Повседневная жизнь в Северной Корее

В какой-то степени все диктатуры похожи друг на друга. Сталинский Советский Союз и маодзэдуновский Китай, Румыния Чаушеску и Ирак Саддама Хусейна – все эти режимы имели одинаковую атрибутику: огромные памятники на каждой площади, портреты, висящие в каждой конторе, наручные часы с лицом диктатора на циферблате. Но Ким Ир Сен поднял культ личности на новый уровень. Он выделяется из ряда диктаторов XX века благодаря обращению к вере как к механизму манипулирования народом. Он понимал значение религии. До революции, когда в Пхеньяне процветала христианская община и город слыл Иерусалимом Дальнего Востока, брат матери будущего вождя был протестантским священником. Придя к власти, Ким Ир Сен закрыл церкви, запретил Библию, выслал верующих в глухие районы страны и приспособил христианские догмы и христианскую символику для собственного прославления.

Телеведущие говорят о Ким Ир Сене или Ким Чен Ире с таким же почтением, с каким проповедники-пятидесятники произносят имя Бога. Газеты Северной Кореи публикуют рассказы о сверхъестественных явлениях: охваченное штормом море успокоилось, как только моряки, цепляясь за борт тонущего корабля, запели песню, прославляющую Ким Ир Сена. Когда Ким Чен Ир шел по демилитаризованной зоне между Северной и Южной Кореями, таинственная дымка сгустилась над землей, чтобы скрыть его от взоров вражеских снайперов. Он мог заставить деревья расцвести, а снег – таять. Если Ким Ир Сен был Богом, то Ким Чен Ир – сыном Божьим. В день его рождения на небе появилась великолепная двойная радуга и зажглась звезда, подобная той, что принесла людям весть о пришествии Спасителя. Ласточка спустилась с облаков, прославляя «военачальника, который будет править миром».

Культ вождя в Северной Корее доведен до комической крайности. Мы смеемся над чрезмерностью пропаганды и доверчивостью населения. Но следует помнить, что граждане КНДР, воспитывающиеся в заводских детских садах, где они проводят по четырнадцать часов в сутки, с самого детства подвергаются идеологической обработке, что в течение пятидесяти лет каждая песня, каждый фильм, каждая газетная статья, каждый уличный стенд прославляют Ким Ир Сена, что страна надежно изолирована от всего, способного посеять сомнение в святости вождя. Как тут не поддаться обману?

В 1972 году, когда вождю исполнилось 60 лет (в Корее эта веха по традиции считается особенно важной), Трудовая партия стала распространять нагрудные значки с его изображением. Вскоре всему населению страны было предписано носить их на груди слева, у сердца. В доме госпожи Сон, как и в каждом северокорейском доме, портрет Ким Ир Сена висел на совершенно пустой стене. Людям не разрешалось вешать на ту же стену, где красовался лик вождя, что-либо еще, даже фотографии своих кровных родственников. Ким Ир Сен единолично заменял гражданам всю семью – по крайней мере до 1980-х годов, когда изображения Ким Чен Ира, провозглашенного секретарем Трудовой партии, появились рядом с изображениями его отца. Позже к ним добавилась еще одна картинка – отец и сын вместе. Газеты Северной Кореи любили печатать очерки о героях, пожертвовавших собой ради спасения портрета вождя от пожара или наводнения. Трудовая партия раздавала изображения Ким Ир Сена и Ким Чен Ира бесплатно вместе с куском белой ткани, который предписывалось хранить в специальной коробке под рамой и использовать только для протирания лучезарных ликов. Это было особенно важно в период дождей, когда пятна плесени проникали под стекло. Приблизительно раз в месяц инспектор из полиции нравов мог прийти и проверить чистоту портрета.

Госпожа Сон не нуждалась в посещениях полицейских, чтобы держать изображения вождей в чистоте. Даже в сумасшедшей утренней суете, скатывая циновки, готовя завтраки, подталкивая детей к дверям, она не забывала быстро протереть портреты тряпкой. Некоторым женщинам не нравилось носить нагрудные знаки с Ким Ир Сеном, потому что булавки оставляли дыры и ржавые пятна на одежде, но только не госпоже Сон. Однажды, переодевшись второпях, она забыла приколоть значок, и на улице ее остановил подросток с повязкой на руке. Такие дружинники, члены Союза социалистической молодежи, следили за соблюдением общественного порядка, останавливая прохожих, которые не носят значки. Нарушители, пойманные впервые, отправлялись на прослушивание дополнительных лекций по политинформации и получали пометку в личное дело. Но госпожа Сон, поняв свою оплошность, пришла в такой неподдельный ужас, что парень отпустил ее, ограничившись предупреждением.

Хи Сок старалась жить в полном соответствии с указаниями Ким Ир Сена, которые она заучивала наизусть во время вечерних политзанятий на фабрике. Даже ее повседневная речь была приправлена его изречениями. «Верность партии и преданность родителям – высочайшие качества революционера», – так госпожа Сон обычно усмиряла разбаловавшихся чад. Дети должны были помнить, что они всем обязаны вождю нации. Как и другие маленькие северокорейцы, они никогда не праздновали собственных дней рождения, а только День рождения Ким Ир Сена (15 апреля) и День рождения Ким Чен Ира (16 февраля). Это были государственные праздники, когда у людей на столах появлялось обычно отсутствовавшее в рационе мясо. После начала энергетического кризиса эти даты стали единственными, когда включалось электричество. В преддверии Дней рождения вождей Трудовая партия выделяла каждому ребенку около килограмма сладостей: печенье, мармелад, шоколад, жевательную резинку. Детям такой подарок казался настоящей роскошью.

Лакомства нельзя было есть до праздника. Некоторые матери закрывали на это глаза, но не госпожа Сон. В положенное время дети выстраивались перед портретом вождя, чтобы выразить ему свою благодарность. Они синхронно кланялись в пояс, прочувствованно говоря: «Спасибо тебе, дорогой отец Ким Ир Сен», – а мать смотрела на них и удовлетворенно кивала.

Спустя годы госпожа Сон вспоминала это время с ностальгией. Она считала, что ей повезло в жизни. Чан По оказался хорошим мужем: не бил ее и детей, не крутил романов на стороне. Он, правда, был не прочь выпить, но, выпив, становился веселым, шутил и смеялся, тряся своим все прираставшим животом. Хи Сок любила своих трех дочерей, сына, мужа, а иногда даже свекровь. И, конечно же, она любила Ким Ир Сена.

Изредка случалось так, что в воскресенье ни госпоже Сон, ни ее мужу не нужно было идти на работу, а детям в школу и они могли провести день вместе. Дважды за много лет они умудрились выбраться на пляж, который находился всего лишь в нескольких километрах от дома. Никто в семье не умел плавать, но они гуляли по песку, собирая моллюсков, которых потом варили на обед. Однажды, когда сыну госпожи Сон было одиннадцать лет, она отвела его в чхонджинский зоопарк. Сама она в свое время приезжала туда со школьной экскурсией. Хи Сок помнила, что тогда, девочкой, она видела в зверинце тигров, слонов, медведей и волка, но теперь там оставалось только несколько птиц. Больше госпожа Сон никогда не ходила в зоопарк.

Сложности начались, когда дети Хи Сок стали взрослеть. Самым трудным подростком оказалась старшая дочь. Внешне Ок Хи была копией матери – маленькой, крепенькой, симпатичной. Но ее пухлые губки часто надувались от обиды. Девочка отличалась резким характером. В противоположность матери с ее бесконечным терпением Ок Хи легко выходила из себя и всегда казалась чем-то недовольной. Как старшей дочери в семье, где мать пропадает на работе с самого утра до поздней ночи, Ок Хи пришлось взять на себя часть домашних хлопот, и это ее вовсе не радовало. Она не была подвижницей, как мама. Не хотела мириться с идиотскими мелочами, из-за которых жизнь становилась невыносимой. Дело было не в лени, а в духе протеста. Ок Хи отказывалась заниматься тем, что считала бессмысленным.

Девочка терпеть не могла «добровольную работу», которую из патриотического долга обязаны были выполнять все подростки Северной Кореи. Детей с 12 лет собирали в батальоны и отправляли на посадку, пикирование рассады и прополку риса. Ок Хи страшилась наступления весны: ей не хотелось таскать корзины с землей и разбрызгивать разъедающие глаза пестициды. В то время как остальные ребята, маршируя, весело пели: «Отстоим социализм!» – Ок Хи сердито молчала.

Самое ужасное началось тогда, когда объявили кампанию по сбору «ночных отходов» из туалетов многоквартирных жилых домов. В Северной Корее постоянно не хватало химических удобрений, а поголовье скота было небольшим, поэтому в качестве навоза использовались человеческие экскременты. Каждая семья должна была еженедельно наполнять ведро и нести его на склад, находящийся в нескольких километрах от дома. Человеку, выполнившему таким образом свой долг перед Родиной, выдавалась карточка, которая потом обменивалась на еду. Нести ведро с экскрементами обычно поручали старшим детям, и Ок Хи не была исключением. Призвав на помощь свою изобретательность, девочка нашла способ облегчить себе эту дурно пахнущую работу. Жульничать оказалось не так уж сложно. Склады с «ночными отходами» не охранялись. (Ведь вряд ли кому-то придет в голову украсть ведро с дерьмом!) И Ок Хи поняла, что можно просто пробраться внутрь, схватить полное ведро, а потом выдать его за свое и получить ордер.

Вернувшись домой, Ок Хи со смехом похвасталась этой ловкой выходкой. Госпожа Сон пришла в ярость. Она знала, что из ее четырех детей Ок Хи самая сообразительная: девочка научилась читать в три года и удивляла родственников, декламируя наизусть длинные куски из сочинений Ким Ир Сена. Но случай с «ночными отбросами» подтвердил опасения матери, что Ок Хи растет индивидуалисткой, которой чужд дух коллективизма. Как она выживет в обществе, где все должны идти в ногу?

После того как Ок Хи окончила среднюю школу, отец использовал свои связи, чтобы устроить ее на работу в отдел пропаганды строительной организации. Ок Хи должна была писать доклады о том, как рабочие бригады перевыполняют план и каких великих успехов в строительстве дорог достигла компания. В распоряжение отдела был предоставлен старый армейский микроавтобус с лозунгом «Построим общество по учению чучхе!» на боку. Автобус был оборудован скрипучими динамиками, и Ок Хи, разъезжая с микрофоном в руках по строительным площадкам, читала свои доклады об успехах компании. Работа была не пыльная (таскать тяжести не требовалось) и довольно престижная, как все, что связано с пропагандой.

Госпожа Сон и ее муж стремились окончательно обеспечить будущее Ок Хи, подыскав ей подходящего супруга из Трудовой партии. Хи Сок надеялась найти кого-нибудь, похожего на ее собственного мужа, поэтому Чан По получил установку присмотреть для дочери молодую копию самого себя. Однажды его отправили в командировку в Мусан, и в поезде он познакомился с симпатичным молодым человеком. Цой Ён Су родился в Раджине (городе, расположенном к северу от Чхонджина), в хорошей семье. Служил вольнонаемным в Корейской народной армии: играл на трубе в оркестре. Любой военный выше рядового считался значительным человеком, и ему открывался путь в партию. Чан По подумал, что парень, кажется, перспективный, и пригласил его в гости.

Ок Хи и Ён Су поженились в 1988 году. По традиции церемония совершилась перед памятником Ким Ир Сену, который как бы заменял собой священника. Новобрачные надели все самое нарядное (Ок Хи была в бежевом жакете и черных брюках, а Ён Су в темном костюме) и напряженно застыли, позируя фотографу перед возвышающейся бронзовой фигурой. Они возложили к подножию монумента букет: таким образом великий вождь благословил их союз. Затем молодые вернулись домой, чтобы воздать должное столу, приготовленному для них госпожой Сон. Традиция предписывала устраивать два приема: один – в доме жениха, второй – в доме невесты, и каждая из семей старалась показать себя во всей красе. Мероприятие было недешевое, поскольку приглашались соседи и коллеги по работе, к тому же родители невесты предоставляли молодым шкаф, полный одеял, кухонные принадлежности, зеркало, туалетный столик, а если семья зажиточная, то и швейную машинку или другую бытовую технику. Госпожа Сон очень волновалась, потому что родственники жениха занимали высокое положение в обществе. Хи Сок напрягла все силы, чтобы не ударить в грязь лицом. Ее стол ломился от угощений: были рисовые пироги, минтай, вареные осьминоги, жареный тофу, волосяной краб и три вида сушеных кальмаров. Эта трапеза стала достойной кульминацией свадебных торжеств и самым богатым пиршеством за всю историю семьи госпожи Сон.

Как выяснилось, Ён Су любил побаловаться дешевым кукурузным самогоном. После нескольких рюмок легкомысленное очарование музыканта исчезало, появлялась злоба. Раскованность, которая поначалу привлекала Ок Хи, теперь стала ее пугать. Молодая пара поселилась в собственной квартире неподалеку от железнодорожного вокзала, но Ок Хи часто убегала домой. Однажды она явилась с синяком под глазом, в другой раз – с разбитой губой. Через полгода после свадьбы Ён Су подрался с сослуживцем и был уволен из армейского оркестра. Его послали работать на рудник в Мусан. Так он лишился возможности стать членом Трудовой партии. Вступали туда до тридцати лет и лишь по рекомендации парторга. Для непартийных карьерные перспективы были ограничены. Ок Хи на тот момент уже ждала ребенка. Она тяжело переносила беременность, поэтому работу пришлось бросить. Молодая женщина оказалась в очень трудном положении.

Вскоре у госпожи Сон прибавилось огорчений из-за сына. В отличие от Ок Хи, Нам Ок всегда был примерным ребенком. Этот рослый и крепкий мальчик, похожий на отца, редко спорил или повышал голос. Он беспрекословно выполнял все, что поручали ему родители или старшие сестры. Ок Хи удивлялась, как в их семье мог появиться столь непохожий на нее ребенок. «Он такой тихий, что его даже не слышно», – говорила она о своем младшем братишке. В школе Нам Ок учился посредственно, но делал успехи в спорте. Он любил тренироваться самостоятельно, снова и снова отрабатывая удары мячом о бетонную стену дома. Когда мальчику исполнилось одиннадцать, тренер измерил ему длину предплечий и ног и направил его в чхонджинскую спортивную школу. Подготовка кадров для сборной страны была делом, имеющим политическое значение, поэтому государство без участия семьи решало, какого ребенка перевести из обычной школы в спортивную. Нам Ок оказался настолько способным, что в четырнадцать лет его отправили в Пхеньян для занятий боксом.

В течение следующих семи лет мальчик мог приезжать домой только дважды в год на двенадцатидневные каникулы. Госпожа Сон редко виделась с сыном. Он и раньше, в отличие от сестер, никогда не откровенничал с матерью, но теперь казался совсем чужим. А потом до нее доползли слухи. В Чхонджине у парня появилась подружка – девушка на пять лет старше его. Когда он приезжал домой из Пхеньяна, то часто останавливался у нее. Это было нечто из ряда вон выходящее: во-первых, в Северной Корее не принято, чтобы мужчина заводил роман с женщиной старше себя, во-вторых, осуждаются любые добрачные связи. Нам Ок рисковал быть исключенным из школы и из Союза социалистической молодежи, что закрыло бы ему дорогу в члены Трудовой партии. От него как от единственного сына ожидали удачной женитьбы и продолжения рода. Хи Сок и Чан По пытались поговорить с молодым человеком, но он отвечал им лишь неловким молчанием. Нам Ок стал совсем чужим в собственной семье и иногда даже не считал нужным навестить родных во время каникул.

Потом у мужа госпожи Сон произошла неприятность с законом. Однажды супруги в компании нескольких знакомых смотрели выпуск теленовостей. Хи Сок и Чан По были в числе тех немногих жильцов дома, у кого имелся телевизор. В 1989 году он стоил три месячные зарплаты, около $175, и его нельзя было купить без специального разрешения, полученного по месту работы. Обычно телевизоры от имени Ким Ир Сена распределяло руководство в качестве поощрения за особые заслуги. Чан По получил такую награду, потому что его отец работал в разведке и внедрялся к южанам во время Корейской войны. Телевизор был японского производства, «Хитачи», но по-корейски назывался «Сонгнаму», что означает «сосна». Телевизоры, как и радиоприемники, в Северной Корее настраивались только на государственные каналы. Тем не менее смотреть их было довольно интересно. Кроме обычных речей Ким Ир Сена по вечерам показывали спортивные соревнования, концерты, телеспектакли и фильмы, снятые на киностудии Ким Чен Ира. А в выходные телезрителей иногда баловали советскими картинами. Госпожа Сон и ее муж очень гордились своим телевизором. Когда он был включен, они обычно оставляли дверь в квартиру открытой, чтобы соседи могли заглянуть к ним и тоже посмотреть передачу. Подобные проявления духа коллективизма тогда считались в порядке вещей.

Передача, из-за которой у Чан По случились неприятности, была безобидным репортажем с фабрики, производящей резиновые башмаки для сезона дождей. Показывали, как четко и собранно трудятся рабочие на конвейере, с которого сходят тысячи пар обуви. Диктор с восторгом говорил о высоком качестве продукции и впечатляющих масштабах производства.

«Ха! Если там производят столько галош, то почему же у моих детей их нет?» – со смехом спросил Чан По. Эти слова слетели у него с губ, прежде чем он успел подумать о последствиях.

Госпожа Сон так никогда и не узнала, кто из соседей донес на ее мужа. Но о его замечании очень быстро доложили главе инминбана – местному церберу, который в свою очередь передал информацию в Министерство защиты государственной безопасности. Под этим зловещим названием в Северной Корее функционирует политическая полиция, обладающая обширной сетью информаторов. На каждые пятьдесят человек приходится как минимум один доносчик: это больше, чем у печально известного восточно-германского Штази, чьи архивы рассекретили после объединения Германии.

Шпионить друг за другом в Северной Корее было чем-то вроде всеобщего хобби. Слежка за гражданами вменялась в обязанность членам Союза социалистической молодежи, таким как тот подросток, который остановил госпожу Сон, когда она забыла надеть значок. Эти ребята смотрели за тем, чтобы люди не отступали от принятой формы одежды, не надевали джинсы или футболки с латинскими буквами (это считалось проявлением симпатии к буржуазным режимам), не носили длинных стрижек. Партия регулярно выпускала указы, гласящие, что длина мужских волос не должна превышать пяти сантиметров. Исключение (два дополнительных сантиметра) делалось только для лысеющих. Злостных нарушителей арестовывала полиция нравов.

Полицейские наряды, патрулирующие улицы в поисках нарушителей, имели право без предупреждения врываться в любой дом. Они искали людей, которые превышали лимит энергопотребления, пользуясь лампочками мощностью более чем 40 ватт, электроплитками или скороварками для риса. Однажды во время такой неожиданной проверки человек засунул электроплитку под одеяло, и дом загорелся. Часто полицейские наряды приходили после полуночи, чтобы проверить, нет ли в квартире гостей, оставшихся ночевать без специального разрешения. Это считалось серьезным проступком, даже если речь шла об иногородних родственниках, не говоря уж о тех случаях, когда посетитель оказывался любовником.

Но соглядатайством занимались не только дружинники и полиция. Каждый должен был докладывать о подозрительном поведении окружающих и любых нарушениях правил. Поскольку страна не могла позволить себе электронные средства слежения, органы государственной безопасности просто полагались на стукачей. В газетах время от времени появлялись статьи о детях-героях, которые предавали своих родителей. Оказаться обвиненным соседом в очернении режима было проще простого.

Чан По допрашивали три дня. Следователи кричали на него, обзывали его последними словами, но не били – по крайней мере так он сказал жене. Позднее он признался, что вывернуться ему помог хорошо подвешенный язык. В свое оправдание Чан По говорил только правду. «Я никого не оскорблял. Я просто обмолвился о том, что не имел возможности купить эти ботинки и было бы хорошо приобрести хотя бы пару для моей семьи», – возмущался он.

Следователи поверили. Благодаря животику и угрюмому выражению лица, он выглядел как типичный партийный работник. В конце концов, дело закрыли, а мужа госпожи Сон отпустили без наказания. Когда он вернулся домой, жена устроила ему взбучку похлеще полицейского допроса. Это была самая ужасная ссора за все время их совместной жизни. Причиной гнева госпожи Сон стало не только мужнино неуважение к власти: она впервые в жизни всерьез испугалась. Сама Хи Сок всегда вела себя безупречно и даже в мыслях не имела, что и она может оказаться уязвимой.

«Как ты мог сказать такую глупость при соседях? Разве ты не понимал, какой опасности подвергаешь всех нас?» – негодовала госпожа Сон. И муж, и жена прекрасно осознавали, насколько им повезло. Не имей Чан По безупречных анкетных данных и не будь он членом партии, он бы так легко не отделался. Помогло еще и то обстоятельство, что госпожа Сон несколько раз избиралась главой инминбана их дома и была на хорошем счету у работников органов госбезопасности. Замечание вроде того, что вырвалось у Чан По, обеспечивало человеку срок в лагерях, если только нарушитель не занимал высокого положения в обществе. Супруги слышали историю о мужчине, который пошутил по поводу роста Ким Ир Сена и получил пожизненное заключение. А одну работницу с фабрики госпожи Сон арестовали за какую-то запись в дневнике. Тогда Хи Сок не испытала сочувствия к бывшей сослуживице. «Наверное, предательница получила по заслугам», – подумала госпожа Сон. Впоследствии ей стало стыдно за такие мысли.

Инцидент был исчерпан. Испуганный пережитым, Чан По теперь осторожнее высказывался на людях, зато в мыслях заходил далеко. Много лет Чан По боролся с сомнениями, которые порой закрадывались ему в душу. Теперь эти сомнения сгустились до полного неверия. Как журналист Чан По получал больше информации, чем обычные люди. В радиовещательной компании провинции Северный Хамгён он и его коллеги слушали неотредактированные новости заграничных СМИ и обрабатывали их для использования внутри страны. Что-либо хорошее, случавшееся в капиталистических странах, особенно в Южной Корее, где в 1988 году проводились Олимпийские игры, вымарывалось. Забастовки, природные катаклизмы, беспорядки, убийства и прочие безобразия подробно освещались.

Чан По делал производственные репортажи. С записной книжкой и магнитофоном он посещал коллективные фермы, магазины и фабрики, разговаривал с их руководителями. На работе, в отделе новостей, он авторучкой (в редакции не было пишущих машинок) писал статьи о прекрасном состоянии экономики. Чан По всегда находил положительные аспекты в имеющихся у него фактах, но старался, чтобы материал все-таки выглядел правдоподобно. После того как статьи редактировались начальством в Пхеньяне, в них уже не оставалось даже проблесков правды. Чан По лучше, чем кто-либо другой, знал: экономические достижения Северной Кореи – сплошная ложь. Так что у него были веские основания посмеяться над репортажем с фабрики резиновой обуви.

На радиостанции у мужа госпожи Сон был близкий друг, который разделял его непрерывно растущее неуважение к власти. Когда тот приходил в гости, Чан По откупоривал бутылочку приготовленного женой самогона, и после нескольких рюмок друзья начинали откровенничать.

– Что за банда лжецов! – горячо восклицал Чан По, стараясь, однако, не повышать голос, чтобы его не услышали соседи за тонкой стенкой. – Все они жулики.

– А сынок еще хуже, чем папаша.

Ок Хи подслушивала разговоры отца с другом. И молча кивала в знак согласия. Однажды Чан По поймал ее за этим занятием и попытался прогнать. Но потом сдался. Взяв с дочери обещание молчать, он посвятил ее в свои тайны. Рассказал ей о том, что Ким Ир Сен был не столько героем антияпонского сопротивления, сколько марионеткой в руках Советского Союза. О том, что Южная Корея – одна из самых богатых стран Азии и даже обычные рабочие имеют там собственные машины. О том, что коммунизм как экономическая система оказался нежизнеспособным. О том, что Китай и Советский Союз уже свернули на капиталистический путь. Отец и дочь могли говорить часами, всегда шепотом, на случай если их подслушивал сосед. А еще они следили за тем, чтобы во время их беседы дома не было правоверной госпожи Сон.