Яичница

В помещении, не смотря на то, что все окна были раскрыты настежь, стояла ужасная духота. Особенно от этого страдали люди полные. Если кто-то лишь обмахивался любым подходящим предметом, оказавшимся под рукой, то людям полным этого было совсем недостаточно. Им ещё приходилось почти постоянно вытирать струйки пота, скатывавшиеся по лицу и шее за пазуху. Это доставляло крайние неудобства. Здесь их было не много, но все они относили себя к обществу воспитанному, и потому залезть за пазуху и вытереть там пот было совершенно невозможно. Может из-за этого они с раздражением смотрели на подсудимого, человека тоже полного, но которого не сдерживали такие тонкости воспитания, и который мог свободно почесать живот в том месте где чесалось, и вытереть пот со лба рукавом рубашки. И выглядел он не таким измождённым.

Прения закончились, и в зале на какое-то время возникла полная тишина. По подоконнику прошуршал ветерок и потрепал сдвинутую в сторону занавесь. Судья посмотрел через решётку в открытое окно. Там, в багряных лучах заходящего солнца, устало колыхалась листва. Её шелест вызвал у судьи глубокий вздох и его взгляд наполнился тоской.

– Подсудимый, – утомлённо произнёс он, не отводя глаз от окна. – Вам предоставляется последнее слово.

Подсудимый проследил за взглядом судьи. Сквозь трепещущую листву разглядел серо-голубое небо, и тоже вздохнул:

– Как тихо. Даже птиц не слышно. – Он выдохнул, перевёл взгляд в зал. Робко посмотрел на присяжных. Потом вытер рукавом лоб, и негромко продолжил: – Стрижи уже улетели. Не оттого ль вечерами комары стали досаждать особенно? Или это моя фантазия? Но ведь досаждают! – Его голос повысился. – Досаждают с какой-то особенной жестокостью, даже мстительностью! И мухи стали кусаться. А за что? Я очень тих по натуре, – голос обрёл прежние, тихие нотки. – Мухи не обижу. Комара! Вот он сидит, кровь мою пьёт, а я не хлопаю его, я дую на него: улетай, улетай. Как Вы думаете, господа присяжные, это из-за стрижей? Может учёным есть смысл придумать сделать так, чтобы они не улетали? Сколько крови сохранит человечество! Литры! Десятки литров!

Судья постучал по столу:

– Подсудимый, не отвлекайтесь. Говорите по сути.

– А разве это не по сути? Человечество испытывает нужду в крови. А я не могу собраться с духом, чтобы прихлопнуть этих кровососов, – его голос то возвышался, почти до звона, то опускался до шёпота. – Я своей мягкостью позволяю быть этой нужде! Вот в чём моя вина! Вот за что меня надо судить. Да нельзя! Нет такого закона. А и был бы если, много ли изменилось бы? Нисколько ничего не изменилось бы! Потому как у комаров есть защитник! Могущественный! Этот защитник защитит неприкосновенность комариную и оправдает мою слабость. Это защитник природы! Даже у этих насекомых есть защитники. А у меня нет! Вот как! Я беззащитный! И потому можно мне всякую вину приклеить, и отправить куда нибудь подальше, исправляться. Но способно ли это меня исправить, господа присяжные? Посмотрите на меня внимательно: я человек кроткий и послушный. Справедливости ради не скрою: бываю вспыльчив, но чрезвычайно редко, и почти всегда потом раскаиваюсь за свою несдержанность. И что во мне исправлять? Вот эту кротость? Послушание? В этом случае, чем больше времени вы мне дадите на исправление, тем меньше шансов, что я исправлюсь. Вернее, конечно исправлюсь, но совсем не в ту сторону в какую надо. Такой вот парадокс, господа присяжные.

Судья кашлянул в кулак, поелозил на стуле, протёр макушку влажным платком и с упрёком произнёс:

– Как же так вы говорите, что у вас нет защитника? Вот товарищ Семейко имел честь защищать вас.

– Да что Вы, гражданин судья, разве это честь: защищать мои пороки? Кто я есть, чтобы оправдание моих грехов сделало кому-то честь? Да это настоящее бесчестие! Вот если человек заслуженный, авторитетный, тогда дело совсем другое. Тогда так полагается. Не должны люди догадываться что и те такие же. На кого ж им тогда равняться, если что я, что те, всё одинаково? Какой же пример будет? Никакого примера, один антипример и крах полный. А меня в округе и так все знают. Скажите им чего про меня, они только рукой махнут: мне-то что. Мои грехи всем известны.