Революция лжи

Каждый человек желает лишь одного. Мужчина или женщина, принц или нищий – любой из нас стремится к счастью. Ничто иное в жизни недостойно даже поверхностного взгляда или беглой мысли.

Счастье многогранно и переменчиво, без четких форм и границ. Обличий у него ровно столько же, сколько людей на Земле. Оно таится за каждой дверью и углом, но никто так и не сумел с ним встретиться.

Ложь о существовании счастья – величайшее разочарование человечества. Вера в ложь – его величайшая надежда.

Крупные и невесомые хлопья снега медленно опускались на крышу. Кружась в вихрях воздуха, они запутывались в волосах, превращались в капли воды на коже. Я недвижно стоял на вершине девятиэтажного дома, наблюдая за пустыми улицами внизу.

Впервые за множество веков это место не было усыпано сотнями мерцающих во тьме огоньков. Впервые за множество веков по этим улицам не ступали тысячи человеческих ног. Пустота и тьма вместо жизни и света. Огромная братская могила на кладбище цивилизации. Кто бы мог подумать о таком еще месяц назад?

Нам почему-то кажется, что жизнь всегда будет идти своим чередом, не выходя из привычного русла. Все плохое, чего не случалось ранее, и не должно произойти. Нищета обойдет нас стороной, любимые не умрут, война не начнется. Человечество, в конце концов, будет существовать вечно.

Мы считаем, что все важное происходит далеко и, обязательно, без нас. Это полная чушь. Человечество погибло при непосредственном моем участии. В канун нового года, что, согласитесь, кажется символичным.

Это самое странное первое января в моей жизни.

1. Банальные вопросы

– Чем занимаешься в последнее время? – сказал я и невольно поморщился, расстроенный избитостью своего вопроса.

– Тебе это интересно? – напрямую и без обиняков спросила Таня. Ее серые, а может и не серые – никогда особенно ими не интересовался – глаза были направлены прямо на меня.

Интересно ли? Да конечно же, нет! Какое мне дело, чем занят тот или иной человек? Кому вообще интересно слушать подобное? Вряд ли ваши постоянные собеседники – незаурядные личности вроде Эйнштейна или Христа, которые всегда могут поведать о чем-то любопытном. Да и с мыслями этих последних лучше ознакомляться на расстоянии. Мало ли что.

– Конечно, интересно, – с фальшивой улыбочкой ответил я, стараясь не зевнуть до того момента, пока Таня не отвернется. На самом деле мне хотелось спать, есть и пить. Быстрее уйти из унылого и неуютного кафе, в которое мы заскочили. Прочесть хорошую книгу.

– Зачем бы мне тогда спрашивать? – игриво подмигнул я, не желая ее обидеть. Таня робко улыбнулась. Щечки на ее идеально симметричном, не слишком красивом лице покрылись румянцем.

Вообще-то я хорошего о ней мнения. Много лучшего, чем о большинстве знакомых, что и неудивительно, учитывая ее отношение ко мне. Трудно издевательски поплевывать на человека, влюбленного в тебя. Особенно когда ты сам не испытываешь ответного чувства. Когда чувства взаимны – другое дело.

Запуская иногда пальцы в гущу светлых волос, блестевших под светом настенных ламп, Таня неторопливо и обстоятельно рассказывала о своих занятиях. О работе в газете, о редакторском и журналистском ремесле, о коллегах и долгих вечерах, просиженных над очередной неловко складывающейся строчкой. Я прикидывал, как скоро можно будет взглянуть на часы, чтобы она не слишком обиделась.

Делать ей больно мне совсем не хотелось. Наоборот – только от желания немного порадовать ее я и согласился на встречу.

– А чем занимаешься в последнее время ты? – спросила Таня, закончив собственный рассказ.

Я замялся, блуждая взглядом по бурым стенам и столам вокруг нас, стараясь не смотреть ей в глаза. О собственных занятиях я старался даже не вспоминать, не то, что рассказывать о них другим. Дела в последнее время как-то не давали повода для радости. Да что там – откровенно не ладились.

– Тебе это интересно? – спросил я, желая отсрочить неприятное повествование.

Таня ответила, как всегда, быстро и честно.

– Нет.

2. Останемся при своих

– Мне было бы интересно, – продолжала говорить она, не дав мне возможности удивиться, – присесть поближе и обнять тебя.

Я, кажется, упоминал, что она влюблена в меня? Вот поэтому я и чувствую себя, как сельдь в бочке во время наших свиданий. Ну, о чем я толкую? Это для Тани они – свидания. Для меня – просто встречи. Она мне нравится, но и только. Свою девушку, Аню, я люблю.

– Ты же знаешь, – выдержав длительную паузу и печально вздохнув, сказал я, – что не могу желать того же.

Она привычно, и, тем не менее, все так же душераздирающе грустно опустила голову. Мне еще раз отчетливо вспомнилось, почему мы так редко видимся.

– Вернее, – проговорил я, неуклюже пытаясь смягчить предыдущую фразу, – не могу себе этого позволить. Ты же знаешь.

– Знаю. И все равно хочу.

С трудом и неохотой приходилось сознаваться, что временами мне и самому было интересно попробовать. Наверное, лишь страх перед возможными, крайне неприятными последствиями, не позволял мне перейти к действиям. Любимые девушки не очень-то безболезненно переживают измену. Да и не только они.

Неужели любая добропорядочность и ответственность – это всего лишь страх перед возможными последствиями? Надеюсь, что нет. Разум намекал – возможно.

– Так нельзя, – сказал я, покачивая головой.

– Почему?

– Потому что это неправильно.

За словом в карман я в тот вечер не лез. Каждый ответ был подобен комку земли, брошенному на гроб красноречия.

– А кто решает, – упорствовала Таня, – что правильно, а что нет?

– Действительно, – призадумался я. – Хорошо, давай по-другому. Ты мне нравишься, но все это плохо закончится. В финале нас ожидают несколько поразительно неприятных минут.

– А перед тем – несколько поразительно приятных. В худшем случае – останемся при своих.

Мне стало казаться, что Таня окончила иезуитский колледж. Сногсшибательно привлекательная логика. Соблазнительно-позволительные выводы.

Плавным и непринужденным, словно бы ничем не связанным с ходом разговора движением, я достал из кармана телефон и взглянул на экран. Пора было уходить.

Таня, пристально наблюдавшая за мною, отвернулась в сторону.

– Наверное, – холодно и с нескрываемой горечью сказала она, – тебе пора идти?

Я не уловил смысл ее слов. Какая-то мутная, неразборчивая мысль кружила где-то под поверхностью бессознательного, грозясь в любой момент вынырнуть наружу.

– Полдевятого, – произнес я, словно заклинание, способное взбодрить хромавшую память. – Двадцать-тридцать.

– И тебе пора, – заключила Таня.

– Да нет, – отмахнулся я, не прекращая мучительных попыток вспомнить о чем-то важном и столь не к месту забытом. – Просто у меня такое ощущение… Ох, черт!

За трогательным и где-то трагическим разговором я совершенно позабыл о работе. Мне на самом деле было пора.

– Прости, нужно бежать! – воскликнул я, вскакивая со стула.

Таня, конечно, не поверила. С другой стороны, без повода я бы ушел точно так же.

3. Вечер правды

Я со всех ног мчался к автобусной остановке, пытаясь одновременно дозвониться приятелю. Это был вопрос жизни и смерти.

Телефон выдавливал из себя лишь предательские гудки. Я хотел расправиться с ним на месте. Но эта хитрая бестия знала, что мне без нее не обойтись, и нагло продолжала свои издевательства. Кроме того, яростный самосуд над собственным телефоном посреди многолюдной улицы – довольно вызывающее поведение.

Я не люблю привлекать к себе лишнее внимание.

Наконец, на другом конце послышался голос.

– Алло?

– Зачем ты аллокаешь? – возмущенно поинтересовался я у приятеля. – Ты что, номера не подписываешь?

– Но…

– Перестань оправдываться и лучше расскажи мне, как там футбол?

Видите ли, я работаю обозревателем в футбольном журнале. Мне приходится составлять обзоры матчей. Перед чем, конечно, желательно их просматривать. В последнее время у меня возникают с этим некоторые проблемы.

– Что значит, как там футбол? – удивился приятель. – Разве это не я должен обращаться к тебе с подобными вопросами? Это же твоя работа!

– Брось паясничать, – перебил я, – и попытайся, в меру своих способностей, сообщить мне о матче все, что только можешь.

– Он закончился.

– Хорошее начало. Что еще?

– Ты что, пытаешься сопоставить мое мнение со своим? – попытался проникнуть в суть нашего разговора приятель.

– Почти, – признался я. – Пытаюсь составить хоть какое-то мнение.

– Что? Ты же должен сейчас писать отчет о матче!

– Я его даже не смотрел.

– В который раз! Ну, ты даешь! Тебя же выпрут с работы!

Он говорил так, словно его это немало порадует. Мне необходимо тщательнее относиться к выбору приятелей.

– Слушай, – устало проговорил я, – может быть, перестанешь пророчествовать и все-таки расскажешь мне, как прошел матч? Чтобы я мог уже сейчас набросать в уме текст и надеяться, что отправлю его своему работодателю не слишком поздно?

– Я вообще одним глазом смотрел. Особо и сказать нечего.

– Счет-то какой?

– Ноль-один, – приятель сделал паузу, за время которой в нем проросло семя гуманизма. – Как твои дела вообще? Ну, в целом?

– Дерьмово, – лаконично ответил я и положил трубку.

Наступил, не иначе, какой-то вечер правды. На все вопросы я отвечал искренне, не таясь.

По итогам телефонного разговора я пришел и к еще одной правде – спешить уже некуда и незачем.

4. Оно того стоило

Бутылки, заботливо расставленные на полках магазина, ласково приветствовали любого, кто проходил мимо, яркими этикетками. Они словно бы призывали не оставаться равнодушным и приблизиться к ним.

Я выбросил из своего сердца всякое равнодушие.

Красные, черные, зеленые и оранжевые бумажки говорили куда красноречивее любого документа, который может предоставить вам человек. Они ничего не скрывали и никого не обманывали, выставляя на всеобщее обозрение правду о своем внутреннем мире. Я чувствовал его на вкус.

Оторвавшись от радостной встречи со старыми друзьями, мне пришлось вернуться к горьким мыслям о грубой и пошлой материи. Ее самых безобразных представителей, или денег, как их еще называют, в моих карманах оказалось до неприличия мало. Общая сумма напоминала скорее карманные расходы, чем сбережения взрослого, да к тому же еще и работающего человека. Логика и здравый смысл, как никогда беспощадные, настаивали, чтобы я немедля развернулся и ушел прочь.

С грустью приняв их доводы и совершив над собой героическое усилие, я сумел отойти от полки, стоически приняв сокрушительный удар судьбы.

До сих пор не могу понять, каким образом, спустя пару минут, я оказался у кассы, с увесистой бутылкой в руке. Вернуться назад не было никакой возможности. Это посчитали бы признаком дурного тона.

Я всегда считал себя человеком культурным.

– Ох уж эти праздники! – сказал я девушке-кассиру, делая вид, что покупаю выпивку исключительно по воле обстоятельств.

Девушка с хорошо заметными кругами под глазами, похожая на заспанную коалу, едва заметно улыбнулась. Она сделала вид, что мне поверила.

В свою очередь, я сделал вид, что очень доволен всем происходящим, расплатился и вышел.

Горлышко бутылки, крепко стиснутое в руке, наполняло меня необъяснимой радостью. И пусть катится к черту и работа, и все остальное. Оно того стоило.

5. Основная функция

Как выясняется, нельзя вот так просто послать все к черту, и не ответить за это. Законы физики никто не отменял. Ничто ниоткуда не берется, и в никуда не исчезает.

Но обо всем по порядку.

Следующее утро началось с тягостного пробуждения, сопровождаемого изысканной головной болью и странными ощущениями во всех частях тела. Ничто из запланированного на вчера не было сделано. Звонки от разочарованных таким положением дел персон – все до единого пропущены. С тревогой глядя в будущее, я встретил новый день.

Раздражающий гул телефона вывел меня из состояния похмельной медитации.

– Привет.

Звонила Аня, моя любимая девушка, свет моих очей и пылающий костер моей страсти. Как-то с опозданием вспомнилось, что я совсем позабыл о ней днем ранее. За день до того произошла схожая история.

В воздухе отчетливо запахло кровью.

– Привет! – излишне жизнерадостно пролепетал я, надеясь избежать междоусобицы. – Только собирался тебе позвонить.

– Отчего же не позвонил? – ожидаемо, но как-то без огонька поинтересовалась Аня. Акции моей компании по нейтрализации конфликтов поднялись на несколько пунктов.

– Сложный вопрос, – осторожно начал я.

– Ладно, – спокойно, и даже отчасти ласково прервала меня Аня, – нам необходимо встретиться.

Ее соблазнительное, с приятными окружностями в нужных местах тело мгновенно нарисовалось в моем воображении. Этот мысленный снимок, с помощью которого можно было лечить слабое зрение, наводил на романтический лад.

– Полностью, целиком, исчерпывающе согласен, – не скрывая душевного подъема, сказал я. – Как хорошо, что ты это предложила. Я и сам бы непременно предложил, но, повторюсь, рад, что это сделала ты.

– Рада, что ты рад.

– И я рад!

– Давай пока что прибережем остальные радости на будущее.

– Разумеется, – подчинился я.

– Потому что, – несколько похолодевшим голосом продолжала Аня, – мне есть, что тебе сказать.

Сознание, поглощенное разглядыванием никуда не пропавшей мысленной фотографии, не стало реагировать на этот тревожный знак.

– Отлично, – безмятежно пролепетал я. – Во сколько встретимся?

– Как только сможешь.

– Что, прямо сейчас?

– Давай все-таки поумерим немного твой пыл, и отложим встречу на пару часов. Заезжай за мной.

– За тобой, – лукаво поинтересовался я, – или к тебе?

– Да без разницы, вообще-то.

– Слова, произнесенные твоим чудесным голосом, наводят меня на мысли о любви.

– На эти мысли тебя наводит вчерашний алкоголь, – резко поправила Аня.

Я несколько растерялся, пытаясь уловить направление, в котором движется ее логика.

– Что?

– Вчерашний алкоголь, – повторила Аня. – Ты же пил вчера?

Здесь мне следовало изобразить неподдельное возмущение, что я и сделал немедля.

– С чего ты взяла?

– Ой, я тебя прошу, – исключающим всякий дальнейший спор тоном проговорила Аня. – Так вот, на мысли о любви, а вернее о размножении, тебя наводит вчерашний алкоголь, или, скорее, последствия его воздействия.

– Не понимаю.

– А тут и понимать нечего. Алкоголь убил огромное число нейронов в твоем мозге, мозг расценил это как смертельную угрозу и заставляет тебя, как можно быстрее, выполнить основную функцию любого живого организма.

– Какую?

– Произвести потомство.

Что-то в этом есть.

6. Вполне серьезно

Приведя себя в порядок, я выбрался из квартиры. Настроение было отличным. Его не испортила даже засунутая в дверь бумажка, напоминающая о неуплате за свет. Такие мелочи просто не могли меня потревожить.

Зато другие – вполне.

Телефон неприятно заскрежетал, что могло означать лишь одно – кто-то желал со мною поговорить. Я принял звонок не глядя.

Блаженны легкомысленные, ибо неумением учиться на своих ошибках они преподают впечатляющий урок человеческой глупости.

– Неужели я смог вам дозвониться? Поразительно! Как приятно вас слышать!

Гаденький голос по ту сторону трубки не врал лишь об одном – мне действительно трудно дозвониться.

– Здравствуйте, Николай Николаевич, – подавленно сказал я.

Николаем Николаевичем величали моего непосредственного начальника – заносчивого типа всего на пару лет меня старше, полагающего, будто бы он, мелкий редактор, вознесся над всеми остальными смертными, мелкими редакторами не являющимися. Слабоумие и решительность были двумя главными его чертами. Он решительно выдавал мои работы за свои, а на остальное ему не доставало ума. Эффективность его труда, таким образом, находилась в прямой зависимости от моей производительности.

В последнее время дела у него шли из рук вон плохо.

– И вам не хворать, – ответил Николай Николаевич.

Жаль, но я никак не мог желать для него того же.

Я разозлился.

Во мне взросло непреодолимое желание язвить.

– Чем обязан? – как ни в чем не бывало, спросил я, избирая против агрессора контратакующую тактику.

– Вы обязывались, – прошипел он, – писать статьи и обзоры для нашего ресурса, за что и получали длительное время деньги.

– Я бы не стал употреблять такое громкое слово, как «деньги».

– Что?

– Слово «деньжата» подошло бы больше.

Видимо, алкоголь не только пробуждает тягу к размножению, но и подавляет напрочь инстинкт самосохранения.

– Шутить изволите? – возмущенно спросил Николай Николаевич.

– Почему же? Я вполне серьезен.

– Ах вот как? – он говорил без обычной топорной злобы – одного из главных своих качеств. Дурной знак, но я уже не мог остановиться.

– А где же, – продолжал он, – ваш вчерашний обзор?

– А вы разве его не получили? – с достойным большой сцены удивлением проговорил я. – Странно. Наверное, случился какой-то сбой с почтой.

– Скорее, – медленно и надменно, с чувством исполняющегося правосудия процедил он, – вы ничего и не отправляли.

– Ха-ха. Сейчас небось скажете, что я ничего и не писал.

– Скажу. А еще скажу, что вы уволены.

– Шутить изволите?

– Нет, – зачитал он приговор. – Я вполне серьезен.

Связь оборвалась, телефон замолк.

Ноль-один в его пользу. Прямо как во вчерашнем матче.

7. Особое место на стене и рамка

К дому Ани я прибыл в несколько раздосадованном, по сравнению с началом моего путешествия виде. Предсказуемое увольнение непредсказуемо больно ударяло по самооценке и перспективам на будущее. Хотя о перспективах, будем-таки честны, я призадумался лишь после их внезапного падения. Цитируя классика, они оставили по себе такой же след, как в ветре дым, да пена над пучиной. Ничего иного, кроме как скропать статейки для футбольного издания, я делать не умел.

Единственным утешением для меня была скорая, только-постучи-в-дверь-и-она-начнется, встреча с любимой девушкой. Не везет в работе, повезет в любви.

Блаженны легкомысленные – нет, уже было.

– Привет, – сказала Аня, открывая дверь. – Заходи.

Ожидаемого мною страстного поцелуя не случилось. Не успел я прильнуть к ней, как Аня ретировалась куда-то вглубь квартиры, оставив меня прозябать в коридоре.

– Не разувайся, – предупредила она, – сейчас я оденусь и мы уходим.

Я почувствовал себя как-то тоскливо.

– Зачем?

– Затем, что нам надо выйти, – донесся ее голос из-за стены.

– Куда?

– На улицу.

Пришлось мириться с неизбежным.

Пока Аня одевалась, я, от нечего делать, любовался красотами коридора и кухни, хорошо заметной с моего наблюдательного поста. На стенах висело несколько маленьких картин, выполненных в манере сюрреализма – моя девушка немного рисовала. На кухонном столе покоилась огромная круглая пепельница, до краев забитая трупиками сигарет – Аня дымила, как старый морской волк.

– На твоем месте, – громко проговорил я, – я бы уже намечал особое место на стене и присматривался к симпатичным деревянным рамам.

Ни слова в ответ.

– Потому что, – продолжал я, – пора бы уже «филип-моррису» выдать тебе почетный лист или грамоту за выдающийся вклад в развитие табачной индустрии.

Никак не реагируя на мои остроты, Аня вышла из комнаты. Черное, прилегающее к телу платье отлично подчеркивало завораживающие контуры ее фигуры. Темные густые волосы, постриженные в каре, опускались до самых плеч.

– Там холодно? – спросила она.

– Ну, прямо вот в таком виде выходить не стоит, как бы мне этого не хотелось, – не отрывая от нее глаз, сказал я. – Все-таки декабрь на дворе. Надевай пальто. Или не надевай.

Аня вопросительно посмотрела на меня.

– Не надевай, и мы не станем никуда идти, а останемся здесь, в тепле и уюте, и будем наслаждаться друг другом, и дарить внутреннее тепло, и…

– Я готова, – бесцеремонно прервала она, возникнув прямо передо мной уже в верхней одежде.