Читать книгу: «Комендачи»

«КОМЕНДАЧИ»
(Записи в солдатском блокноте)
Булат Арсал

Повесть

Санкт–Петербург: СУПЕР Издательство

www.superizdatelstvo.ru

Все права защищены. Никакая часть данной книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме без письменного разрешения правообладателя.

ISBN 978–5-9965–3372–5

© Булат Арсал, 2025

© СУПЕР Издательство, 2025

Пролог

Во второй половине шестнадцатого века в Русском государстве появилась опричнина, а верные Ивану Грозному воины стали называться опричниками. Объезжая окрестные земли под видом сбора налогов, они грабили, убивали и наводили ужас на людей любых сословий. Их можно было видеть издалека по висевшей на седле с одной стороны отрубленной голове собаки как символу преданности царю, а с другой – метле как символу того, что именно эти люди очищают страну от неверных и ненужных Ивану IV граждан. В руках у «чёрных» гвардейцев царя обычно была секира, которой, очевидно, рубились головы «вероотступников», «христопродавцев», «изменщиков» и «клятвопреступников». Атрибутика этого войска в дальнейшем была запечатлена на гербе опричнины, где так и красовалась отрубленная голова собаки на фоне перекрещённых метлы и секиры.

Прошло четыре с половиной столетия после окончания того смутного и страшного времени, как на территории уже Новороссии вдруг появились люди в военной форме с чёрными повязками на всё правое предплечье и красным шевроном посередине – с точно таким же набором: головы собаки, метлы и секиры. Трудно сказать, кто решил позаимствовать эту эмблему, но, по всей видимости, человек, предложивший её, или не знал истории опричнины, или просто желал в дальнейшем воссоздать исторический кошмар русского средневековья, или был просто человеком с неадекватным чувством юмора… Военнослужащие с такими повязками стали называться «военной комендатурой».

За более чем восемь лет существования в Донецкой Народной Республике отдельного комендантского полка парни с подобной эмблемой на форме ни разу не стали причиной страха мирных жителей, они никогда не ездили по городам и весям Донбасса, убивая людей или отнимая имущество. Это были обычные солдаты обычного подразделения Народной милиции ДНР, вставшие на защиту родного края.

Записи из жизни одной из рот комендантского полка легли в содержание этой книги, первую главу которой вы уже раскрыли перед собой.

Глава первая
Новая коменда

Казармы комендантского полка были на редкость, для донецких войсковых частей, уютны, если не сказать – комфортабельны во всех отношениях. Тут тебе и кубрики на четыре коечки, и туалеты с кабинками, и душ, пусть даже с холодной водой, и стиральная машина–автомат. В комнате отдыха – панель широкоэкранного телевизора и библиотека на всякий вкус. Коридоры широкие – можно строиться в четыре шеренги. С длиной пролётов строители, правда, погорячились, и это мог «с благодарностью» оценить любой солдат, когда драил полы во время дневального дежурства.

Нельзя не описать место для курения, называемое в солдатском просторечии «курилкой». Она была похожа на веранду «садов Семирамиды», где было приятно посидеть просто так и отвлечься от надоевшего, унылого времяпровождения в расположении, где, кроме телевизора, нард и домино, иногда объявлялась всеобщая чистка оружия или конкурс скоростной сборки и разборки личного оружия.

Естественно, что основным условием удобства в армии является место приёма пищи. И это не обязательно всегда столовая. На передовой, в полях, на учениях или прочих выездах приём пищи на земле – явление обычное. Но в войсковых частях, находящихся внутри мегаполисов и цивилизации, приличная столовая с удобными мягкими стульями, покрытыми свежей скатертью столами на четыре персоны, салфетками и цветочками в горшочках, да ещё и с видеопанелью на стене – событие редкое и достойное всяческих похвал в адрес заместителя командира по тылу и начальника столовой. Подобный оазис среди сурового армейского бытия надо ещё уметь создать.

Кормили два повара – Дима и Денис, менявшиеся через каждые две недели между собой по принципу: четырнадцать дней на «передке», четырнадцать – в гарнизоне. Помогал по кухне наряд, ходить в который было несложно и даже выгодно, так как после него обязательно отпускали на сутки домой. Что же касается качества готовки, то все комментарии сведутся лишь к тому, что Дима до мобилизации работал помощником шеф–повара в ресторане при пятизвёздочном отеле «Донецк–Плаза», а Денис откармливал отдыхающих в пансионатах Ялты и Алушты. Высокий класс и профессионализм никогда не вызывали изжоги, несварения желудка и прочих нехороших последствий, как это случается у нерадивых и безответственных поваров. Народ был всегда доволен, искренне благодарен и ещё долго вспоминал добрым словом, даже всуе.

Однако удобства в дальнейшем несколько поубавились. После освобождения Мариуполя украинцы всё же оставили Донецк без централизованного водоснабжения. Это сразу отразилось на количестве и трудоёмкости нарядов, потому что появилась необходимость носить воду на верхние этажи из бочек, которые ежедневно наполнялись водовозками на хозяйственном дворе.

Окна, даже на третьем и четвёртом этажах, пришлось закладывать мешками с землёй в связи с опасностью прилётов вражеских снарядов на территорию военного городка и в окрестности. Курить, правда, разрешили теперь прямо в туалетах, но от этого в помещении поубавилось свежести.

Со временем жить стало теснее, и в кубриках возвели двухъярусные кровати, так как началось резвое пополнение новой роты комендантского полка, формирующегося для отправки в Артёмовскую комендатуру. Город, конечно, ещё взят не был, но оптимизм командиров полка, передаваемый из уст в уста и до ушей постепенно увеличивающегося личного состава, позволял надеяться на скорое отбытие в окрестности этого славного городка, пока называемого украинцами Бахмутом.

Шёл июнь 2022 года…

* * *

Командир роты, лейтенант с позывным «Лодочник», к которому чаще обращались как к Андрею Григорьевичу, был дважды ранен и неоднократно контужен ещё под Иловайском летом четырнадцатого, когда вдвоём с товарищем вышел из–под артиллерийского обстрела, потеряв на поле боя почти целую роту ополченческого подразделения. Возможно, боевое прошлое послужило назначению его командиром роты в звании младшего офицера, когда на должностях взводных стояли два майора и один старший лейтенант.

О майорах – отдельно…

Анатолий Олегович Голодов – «Опер», по его собственным рассказам, чуть ли не в первых рядах восставших ещё весной четырнадцатого пошёл разоружать милицию в Краматорске и возглавил одну из рот под общим командованием самого Игоря Стрелкова. Майором, кстати, он стал ещё в рядах всё той же украинской милиции, где верой и правдой прослужил более двадцати лет и был отправлен на пенсию незадолго до наступления Русской весны. Ростом был невелик, худощав вследствие хронического гастрита и потому патологически жаден до любой съестной халявы. Отправляясь на многочасовые или суточные выезды, никогда не брал с собой тормозков из дома, поручая ответственное дело по обеспечению его персоны харчами солдатам, которые всегда к скромным сухим пайкам прикупали и колбаски, и сальца со смальцем, и овощей из собственного огорода не забывали присовокупить. Жрал он всегда, не стесняясь, много, большими кусками, не успевая прожёвывать как следует. Никогда не благодарил и, закончив трапезу, отходил от бойцов подальше, доставал сигарету – всегда дорогих марок – и курил в гордом одиночестве. Своим куревом, понятное дело, на войне тоже не забывал делиться, хотя для этого случая всегда держал запас из дешёвой «Примы».

Александр Борисович Бабицкий, с позывным «Джавдет», офицерское звание получил, закончив какое–то военное училище ещё в СССР, но, судя по возрасту (шестьдесят с гаком), не очень преуспел в службе. К началу войны на Донбассе был уже на военной пенсии и, тем не менее, в 2014‑м не стал сидеть дома и через старых сослуживцев устроился в штаб комендантского полка г. Донецка. Боевого опыта не имел, но голос задирать на солдат любил при всякой возможности, оскорбляя подчинённых, зачастую не следя за словами и забывая, что в мужском возрастном коллективе не следует опускаться до упоминания матерным глаголом чужих родителей, которых, может, уже и нет на этом свете. Поговаривали, что однажды солдаты комендатуры встретили Джавдета посреди ночной улицы, где он прогуливался в тапочках, застиранной пижаме и с мопсом за пазухой, и всыпали за скабрезный язык по самое «не могу». Фингал не проходил долго, а спину не мог выпрямить аж две недели. Пришлось отлёживаться дома, а потом и вообще уволиться в отставку.

Вновь вернуться на службу буквально пинками вынудила супруга, которую он откровенно боялся, хотя всех уверял, что просто уважает её мнение. Баба она была весьма яркая и видная, как пионерский костёр в ночи. Дама такая высокая, пышногрудая, к тому же властная и придирчиво требовательная к тратам мужа. Скорее, будет правильным сказать, что своих трат у него и не было, так как поступления зарплаты на банковский счёт мужа становились ей известны до того, как он сам узнавал об этом. Причина отправки муженька на старости лет в армию была прозаично меркантильна и никак не сопрягалась с какими–то патриотическими позывами. В войсках объявили о повышении заработной платы в несколько раз, и этого оказалось достаточно, чтобы отменить застоявшийся радикулит, вылечить «стреляющую» поясницу, заткнуть пробкой вываливающийся геморрой и пинком под зад выпроводить еле ковыляющего супруга командовать хоть взводом, хоть отделением – лишь бы деньги в дом тащил. Солдаты догадывались о причинах хамоватой психической ненормальности Джавдета и его показного превосходства над подчинёнными. Униженный и почти бесправный в семье подкаблучник на службе в казарме выплёскивал всю желчь, накопившуюся рядом с женой-Цербером, на бесправных бойцов. Они поневоле были обязаны молча стоять и внимать в свой адрес массу неприятных, гадких колкостей, по праву предназначенных той самой «змеюке подколодной». Со временем подчинённые свыклись с выходками майора Бабицкого, старались просто пропускать мимо ушей оскорбления, не замечать придирки и где–то в глубине души в известной мере сочувствовали ему. «Не дай Бог такую бл***, стерву в жёны взять. Лучше уж в холостяках проковылять, чем вот так в примаках мытариться», – поговаривали в курилке солдаты.

Если майоры командовали первым и третьим взводами, то старший лейтенант Конкин Сергей Анатольевич возглавлял второй взвод. По виду – спокойный, с пивным брюшком и взглядом, не выражающим какую–либо собственную позицию. Под командованием такого офицера служить всегда тяжело уже только потому, что нет уверенности в командире как в отце или старшем товарище. Совершенно индифферентный к просьбам подчинённых, трусоватый в принятии решений, не имеющий ни личного мнения, ни офицерского достоинства – пустой индивид, в бой с которым идти было просто страшно вдвойне. Хотя вряд ли он там был когда–либо до прихода в подразделение.

* * *

В роту приходили и по одному, и группами, как троица ветеранов–казачков атамана «Всевеликого Войска Донского» генерала Козицина.

Наиболее активным и говорливым был, как водится, самый маленький ростом Игорёк с позывным «Руха», имевший за плечами службу в погранвойсках СССР на границе с Афганистаном, а также боевой опыт, ранение и контузию в боях под Иловайском в 2014 году в звании казачьего есаула.

Спутниками Игоря оказались такие же «станичники» с четырнадцатого: подъесаул Юра Беликов и хорунжий Серёга Алищанов. Первый, как и Руха, служил при Советском Союзе в пограничных войсках, правда, на турецкой границе в Грузии. Второй был танкистом и в рядах Советской армии, и в казаках, и в дальнейшей службе в Первой Славянской мотострелковой бригаде, которую уже давно и все на Донбассе ласково называли «Копейкой». Объединяло Юру и Серёгу их частое и при каждом удобном или неудобном случае упоминание типа: «Когда я срочную служил на границе…» или «Да я под Хабаровском в тайге на срочке…».

Колоритнейшим из заселившихся в кубрик ещё за месяц до прибытия Рухи, Беликова и Танкиста (Алищанова) был Сергей Александрович Луцик, за которым уже закрепился уважительный позывной «Саныч». С белым пушистым «ёжиком» на голове, такими же белоснежными усами и бровями на фоне круглого, всегда хитро улыбающегося и в то же время доброго розового лица, пузоковатый добрячок обладал особенным шармом и был больше узнаваем в роли Дедушки Мороза, хоть и без бороды. Было Санычу шестьдесят четыре года, и он считался самым возрастным бойцом, пришедшим добровольно на войну уже не в первый раз. Он успел повоевать в танковых частях в той же «Копейке» с самого начала войны на Донбассе в качестве командира танка. Звание прапорщика получил уже в ДНР, хотя в далёкой молодости в не менее далёком Челябинске окончил танковое училище и дослужился до капитана Советской армии. Чего только в жизни не бывает…

Саныч так же часто сравнивал настоящее с прошлым. Нет–нет да и расскажет в очередной раз, что, когда полез впервые в танк после многих лет гражданской жизни, то обратил внимание, что раньше в Союзе боевые машины имели более широкие кабины и объёмное кресло механика. Молодёжь удивлялась и недоверчиво посмеивалась, полагая, что Саныч загибает. На это он, заливаясь заражающим смехом, отвечал: «Не верите? Вот доживёте до моих лет, нарастите такой мамон, как у меня, тогда поймёте, о чём я вам толкую…».

* * *

Надо сказать, что возрастных бойцов в роте оказалось очень даже немало. Алищанову, Беликову и Рухе давно перевалило за половину шестого десятка. Толику Передряеву – артиллеристу с восьмилетним стажем в артиллерийской бригаде «Кальмиус», постоянно извергавшему самогонный перегар, но никогда не показывавшемуся в пьяном состоянии, было чуть меньше Саныча.

Однажды утром в расположении роты появился бомжеватого вида, совершенно беззубый мужичок с настоящей дворницкой метлой на месте бороды и в роговых очках. Юра Шушпанов буквально на перекладных добрался из Екатеринбурга на войну в Донецк, имея в кармане сущие пустяки. Надев новенькое обмундирование, Юра без сожаления выбросил гражданские обноски в мусорный ящик, сопроводив это действие словами: «Отслужили, пора и честь знать на хрен собачий». В паспорте Шушпанова был проставлен 1958‑й год рождения от Рождества Христова, и теперь он стал самым старым в роте солдатом, опередив по возрасту Саныча на несколько месяцев. Юра был неразговорчив, не брезговал втихаря одеколоном, не стеснялся докуривать окурки, лежащие в курилке в достатке. Экономный был товарищ. Похоже, что и маргинальный вид его был не просто от дальней дороги, а приобретён прежним и весьма долгим жизненным укладом.

Как–то Джавдет, в свойственной ему манере, решил поддеть Шушпанова, назвав Юру «бомжом чушпанным», на что последний не растерялся и послал того к «едрёной матери» и ещё «куда подальше». Строй замер в ожидании скандала, но тогда всё закончилось простым конфузом Джавдета, который обещал шёпотом на ухо Лодочнику, что научит Шушпанова родину любить.

Вечером, во время культурного отдыха у телевизора, когда Юра даже побрился, изрезав всю рожу старым, подобранным в раковине лезвием, Бабицкий–Джавдет решил взять реванш за дневной пердимонокль и продолжил начатое глумление над солдатом:

– Чего ты сюда пришлёпал, чушпан? Захотел себе ветеранское удостоверение выхлопотать? Видать, пенсии–то таким не платят?

Юра молчал. Джавдет не унимался:

– Только тут ведь война, мужик. Пиф–паф. Убить могут запросто. Небось, побежишь при первом же обстреле штаны застирывать?

Юра молчал. Народ напрягся в ожидании развязки. Джавдет продолжал:

– Ну, ничего! Вот поедем в Артёмовск – там увидишь небо в алмазах. Тут ты и обосрёшься, и драпанёшь аж до Сибири…

Джавдет начал было уже сам смеяться над своей «шуткой», как Юра внезапно встал и спокойно вышел из комнаты, оставив в, теперь уже, глубоком молчании остальных телезрителей и глупо ухмыляющегося майора, думающего, очевидно, что достиг результата и сел на коня верхом. Житейская мудрость гласит: «Чем мельче душонка у человека, тем глубже он копает под других». Прошло не то чтобы много времени, и возвращение Шушпанова показалось неожиданным для всех, а для Джавдета – в первую очередь.

Солдат встал напротив удивлённого майора, ткнул прямо в нос красную книжицу и раскрыл правую ладонь… Сбоку сидевший Руха смог рассмотреть на картонке начало вытесненной золотой надписи: «Верховный Совет СССР…». В мозолистой ладони старого воина на развёрнутой белой тряпочке лежал советский орден Боевого Красного Знамени.

– Мне бежать не надо до Сибири. Я на Урале живу.

Джавдету ответить было нечего…

Так народ узнал, что Юра ещё в молодые годы служил в морской пехоте Северного флота и в конце семидесятых был заброшен в составе батальона на территорию Анголы, лояльность которой СССР покупал не только пшеницей, но и жизнями наших советских парней. Младшему сержанту Шушпанову, как и десятерым его сослуживцам из целого батальона, после выхода в Союз вручили известные ордена. Вручили и всем остальным… посмертно.

Респект от сослуживцев к Толику с того момента стал непререкаемым, а вот к майору Бабицкому люди преисполнились откровенным неуважением и брезгливостью. Так ведь заслужил…

* * *

Самым последним из стариков приехал Серёга и сам себе присвоил позывной «Саратов», чтобы лишний раз не докапывались, откуда он прибыл. Тем не менее всегда, услышав его позывной, каждый непременно спрашивал: «Из Саратова, что ли?» Серёга бесился, но отвечал: «Нет, бл***, из Петропавловска–Камчатского. Там название двухсложное, поэтому я – Саратов».

Боевого опыта он не имел, если не считать облучения на Чернобыльской аварии. Его тоже никто не гнал батогами на Донбасс, да и до «частичной» мобилизации в России тогда ещё не дошло. Надо сказать честно, Серёга был достаточно серьёзным мужчиной для того, чтобы с ним общаться запанибратски. Дело делал на совесть, службу нёс исправно, водку пил экономно, жене звонил регулярно. Не курил…

В общем, команда кубрика собралась из много поживших и потрёпанных судьбой старичков, в задницах которых с ранних лет застряло острое шило, не дававшее им тихо и мирно сидеть перед телевизором, пока молодёжь прыгает по окопам и складывает свои буйные головы на фронтах разгорающейся войны. Самое примечательное во всём этом движении было традиционное для Донбасса добровольческое начало, когда в первых рядах, как правило, шли бывшие октябрята, пионеры, комсомольцы, бывшие советские солдаты. В общем, граждане некогда великого Союза Советских Социалистических Республик. Это были люди, воспитанные как созидатели и устроители жизни, а не как квалифицированные потребители чужестранных достижений, жратвы и халявы. Они, как их деды, шли за идею и воевали на совесть. Закономерность, однако…

Кстати, о добровольцах… Кто честнее и достойнее в своём порыве? Тот, который приехал на свои деньги по чисто идейным соображениям в первые восемь лет противостояния, в слабо вооружённое ополчение, где с задержкой давали довольствие в пятнадцать тысяч рублей на сигареты, а форму от носков и до зимних шапок приходилось покупать самому? Или тот, кого отправили за казённый счёт на войну, когда на фронтах на полную работала русская артиллерия, а с воздуха всё было прикрыто авиацией? В военкоматах им выдавали полное обмундирование, обучали навыкам войны, а на банковские карточки перечисляли и продолжают начислять баснословные гонорары в пять и даже десять раз больше того, что новоявленные «тарифицированные патриоты–добровольцы» могли видеть только во сне. Тысячи баннеров на улицах городов вместо поздравления «С Новым годом!» начали пестрить призывами: «Стань добровольцем за полмиллиона (миллион, два) рублей». Будто реклама смертельной лотереи. По собственной воле идти умирать за идею и добровольно подписывать контракт со смертью ради денег – две очень разные непохожести. На Донбассе это различие понимали по обыкновению честно. Кто–то из местных поэтов–ополченцев оставил очень точные слова:

 
«Не ордена и не медали,
Не баснословный гонорар,
Нас в штурмовые роты звали,
Чтоб затушить войны пожар…»
 

И никакой бравады под знамёнами правящей партии и громких лозунгов, постепенно превращающих высокое слово «патриотизм» в опошленную и затёртую демагогическую ветошь.

Однако и у такой реальности есть оправдание. Человек в любом случае, если не мобилизован насильно, идёт на войну добровольно – добровольно складывает голову, пусть даже из–за денег. Но, если разобраться, толкает его на это в первую очередь нужда, в которую всё глубже и глубже загоняет его самого и домочадцев окружающая данность. Разве не с семьи для настоящего мужика начинается понятие Родина? Именно с неё, а её надо обеспечить и, если уж нет иных возможностей, гарантировать сносное будущее детям, даже если ради этого придётся отдать жизнь или здоровье. Вот и получается, что добровольчество за деньги тоже можно назвать порывом во имя Родины…

Вот такая кровавая и нелепая философия в эпоху потребительского капитализма, куда загнали народ те, кто не смог искусством высокой дипломатии оградить страну от войны…

* * *

Чалый, также готовившийся отметить шестой десяток, во втором кубрике оказался один среди относительно молодых ребят, которые практически все годились ему в сыновья – как минимум. Он уже побывал в зоне спецоперации, куда пошёл 24.02.2022 добровольцем в составе стрелкового полка. Однако после двух месяцев тяжёлых боёв под Харьковом полк был рассеян и расформирован, а старый солдат попал в госпиталь, откуда военно–врачебная комиссия отправила его в отставку. Узнав, что идёт набор в комендантский полк, Чалый, не задумываясь, побежал в военкомат, где ему вместо направления на медицинское переосвидетельствование поставили в паспорт и в военный билет штамп «невоеннообязанный». Это обстоятельство нисколько не смутило ветерана Гвардейской Первой Славянской мотострелковой бригады, и он пришёл, надев форму с наградами, на собеседование прямо в штаб полка. Конечно, его приняли с распростёртыми объятиями и через учётный стол военного комиссариата проводить не стали. «Всё равно скоро спишут, а комплектовать роту надо», – решили командиры. В итоге Чалый, имевший за спиной, кроме прочего, три года службы в артиллерийских частях ополчения, прошёл в армию в последний раз через, что называется, «чёрный вход», чем немало расстроил жену, которая только дождалась мужа живым и еле здоровым из–под Харькова.

Когда однажды вечером объявили построение и командир роты приказал выйти из строя бойцам, имеющим боевой опыт, то на местах осталось стоять не больше трёх–четырёх человек. Даже самый молодой Андрей Кутузов, который уже хлебнул лиха с 2016‑го по 2019 год, сделал свои два шага вперёд. Не остался в строю Мишка Мишин, успевший получить ранение в боях за Мариуполь; вышел Никита Мищенко, вернувшийся из–под Запорожья; Рубен Серёгин, прошедший свой боевой путь в первые годы ДНР в ополчении; Коля Курнаев и Влад Грек, отслужившие в Народной милиции ДНР также между четырнадцатым и двадцать первым годами. Николай вообще уже давно жил в России и накануне объявленной мобилизации в Донецке приехал погостить к родителям, а вот выехать к жене в Ставропольский край уже было не судьба из–за призывного возраста и военной обязанности рядового запаса Курнаева.

_{* * *}

В армии так уж складывается, что в одном кубрике, плотно заставленном двухъярусными кроватями, из–под которых по ночам испаряется амбре давно нестиранных носков, под разноголосый храп со свистом и редкие вздохи от сладострастных снов живёт большая семья, состоящая из совершенно разных и близко не похожих друг на друга мужчин. Пусть не семья. Согласен. Не прав. Действительно, несколько попахивает «гейропейскими ценностями». Это, скорее, братство… Боевое братство, сплочённое службой, ратным трудом, общей целью и обязанностями. Легко ли уживаться в таком коллективе взрослым мужикам? Не всегда, но деваться–то некуда. Война, брат, вокруг, и не до капризов с сантиментами домашними, когда можно пококетничать да покривляться перед женой, которая и простит, и поймёт, и пожалеет, и накормит, и нальёт, и супружеский долг, так сказать… Дело–то житейское. В мужицком сообществе такое поведение ой как может повернуться не то чтобы боком, но прилёт в «хлебало» кулачищем от соседа по койке вполне реален и даже закономерен. Конечно, терпение и такт тут нужны не меньше, нежели в семейной суете. Чем сходу лапищей махать, неплохо было бы подумать о последствиях. Можно же и в ответ огрести. Вот такая, понимаете ли, дипломатия, когда и врезать не мешало бы, да нельзя статус–кво в товариществе нарушать. Для этого есть язык и слова, которыми нужно просто уметь жонглировать – так, чтобы оппонент был обезоружен, обескуражен, озабочен своей беспомощностью и просто успокоился, не теряя собственного достоинства. В любом раскладе неосторожно бросаться словами в таком коллективе нельзя.

Как–то появился в роте индивид. Знающие люди сразу определили по наколотому перстню на безымянном пальце, что парнишка непростой, а со шлейфом хорошего срока. Попал он в комендантский полк чудесным образом, а точнее, случайно и по доброй душе Лодочника, который, проезжая мимо военкомата, вдруг увидел грустного паренька, не решающегося пройти через дежурного на призывной пункт. Остановил машину, подошёл, поспрашивал за жизнь и пожелания на счёт службы. Недолго думая, предложил сесть в машину и повёз сразу в полк к заместителю начальника штаба, где представил того своим племянником и «вот таким парнем!», который рвётся в бой и готов служить не за славу, а по чести. Вот так в роте появился верный ординарец Лодочника, по совместительству стукач, кидала и разводила молодых доверчивых новобранцев на разные суммы денег, бывший зек – Андрюха Водолаз. Хотя обо всём сказанном в роте узнали лишь спустя время.

Состоялся в кубрике разговор между Игорем Рухой и Рубеном Серёгиным, где первый смог набором вразумительных фраз внушить Рубену его неправоту в спорном вопросе.

– Тебе на зоне воспитателем надо работать, – вставился в разговор Водолаз, обращаясь к Рухе.

– Воспитателем на зоне, говоришь? – переспросил Игорь. – А почему именно на зоне?

– Сладко поёшь. От твоего мурлыкания кончить можно. Сидельцам это понравится. Дрочить по кайфу станут, пока ты туфту гнать будешь. Прикинь! Ты трындишь, а они на тебя кулачками по шлангам водят…

– Не понял. Ты это про меня так говоришь? – спокойно спросил Руха, пристально вцепившись взглядом прямо в глаза Водолаза.

– Так на кого же? Сладкоголосый ты наш, – противно улыбнулся бывший зек, подмигнул глазом Рухе и цокнул язычком.

Это был явный перебор, и Игорь не заставил себя долго ждать. Подскочив в один прыжок к Водолазу, он со всей силы выбил того ударом снизу под пружину кровати. Бывший зек с грохотом свалился на пол и, до того как встать, получил кулаком в ухо, от чего застонал и тут же выбежал прочь. Братва подскочила с мест, а на шум прибежали и бойцы из соседнего «стариковского» кубрика.

– Ну ты и пси–и–их! – удивлённо протянул Рубен и почесал затылок.

– Да ладно вам, – вставил спокойно Никита Мищенко, всё это время читавший какую–то книжку у окна. – Сам виноват. Какого хрена нам тут блатными понятиями сыпать? Ещё раз повторит – я ему, урке сраному, сам добавлю по самые гланды.

Никите Мищенко, который незадолго до спецоперации начал проходить практику в отделе криминалистики в Харцызске, верилось охотно…

* * *

Денис Першин с Мишкой Дмитриевым были многодетными отцами семейств, успевшими к своим неполным тридцати пяти годам «настрогать» и даже немного воспитать по четверо ребятишек. У кого и сколько мальцов и девок – никто не знал, а они не особо и рассказывали. В увольнение парни рвались часто и даже не гнушались самоволкой. Возвращались в срок, хотя иногда подшофе. Уже позже, в Мироновском под Артёмовском, они одними из первых начали покупать автомобили, которых на вторичном рынке появилось изобилие. Машины были чаще возрастом старше покупателей – молодых солдатиков, неожиданно разбогатевших на новых российских армейских жалованиях. Но жгучее желание любого молодого человека, да ещё имеющего семью с большим детским садом, делало приобретение личного автомобиля задачей самой первостепенной важности.

Рынок ответил спросу резким и крутым повышением цен даже на «драндулеты» из семейства тольяттинских авто–тазиков, хозяева которых уже просто собирались отправить свои «драбины», «рыдваны» и «тарантасы» в утиль. В первое время, когда рынок захлестнула волна баснословных гонораров, за двести тысяч рублей солдатской зарплаты на прихваченной территории Донбасса можно было приобрести пару «девяток» или две пары «шестёрок» на собственном ходу. Далее предложение обнаглело: цены взлетели вдвое, запчасти – втрое, а обслуживание и вовсе выстроило горе–автовладельцев в нескончаемую очередь. Появились мастерские даже при ремонтных ротах в полках и бригадах, где быстро научились доводить до ума некоторые виды подержанных иномарок. А чего вы хотите, если бывшие гражданские автослесари Донбасса почти в полном составе ушли на фронт?

Вскоре Мишка Дмитриев подал пример и взял в качестве машины–донора «классику» не на ходу – так сказать, машину на разборку под запчасти. Пример получил всеобщее одобрение, и через неделю–другую в заброшенных гаражах и во дворах Мироновки, Новой Луганки и Светлодарска не осталось ни одной, даже бесколёсной «мажары».

Если никогда не имевшие прав Дмитриев и Першин не гнушались любым хламом, на котором можно было доехать до семейств и обратно, то молчаливый и рассудительный Эдик Харитонов уже имел зелёный с перламутром автомобиль «Ауди». Неудержимого желания этот скромный, молодой, только что дипломированный опер обновить свой автопарк не выражал, лишь иногда правильно замечая, что «глупо тратить деньги, полученные за риск, на ржавеющий металл». В его планах на первом месте стоял дом, потом свадьба и только следом – новая машина. У пожилых солдат такой житейский взгляд вызывал одобрение, хотя и в некоторых почти облысевших и седых головах роились мысли об обновлении личного автопарка из различного авто–трэша. Так иногда бывает: голова стареющих мужчин постепенно превращается в задницу – сначала по форме, а потом и по содержанию…

* * *

К счастью, старики в основном не были заражены страстью к накоплению и скупке всего, чего ни попадя. У них были более приземлённые задачи и мысли о будущей послевоенной жизни. В конце концов, они–то уж точно понимали, что все ненужные приобретения могли оказаться напрасными – одномоментно и безвозвратно, а вот оставшиеся без кормильцев семьи вряд ли скоро или вообще когда–нибудь получат от государственных чиновников и всяких там псевдоволонтёров хоть малую поддержку и помощь.