Оставьте, наконец, меня в покое.

Я износил себя, как старое пальто.

В окне кино печальное, немое.

Мне кто-то нужен? Нет, уже никто.

А. Вертинский

Утверждение, что счастье – явление настолько неуловимое, что его нельзя потрогать и измерить, в корне неверно. Когда после долгой зимы впервые выходишь в легкой одежде и удобной обуви, счастье ощущается не умозрительно, а вполне телесно: хочется бегать и прыгать, как пес, выпущенный на лужайку после томительного дня в тесной и душной квартире. Вот и Лима, идя из бассейна через умытый весенним дождем парк, наслаждалась каждым вздохом. Ее радовали и слепяще желтые цветы форзиции, и скрип гравия под новыми кроссовками, и таджики в оранжевых жилетах, занятые предпасхальной уборкой, и два йоркшира, увлеченно копающие клумбу, где уже налились бутоны будущих тюльпанов. Бородавчатый лягушкин мужик, набрав в грудь побольше душистого теплого воздуха, самозабвенно исполнял свой лучший вокализ, и это было ничуть не хуже любых соловьиных трелей.

Вернувшиеся с юга скворцы орали, как потерпевшие. Когда Булгаков говорил, что москвичей квартирный вопрос испортил, он, очевидно, не обращал внимания, как перелетные птицы каждую весну дерутся за жилье. Лиме этот гвалт казался праздничным, жизнеутверждающим.

Однако придя домой и глянув в зеркало, она в который раз рухнула с высокого пьедестала счастья на булыжную мостовую обыденности. За последний год, посещая спортзал, плавая и бегая, она довела свой вес до идеальной нормы, подкачала тело, проделала цикл косметических процедур, сделала новую прическу, нарастила гелевые ногти, обновила гардероб и… И теперь вот обнаружила круги под глазами. Собственно, обнаружила она это не сегодня, но поначалу уговаривала себя тем, что это следствие усталости (недосыпа, стресса, селедки, съеденной на ночь, неудачного освещения, нужное подчеркнуть), но сегодня все эти объяснения теряли смысл – сегодня был прекрасный день, лучший за очень долгое время. А значит, круги под глазами – это новая реальность, с которой придется жить. Жить так не хотелось. Выбор платья потерял всякий смысл. Нет такого цвета, который был бы к лицу, когда на лице два разваренных пельмешка. Осталось лишь с сожалением вздыхать о деньгах, затраченных на имидж. К чему всё это, если зеркало души подпорчено!

Чтобы как-то заглушить мрачные мысли, Лима включила радио и расположилась за кухонным столом с чашкой сумасшедше сладкого чая – можно уже не считать калорий, когда жизнь подложила такую свинскую свинью. Солнце заливало малогабаритную квартирку, нещадно высвечивая облупленность мебели, бугорки на обоях, требующий жесткой ревизии хлам и, конечно, пыль, много пыли. Голос в динамике обещал хорошую погоду на все майские праздники, но Лима уже точно знала, что ни на какие шашлыки с коллегами (босс предоставлял для веселья свою роскошную дачу) она не поедет.

– Окна надо вымыть, прибраться, ненужное барахло из дома выбросить, – сказала она чуваку из эфира. – А то мало ли что…

Впереди был долгий рабочий день, еще предстояло выдержать двенадцатичасовую смену, а завтра, первого мая – День рожденья. Раньше очень радовало это совпадение праздников, веселье всегда было гарантировано – именинники, которым приходилось работать в свой праздник, ей очень завидовали. Однако завтра ей исполнится сорок лет. По старому суеверию эта дата не празднуется, о чем она и сказала Лариске. Но если люди хотят выпить, никакое суеверие их не остановит.

– Лимпопо, если ты не хочешь, мы не будем тебя поздравлять, мы будем праздновать День солидарности трудящихся. Ты что-то имеешь против трудящихся?

И Лима готовилась к этому дню – все эти тренажеры и наращивание ногтей были не просто так. Рост фотомодели, глаза мультяшной Алёнушки и безупречные черты лица сулили ей успех. Даже веснушки ее не портили – вон, у Джиллиан Андерсен даже веки веснушчатые, а звезда. Однако с самой юности она была несколько полнее, чем диктуют современные каноны красоты, и – дабы соответствовать – всю жизнь носила косу и длинные платья с богато декорированными рукавами. Сказочная русская красавица, она, как и велит дух противоречия, хотела отметить свое сорокалетие достижением иного идеала – современного, модного, чтобы непременно мелирование, джинсы и пирсинг на пупке. Разочарование ранило ее гораздо сильнее, чем можно было ожидать. Тем более что мелирование уже было сделано и русая коса отрезана к чертям.

Ах, как жаль! Что там коса – жизнь прожита совсем не так, как хотелось. Фантомные боли утраченных возможностей иногда бывают такой силы, что не дают уснуть, словно судороги в ногах. Потолок достигнут. Уже не стать ни моделью, ни балериной, ни женой миллиардера. Не будет морского круиза, отдыха на Бали, фотосессии на Мадагаскаре, карнавала в Рио. Не будет большой, как в песнях, любви. А ведь всё должно было так удачно сложиться! Обидно спускаться с горы, так и не побывав на вершине.

Никого конкретного Лима соблазнять не собиралась, но смутно надеялась, что за телесным совершенством, так или иначе, последуют какие-нибудь приятные перемены в жизни. Изъян же, так недвусмысленно указывающий на возраст, означал рутину до конца дней, тоску и стариковские радости типа метеоризма. Стоит ли цепляться за такую жизнь?

Она с удовольствием читала роман о немолодой красавице, бывшей мисс Алабама, которая методично готовится к самоубийству, а потом, увидев всё это во сне во всех подробностях, внезапно передумывает, так как осознает ценность жизни, встречает любовь и снова чувствует себя молодой. Несмотря на безмерное уважение к автору, Лима посчитала такой финал чушью.

«Тогда уж следовало дописать, как ее настигает Паркинсон и старческое слабоумие, как органы один за другим перестают работать исправно, а выход в свет случается лишь на похороны подружек, – с едким сарказмом думала она. – Молодость определяется способностью тканей к регенерации. Возраст – страшная вещь! Палец порежешь – несколько недель будешь мучиться, неудачную косметику используешь – полгода восстанавливаться придется, и то, что в душе ты чувствуешь себя молодой, никоим образом тебе не поможет, что бы по этому поводу ни говорили модные блогерши и псевдопсихологи».

Под окном на собачьей площадке сосед выгуливал крупного старого кобеля. Лима помнила, как этот пёс – несуразный щенок с большими ушами и хвостом-веревкой – радостно приносил резиновое кольцо, которое его хозяин, тогда еще кудрявый, забрасывал метров на сто. Потом пес вырос, хозяин завел женщину. Потом некоторое время они ходили гулять все вместе – женщина, ребенок в коляске, гордый сосед и еще более гордый пёс рядом. Но семейная идиллия не продлилась долго. В последние годы оставались только эти двое, и, судя по шатким ногам овчарки, скоро останется только один. Двадцать лет – пшик. Такие наблюдения не добавляли хорошего настроения.

«Мы все едем в одну сторону. Потому что едем в катафалке, – рассуждала она. – Если меня укачало, я ведь могу сойти раньше, это мое право».

– Хорошо хоть пупок не проткнула, – попыталась она найти позитив в ситуации, но попытка провалилась, и Лима выругалась. Она по-настоящему устала от не приносящих радости отношений, от фальшивых дружб и от работы бессмысленной и беспощадной. – Для смерти слишком рано, для всего остального слишком поздно. Так, кажется. Кто это сказал? – спросила она у радиоприемника, но бодрый голос вещал что-то совсем отвлеченное, и она его выключила. – Бесчувственный ты пенёк! Я к тебе за чувствами, а ты глушишь меня информацией. Может, хоть Янек на праздники приедет, – она в очередной раз проверила, что все телефоны работают и что никто ей не звонил, переоделась в рабочее и спустилась в салон – «Шарм» располагался в том же доме, – а поздно вечером отбила и замариновала мясо, чтобы в первый майский день быть во всеоружии.

***

Человек, который держит в руке оголенный провод, не может его выпустить. Пока по нему идет ток, воля парализована. Так и несчастная, разрушающая личность любовь парализует волю, и это невозможно прекратить, даже когда понимаешь, что это необходимо ради сохранения жизни и психического здоровья. И бывает, что к тому времени, как ток перестает поступать и рука разжимается, от человека уже ничего не осталось. Именно такая любовь определила для Лимы ее судьбу.

Его звали Ян, он приехал в столицу из Пинска, «чтобы раскрутиться», и развил бешеную деятельность. Энергия из него так и хлестала – то ли из-за темперамента, то ли из-за недавнего развода с женой (многие флегматичные мужчины, сбросив с себя ярмо, первое время скачут козлами – от радости, потом это проходит). На фоне всеобщего обнищания его пухлый, крокодиловой кожи бумажник, ковбойские сапоги, отделанные серебром, и кожаная куртка цвета спелого граната смотрелись по-королевски. У юных девушек бытовало такое правило, что красавица не должна быть абы с кем, а должна составить красивую пару, чтобы парень был не только хорош собой, но и был выше нее на полголовы – это самое удачное. Обсуждалось это совершенно серьезно – словно подбор сумочки к туфлям. И так случилось, что Ян был самого подходящего роста.

Лима в ту пору работала парикмахером в мужском зале, было ей двадцать лет и, как уже было сказано, она была абсолютной русской красавицей в самом лучшем смысле. В хрущевской двушке она обитала с мамой, папой и котом, и когда импозантный Ян снял квартиру в центре Москвы и предложил ей жить вместе, это был большой соблазн. К тому же ей, любовавшейся в детстве героями сериала «Четыре танкиста и собака», очень импонировало не только его имя, но и внешнее сходство с властелином ее девичьих грёз. Родители были категорически против.

– У тебя с этим разведенным пшеком что… – отец мучительно подбирал слово и наконец с омерзением выговорил: – Роман?! Позор какой. Ладно бы какая замухрышка была, на которую больше никто не позарится, но тебе-то, красавице, он зачем?!

К тому же мать болела, и Лима нужна была дома – для помощи. Невозможность получить всё и сразу распаляла жениха еще сильнее. Он задаривал ее дорогими подарками и водил обедать в лучший, по мнению «пацанов», кабак.

Однажды даже свозил на Плещеево озеро. Больше всего ее тогда поразили не появившиеся как по волшебству шашлыки в придорожном кафе и даже не заморский ликер со вкусом пломбира, а абсолютно плоские берега. По улице шли, как по паркету, ничто не предвещало приближения самого водоема, и вдруг – дальше вода, ровная, словно зеркало. А в воде отражения всего, что располагается по берегам – на многие километры. Лима засыпала Яна вопросами. Как могут деревья и церкви, стоящие далеко от берега, отражаться в воде? На физике очень подробно объясняли законы оптики, но это не внесло ясности. Черт с ней, с Алисой в Зазеркалье, но в оптических иллюзиях действительно есть какая-то магия. Ян лишь многозначительно улыбался: знание физики и оптики не было его сильной стороной. Главное, что он видел – девочка в восторге, и этим нужно пользоваться, пока она не передумала. А она и рада.

Она совершенно не замечала, что ее возлюбленный пребывает по другую сторону культурной пропасти. Несмотря на некоторую разницу в возрасте и работу в сфере обслуживания, она была более любознательной и начитанной, чем он, более эрудированной. Ее интересовали не только отражения в воде, но и многие другие прекрасные вещи. Он же презирал всё, что отвлекало его от бизнеса. Замечено, что открыв ум и талант в невзрачном парне, девушка меняет отношение к нему в лучшую сторону. И наоборот – открыв в красивой девушке ум и талант, парень в ней разочаровывается.

Первое облачко набежало на счастливый Лимин небосвод тогда, когда оказалось, что Ян не платит алименты бывшей жене, хотя та осталась с трехлетним ребенком на руках.

– Я официально нигде не работаю, – аргументировал он, а когда Лима указала ему на его роскошный образ жизни и сравнила его с образом жизни матери-одиночки в Пинске, даже вспылил: – Я вообще не уверен, что это мой ребенок!

Лима притихла и больше этой темы не касалась. А уж когда сама забеременела и переехала все-таки к нему, поднимать подобные темы стало вовсе неуместно.

Родители, которые до того дня дружно отговаривали Лиму от этого брака, теперь в один голос спрашивали: когда свадьба? Ради избавления от непрерывного прессинга, молодые сходили в загс в будний день и вышли с проштампованными паспортами. Чтобы не ждать месяц, Ян заплатил чиновнице, похожей на флегматичную жабу, за оперативность. Друзья и родственники были страшно разочарованы: им хотелось большого застолья, частушек под гармошку и возможности сально пошутить над молодоженами.

Подтянулись и Лимины школьные подруги: девичника не было, как же так! А мы-то, дуры, подарки для вас приготовили! И, чувствуя себя виноватой, она пригласила всех разочарованных встречать Новый год в их роскошной квартире с видом на набережную. Ян тоже пригласил парочку знакомых белорусских братков.

Стол ломился от яств. Кот Гриша, которого Лима взяла с собой в новую жизнь, ел королевские креветки. Спиртом «Рояль» в этом доме не пахло – выпивка была исключительно дорогая, лучшая. Ящик фейерверков не позволил веселящейся компании увидеть исторический момент, когда президент попросил прощения у народа и уступил место новой эпохе. Веселились, кричали с балкона «ура» и даже плясали под старую негритянскую группу, которая и на рубеже тысячелетий звучала как новая. Подруги, впервые увидевшие Лиминого «бизнесмена», решили, что и друзья его – птицы высокого полета, и набросились на братков с юным энтузиазмом. Однако на всех не хватило. Двух подружек после праздника увезли «провожать», а одна осталась ночевать в гостиной на диване.

Ян несколько раз за ночь вставал в туалет, проходил через гостиную, возвращался к Лиме и нежно приникал к ее восьмимесячному животу. Всё было так мило. Вот только на другой день, убирая гостевую постель, Лима нашла его трусы на диване, среди мятых простыней. Подружка к тому времени уже пришла в себя и уехала домой, доедать новогодний оливье с родителями, и спросить, что же здесь произошло, было не у кого. Потому спросила у него.

– Ну, а что я мог сделать?! Тебе же нельзя!

Возможно, он поступил так в состоянии алкогольного делирия, хотя, по правде сказать, никто до изумления не упился – пили в меру, а может быть, просто уже устал от семейной жизни и хотел, чтобы инициатива развода исходила от нее. Второго января, с котом на руках, Лима вернулась к родителям в Тушино. Развестись так же оперативно, как поженились, не удалось – пришлось ждать два месяца. За это время родился ребенок – увесистый сынок – и, успев понянчить внука, умерла мать. Жизнь ее в последний год была так мало похожа на настоящую жизнь, что ни осиротевшая дочь, ни овдовевший муж не знали – скорбеть им об утрате или благодарить Бога за прекращение ее мучений. Единственная эмоция, прорвавшаяся сквозь тяжелую смолу горя, была выражена отцом в похоронном бюро:

– Я не должен платить за институт ваших детей, гроб не может стоить, как подлинник Ренуара! – да и то быстро погасла после того, как цену чуть сбавили.

В вестибюле Тушинского загса, на фоне нарядной мозаики с целующимися голубками, отец схватил Яна за грудки:

– Я с тебя, опарыш лупоглазый, через суд алименты стребую!

– Попробуй! – грубо рявкнул вновь обретший свободу поганец. Гулкое эхо заставило вздрогнуть совершенно посторонних людей, пришедших по другим, возможно, более приятным делам. – Я, может быть, вообще не уверен, что это мой ребенок.

Лима, стоявшая в сторонке, чуть не рухнула на затоптанный пол:

– Ах ты, гнида! Ты, значит, будешь размножаться по всей стране, бабы будут твое потомство растить, а ты будешь свои сомнения высказывать!..

Но поганец, видимо, к таким перебранкам привык и знал, что ответить:

– А ты чё думала, я бабе, которая с мужиками на работе трется, безоговорочно верить буду? Нашла дурака! К тому же, я тебя не прогонял – ты сама со своим кошаком ушла. Может быть, я еще и бегать за тобой должен, как ссаный веник?!

Лима, у которой чувство собственного достоинства было едва ли не главным из всех чувств, просто потеряла дар речи. Ей на миг показалось, жизнь покидает тело – от отвращения и отчаянья. Она и не предполагала, что в этом мире мало кто верит в честность красивой девушки, особенно такое лишенное совести существо, как ее суженый.

Однако за месяц до этой эпохальной встречи, когда надо было давать имя ребенку – белокурому, синеглазому, она сказала однозначно: Янек. Возможно, на тот момент она еще не считала разрыв окончательным, но более вероятно, что в этом было больше любви к тому Янеку, киношному. В обоих случаях для родителей это всё равно было как красная тряпка для быка.

– Ванькой он будет! Ванькой! – орал отец. – И хватит дурочку валять! – и стал он Иван Иванович, и фамилию получил от матери, и в саду, школе и военном училище оставался Иванушкой. Только для Лимы он был Янек, да и то – наедине.

***

Подготовка к праздникам всегда была для нее делом ответственным – гораздо более ответственным, чем какая-нибудь там работа. А потому свой первый порыв – разобраться с этой жизнью – пришлось задвинуть на задворки сознания и вооружиться поварёшкой и пылесосом. Однако утро первого мая началось с того, что пришлось отбиваться от Лариски, которая хотела заехать за ней, чтобы вместе двинуть на шашлыки. Лима убедительно изображала недомогание, благо мешки под глазами хорошо видны по скайпу, и подружка неохотно приняла эту отговорку:

– Ладно уж, поправляйся, мочегонного чего-нибудь выпей.

Когда окна были вымыты, пыль изгнана, а несколько пакетов с хламом спущены в мусоропровод, наконец, позвонил сын – поздравил с Днем рожденья, с Днем весны и труда, с хорошей погодой. Долго говорил на посторонние темы:

– Фрау канцлерин заслуживает неуда по обществоведению. Изначально следовало продумать юридическую формулировку понятия «беженец». Холостые мужчины призывного возраста – дезертиры, а не беженцы. Европа дает приют дезертирам из тех государств, где сейчас война и каждая боеспособная единица на счету, да еще и пособия им платит.

Лима, конечно, догадалась, к чему этот разговор. Если бы маленький засранец собирался приехать, он бы с этого начал. Но по скайпу видно, что он в дежурке.

– Янек, тебя нарочно на праздник на дежурство загнали?

– Это расплата за 9 мая – я с Маратом к нему в Крым поеду, – и он пускается в восторженный рассказ об их планах со свистом проехать по Керченскому мосту.

Вчерашняя обволакивающая тоска, которую она кое-как заглушила хозяйственными делами, снова наползла и заполнила всё пространство. И хотя внутренне Лима была готова к такому повороту событий, защититься от горького разочарования так и не смогла. Но ничего не поделаешь – сыну восемнадцать, он вправе решать, как ему отдыхать. Он учится в Воронежском училище ВКС, у него хорошие друзья – во всяком случае, у нее нет причин опасаться, что он с ними будет чем-то неподобающим заниматься. Он сын своего времени, юный патриот, он хочет управлять «Буками» и «Искандерами». Более того, он считает разруху 90-х Марианской впадиной российской истории и знает, кто несет за это ответственность, а заодно и за его нищее детство. У него нет ни малейших сомнений, куда эти «Буки» следует направить. В целом она довольна, как их там готовят. Но к большому материнскому сожалению, на каникулы и большие праздники он ездит к друзьям – его то горнолыжными спусками соблазнят, то рыбалкой, то девушкой (у Марата не только богатый отец «с возможностями», но и красивая сестра). В Москве он не был уже год, говоря: «Чего я там не видел? Новую плитку тротуарную?!»

Пожелав сыну приятного отдыха и отключив скайп, Лима долго непонимающе глядела на гору приготовленного мяса с грибами и сыром. Четвертый год живя одна, она уже свыклась с блюдами быстрого приготовления, то есть омлетом или сырым огурцом, и целая кастрюля мяса действительно казалась ей разнузданным пиром. Ну, допустим, завтра еще выходной, можно какой-нибудь досуг придумать. Но какой? Начать пить в одиночестве? От веселья с коллегами она отказалась сознательно, и тому были причины, а никаких знакомств вне работы у нее никогда и не было. Лучшая же школьная подруга восемнадцать лет назад отличилась на новогоднем банкете, и с тех пор они не виделись. Другие же подружки той поры, которые приходили потискать ребенка и выразить свое сочувствие, после шли к той, к разлучнице, и пространно рассуждали о том, что излишняя принципиальность вредит дружбе. Ну, согрешила, подумаешь, с кем не бывает? Этот кобель всё равно бы ушел не сегодня, так завтра. Разве можно из-за этого лучшую подругу сукой обзывать?! Но Лима проявила странную (в ее-то положении!) непримиримость и раздружилась сразу со всеми блаженными миротворцами.

Одиночество, сдобренное депрессией, высвечивает в темных уголках памяти любые, даже самые незначительные обиды. То, что, казалось, поросло быльем, вдруг поднимало в душе волну возмущения, и Лима мысленно спорила со своими обидчиками, подыскивала меткие слова и веские аргументы, и подобные монологи крутились в ее сознании от рассвета до глубокой ночи, а иной раз продолжались и во сне.

Вообще, оценивая свой опыт общения с людьми за все прожитые годы, она жалела не от том, что у нее мало друзей, а как раз наоборот – о том, что когда-то была чересчур терпима. «Нет такой поганой твари, которая бы на что-нибудь не годилась», – говорил Ромен Ролан, и Лима в ту пору соглашалась и даже по-своему развивала эту мысль, опираясь на вечные христианские ценности, не отталкивая людей за их промахи, откладывая сколько возможно выяснение отношений. Она долго старалась быть вежливой, однако…

Отсекать приходилось лишь тогда, когда все другие возможности мирного урегулирования были исчерпаны. Но и с такой стратегией все равно не могла отгородиться от совершенно немотивированной ненависти незнакомых людей, в основном женщин постарше. Как-то раз спросила у дежурной по эскалатору – немолодой представительной дамы, где переход на другую ветку, и получила на свою голову такой ушат помоев, который возможен только тогда, когда тяжесть обиды на жизнь перевешивает все радости жизни вместе взятые. Видимо, тут сыграла свою роль и старость, и бедность, и некрасивость, и чересчур заметные новые Лимины сапожки, и даже то, что когда-то, в 1989 году, продуктовый заказ, положенный всем работникам метрополитена, этой почтенной леди не достался – а ведь так рассчитывала!

– Ты читать-то умеешь?! – верещала дежурная, тряся седыми кудряшками, еле прикрытыми красной форменной шапкой. – Понаехало лимиты, сами не знают, куда прутся, и всё лезут и лезут!..

Подобные эпизоды повторялись с Лимой с завидной регулярностью. В ее лице было что-то такое, что сигнализировало хаму о полной безоружности. Прекратить это можно было только одним способом – прекратив любые сношения с социумом, что невозможно для работника сферы обслуживания. Благо, с дамами она не работала, но и среди мужчин иногда случались заплутавшие в половом вопросе склочники.

И вполне закономерно, что теперь, когда сын уехал, а отец умер, оставшись в тотальном одиночестве, она вместо того, чтобы потянуться к людям, лишь раскаивалась в своей былой снисходительности к людским слабостям. Как так случилось, что доброта, проявленная к тем, кто называл себя ее друзьями, не принесла ничего кроме вреда? Где-то она прочла, что лучшую часть своей души люди запахивают в землю на удобрение. Потому что, трезво взглянув на ситуацию, нетрудно понять, что именуемые слабостями черты характера зачастую прикрывают элементарное скотство, хамство и себялюбие. Как сказал другой классик в похожих обстоятельствах, «обидно, когда стараешься щадить чужие чувства, а в результате узнаешь, что никаких чувств нет». Больше всего ее удручала память о тех моментах, когда она пыталась наладить хорошие отношения с тем, кто в дальнейшем показал себя как полное чмо: сглаживала шероховатости в общении, оправдывала, старалась подладиться, чтобы ему (ей, им) было удобно. Эти раны время почему-то не лечило. Старшие коллеги посмеивались и говорили:

– Ну, Лимпопо! Ешьте меня мухи с тараканами!

Сегодняшний день принес с собой решение всех проблем. «Следующего человека, который попытается меня унизить, я убью. И меня уже не успеют посадить».

Очнувшись от мрачных воспоминаний, Лима вздохнула, отделила половину мяса в пластиковый контейнер и позвонила в соседскую дверь.

– Ничего не надо! – послышалось из-за двери. – Ни Библии, ни картошки, ни пластиковых окон!

Однако поскольку Лима не уходила, дверь слегка приоткрылась. Такая же одинокая соседка выглянула в щелочку, задвигая ногой вглубь квартиры своего любопытного кота.

– Здравствуйте! С праздником вас! Я сына на побывку ждала, много наготовила… В общем, у вас котик…

Соседкино лицо казалось знакомым. Особенно когда она потянула длинноватым, с раздвоением на конце носом:

– Свинина?

– Да. С грибами.

– Мой такое не жрет, но вы заходите, – и впустила Лиму в такое же свежеотмытое помещение, как и у нее. – Садитесь за стол, мне как раз отметить не с кем, да и закуска у меня позорная, – она выставила на стол роскошное французское вино и неадекватный ситуации белорусский сыр. – Вы очень кстати с вашим мясом.

– А что отметить?

– Как это – что?! День солидарности трудящихся! Или вы имеете что-то против трудящихся?

Под белое вино, которое Лима считала смесью мочи с пенициллином, и мясо из пластикового контейнера разговор завязался довольно непринужденный. Соседку звали Мариной. Это была дамой с непростой судьбой. В недавнем прошлом она схлопотала условный срок за избиение мужа бейсбольной битой. Змей-адвокат хотел ее и вовсе отмазать, но, несмотря на все его старания, доказать действие в состоянии аффекта не удалось, так как за неделю до этого она методично заказала биту через интернет, не заказав мячи.

– А что послужило поводом? Я понимаю, что все они этого заслуживают, но обычно мы как-то терпим, и только какие-то из ряда вон выходящие события спускают курок.

– Когда баба просит что-то починить, мужик начинает с того, что подвергает ее слова сомнению: тебе показалось, там все в порядке, ничего чинить не надо, ты просто не умеешь пользоваться, потому что ты дура. Если она подробно и технически грамотно излагает суть поломки, мужик проверяет сначала все другие варианты, потому что, по его мнению, ничего кроме глупости баба сказать не может. И только когда все варианты исчерпаны, он нехотя, с видом униженным и оскорбленным принимает ее версию. Блин, действительно надо чинить! Это так бесит! К тому же я его застукала с пуританкой.

– Ты имела в виду – с путанкой?

– Один черт! А скажи, пожалуйста, Лима – это в честь столицы Перу?

– Это в честь Олимпиады-80.

Надо сказать, имя доставляло ей неприятности с детства – и шутку про Перу, и про Лимпопо, и про ламу, и многие другие хохмы она слышала не раз, и иногда даже представлялась Лидой, чтобы избежать насмешек. Но правда всегда выходила наружу, что создавало неловкие ситуации, и после окончания школы она перестала придуриваться и стала называться, как родители решили.

– Я родилась за год до олимпиады, мода тогда такая была. Все словно с ума посходили. Мишки, значки, олимпийские кольца на одежде, на сумках, на чашках. Ну, и имена, конечно.

– Скажем так, люди не сильно поумнели за прошедшие сорок лет.

Они расстались подругами, и, вернувшись к себе за полночь, Лима подумала, что ей опять не удалось «разобраться с этой жизнью», но, наверное, и завтра будет не поздно. Утром же, забыв о своем решении больше не худеть и бросить к чертям здоровый образ жизни, она по привычке двинула на пробежку в Алёшкинский лесок, а на обратном пути напоролась на приключение.

Молодой человек, тепленький после вчерашнего, выразил настоятельное желание с ней познакомиться. Лима даже остановилась от удивления.

– Что?!

– Познакомиться. Я понимаю, что все сейчас знакомятся исключительно через интернет, но мне кажется, что так вот – лицом к лицу – это и честнее, и приятнее. Я Макс.

– Простите, Макс, но мне кажется, вам и так весело.

Он махнул рукой, мол, это ерунда.

– Понимаете, там откуда я прибыл… – и досрочно освобожденный индивид на ходу успел поведать ей чуть ли не всю свою жизнь. Ей пришлось быстро придумывать уважительную причину, почему она не может с ним разделить этот праздник:

– Если бы вы были дряхлым седым болтуном, которому лишь бы потрындеть, то я с удовольствием. Но вы молодой мужчина со своими интересами, а у меня эти самые интересы вызывают лишь скуку. Я, видите ли, старая, – и она сняла темные очки. До этого он видел лишь длинные ноги, спортивную фигуру и модное мелирование.

– Ну, это вы зря! Вам вполне еще можно радоваться жизни! Я на возраст вообще не смотрю! – парень приводил еще какие-то доводы, но Лиме удалось свернуть беседу и энергичным шагом вернуться в свое убежище.

Сначала ее охватила радость от реабилитации самооценки – тридцатилетний мужик клюнул! Затем наступило горькое прозрение: мой контингент теперь – те, кто только что покинул места заключения. Когда мужчина говорит, что ему не важен возраст женщины, это очень плохой признак. Конечно, это не встреча с легендарным алешкинским монахом в надвинутом капюшоне, разговор с которым сулит скорую смерть, но все-таки и радоваться особо нечему. Потому что на возраст завязано всё: здоровье, способность иметь детей, бытовые привычки, музыкальные и литературные вкусы. А если ему возраст не важен, это значит, что и ты сама не важна, и что никаких серьезных отношений он с тобой строить не собирается – так, вздремнуть разок.

Ну, а хоть бы и разок?! Почему бы нет? И мясо бы не пропадало. Но простота, граничащая с примитивностью, которая была написана на лбу у этого парня, не просто пугала, а ввергала Лиму в настоящую панику. Именно из-за этой паники она так и не вышла замуж вторично, хотя возможность такая у нее была.