексом с едва знакомой женщиной «вот так вот, просто и обыденно», можно?», – урезонил себя Ордаш.

– И чем все это между вами кончилось?

– Если ты об аборте, то, слава богу, обошлось. Даже не забеременела. Кстати, это была не какая-то там случайная связь. Парень этот числился моим женихом.

«Ну, чего ты хочешь? Она же врач! – попытался хоть как-то оправдать ее Вадим. – Терпи, коль уж тебя угораздило!».

– И что же потом произошло… с твоим женихом?

– Потом я ужаснулась мысли о том, что с «таким недомужчиной» мне придется провести в постели весь свой оставшийся женский век.

– Не с ним, так с другим, – пожал плечами Вадим.

– Не возражаю. Но, если честно, тогда я сказала себе: «С кем угодно другим, только не с этим!». А несколько минут назад, наслаждаясь близостью с тобой, мысленно зареклась: «Только с этим парнем, и ни с кем другим!». Такие вот метаморфозы иногда в сознании нашем женском происходят!

– Не поторопилась?

– Не-а, – с упрямством подростка покачала головой Рита. – С ним я рассталась без сожаления, а с тобой расстаюсь так, словно с самой жизнью.

Ордаш обратил внимание, насколько правильной и интеллигентной является речь этой уроженки Салехарда, в которую лишь слегка вплетался едва уловимый акцент.

– Мне тоже не хочется расставаться с тобой, – молвил Вадим, сразу же отметив про себя, что признание это вышло каким-то слишком уж черствым, хотя выразить его хотелось предельно эмоционально.

– Я понимаю, почему ты спросил, когда я была в последний раз с мужчиной. Тебя тревожит: не могла ли я оказаться беременной.

– Да нет, не поэтому. Просто хотел знать, есть ли у тебя мужчина. Хотя ты права: о беременности тоже следовало бы поинтересоваться.

– Не волнуйся, о потомстве мы будем заботиться только вместе.

К ним опять приближалась какая-то бродячая парочка. Очевидно, этот кустарник уже не раз служил им местом укромного уединения, потому что, обнаружив здесь Вадима и Риту, женщина хриплым, явно пропитым и столь же основательно прокуренным голосом возмутилась:

– Так-так, и кого же это дьяволы занесли сюда? Это же наше законное место.

– Сейчас опять станет вашим, поскольку мы уходим, – неспешно молвила Рита.

– Э, да ты вообще какая-то новенькая. Кто такая, почему не представилась? – проворчала пришлая, неохотно, задиристо пропуская по тропинке мимо себя Атаеву.

– В следующий раз обязательно представимся и отчитаемся, – деловито заверила её Рита, ничуть не смущаясь того, что её приняли за портовую проститутку. – Понимаешь, – тотчас же продолжила она прерванный разговор, – мне беременеть никак нельзя. Узнав, что я забеременела без мужа, отец попросту пристрелит меня.

– Отчего такая жесткость? Чтобы не сказать – жестокость?

– В Салехарде мои отец и мать – центральные начальники. – Она так и сказала: «центральные начальники». – Поэтому их досье должны быть такими же непорочными, как дева Мария и… как они сами.

Оставив своё убежище, Вадим и Рита направились к порту, но каждые две-три минуты останавливались, чтобы вновь и вновь припасть друг к другу в поцелуе.

– Вот от тебя я наверняка забеременею, – вдруг как-то деловито молвила Рита, словно бы речь шла о чем-то совершенно обыденном: о желании написать письмо или о возможности заболеть гриппом. – Конечно, забеременею. Еще бы: пережить такой безумный порыв страстей! Четыре раза в течение одного вечера – это просто уму непостижимо! А ведь, знаешь, существуют женщины, которые вообще никогда не кончают во время полового акта, – продолжала девушка шокировать Вадима какой-то странной, непривычной откровенностью, отдающей то ли окончательной распущенностью, то ли сугубо медицинским цинизмом.

– Н-не знаю, – растерянно покачал головой Вадим. – Никогда такими тонкостями не интересовался. И вообще, весь этот разговор выглядит каким-то странным.

– Так вот, теперь будешь знать, что бывает и так, – не вняла его предостережениям будущий хирург. – Жизнь нужно познавать такой, какова она есть на самом деле. Если откровенно, то я признательна тебе. Убедилась, что хоть «с этим» у меня будет все в порядке. Так что спасибо тебе.

– Странно, с тобой даже об этом, о таком… – растерянно пробормотал Ордаш, – ну, о таком сокровенном и личностном, говорить очень просто.

– О чем это «о таком»? – неожиданно остановилась Рита на старинной улочке, на которой еще сохранился тротуар из дощатого настила. – Ах, об этом самом?! – рассмеялась она. – Слушай, а что здесь такого? Впрочем, я ведь забыла, что ты не медик. Все, с кем я была до сих пор… Для них это было настолько привычно.

– И кто же оказался первым?

– Ревновать-расстреливать не станешь?

– Чем больше узнаю о тебе, даже такого… тем сильнее влюбляюсь в тебя. – Он взял бы грех на душу, если бы поклялся, что заверение это было искренним. Но еще больший грех он бы взял, если б допустил, что откровения будущего хирурга стали причиной их ссоры, причиной душевного разочарования.

– И правильно делаешь. А первым мужчиной был профессор медицины. Кажется, я в него даже была влюблена. Свою докторскую он защищал как патологоанатом. Ему было уже под шестьдесят, причем более тридцати из них он проработал в городских моргах и в патологоанатомическом отделении мединститута. Ты можешь представить себе человека, который всю свою жизнь посвящает вскрытию трупов?!

– Еще труднее представить себе женщину, которой выпадает всю эту жизнь прожить рядом с ним.

– Согласна, мужик он сур-ровый, – с непонятной Вадиму легкомысленной улыбкой подтвердила она.

– И, как я понял, любвеобильный.

– Вот этого я бы не сказала. Когда ложилась с этим доктором у него на даче, на белых простынях, у меня было такое чувство, словно он и меня сейчас начнет вскрывать. Я ведь много раз присутствовала при том, как он вскрывал трупы женщин, и даже считалась его лучшей ученицей. Стоит ли удивляться, что я и ушла потом в отведенную мне комнату почти девственницей. Поздней ночью, завернутая в простыню! – она хохотала так раскатисто и так искренне, что смех этот передался Вадиму. Хотя теперь он уже чувствовал себя с этой женщиной в полуночном, совершенно пустынном и почти неосвященном пригороде как-то слишком уж неуютно. Как будто и его самого тоже только что завернули в простыню.

– Кстати, если я и в самом деле забеременею… – вдруг спросила она в самый разгар этого приступа, так что Вадим не сразу сообразил, что смех кончился и пошел вполне серьезный жизненный разговор. – Тебе хотелось бы, чтобы я родила?

Ордаш остановился, заставив тем самым остановиться и девушку, и внимательно, насколько это было возможно при слабом оконном освещении улицы, посмотрел ей в глаза. Рита интуитивно потянулась к нему с поцелуем, но впервые за время их встречи ответной реакции не последовало, и губы Атаевой так и замерли в нескольких сантиметрах от его губ.

– Таким образом ты подготавливаешь меня к будущему сюрпризу?

– Мне даже не верится, что мы еще когда-либо встретимся в этой огромной стране, разделенные такими неизмеримыми пространствами, да к тому же арктическими, – с укоризной молвила она. – Просто любопытно, как ты это воспримешь… свое отцовство. Так хотелось бы тебе, чтобы я родила наследника?

– Только ловлю на слове: наследника, а не что-то там непонятное.

– Ты точно хочешь этого?

– Возражать не стал бы, – как можно увереннее ответил Вадим, не очень-то задумываясь над тем, что может последовать за подобным заверением. Но все же, на всякий случай, поинтересовался. – Это ведь был бы именно мой ребенок?

– Наверняка твой.

– Что значит «наверняка»?!

– Да это я так. У меня все в этой жизни происходит только под девизом: «Наверняка!». Никогда и ни в чем нельзя быть до конца уверенной. Вскрытие покажет, как говаривал в таких случаях мой незабвенный «труповскрыватель». Имею в виду «вскрытие» жизнью.

– Но ведь ты же медик. И потом, в этом деле ты должна оставаться честной передо мной, – с робкой надеждой молвил Ордаш. Старшина вдруг открыл для себя, что, если Рита действительно вздумает рожать, он будет сильно сомневаться, является ли на самом деле отцом этого ребенка.

14

… Айсберг все еще держался на кончике островного мыса, словно какая-то сила не позволяла ему войти в узкий пролив и перекрыть его, после чего любому судну пришлось бы держать курс в обход острова.

Старшина взглянул на часы. Было уже около тринадцати, самое время садиться за стол. Возможно, командир и Тунгуса уже начали без него, не дождавшись. Это конечно, не страшно. Хуже будет, если командир вдруг решит отплывать на заставу, и у него попросту не останется времени, чтобы как следует поблаженствовать в термальном озерце.

Возвращаться он старался теми же едва намеченными тропками, которыми добирался до этой островной глубинки. Хотя остров был сравнительно небольшим, какое-то время поблуждать по нему все-таки можно было, а не хотелось бы.

– Нет, знаешь, обзаводиться ребенком я пока что не решусь, – мысленно Ордаш опять был там, в Архангельске, но теперь уже в номере отеля гостиницы, где ему следовало забрать свои вещи.

Они были в шоке, узнав от номерной, что один сосед Вадима еще три часа назад съехал, а второй до сих пор не вернулся, и не ясно, вернется ли, поскольку у него в городе объявились какие-то знакомые. Ордаш знал, что сосед, инженер из Вологды, действительно кого-то разыскивает и подозревал, что этими «знакомыми» была женщина. Слишком уж упорно, в течение нескольких дней, вологодец рыскал по всему городу и окрестным поселкам.

– Господи, какие же мы глупые?! – изумился своему невезению Вадим. – Мы ведь последние несколько часов могли провести здесь, в свободном номере!

– Точнее, вот здесь, на этой твоей постели, – с разбега уселась Рита на серую, застиранную простыню. – Но это уже было бы не так интересно, не так романтично, как случилось у нас с тобой. И потом, у нас ведь еще есть несколько минут.

Она легла, и Вадим так и не понял, то ли платье само по себе оголило ноги девушки вплоть до трусиков, то ли девушка умудрилась проделать это каким-то едва уловимым движением. Сначала он нерешительно подошел к ней, затем метнулся к двери, чтобы поставить её на защелку, вернулся к лежащей перед ним женщине и вновь отошел, теперь уже к выключателю. Когда же Ордаш наконец оголил женщину, вдруг почувствовал, что то ли от усталости, то ли от нервного напряжения, но только… взять ее он не сможет. К тому же в коридоре послышались чьи-то приближающиеся шаги.

– Что? – сочувственно спросила Рита, когда, пристыженный собственным бессилием, Вадим поднялся с их внебрачного ложа. – На этот раз гусарский наскок не получился? Бывает. Однако не волнуйся, ты у нас и так молодец. Не нервничай, постой спокойно, – поднялась она с постели. – Положи руки мне на шею, закрой глаза и думай о чем-нибудь более приятном, нежели утреннее построение в казарме. Например, о том, что мы все еще стоим там, под деревом посреди кустарника, и у тебя, как и прежде, все получается.

И не успел Вадим опомниться, как женщина уже расправилась с его брюками и коснулась его плоти сначала пальцами, а затем губами. Чувство, которое охватило Ордаша, когда он в конце концов возбудился, было потрясающим. Так он был с женщиной впервые и даже не догадывался, насколько это чувство сильно и как оно захватывает…

– Где ты бродишь, старшина-погранохрана? – вернул его к островной действительности насмешливо-суровый голос начальника заставы. – Сколько тебя можно ждать?

– Осматривал остров, как было приказано.

– Ну и что, обнаружил японских диверсантов?

Загревский сидел за столом, вынесенным на балкон, однако Оленева рядом с ним не было. Святого армейского правила: «С рядовым составом офицерам не пить!» он придерживался строго. А, судя по дымку, зарождавшемуся над одним из дымоходов, Тунгуса занимался сейчас тем, что утеплял одну из комнат, основательно отсыревшую за годы безлюдья.

– Никак нет, диверсантов не обнаружил. Только могилу некоего поручика.

– Какого еще поручика? – поморщился старлей, набычив голову. – Ты о чем это?

– Наверное, офицера царской армии. Или белогвардейца. Скорее всего, белогвардейца. На кресте только два слова: «Поручик Малеев».

– Странно. Поручик. Кто такой?! Почему о могиле поручика на подконтрольной мне территории слышу впервые, а, погранохрана?

– Сие мне не известно. А вот крест я подправил и основание укрепил камнями. Неподалеку обнаружил с десяток гильз, очевидно, похоронили поручика Малеева на том же месте, на котором он пал. Причем хоронили явно свои, поскольку красные вряд ли стали бы увековечивать имя классового врага.

– Вот в этом ты прав. Но тогда возникает вопрос: ты на чьей могиле крест устанавливал да укреплял, старшина красноармейский? На могиле белогвардейца? Кому честь отдаешь: изгою трудового народа, ненавистному врагу Рабоче-крестьянской Красной армии? – Услышав это, Ордаш удивленно уставился на начальника заставы. Ему и в голову не приходило, что старший лейтенант способен таким вот образом истолковать его стремление по-христиански вести себя на могиле офицера. – Что молчишь, старшина? Кому крест устанавливал?

Если первые вопросы старший лейтенант задавал с ухмылкой, то теперь лицо его стало серьезным, и Ордаш понял, что командир успел выпить и захмелеть. А хмелел он на удивление быстро.

– Русскому офицеру, товарищ старший лейтенант. Там не указано было, что он белогвардеец.

– Значит, царскому служаке. Хотя точно известно, что на Фактории наши зажали группу белогвардейцев, рассчитывавших, что за ними придет шведское или английское судно. Но даже если и царскому…

– Витус Беринг, чьим именем названы море, пролив и остров в Тихом океане, тоже был царским офицером, капитан-командором русского флота. Но его имя почему-то появляется на всех советских картах. Как и открывшего Антарктиду Беллинсгаузена, адмирала русского флота.

Эти аргументы озадачили Загревского, он замялся и, выдержав неловкую паузу, недовольно проворчал:

– Ну, ты, не по чину грамотей! Интересно, где это ты грамотёшки поднабрался? Да еще такой вот, старшине заставы по рангу не положенной?

– Разрешите искупаться, товарищ старший лейтенант, пока совсем не похолодало, – решил Ордаш не нагнетать атмосферу, полагая, что начальник заставы и так прекрасно знает, что он окончил мореходное училище, и уж о ком о ком, а о походах Беринга и Беллинсгаузена обязан был знать. И, не ожидая разрешения командира, начал поспешно раздеваться.

15

У восточной оконечности полуострова Рыбачий две пары истребителей, прикрывавших группу «Викинг» со стороны материка, ринулись в атаку на звено русских, патрулировавшее подходы к портам Полярный и Североморск, позволяя таким образом основному звену самолетов все дальше уходить в предночное поднебесье Баренцева моря. Место этого, «ударного», звена, заняло теперь звено прикрытия, четыре машины которого готовы были встретить любой самолет, сумевший прорваться сквозь порядки «ударников». Именно они на подлете к мысу Святой Нос устроили карусель над двумя советскими судами, шедшими в сопровождении миноносца.

С этого часа в свите основной транспортной группы оставались лишь патрулировавший в нескольких милях впереди, по курсу, морской разведчик, и два штурмовика морской авиации. В сравнении с транспортно-бомбардировочными громадинами «Ю-52» и «Черной акулой», дальность полета этих машин была ограниченной, поэтому до базы «Северный призрак» они могли дойти, только если не придется вступать в бой.

– Меняем курс и нацеливаемся на полуостров Канин, – прозвучал в наушниках слегка приглушенный, бархатистый голосок командира «фокке-вульфа» обер-лейтенанта Шведта. Слишком хорошо привыкнув к своему хрипловатому басу, фон Готтенберг с трудом представлял себе, каким образом человек с «ангельским голоском» Шведта мог оказаться первым пилотом этой мощной «летающей крепости». – Как и условлено, ориентир – мыс… Ну, этот, как там его называют, штурман?

– Канин Нос, – язвительно подсказал фон Готтенберг.

– Вот-вот, даже географические названия у этих русских какие-то дурацкие, – проворчал Шведт. – Канин Нос, Мезенская губа…

– Хотите предложить русским картографам свои собственные названия, обер-лейтенант? Нет, воздержитесь? Тогда следите за тем, – тыкал он затянутым в кожаную перчатку пальцем в расстеленную на планшетке карту, словно пилот мог видеть ее, – чтобы как можно аккуратнее пройти над полуостровом, в двадцати милях от поселка Канин Нос, и войти в залив с нелюбимым вами названием Чёшская губа.

– Вам повезло, оберштурмбаннфюрер: за штурвалом – самый «аккуратный» пилот 5-го воздушного флота. А возможно, и всей дальней авиации рейха.

– Но в залив входить – тоже в двадцати милях юго-западнее мыса Микулкин, – сурово напомнил этому поднебесному аккуратисту оберштурмбаннфюрер. – И только потом, немного – как предусмотрено – пропетляв, возьмем курс на Меркулово озеро, на базу.

Кабинку, в которой разместили Готтенберга, командир самолета называл «рейхсмаршальской», уверяя, что в ней уже дважды летал сам Геринг. Использовать этот самолет, известный в прессе под наименованием «Кондор», в качестве транспорта стало модным в среде высшего чиновничества после того, как в августе 1939 года, на одном из них министр иностранных дел фон Риббентроп слетал в Москву, на переговоры со Сталиным. Причем Шведт утверждал, что их новенькая «Черная акула» – значительно улучшенная модель того самолета, которому когда-то доверился министр.

Здесь и в самом деле были откидной столик, удобное кресло, наушники внутренней связи и даже небольшой бар для выпивки и бутербродов. Однако самое главное, что в отличие от других кабин: пилотов, штурмана, радиста-стрелка и бортмеханика, – его кабинка была ограждена люком от остального салона. Пожалуй, её и в самом деле можно было назвать «рейхсмаршальской», независимо от того, томился в ней когда-нибудь Геринг или нет.

Из потока размышлений оберштурмбаннфюрера вырвал голос штурмана, которому было приказано информировать о месте нахождения машины:

– Проходим полуостров Канин. Впереди – залив Чёшская губа, на северо-западе просматриваются огни маяка на мысе Микулкин.

Готтенберг уже на память знал карту этой местности, тем не менее всмотрелся в нее, дополнительно осветив фонариком, и приказал идти на поселок Индига. На маяке могли заинтересоваться появлением в этих местах большой группы самолетов, поэтому важно было «нацелить» этих любопытствующих на порт Нарьян-Мара и дальше, на Воркуту, с ее угольными шахтами; на Полярный Урал. И лишь после приближения к материку взять курс на аэродром «Северный призрак». Предосторожности могли показаться излишними, поскольку они шли тем же маршрутом, которым проходили все самолеты, обеспечивавшие строительство этого секретного логова люфтваффе, тем не менее стоило подстраховаться.

– Неужели все это пространство у русских не прикрыто? – вслух усомнился пилот.

– Если верить разведке, на всем пространстве до острова Вайгач и северных отрогов Полярного Урала – ни одной зенитной батареи у них нет, – ответил барон. – К тому же русским сейчас не до этих пространств.

– Так, может, стоило бы высадить здесь пару дивизий и при поддержке флота?..

– Чтобы затем погубить их в болотах тундры? – парировал фон Готтенберг наполеоновские замашки пилота. – Мы придем сюда после Москвы. Какой остров предпочитаете в свое владение: Вайгач, Новая Земля, Земля Франца-Иосифа?

– Он предпочитает острова Большевик и Комсомолец, что на северо-западе Карского моря, – съязвил штурман.

– Прекрасные места для ссылки тех большевиков и комсомольцев, которые все еще уцелеют после нашей окончательной победы, – мрачновато отшутился Шведт. – Приглашаю на открытие концлагерей, охраняемых исключительно белыми медведями.

– Зачем трудиться, обер-лейтенант? Коммунисты сами достаточно настроили их, для своих же.

В их милую болтовню ворвался голос радиста, сообщившего, что пилот пикирующего дальнего бомбардировщика «Дорнье-217»^[26], шедшего впереди группы, слышит позывные радиомаяка «Северного призрака».

– Следуйте к аэродрому, – тотчас же приказал через него Готтенберг. – Как только приземлитесь, немедленно доложить. Остальным двум морским штурмовикам прикрывать посадку «Дорнье», а затем – посадку основной группы.

Выйдя из кабины, оберштурмбаннфюрер буквально столкнулся со штабс-капитаном Кротовым. Его сибирские стрелки вместе с горными стрелками из корпуса «Норвегия» занимали все пространство между «каютами» и огромным грузовым отсеком. Одни сидели на боковых сиденьях, другие просто на каких-то тюках и ящиках с продовольствием и боеприпасами. При появлении Готтенберга все они поднялись и застыли в таких напряженных позах, словно ожидали, что для них, беспарашютных, вот-вот последует команда высаживаться.

– Я так понимаю, что мы уже над Россией? – спросил командир сибирских стрелков.

– Углубляемся, штабс-капитан, углубляемся.

– По-разному представлял себе возвращение в Россею-матушку, но даже предположить не мог, что пробираться в нее буду со стороны Северного полюса, да еще и в чреве германского бомбардировщика.

– Молите Бога, чтобы не оказаться в чреве НКВД. Поэтому сразу же после приземления выводите своих стрелков и вместе с «норвежцами» занимайте круговую оборону у самолета.

– На базе настолько неспокойно? – с улыбкой поинтересовался Кротов.

– Наоборот, на базе слишком спокойно, чтобы это успокаивало.

– Только бы удалось залечь. Все мои кавалергарды – из сибиряков, все – отменные стрелки.

– Не далее как вчера вы называли их пропойными висельниками, – по-русски напомнил ему барон.

– Относительно «висельников» – это я так, для согреву окопной души. Но дело свое рукопашное кавалергарды мои знают. Сунется кто – укладывать будем, как на стрельбище.

В этом коренастом, крепко сбитом офицере действительно просматривалось нечто такое, что выдавало в нем истинного окопника. В его взгляде исподлобья и в слегка наклоненной – вперед и влево – фигуре улавливалась та фортовая уверенность, которая способна была внушать доверие. Во всяком случае, в бою барону хотелось бы видеть рядом с собой именно этого окопника. Правда, чего-то холено-офицерского в Кротове угадывалось мало, скорее он походил на фортового уголовника или удачливого полкового разведчика, хоть сейчас – с финкой за голенищем – готового отправиться за линию фронта. При этом фон Готтенберг знал: чтобы воспринимать Кротова именно в таком образе, нужно было хорошо – как и сам он – знать характерные типы русских, их житейскую психологию.

– Понимаю, у вас тут свои давние счеты, – снисходительно усмирил он штабс-капитана.

– Держаться до последнего патрона, барон. У нас, у сибирских стрелков, только так.