Какой сон может прийти в такую ночь? Того гляди охранник забарабанит в дверь как бешенный или доктор Шварц нарушит телефонное молчание. А Кори будет непричем. Нервный студент, склонный к патологическому чувству справедливости, не смог бы хладнокровно подбросить тело на автомобильную стоянку. Подозрительный студент тут же бы позвонил в девять-один-один. И мамочке. Трусливый студент наблевал бы прямо рядом с телом убитой. Нога Лоусона незаметно подрагивала, шаркаясь об обивку старого дивана. Паутина на потолке была необыкновенно занимательной. Но не сон. Никакого сна в такую ночь.

– Сдавали победитовые напайки. Двадцатка за два фунта. А потом шли в игровые автоматы.

– А моя сестра однажды познакомилась с каким-то великовозрастным парнем. Они снимали счётчики. И вот представь, утро субботы. Все просыпаются, выходят на площадку и видят, что все счётчики кроме нашего сняты. Мама подумала, что это я. Рейчел же девочка, она не водится с дурными компаниями. Вою было. Я впервые увидел такое большое количество взрослых в гневе. Меня лишили приставки и карманных денег на месяц и знаешь, что случилось на следующий день? Рей поругалась со своим дружком и наш счётчик тоже сняли.

– Тебе вернули приставку?

– Я и так всегда знал где она лежит. В восьмом классе, мы продавали печенье и Рейчел вытаскивала из пачки больше половины. А остальное заменяла мятой бумагой.

– Твоей сестре стоило идти в бизнес, а не в психи. Я в восьмом классе лежал в Отектвуде.

– Извини.

– Да нет. Было забавно. Одна девчонка показывала в туалете грудь за пачку жвачки. А еще с нами в палате лежал один дед. Ему давали нитроглицерин. Бросали на тумбочку, а он был слепой как крот и естественного его не пил. Я насобирал таблеток и делал маленькие бомбочки. Мы их в коридор бросали. Одному пацану даже бровь оторвало.

В маленьком окне под потолком мелькнул свет фонарика. Лоусон затих и выключил настольную лампу. Снаружи было слишком много движения. Неужели нашли?

– Дейв! Буди смену! Звони Мерту и Шварцу.

Загремели железные двери, заскрипели ворота. Двор больницы осветили фонари. Чужие ноги в тяжелых ботинках застучали по кафелю. Точно нашли.

Ручка двери повернулась. Крашер сполз со стула под стол. Кори уселся на диване, зажег свет и схватил в руки первую попавшуюся книгу.

– Доктор Лоусон, Звоните Шварцу, у нас труп на стоянке!

– Что? Кто? Какой? – Кори выронил справочник внутренних болезней на пол и изобразил самый настоящий испуг. – Это пациент? Вы позвонили начальнику охрану.

– Это сестра с блока Б. Которая недавно пропала. Алиша кажется.

– Алана. – поправил Лоусон. – Обыщите территорию, я проверю больных и позвоню Шварцу.

– Даже побледнел. – Чарльз лыбился, сидя под столом.

Кори приоткрыл дверь кабинета и проследил, чтобы охранник поднялся по лестнице.

– Бегом в палату. – приказал он Крашеру, а сам набрал номер.

Волнение и испуг изобразить было не трудно. Кори действительно трясло. Он едва смог нажать на кнопку вызова.

– Лоусон, что случилось?

– Охрана нашла труп на территории. Говорят, что это Колбан.

– Я выезжаю. Позвоню Айку. И скажи пусть не трогают тело.

Кори выскочил на улицу в одном халате. Добежал до стоянки, сунул в глотку два пальца и изверг свой скудный ужин рядом с телом. Опять же, для натуральности.

Когда шериф и Шварц подъехали, Кори уже не чувствовал ляжек. Зуб на зуб не попадал, когда его спросили, видел ли, он что-нибудь.

– Сядь в машину, погрейся. – сказал Айк.

Кори отрицательно замотал головой. Он наблюдал за Шварцем. Доктор едва сдерживался. Он давно знал, что Алана мертва, но в увиденное не хотел верить. Он молча сидел на корточках возле тела. Даже не осматривал.

– Давай вызовем другого врача, Арч. Ты не обязан этого делать. – Айк похлопал Арчибальда по плечу.

– Лоусон, – позвал Арчибальд. – Справишься?

Кори неуверенно кивнул.

Когда Айк дал отмашку, тело погрузили на каталку и повезли в морг. Черный пакет трепало на ветру. Лоусон медленно шел за санитарами, а Айк следом за ним.

– Я сто раз видел, как Шварц это делает. Начинай. А я подскажу. – шериф завязал Лоусону одноразовый халат за спиной и полил спирт на руки.

– Шестое октября, две тысячи девятнадцатый год. Семь двадцать утра. Алана Колбан, тридцать два года. Смерть наступила более семидесяти двух часов назад.

Айк одобрительно кивнул. Хоть Кори и никогда не проводил вскрытие, у него было преимущество. Он точно знал, как и когда погибла Алана.

– Объективно, Диффузные трупные пятна, разложение тканей неравномерно, – Кори замялся. – Как сказать, что она лежала в теплом месте, рядом с горячим предметом.

– Говори, как есть, Шварц поправит. Рядом с горячим? Обогреватель? Батарея?

– Что-то вроде этого. Из-за того, что одна часть тела была прижата к горячему предмету, ткани начали разлагаться быстрее с той стороны. Так. Что еще? На лице и руках имеются прижизненные ссадины и ушибы. Рваная рана в височной области, края неровные, с шириной семьдесят миллиметров, высота сорок. Нанесена тупым предметом. Били не один раз. Два ногтя на правой руке сломаны. – Лоусон изловчился, взять образцы из-под ногтей Коблан одной рукой и нанести на стекло. Айк не заметил его травмы.

– Ладно, я пойду, сейчас будет вонять.

Айк оставил Кори одного. Его никто не осудит, если он не справится. Но никто не знает столько правды, сколько он. Лоусон заложил правую руку за спину, чтобы не болталась как бесполезная плеть, набросал зажимы и пинцеты в лоток и приступил. Ткани рассеклись легко, а вот распил грудной клетки дался с трудом. Левая рука была слишком слабой, чтобы держать пилу, и та постоянно вылетала, принося телу новые увечья.

Это так странно. Месяц назад разговаривал с человеком, шутил, спрашивал сделать ли кофе, выходил курить на улицу. Дрался с ее мужем на кладбище, сидел за одним столом. А теперь вскрываешь его тело. Это не похороны троюродной тетки, которую ты никогда не видел.

Лоусон закончил к одиннадцати. Вся анатомичка была уделана кровью. Он сломал весы. Испачкал контейнеры для дезинфекции и диктофон. Вонь, от которой сбежал Айк была невыносимой. Лоусон закурил, чтобы хоть немного заглушить ее, и в тот же момент вошел Шварц. Кори спрятал сигарету за спину, но дым все еще окутывал его лицо.

– Да не парься. Кури уже. Ты же взрослый человек.

– Я напортачил.

– Хуже, чем было, ты не сделал. Санитары тебе спасибо не скажут.

– Я взял образцы из-под ногтей и с раны. Как скоро они будут готовы?

– На следующей неделе, – Шварц присел на чистый стул и закрыл лицо ладонью. – Не понимаю, за что?

Кори тоже хотелось спросить за что? За что неповинные дети стали подопытными кроликами? За что людей сводили с ума?

– Что думает Айк?

– Он считает, что это ее муж, но у него есть алиби. Он всю ночь пил в Билле. Может подослал кого? Я не знаю. Где она была? Лес прочесывали. Были у нее дома.

– Я думаю, что убийца спрятал ее здесь. А потом, решил, что этого недостаточно. Решил показать всем свой поступок.

– Еще оставили на парковочном месте Летиции. Будто специально.

– А камеры наблюдения?

– Ночью был сбой электричества. Записи сохранились только с начала пятого утра. Охранник сказал, что ты выходил, почему не сказал об этом Айку?

– Я не покидал территории. Только дошел до будки охранника, за спичками. Здесь все было спокойно.

Шварц махнул на него рукой и отпустил домой. Только дома у Лоусона не было.

Полицейские разъехались, оставив за собой кучу окурков возле ворот. И не было Эндрю чтобы их подмести.

Для Лоусона подняли шлагбаум, он выехал на дорогу и увидел у обочины девушку. Она была вся в черном. Белые крашеные волосы с желтизной. Позади нее лес. Она что, новости не читает?

– Эй? Ты не заблудилась? – Кори высунулся из окна.

– Кори. – девушка повернулась. Это была Ирма. Лицо было слегка опухшим и серым, но горя от потери отца оно не выражало.

– Что ты здесь делаешь? Что ты сделала со своими волосами?

– Кристина сказала, что мне так больше идет.

Слова застряли у Кори в горле. Что ей сказать? Принести соболезнования. Это было бы глупо, учитывая тот факт, что отец издевался над ней. И не забывая тот факт, что сам Кори и убил его молотком.

– Что ты здесь делаешь?

– Приехала навестить Кристину, а меня не пускают. Довезешь до города?

Лоусон открыл дверь, и Ирма забралась в машину. От нее пахло сигаретами и пивом, пролитым на джинсы.

– Папа упал со стремянки и разбил голову. Шериф сомневается в том, что это был несчастный случай. Он думает его убили. Да кому он сдался?!

– Тебя допрашивали?

– Да. Я была в участке.

– Ты не сказала, что он бил тебя?

– Слушай Кори, – Ирма положила ему руку на колено. Везти машину стало труднее. – Я немного соврала тебе. На счет отца. Он, конечно, любил повластвовать над нами, но и пальцем нас не трогал. Я это сама.

Кори затормозил так резко, что Ирма едва не влетела лицом в панель.

– Что?

Ирма начала что-то говорить. О том, что так она переживает эмоциональную боль, принося себе физическую. О том, что ей нравится смотреть на свои шрамы. Что иногда она впадает в депрессию. Это был несвязный бред подростка, что возомнил себя тонкой ранимой душой.

Какую к черту боль она переживает в семнадцать лет? Двойку по физике? Ей подарили меньше картонок на день всех влюбленных, чем одноклассницам? Видела ли она хоть раз настоящую депрессию? Это у Честера Честити депрессия. У Алана Дастина депрессия. А у нее дурь. Из-за которой Лоусон убил человека.

«Она солгала.»

Кори сжал руль сильнее, будто несся на скорости, но на самом деле они просто стояли посреди трассы.

«Она солгала тебе, чтобы избавиться от строго отца. Она приказала убить его. Убить невинного человека. Убить священника. Она должна понести за это ответственность. Она как доктор Томоко, что заставляла детей драться и пить кипяток. Убей ее.»

– Тебе меня не понять, Кори.

«Убей ее.»

Лоусон нажал кнопку и на весь салон завопило радио. «Твоя лучшая американская девушка».

Ирма просила убавить музыку. Кричала. Но Лоусон слышал лишь голоса в своей голове. Женские сменились мужскими. Это был отец Игмен. Он прощал ее, но не прощал его, пока тот не накажет Ирму за ложь. Он уши и рот господа, а Лоусон – руки.

В случае Лоусона – одна рука.

– Выходи.

– Ну прости, что сразу не сказала.

– Пошла вон из машины! – заорал Кори. Он не мог сдерживаться. Кости ломило, как у гриппозного от бездействия. Он не сможет долго сдерживать себя.

– Козлина. – Ирма громко хлопнула дверью.

Кори выдернул ключ из зажигания и бросил назад, чтобы не задавить Ирму, идущую по дороге.

Так нельзя. Это все зашло слишком далеко, и виноват совсем не город. Не город толкал Диану и не город бил Игмена молотком по голове. Это сам Лоусон.

Так непривычно было винить себя. Так неестественно. Он не страдающий герой фильма. Он настоящий живой человек, которому трудно испытывать вину. Которому трудно сказать прости. Который верит в справедливость, когда речь идет о других. Настоящий американец. Другим нельзя. Ему можно.

Лоусон вышел из машины, сел на мокрую траву у дороги и принялся крутить в руках телефон. Надо было послушать Честити. Кори набрал номер и вежливый женский голос спросил, чем ему помочь.

– Добрый день. Я бы хотел узнать личный номер Честера Честити, я представляю издательство…

– Простите, но это невозможно. Мистер Честити скончался неделю назад. Всего доброго.

– Дождался. – выдохнул Лоусон.

Освободил себя от мучений, и читателей от своих эротических романов. Тоже самое ждет Кори. Он должен сдаться.

Алабама, Отектвуд 3:40 р.m.

Несмотря на то, что едва ли миновал обеденный перерыв, в участке уже сидели пара шахтеров с помятыми рожами и один пьяный подросток.

– Как мне найти шерифа Айка?

– По коридору до конца, потом налево, дверь по правой стороне.

– Спасибо.

С Кори все здоровались. Айк видимо рассказывал коллегам о студенте недотепе. Кабинет был открыт, но Айка в нем не было. В пепельнице тлела почти целая сигарета. Лоусон скромно сел за стол. Левая рука тряслась, но шериф и сам сможет записать признание с его слов, а ему нужно лишь поставить свою закорючку.

На столе был ненавистный бардак. Дела, кружки, гора чеков и мелких бумажек. Номера телефонов, нацарапанные прямо на крышке стола.

Лоусон закрыл папки и сложил стопкой. Последняя привлекла его внимание. Знакомые фотографии истлевшего тела в хирургическом костюме.

Он подтянул папку к себе. Убитый санитар из отектвуда, отработавший там едва ли месяц. Но на прижизненной фотографии, был человек, которого Лоусон знал. Алекс Хилл. Студент Сент-Луиса. На одной из студенческих олимпиад этот парень сидел прямо перед Кори и набрал максимальное количество баллов. Он еще подавал апелляцию за низкий балл, козыряя тем, что он круглый сирота. И в итоге все же занял второе место.

Он никакой не санитар. Он проходил врачебную практику, как и Лоусон. И скорее всего узнал то, что знать не должен был.

За дверью внутри кабинета раздался звук слива. Кори отбросил папку и переворошил остальные бумаги на столе. Так Айк точно не заметит.

– Студент! Какими судьбами? Мобилу отобрали? – Айк вышел, подтягивая штаны одной рукой и доставая сигарету из-за уха другой.

– Нет. Я по поводу своей пациентки – Кристины Смит. Она подвергается домашнему насилию и живет в неприемлемых условиях. Опека вообще интересовалась ее семьей?

– Да. У девочки есть своя кровать и стол. Семья неблагополучная, но опеке плевать. Если мать смогла связать два слова и не полезла в драку, значит повода для лишения родительских прав нет.

– В Нью-Йорке могут отобрать ребенка и за меньшее.

– Но здесь не Нью-Йорк. Здесь детей можно воспитывать. Этот там сосунок может вызвать копов, за то, что злая мама поставила в угол. Кто вырастет из этих паразитов?

– Это же крайности.

– Это все, студент? У меня много работы.

– Д,а шериф. До свидания.

Лоусон вышел и закусил губу. Он не смог. Он не считает себя виновным. Так же как Алекс Хилл, не был виноват в том, что узнал правду. И его убили, как доктора Апекса. Почему Кори до сих пор жив? Он плохо старается? Или потому, что у него есть семья, которая будет искать виновных и подсылать прокурорские проверки. Потому что, он не сирота как Алекс Хилл, и он уже достаточно много наделал шума.

Телефон завибрировал в кармане и Кори чуть не ударился головой о крышу машины. Это был не тот, чей звонок он ждал. Это была Эйприл.

– Слушаю.

– Кори, привет. Надо поговорить. Заедешь в бар сегодня?

– Буду занят. Говори сейчас.

– Кори, я беременна.

Лоусон уронил телефон под сидение. Этого не может быть. Или может? Кори достал телефон и вновь приложил к уху.

– Не игнорируй меня. Хорошо еще что отец не знает. Что мы будем делать?

– Мы? – переспросил Лоусон. – С чего ты взяла что беременна от меня?

– Ну ты и скотина, Кори. У меня никого не было полгода, перед тем как мы познакомились с тобой. И после.

– Я могу дать тебе денег, свозить тебя в клинику.

– Ты в своем уме? Я не собираюсь делать аборт! Если не хочешь по-хорошему. Значит будет по-плохому!

После угроз последовали гудки. Беременная бывшая подружка. Это как раз то, чего Лоусону не хватало.

Бред

Алабама. Отектвуд. 4:15 p.m.

Двери бывают разные. Железные и деревянные. Заросшие паутиной, с выбитыми стеклами. Забитые досками, снятые с петель. Но все эти двери объединяло одно. За ними нет счастливых людей. За ними нет здоровых людей. Ни за одной дверью в Отектвуде.

Фамилии детей и подростков, лечившихся в отектвуде, выписанные в блокнот зачеркивались одна за одной. Морган Смит. Лечится в отектвуде. Сандра Пале. Покончила с собой в старшей школе. Макс Притч. Пожизненное заключение за двойное убийство. Дебра Спрингстин в тюрьме. Стивен Уильямс повесился два года назад. Джейн Бэкер. Не разговаривает уже десять лет. Не встает с постели пять. Ест, пьет и изредка моргает. Полупьяная мать протирает ее влажными салфетками и кроет Кори матом. Льюис Бартон. Ничего не помнит. Чешет грязную босую ногу о ступень крыльца, стоя в женском халате и курит тонкую сигарету. Больным себя не считает. Феликс Доггет. Просунул ружье в лаз для домашних питомцев и велел Кори убираться, пока он не отстрелил ему яйца. Марк Браун открыл дверь с перетянутой ремнем правой ногой. Одна рука уже отсутствовала, на другой уже начался некроз.

– Шырнуться хочешь?

– Вы проходили лечение в отектвуде с диагнозом задержка речевого развития?

Перед носом Лоусона закрылась очередная дверь.

Суицид, инвалидность, тюрьма, клиника. В этом городе нет другого исхода. Из тех, кто находился в городе были алкоголики, наркоманы и глубоко больные люди. Дома по адресам из архива были проданы или сданы под снос.

– Кто?

– Я из социальной службы. – крикнул Кори в щелку для писем. Дверь открыла вполне нормальная девушка. Без макияжа, в домашнем халате и тапочках.

– Муж оплачивает все счета. Приходите, когда он будет дома.

– Я не из налоговой. Я из социальной службы. – повторил Кори. – Вы проходили лечение в отектвуде с диагнозом нервная булимия.

Хозяйка растерялась.

– Простите, если помешал. Я задам пару вопросов для статистки, если вы не против, конечно.

– Входите.

В доме было небогато, но чисто. По дивану были разбросаны детские игрушки. Из кухни пахло запеченой курицей. Неужели кому-то удалось пережить отектвуд? Не сесть в тюрьму, не покончить с собой, не оказаться на улице.

– У меня ребенок спит, давайте потише.

– Хорошо, – Кори перешел на шепот. Они уселись за обеденный стол. – Миссис Анжело.

– Миссис Гудман. Анжело моя девичья фамилия.

– Миссис Гудман, в две тысячи первом году вы находились на лечении в клинике отектвуд. Я собираю отзывы пациентов. Вы помните что-нибудь?

– Это было так давно. Я была еще ребенком. – руки Гудман дрожали. Она не знала куда их деть. То поправляла халат, то двигала сахарницу по столу.

– Расскажите о своей болезни.

– В детстве я была очень толстой. Все дразнили меня жирной. Когда я пошла в первый класс, никто даже сидеть со мной за одной партой не хотел. Я перестала есть. А мама заставляла. Пока все не съешь из-за стола не выйдешь. Я ела, а потом шла в туалет совала два пальца в рот.

– Вы привели себя к расстройству пищеварения.

– В отектвуде со мной работал доктор Томоко. Еще мне назначили диету. Сейчас со мной все в порядке.

– Как именно с вами работал Томоко?

Гудман не отвечала.

– Он воздействовал на вас гипнозом?

– Это было только для того, чтобы я правильно питалась. Не голодовала и не обжиралась до боли в животе. – Гудман не поднимала глаза. Узор на скатерти был интереснее беседы.

– А кроме этого? Доктор Томоко заставлял вас делать что-то еще?

Гудман молчала, но ей было что сказать. На глазах выступили слезы. Лицо побледнело. Дыхание стало частым и поверхностным.

– Я знаю обо всем. О том, что вас заставляли делать под гипнозом. Я хочу помочь вам. И другим людям. Другим детям. Представьте, что ваш ребенок бы подвергся такому.

Вцепившись пальцами в стол, она начала надувать щеки. С губы покатилась белая струйка пены и Гудман, опрокинув стол, завалилась на кухонный пол. Она билась затылком о пол, махала скрюченными руками, задевая шкафчики. Проснулся ее сын. Он приподнялся за прутики в кроватке и стал плакать.

Это не излечение и не исключение. Это лишь видимость. Стоило чуть тронуть старые воспоминания и у Анжело начался приступ эпилепсии. Лоусон схватил со стола деревянную лопатку и вставил девушке в зубы. Повернул голову на бок и зафиксировал, чтобы не сломала себе череп. Это скоро закончится. Всем своим весом Кори прижимал женщину к полу. Ребенок ревел все сильнее и сильнее. Приступ оказался продолжительным. Кори поднял глаза на часы. Почти семь. Где бы не работал мистер Гудман, он скоро вернется. И в лучшем случае он вызовет полицию. Но на лучшее Кори не надеялся. Он вытер руки от слюны и пены о халат девушки. Цыкнул на ребенка и вышел, захлопнув дверь.

Да он не помог, но разве это его вина? Они сами не помогали себе столько лет, а теперь виноват Лоусон? Они молчали, делали вид, что ничего не было и медленно сходили с ума. Одни не выдержали, другие прячутся за мутной дозой в шприце, другие на дне бутылки, третьи за наигранной семейной идиллией, продолжая плодить новых душевнобольных.

Кори смял список в руке и выбросил в мусорный бак. Копаться в прошлом бесполезно. В настоящем не разгрести. Куда там.

Четыре пропущенных от Эйприл и сообщение, чтобы он ответил по-хорошему, иначе будет иметь дело с ее отцом.

Позвонить Рейчел? Что бы прочитала ему лекцию о безопасном сексе? Ночевать в мотеле? Возле него две полицейских машины. Наверное, берут очередного барыгу. И слышать вновь: «Студент, тебе не недоело влипать?», не очень-то и хотелось. Только в одном месте было спокойно и безопасно. В лесу. За знаком «осторожно, дикие звери.» и «не будь свиньей, убери мусор за собой.» Доехать до коряги. Пятьдесят шагов прямо, семьдесят налево. И до конца. Пока не перестанет ловить связь. Пока не покажется, что заблудился и никогда не выйдешь из чащи.

Лоусон заправил двигатель. В маленькой комнатушке резко запахло бензином. Все учебники сгорели. Заняться было нечем. Кори достал чистую тетрадку, в которой собирался заново писать отчет по практике и вывел дату на полях и принялся писать историю, что рассказал ему Честити. Честити умер. Как и все остальные пациенты. Не все умерли фактически. В петле, со стволом во рту, в луже рвоты с частичками таблеток или в ванне с тостером. Некоторые умерли внутри. Они продолжали потреблять, есть, срать, смотреть телевизор, напиваться, выкуривать по пачке в день. Но все, что было в них живого убил отектвуд. Человека, личность, и все ее проявления. Теперь они просто болезненные, запуганные, замкнутые мешки с мясом.

В конце повествования, Кори вывел три даты: «1819» «1919» «2019». Отложил ручку. Посмотрел в сторону канистр с бензином и калиевой селитры. Отектвуд нужно уничтожить. Это единственный выход. Можно, конечно, написать отказ и уехать в Нью-Йорк. Записаться к психологу, посетить пару тренингов, а потом жить как раньше. Закончить школу, устроиться на работу в местную больницу. Набрать пару лишних кило, уволиться, открыть свой кабинет, сделать лазерную операцию на глазах, гулять с сестрой, ездить в Пенсильванию к бабушке с дедушкой, жениться, выйти на пенсию, отправиться в дешевый тур по Европе, откладывать на черный день, на бархатную обивку гроба. Но на двух лекциях по психологии говорили, что нельзя бежать от проблем. Нельзя отрубать им головы, на месте которых будут отрастать новые. Нужно решить их. Раз и навсегда. Нельзя помочь людям, если не помог себе. А Кори себе не помог. Только создал вагон новых проблем и маленькую тележку невротических расстройств.

«Я спал двадцать пять лет и видел потрясающий сон. Где врачи лечат людей, где судьи выносят справедливые приговоры, где полицейские охраняют покой простых граждан. Где люди пьют потому, что им весело, а не потому, что не смогут уснуть не нажравшись. Я видел волшебный сон, где белый халат – гордость и честь. Где я буду уважаемым человеком, а не пустым местом, линчевателем и проблемой. Я хотел спасать людей, но люди не хотят спасаться. Они бьют по руке помощи. Стреляют в нее, режут ее, рвут ее на части. Я спал и видел, что люди хотят правды, любви и счастья. А когда проснулся, увидел, что они хотят лишь врать и причинять друг другу боль. Им нравится страдать. И они будут страдать.

Мне кажется, двадцать пять лет назад я уснул, а сейчас проснулся кто-то другой.»

Кори поставил точку. Буквы вышли ужасно кривыми из-под левой руки. Но разобрать написанное можно было. Закрыл тетрадь и убрал в стол. Найдет ли ее кто-нибудь? Проснется ли он после прочтения?

Подбородок уже клевал грудь. Очки упали на колени.

Кори лежал на серой простыне и смотрел на деревянный потолок. По кровати то и дело бегали крысы и били своими толстыми хвостами по лицу. Запах не отличался от отектвудской клиники. Но обстановка вокруг была какой-то средневековой. Очередная крыса влепила ему пощечину хвостом. Он попытался ее отогнать, но отгонять было нечем. Снова вместо рук и ног жалкие бугры, как в кошмаре, обмотанные желтой тканью, не бинтами. Дыхание перехватило. Но в этот раз Кори мог поднять голову и оглядеться вокруг. Раненые. Они лежали на полу, на деревянных койках на соломе. Женщина в белом чепце и фартуке, спала у стола, подложив руку под голову. На столе стоял кувшин, тазик и икона. Кори ничего из этого не смущало, кроме отсутствия своих конечностей. Шея устала, и он вновь опустил голову на постель, как раздался оглушительный крик.

– Где моя рука? Отдайте мою руку!

Кори хотел посмотреть на кричащего, но шея стала каменной.

– Южане? Я не видел ни одного южанина рядом с собой, а когда очнулся, оказался без руки. Жалкие воры.

Удар. Такой, какой доносился из сарая на ферме бабушки и дедушки, когда рубили индейку.

Звон. Плеск воды. Женский вскрик. Кори просто старался не обращать на это внимание и ждать. Наконец очередь дошла до него. Мужчина без руки, с кровавой повязкой. Он чем-то был похож на самого Лоусона. Рыжая жидкая бороденка. Уставшие глаза с кровоизлияниями. Сломанный нос. В единственной руке топор, с которого стекает темная кровь. Он замахнулся. Крыса в панике пустилась на утек через лицо Кори и он проснулся.

Алабама. Отектвуд. 6:00 a.m.

Кори проснулся внезапно и схватился за шею. Сон все еще стоял перед глазами, но он не мог вспомнить, опустился топор или это крыса коснулась хвостом его горла.

В больнице был ажиотаж. Медицинские сестры сдавали ежегодный зачет. Они толпились в коридорах с тетрадками шпаргалками. Повторяли приказы, первую помощь при шоках и обмороках. Одна сестра Грегсон стояла в стороне, рядом с незнакомой женщиной. Она громко кричала, махала руками. На щеке красовалась свежая ссадина. Лицо было одной отечной подушкой. От нее пахло нестиранной одеждой, потом и пивом.

– Сейчас санитары освободятся и принесут вещи. Они моют палаты. – неуверенно говорила Натали.

– Домоют? Сидят в бытовке нога на ногу с телефонами своими. Я, что, не знаю? Дуру из меня делать не надо!

– Подождите минуту. Я сейчас кого-нибудь отправлю.

– Знаю я вашу минуту! Час здесь буду сидеть!

– У вас все хорошо, сестра Грегсон? – Лоусон решил вмешаться. Пусть Грегсон недалекая, безответственная и негодная работница, они в одной упряжке. На них обоих белый халат, а Кори больше не позволит вытирать об него ноги всем, кому не лень.

– Вещи моей дочери потеряли! Бардак. Вы доктор? Разберитесь! – приказала женщина.

– Никто ничего не терял. Вас просили подождать. А где-то в палате есть тяжело больной, который не может ждать. Поставьте себя на его место.

– Вещи! Быстро. Или я иду к вашему главному врачу.

– Я принесу ваши вещи. Фамилия больной? – сказал Кори. Натали немедленно сбежала, бросив Кори, но он не обиделся.

– Смит. Кристина Смит.

Лоусон кивнул, выдавив вежливую улыбку. Смит. Именно такой он себе и представлял мать Кристины.

Он шел на склад с гордо поднятой головой. Он поступает так, как его научили. Так, как велит министерство здравоохранения. Пациент всегда прав, и, если он хочет получить свои вещи, он их получит. И пускай умирает тот, кто не может написать жалобу и пойти к главному врачу. Его миссия угождать и приносить вещи в желтом пакете с маркировкой, а не бороться со смертью. Его долг, не лечить больных, а с улыбкой размазывать дерьмо по лицу, которым эти больные в него кидают.

Кори спустился по желтой лестнице, где стоял сигаретный дым. Новая кладовщица не варила кофе и не смотрела виновато, снизу-вверх. Она сидела развалившись, с каталогом эйвон и терла запястьем страницу с пробником духов.

– Доброе утро. Могу я получить вещи Кристины Смит?

– Когда поступала? – не поздоровавшись спросила кладовщица.

– Кажется, восьмого.

Она лениво поднялась со стула и пошла вдоль полок. Желтый пакет нашелся быстро. Она вываливала из него рюкзак, грязные кроссовки джинсы и футболку. Раскрыла толстую тетрадь, прошитую черной ниткой, и принялась монотонно читать.

– Кроссовки одна пара, футболка, одна штука, джинсы одни, рюкзак один, телефон самсунг одна штука, зарядное устройство одно, расческа одна…

Кори не успевал пересчитывать барахло в девичьем рюкзаке.

– Пудра одна штука, тушь одна штука, блеск для губ одна штука, бумажные платки одна упаковка…

Кори сваливал косметику в рюкзак и увидел среди ручек, бумажек, жвачки и сигарет шнур. Белый провод с оборванными концами, какие обычно бывают у чайников, удлинителей, ламп и всего прочего. Лоусон проявил к нему особое внимание и больше не слушал кладовщицу. Он расписался в тетради, вышел с пакетом на лестницу и достал провод снова. Заломы на концах. Частички грязи. Он взял провод так, как его концы это предполагали. Намотав на руки. И не нашел ему применения иного, нежели приложить к своей шее. Идеально.

Секунду спустя Кори вытер его футболкой и затолкал в рюкзак. Это домыслы. Бредовые домыслы. Мало ли, зачем ей этот провод. Мало ли, какое барахло носят подростки в своих сумках. Подумаешь, пропавшие девушки были задушены проводом. Причем тут шестнадцатилетняя тщедушная девочка с хронической депрессией и кучей попыток суицида.

Завязав пакет, Кори направился обратно в корпус Б. Зачет только начался. Кори чувствовал общее напряжение. Он и сам недавно сдавал экзамены. Кто-то трясет ногой, кто-то бегает в курилку каждые две минуты. Кто-то лихорадочно повторяет тему. Кто-то пишет подсказки на руках. А Кори, как всегда, стоит в стороне, потому что все знает и молчит.

Он вручил пакет Смит, и та бросила ему издевательское «спасибо».

Пока Кристина переодевалась, сдавала тапочки и пижаму, мать упрекала ее, что не взяла из больницы туалетной бумаги и не заморозила ей макарон.

Подобная атмосфера угнетала. Куда приятнее было вернуться в корпус Д. Никто не возмущается, не угрожает звонком в министерство. Все тихо и мирно болеют своей болезнью.

– Привет, Кори. Мы пропустили сеанс, извини. Как ты себя чувствуешь? – Барбара была слишком участливой. С обычными пациентами она более резка. От них же не зависит будущее и репутация отектвуда. Ее репутация.

– Я не расстроился. Чувствую себя… – Кори не знал, как ответить на этот вопрос. Может быть, нормально. Но то, что панические атаки, приступы одышки, кошмары, приливы агрессии и голоса в голове стали для него нормой, не дает ему права, говорить, что это нормально. – Чувствую себя работоспособным. Хотел бы продолжить.

– После обеда я буду свободна. Сейчас у меня пациент. – Барбара оставалась на месте. Стоя спиной к дверям, она будто защищала кабинет. В руках у нее была свернутая в трубку, тоненькая история болезни.

Что там за больной? И почему она не следит за его состоянием? Стоять и глупо таращиться на доктора Лоусон продолжать не мог. Под ее пристальным взглядом он зашел в бытовку.