Читать книгу: «Мяу»

1

Пыль. Она была повсюду. Не та романтичная, серебрящаяся на солнце пыль из старых романов, а серая, унылая, въедливая субстанция, состоящая из отмерших частичек кожи прежних жильцов, песчинок, занесенных с улицы, и медленного распада деревянных балок. Марк провел пальцем по подоконнику и оставил на нем четкую, почти стыдливую полосу. «Первый след», – подумал он с горьковатой иронией. След цивилизации на диких землях чужого прошлого.

Мансарда была не комнатой, а состоянием души. Пространство под самой крышей трехэтажного дома, которое сдавали за копейки, потому что нормальные люди предпочитали жить в параллелепипедах с прямыми углами, а не в треугольнике, где одна стена нависала над тобой, грозя вот-вот рухнуть и придавить все твои амбиции. Свет проникал через единственное слуховое окно, косой, пыльный луч, который скользил по полу, как луч прожектора в тюремной камере, выхватывая то окурок, закатившийся под батарею, то ржавое пятно на железной кровати, то разводы на полу, похожие на абстрактную, но мрачную карту неизвестных земель.

Марк бросил свой потертый рюкзак на единственный стул и осмотрел владения. Ему нравилась эта заброшенность. В двадцать пять лет он считал себя экспертом по заброшенным местам – и внутренним, и внешним. Переезд в мансарду был не необходимостью, а жестом. Жестом отречения от глянцевого мира с его ипотеками, карьерными лестницами и обязательным счастьем. Здесь, под самой крышей, он был ближе к небу и дальше от всего того, что он с легким высокомерием называл «суетой».

Он начал раскладывать нехитрые пожитки, пытаясь колонизировать пространство. Книги легли стопкой на подоконник. Ноутбук – на ящик, служивший столом. Пальто повесил на торчащий гвоздь, вбитый в балку кем-то до него. Каждая его вещь выглядела здесь чужеродным артефактом, пришельцем из другого, упорядоченного мира.

Именно тогда он впервые почувствовал, что не один.

Это было не звук, не движение. Это было ощущение взгляда. Тяжелого, немого, пристального. Марк медленно обернулся.

В самом темном углу, где сходились две наклонные стены, образуя нечто вроде каменного мешка, сидел кот.

Он был не просто темным. Он был воплощением тьмы, вырезанным из самого вещества мансарды. Длинношерстный, когда-то, должно быть, пушистый, а теперь покрытый скомканной, свалявшейся шерстью, сквозь которую проступали контуры ребер. Он сидел неподвижно, как идол, и только его глаза – два бледно-зеленых, фосфоресцирующих диска – горели в полумраке с неестественной, почти сверхъестественной интенсивностью.

– Привет, – неуверенно сказал Марк. – Ты здешний?

Кот не дрогнул. Он не мурлыкал, не вилял хвостом, не выказывал ни страха, ни интереса. Он просто смотрел. Его взгляд был лишен всякого звериного смысла. В нем не было ни «уйди», ни «накорми меня», ни «почеши за ухом». Это был взгляд сфинкса, хранящего тайну, которую он и не думает открывать. Взгляд существа, которое просто наблюдает, как пыль оседает на мебель и на души людей.

Марк сделал шаг вперед. Кот не двинулся с места. Не отпрянул. Его зеленые глаза сузились до вертикальных щелочек, но в них не читалось агрессии. Скорее… превосходство. Как будто это Марк был непрошеным гостем в его владениях, а не наоборот.

– Ладно, – вздохнул Марк. – Знакомство состоялось.

Он вернулся к распаковке, но теперь его спина чувствовала тот самый пристальный взгляд. Он пытался игнорировать его, как игнорируют шум за стеной. Но это не был шум. Это была тишина, которая давила громче любого грохота.

Солнечный луч сместился и на несколько секунд упал прямо на кота. И вот тогда Марк разглядел детали. Не просто запустение, а следы целой жизни. Вернее, не-жизни. Возле лап животного валялось несколько рассыпанных гранул старого, засохшего корма. Чуть поодаль – небольшая лужица, давно высохшая, но оставившая после себя темный, позорный след на полу. И самое странное – на стене, на высоте примерно метра, были едва заметные, но многочисленные царапины. Они шли не хаотично, а словно бы образовывали какой-то ритм, как будто кот много дней подряд точил когти в одном и том же месте, пытаясь выцарапать выход в несуществующую дверь.

Марк подошел к этому месту и провел рукой по шероховатой поверхности. Дерево было исчерчено глубокими бороздами. «От скуки», – решил он сначала. Но что-то в отчаянной регулярности этих линий говорило о другом. О навязчивой идее. О ритуале.

Он снова посмотрел на кота. Тот, казалось, дремал, но Марк знал – эти зеленые щелочки между прикрытыми веками все так же следят за ним. В них была не просто отстраненность. В них была усталость. Древняя, космическая усталость существа, которое слишком многое видело и теперь лишь ждет конца спектакля.

Марк распахнул окно, впуская внутрь прохладный вечерний воздух и шум города. Звуки машин, детские крики, отдаленный гул трамвая – вся эта жизнь ворвалась в мансарду, но казалась здесь такой же чужеродной, как и он сам. Кот на это не отреагировал. Он был гражданином иного государства, со своими законами, своей историей и своей болью, написанной когтями на стене.

«Ну что ж, – подумал Марк, глядя на это странное, молчаливое создание. – Похоже, мы с тобой соседи».

Он чувствовал, что приобрел не просто жилплощадь. Он приобрел смотрителя. Или, быть может, тюремщика. Он еще не знал, что эта мансарда была не комнатой, а последней станцией для одного пассажира, а для него – билетом в путешествие, полное иронии и боли, которое только начиналось с одного безмолвного, всевидящего взгляда из угла.

2

Прошла неделя. Семь дней, за которые Марк успел привыкнуть к скрипу половиц под ногами, к тому, как ветер завывал в щелях под крышей, словно душа самого дома, и к тому, как косой утренний свет будил его ровно в семь, падая прямо на лицо. Он привык к пыли, смирившись с тем, что это неотъемлемая часть атмосферы, как туман в лондонском романе. Но привыкнуть к коту он не мог.

Точнее, он привык к его присутствию как к факту, как к детали интерьера – старому комоду, который всегда стоял в углу. Но не как к живому существу. Потому что в привычном понимании живого в этом создании было катастрофически мало.

Он попытался дать ему имя. «Тень», – решил он в первый день. Но тень была бестелесной и не имела этого пронзительного, физически осязаемого взгляда. «Призрак» – слишком пафосно. В конце концов, он стал называть его про себя просто – Кот. С большой буквы, как называют монументы или природные явления. Кот был таким же данностью, как Эйфелева башня или Большой каньон.

Марк купил корм. Самый дорогой, какой нашел в ближайшем супермаркете, с изображением счастливых, лоснящихся котов на упаковке. Он насыпал щедрую горку в пластиковую миску и поставил ее в метре от животного. Ритуал подношения новому божеству.

Кот смотрел на еду с таким видом, будто Марк предложил ему на завтрак щебень. Он медленно, с невыразимым презрением, повернул голову и уставился в стену. Еда не интересовала его вообще. Она была из другого мира, мира банальных потребностей, к которому он больше не принадлежал.

– Ладно, – сказал Марк. – Постишься. Понимаю.

На следующий день он попробовал колбасу. Ароматную, докторскую. Разорвал на мелкие кусочки, положил рядом с кормом. Реакция была той же. Полное, абсолютное игнорирование. Кот не просто отказывался от еды. Он демонстрировал, что сама идея питания для него унизительна.

И тогда Марк начал замечать странности в его поведении. Вернее, в отсутствии оного.

Животное не спало. По крайней мере, Марк никогда не заставал его спящим в привычном кошачьем понимании – свернувшимся клубком, расслабленным. Он либо сидел в своей позе идола в углу, либо медленно, с невероятной, театральной медлительностью, пересекал комнату из одного конца в другой. Его движения были лишены какой-либо цели. Он не подходил к окну, чтобы посмотреть на птиц. Не играл. Не умывался. Это было движение ради движения, шествие призрака по границам своих владений.

Однажды ночью Марк проснулся от странного звука. Негромкого, монотонного, похожего на тиканье часов, но более мягкого. Он прислушался. Звук доносился из угла. В темноте он с трудом разглядел кота. Тот сидел, уткнувшись мордой в стену, и методично, с гипнотической регулярностью, бился о нее головой. Не сильно, не с яростью. А именно что методично. Как будто отстукивал код. Или пытался пробить проход в иное измерение.

– Эй! – грубо крикнул Марк, включая свет. – Прекрати!

Звук оборвался. Кот медленно повернул голову. Его зеленые глаза были пусты. В них не было ни испуга, ни смущения. Он посмотрел на Марка, будто тот был досадной помехой в важном деле, и, тяжело вздохнув, отполз на сантиметр и замер.

С этого момента Марк начал следить за ним пристальнее. Он стал замечать циклы. Периоды абсолютного ступора, когда кот мог просидеть неподвижно несколько часов, смотря в одну точку, и Марк даже начинал проверять, дышит ли он. А потом – внезапные, резкие всплески активности. Он начинал метаться по комнате, подпрыгивать, шипеть на невидимого врага, гоняться за собственным хвостом с яростью обреченного. Однажды во время такого приступа он вскочил на стол, опрокинул чашку с остывшим чаем и, поскальзываясь на луже, с грохотом свалился на пол. После этого он снова заполз в свой угол и впал в привычный ступор, как будто ничего не произошло.

Но самое тревожное – это были его глаза. В моменты ступора зрачки были узкими, как щелочки, и казались стеклянными, непроницаемыми. А в моменты этих странных, истеричных активностей они расширялись, становятся огромными, черными, поглощающими весь свет. В эти минуты в них читалось что-то дикое, паническое, не-кошачье.

Марк сидел за своим ящиком-столом и наблюдал. Он чувствовал себя этнографом, изучающим повадки странного племени, обряды которого не поддавались логике.

– Что с тобой, а? – тихо спросил он однажды вечером, глядя на неподвижную фигуру в углу. – Ты что, просто сошел с ума от одиночества? Или тебя бросили, и ты не можешь прийти в себя?

Кот, разумеется, не ответил. Он лишь медленно моргнул своими фосфоресцирующими глазами. И в этом моргании Марку почудилась бездонная, нечеловеческая тоска. Тоска, которую не выразить мяуканьем. Тоска, которая царапает стены и бьется головой о штукатурку в три часа ночи.

Марк понимал, что это ненормально. Что это не просто «странный кот». За этим стояла какая-то тайна. Какая-то боль. И он, Марк, новый хозяин этой мансарды, волей-неволей стал свидетелем этой немой пьесы. Он был зрителем в театре одного актера, где шла постановка под названием «Агония», но он не понимал ни языка, ни сюжета.

Он смотрел на кота, а кот смотрел сквозь него, в какую-то свою, невыносимую реальность. И Марк впервые задумался, что, возможно, он вселился не просто в квартиру. Он вселился в чужую трагедию. И главный герой этой трагедии сидел в углу и молча требовал, чтобы зритель, наконец, понял суть спектакля.