Белый китель

© Аркадий Застырец, 2017

ISBN 978-5-4483-8225-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ЗИМ

 
Двоюродный дедушка был молодым,
Когда подарил мне машину —
Железный, открытый по-маршальски ЗИМ,
Стекло впереди, и в резину
Надёжную каждого был колеса
Со звёздочкой обод засажен.
К рожденью такие вот, брат, чудеса —
Подарок и тяжек, и важен.
Его иногда я решительно брал,
С движком десятицилиндровым,
Колёсами в пол, разгонял и пускал
С басовым пугающим рёвом…
Он мчал, сокрушить радиатор грозя,
Чугунный такой, в серебрянке.
Под полом соседи кричали: «Нельзя
По комнате ездить на танке!»
И бабушка ЗИМ отбирала и в шкаф,
Заказанный мне, запирала.
И жизнь его, в миг тишину разодрав,
На месяцы там замирала…
Все знали о том, что когда-нибудь ЗИМ
Исчезнет из этого мира,
И больше парада не примет над ним
Летящий носитель мундира.
И правда, однажды его не нашёл
Я в верхнем шкафу покорённом —
ЗИМ вылетел в ту же трубу, что и стол
И стулья, и лампа в зелёном.
А как же иначе? Но мне одному
Тогда же предсказано было,
Что ЗИМу ещё суждено моему —
Взреви, лошадиная сила! —
На площадь рассветную в блеске живом
Проехать – фанфары и слава! —
И я буду в ЗИМе сидеть за рулём,
А ты – в белом кителе справа.
 

Благовещение

 
В саду, верней, в конце садовом,
Где реже старая трава,
Еще не выданная словом,
Калитка скрипнула едва.
 
 
И точно шёпотом песочным,
И в жаркий полдень полуночным,
Как строчкой, тропкой пронеслись
Шаги, шаги, легчайший бриз.
 
 
И сердце, замерев сначала, —
Нет-нет, он не был Ей знаком,
Какой-то юноша с цветком —
Больней и глубже застучало.
 
 
Он вымолвил. В ответ Она
С непониманием глядела
И на стрелу веретена
Овчинку светлую вертела
 
 
Под кровом сетчатых теней.
Он повторил с кивком и взмахом
И преклонил, охвачен страхом,
Колени и главу пред Ней.
 
 
Ни светлого кольца, где темя,
Ни крыльев за худой спиной…
Неслышно развернулось время,
Как на пружине заводной.
 

К радости

 
Всё к радости, ты помни это друг!
Всё к воскресенью, воздуху и свету.
Не важно – Холмогоры, Бранденбург…
Мы едем в понедельник или в среду.
 
 
Всё к радости! Бетховен не был глух.
И Моцарта бессмертные моторы
Испанка лихорадила, как пух
Июньских тополей сгорает скорый.
 
 
Всё к радости! Таков уж оборот,
И в слякоти мучительной дороги
Теряется находкам дивным счёт,
И солнцам ослепительным в итоге.
 
 
Важнее, чем за что и где болит, —
Кто там на берегу в цветочном платье
Под проливным пронзительным стоит
И ждёт, простив, принять тебя в объятье.
 

Царь горы

 
В царя горы до одури, до жара
Под шубою от пят до головы —
И в снег упасть, и – где ты, где ты, Лара? —
Почувствовать гуденье тетивы.
 
 
Опять зима и чёрная цигейка,
Лежи, дыши с устатку подо тьмой,
Где звёзды на морозе светят клейко,
Как на подъездной ручке шар стальной.
 
 
Лежи, гляди, в созвездий паутине
Читая то, чего на карте нет —
То стрекозу, то пляшущих в камине,
То ставший на дыбы велосипед…
 
 
А то усни и в погребе кошмара
Свой дом ищи по хрупким этажам,
Не находя. И – где ты, где ты, Лара?
За встретиться с тобой я всё отдам.
 

Диатриба

 
Что значит верить до конца,
Дойдя до дня шестого,
Не ради красного словца
Или ловца иного?
 
 
Достанет ли тебе тогда,
Извилинами скорый,
Врождённых навыков труда
Над матрицей и спорой?
 
 
Как прежде, будешь ворошить
Невидимые силы?
Не прекратишь плести и шить
Над свежестью могилы?
 
 
Не забоишься окунуть
Не в ауру и прану —
В холодной сукровицы суть
По локоть и не спьяну?
 
 
Не тереби нательный крест!
Не три свой глаз скоромный!
Арс лонга, вита брэвис эст
И – как там? опыт тёмный?
 

Именины сердца

 
Алый галстук спозаранку,
Золотой значок на грудь,
С красной кисточкой испанку
На макушку не забудь!
 
 
Мы идём парадом в мае,
А потом на ВИЗ, в кино —
Без билета на трамвае
Нынче нам разрешено.
 
 
Года два еще до встречи —
Врежет ливнем по стеклу…
Слава, утро! Слава, вечер!
Я всему пою хвалу.
 
 
Слава слуху! Слава глазу!
Слава с Лениным рублю!
Даже издали ни разу —
Всё равно тебя люблю.
 

Сказка

 
В четыре-ноль-восемь
Проснулся во мне
Въезжающий в осень
На белом коне,
Влетающий снегом,
Гудящий в трубу,
Излеченный бегом
С дождями на лбу.
Живущий не даром,
Спешащий не зря
На волке поджаром
Сквозь лес октября,
И лугом, и в гору,
Яге вопреки,
В бодрящую пору
Вдоль бурной реки
(Напрасна другая,
Безъядна змея) —
К тебе, дорогая
Царевна моя.
 

Дом

 
Это мой дом, Эйкейтрина, вон там, за углом.
Весь-то не мой он, а только каморка на третьем.
Собственность следом за —
помнишь ещё? – лихолетьем
В руки сама мне упала сквозь века разлом.
 
 
Это мой дом, Эйкейтрина! Мой маленький дом,
Угол тепла и земных треволнений могила.
Я покажу тебе – там, за фламандским холстом —
Вход в подземелье. Не бойся, держись за перила.
 
 
Так, Эйкейтрина, ровнее и выше фонарь!
Можно и спеть, если песенка наша не спета.
Крысы боятся бродячего белого света.
Вдарим по крысам и светом и песней, как встарь!
 
 
Мох и трава на поверхности тайного люка —
В лес полуночный моё подземелье ведёт,
Тихо теперь – умоляю, ни света, ни звука,
Узеньким лазом и ощупью нежной, как крот.
 
 
Мы полюбуемся медленным лунным закатом —
Разве луна не глядит загоревшимся льдом?
Там, в облаках, Эйкейтрина, в просторе разъятом
Может, и ты себе выстроишь маленький дом.
 

Атака

 
На вечно-зелёном по склону горы
В огне золочёном съезжают шары,
Сосульки и птицы, морковь и арбуз,
Садовая тачка из тоненьких бус.
 
 
Горящие свечи и яблочный лёд
Поют и трещат, продвигаясь вперёд.
Цветы в зеркалах, в переплёте альбом
И лебедь зимы на стекле голубом.
 
 
А в небе над ними зашёл на таран
Из бисера с гарусом яркий биплан.
А выше Небес – не смотрите туда —
Волхвам указала дорогу звезда.
 

Выходной (Museum III)

 
На рассвете все взрослые спят…
За окном – ни морозного дыма,
Ни дождя две недели подряд,
И несчастья идут себе мимо.
 
 
Под ногами линолеум – шарк!
Спят, и всё тут, намёков не слышат,
Глубоко всей полуночью дышат…
Обещали вчера в зоопарк…
 
 
В тридцать третий скучающий раз
Разберу дорогие подарки —
Разложу в целлофановый марки,
Вставлю клоуну выпавший глаз.
 
 
К не желающим раньше вставать
Притулюсь – я же худенький! – с краю
И давай – о животных мечтать,
В полудрёме шагая по Раю.
 
 
Вижу зебру, жирафа, слона,
Первый раз – у воды бегемота…
Здесь и слова-то нету «война»
И любви лишь бывает охота.
 
 
Притяжение горькой земли
Шаг за шагом теряет значенье,
С облаками плывут корабли,
Где высокого ветра теченье.
 
 
Вот уже высота подо мной,
Я в пернатой лечу веренице…
Но не в смысле, что это мне снится —
Просто день наступил выходной.
 

Циркачка

 
Платье алое легко,
Мака летнего алей,
Ноги – в чёрное трико,
Ни морщинок, ни щелей.
 
 
А сама седа, как лунь,
Непокорная глава —
Это женщина июнь,
Это женщина сперва.
 
 
Омут глаза – тёмный жад.
Глянет раз – и всё, завал.
Ею кинут, акробат
Из-под купола упал.
 
 
Укротитель Анатоль
Тоже до смерти любил,
Загляделся – и изволь:
Тигром насмерть сожран был.
 
 
И когда она идёт
По опилкам и ковру —
Возбуждается народ,
Как фламинго поутру.
 
 
На трапеции верхом
Взмоет мигом в горний план,
А оттуда – прямиком
Как в огне аэроплан.
 
 
Как же было не сгореть —
Если в жилах керосин?
Не от гриппа ж умереть
В день праправнука крестин!
 
 
Скатерть зимняя бела,
Простыни во сне белей,
На поверхности стола
Так легла, что не пролей.
 

Городское каприччо

 
Фронтонных муз печальные белила
Смывало на зелёное дождём,
Как будто Дездемона умолила
Отелло погодить с его судом,
 
 
Но изменить, увы, уже не в силах
Течения, смывающего путь,
И вечер пил в погашенных белилах
Глухими фонарями света суть.
 
 
И в городе, весной легко одетом,
Тьма коротка, смешна и не страшна,
Поскольку рядом опера с балетом —
Вечор на всю катушку дотемна.
 
 
По мокрым доскам в пляс полунагие
Пускались девы, сбросив тайный вес,
И – что скрывать! – их прелести тугие
Внушали юным жгучий интерес.
 
 
Как музыка в сердца влюблённых влезла?
Я просто изумлён, а не виню…
Все ждали коды, шумного разъезда
И тишины, венчающей возню.
 
 
Все ждали жизни быстрого продленья,
За тактом такт, от сих и до сих пор,
Как в музыке – биений повторенья,
Как в опере: чуть что – вступает хор.
 
 
Все ждали счастья, радостных сюрпризов,
Шампанского, букетов и даров…
Не голубями ж засранных карнизов
И суками загаженных дворов!
 

Белый китель

 
Не люблю Жюль-Верна, что ты, что ты! —
Намусолив книжицу в руке —
За его широты и долготы
На плохом французском языке,
 
 
За его фальшивые маршруты,
По лекалу циркулем расчёт
До секунды выверен, и – тьфу ты! —
Видишь, кондор Роберта несёт?
 
 
Если бы еще не сочинитель,
Что «А ну-ка, песню нам пропой»,
И не капитанский белый китель
В крабах и капусте золотой,
 
 
Я совсем забил бы на Жюль-Верна,
Не взошёл вовеки бы на борт
Там, где Немо тёмная каверна —
Тайной лодки выдуманный порт.
 
 
Не искал бы глазом в небе Спаса
Бросив диким жемчуг и коралл…
И топор поди из-под компаса
До сих пор бы сдуру не убрал.
 

Возвращение

 
Я опять в мою вернулся школу,
И на грязной лестнице какой-то
Чёрного заваленного входа,
Где мышами пахнет и хранятся
Транспаранты с Лениным и Марксом
И наверно курят все тайком,
Директриса с карими глазами
Мне в любви нечаянно призналась.
«Я скучаю», – так она сказала,
Со слезами глядя на меня.
И наверно б кинулась в объятья,
Распаляя тщетную надежду,
Если бы не рядом ученица,
Подбородок маленький задрав…
…………………………………
Школа, школа! Вечные руины!
Туалет – как скалы в океане,
Тучи пыли, груды безобразий,
И всё время что-нибудь на снос…
Непрерывный сбор металлолома,
И навек забыты в раздевалке
Варежки, висят на батарее…
Умирает старый трудовик.
Там в портфеле блёклые тетради
И дневник в учительской краснухе,
Там столы в разнузданном граффити,
Застеклённый с глобусом скелет.
А ещё развинченный частично
Микроскоп, как печь – большой и белый.
Не вписался вовремя, не нужен,
А в моё-то время был король.
 

День дождя

 
Какое счастье – день дождя!
Зонтов упругая вампука;
Ловец теней сетями звука,
У стен – поток, не погодя,
 
 
И, под водой вращая свет
В своих неутомимых спицах,
Без никого велосипед
Летит, не падая, как птица.
 
 
Всё по-прохладному светло,
Жасмин не требует полива,
Двор мокрым цветом занесло,
Черёмуха – не то что слива,
 
 
Но – сладкой горечью дыша —
Она – до лета нам награда
И так по-русски хороша,
Что лучше, кажется, не надо.
 

«Сколько существ обитает в твоём океане?..»

 
Сколько существ обитает в твоём океане?
В десять томов уместится ли их каталог?
Можешь пометить на бегло набросанном плане
Каждого зверя пещеру, гнездо, уголок?
 
 
В храме любви не одна золотая колонна.
Это я понял наверное в детском саду.
Даже наивное чистое сердце не склонно
Всё представлять как покрытую снегом гряду.
 
 
Сколько в тебе нераскрывшихся летом бутонов?
Жёлтых и красных, с неровно-бордовой каймой,
Белых тюльпанов и иссиня-чёрных пионов…
Кто из них твой и который единственно мой?
 
 
Мало ли платья скрывают твои гардеробы?
Лифов и юбок, жакетов, ажурных чулок…
Что ты носила во время прилежной учёбы?
Что надевала на ритмики первый урок?
 
 
В тысячу лет невозможно твои переулки
Все осмотреть, а ещё тупики и дворы,
Или в часах сосчитать шестерёнки и втулки,
Съехав под утро на утлой фанере с горы.
 

Девичья игрушка

 
Роман всегда кончается синицей…
В конце, увы, не водятся орлы.
Синицей? Нет, хотел сказать – страницей,
А вылетела птица из пчелы.
 
 
Пчела – поди пойми, какого пола,
И, в сущности, попробуй отличить
От времени прошедшего глагола,
В инфинитиве будущего «пчить».
 
 
Пчела, пчела, все глазоньки пропчела…
Опять ошибка. Плакала? Ждала?
В окно, тоскуя, пристально глядела?
Сжав жало, закусила удила?
 
 
Но нету, нету жала у девицы —
Есть волосы, на пальцах – ноготки…
Цветы такие? Сердце веселится,
Чуть зацветут на кончиках руки!
 
 
А после-то что станет с лепестками?
Когда она на счёт их оборвёт,
Жестоко зацепляя ноготками:
«Не любит, любит, плюнет и пошлёт…»
 

Чудесное спасение III

 
Поняв, что больше никому на свете я не нужен,
Что мама любит не меня, а так тут одного,
К тому же я воздушно худ и, кажется, простужен,
И смысла мне не придаёт земное естество —
 
 
Я молча к озеру пошёл, сыскал худую лодку,
В песок коленями, толкнул и прыгнул на корму,
Желая без вести загнать себя в земную глотку,
В прохладу ихтиотеней, в корней лилейных тьму.
 
 
Я грёб без вёсел – то рукой, то щепкой бесполезной,
Я шёл озёрной глубине в средину, внепротык,
Вдобавок ливень хлестанул своей хернёй железной,
Внезапной, точно лось в лесу или далёкий крик.
 
 
Я грёб отчаянно, за мной
сквозь тень прибрежной тины
 
 
Уже рванули, в грязь швырнув одежду второпях —
Кто – точно я не разглядел: архангелы? Мужчины?
Сверкала сфера тех минут, что убивают страх.
 
 
Потом, когда вода своё, казалось, отплясала
И в лодку ровно до краёв проникла глубина,
Меня на берег принесли, и мама зарыдала,
И сердце двинула в тиски бессмертная вина.
 

Дорожная

 
Даже несколько вёсен и лет,
Даже несколько пряных недель,
Если честно оплачен билет
И дорожная вся канитель.
 
 
Посидим на дорожку – и вон,
Только хлопнет подъездная дверь,
Где-то взлётная или перрон,
Мы не рано ли? Время проверь.
 
 
Если ты непрерывно со мной,
В жёлтой блузе и белом платке,
Ветерок за прохладной спиной,
Без вещей, хороша налегке,
 
 
Если вышли, едва рассвело,
По асфальту с недавним дождём,
Потому что и утром тепло —
Хоть по лужам иди босиком,
 
 
Под воротами – мотоциклет,
Громче грома, по-птичьи крылат,
Оседлаем – и в порт, и привет,
И не знаю, когда мы назад.
 

Долгие сборы

Моему отцу

 

 
Ты обещал мне лес, поход,
Достал рюкзак бледно-зелёный…
Был ночью дождь, а утро – вот:
Дома – как рафинад пилёный,
 
 
И откровенны небеса,
Как будто мы в открытом море,
Как нагота в невинном взоре —
Их ненаглядная краса.
 
 
Начав с невидимого дна,
Мы уложили всё в порядке
И отказались от палатки,
Решив вернуться дотемна.
 
 
Мы взяли кружки и ножи,
Крупу, армейскую тушёнку,
– А ложки? – Тоже положи.
И в жестяной коробке донку.
 
 
Галеты и цейлонский чай —
Полдня пропало в этих сборах
И в жарких спорах-разговорах —
Молчи, дурак, не отвечай!
 
 
И всё равно забыли спички,
Те, что не гаснут на ветру…
Давно ушли все электрички,
Что намечались поутру.
 
 
Рюкзак набили под завязку,
Часы закатные сочли
И в завтра путь перенесли —
Как недосказанную сказку.
 
 
Но утром завтрашнего дня
Ушёл ты втайне без меня.
 

Пират

 
Тебе владенья ведом вкус
трёхмачтовым фрегатом,
Когда канатною смолой
дыхание полно
И грязноватым парусам,
как на небе заплатам,
Коли от палубы глядишь,
быть снежными дано.
 
 
Когда высокая волна
разломлена прозрачно
Твоих матросов – соль и дым! —
торжественным трудом,
И режет боцманский свисток
с оттяжечкой и смачно
Надежд невидимую нить
от берега, где дом.
 
 
А ты стоишь на высоте,
над брызгами и медным,
И, как положено, глядишь
в подзорную тудым
Или, на солнце наведя,
не ослеплён победным,
Его пытаешь высоту
секстантом золотым.
 
 
Вдохнув, читаешь, как псалтырь,
движение муссона,
И внятен паруса порыв
тебе, как пеший шаг.
И увидав за десять миль
рангоут галеона,
Велишь британский подымать
на чёрном гроте флаг.