Милый Рыжий, наконец всё «утряслось» со «Страницами» – достал их Оттен с бою, т. к. первая тысяча распродана, а следующий тираж еще не вышел; и отправить удалось с оттеновскими знакомыми, которые уедут сегодня вечером, а завтра драгоценные экземпляры будут в Вашем распоряжении; к счастью, живут эти люди недалеко от Вас, на Петровке, и Вам будет недалеко до них добраться. Попросить доставить Вам домой я не решилась, т. к. совсем с ними не знакома, и неудобно было. Деньги Ваши я получила скоро, 3 р., присланные на пересылку, верну Вам следующим, заказным, письмом, ибо все обошлось без накладных и почтовых расходов. Вчера заходили с Адой Александровной к Оттенам, настроение там поднялось, они утверждают, что, по имеющимся у них сведениям, «повального» разгрома альманаха не предвидится, разве что выборочный; что альманах принят в высших литературных кругах весьма сочувственно и что похвалы идут тоннокилометрами. Не знаю, как там на самом деле. Сама я прочитала немного. Корнилов[332] ни отрицательного, ни положительного впечатления не произвел – я плохо разбираюсь в современном стихотворчестве! Несомненно поднявшийся за последние годы уровень стихотворного мастерства мешает мне за мастерством угадать талант (или отсутствие его) у многих и многих, так что и о «Володе» судить не берусь. Все говорят, что талантливо, а у меня по спине не бежит тот озноб, тот озноб испуга, радостного, от подлинного. Вполне может быть, что тут дело лишь в спине, она виновата? Казаков[333] разочаровал полной авторской безличностью: он идеально воспринял стиль, язык, приемы жестокого Чехова, жестокого Бунина, очень хорошо написано… но где сам Казаков? Говорят, хорошо о Мейерхольде[334], Гладкова[335], еще не читала. Спасибо за Бунина, он поразителен, из вышеназванного озноба не выходишь, что бы ни читал. Как бледно-розов и соплив Паустовский[336] со своим манным предисловием, какая все это чарскость[337]. Ай-ай-ай, что за Бунин, что за сила, что за правда, что за глаз! Глаза были светлые, белесые, пронзительные, недобрые – глаза-ланцеты. Сам был сух, жилист, большенос, с брезгливым ртом и красивыми, сильными, подвижными и крепкими руками. Зол, заносчив, высокомерен, влюбчив, ненавистлив и умен с головы до пят. Выпимши – добрел, выпить любил.
Я – объективно – рада, что Сосинские Вам понравились, хотя сама их терпеть не могу, особенно ее, включая высокий проникновенный голос. Он – проще, глупее, и, кабы не проделывал махинацию с теми письмами[338], был бы мне милее. Разобъяснять всех причин – внешних и подкожных – антипатии к ним не буду, некогда, да и к тому же Вам они пришлись по душе. Обо всем этом в следующий раз. Конечно, надо с ними свести Розу, но только через Вас и с Вами. Сговоритесь с ней, не давая координатов (sic!) – она проныра. Во всяком случае, ЦГАЛИ надо взять это собрание на учет и снять фотокопии. Постараться, чтобы Сосинские хотя бы завещали подлинники ЦГАЛИ. Порядок Володин – хорош, но канцеляристость его убивает. У меня после визита голова болела неделю и подташнивало, тем не менее «дружбу» с ними вести надо. Пошлите ему «Страницы».
Целуем Вас
Ваша А.Э.
Ада Сосинская старше меня года на 4, так что ей больше 50 лет[339].
Милая Анечка, спасибо в письме за «двуптих». Очень тронута, что моя харя вернулась в такой рыжей компании. – Что Орел намерен делать, чтоб упорядочить калужский проект, не знаю, думаю, что где-нибудь будет говорить по этому поводу (где? что?) – но, насколько я соображаю, только в том случае, если критика на альманах будет недружелюбной. Если дружелюбной, то на что Орел сможет опереться, высказывая свои соображения против оттеновского редактирования и составления (цветаевского издания). Почему васюковцы притихли, неясно Вам? Потому что предпусковые неприятности с альманахом насторожили их (особенно Паустовского, который, как-никак, прикрывает собой эту затею) и они ожидают разгрома «Страниц» в печати, что, может быть, и «почетно», но практически никого в отдельности не устраивает. Но за истекшие дни выяснилось, что как будто у «Страниц» нашлись и покровители в высших писательских сферах, и опять же как будто громить не будут, а лишь критиковать «выборочно». Во всяком случае, интерес к альманаху очень большой, мнения о нем разные, но должна сказать, что и положительных немало. Эренбургу, говорят, нравится… а мне Федулова пишет: «Тарусские Страницы мне очень понравились, прелестно оформлен и по составу интересно очень…». Конечно, не она «делает погоду», но и среди литературных метеорологов есть ценители всерьез альманаха в целом.
Что с памятником? Речь пока что идет о выяснении возможности отыскания праха для перенесения. «Дама», бывшая в прошлом году в Елабуге, или сама Анастасия Ивановна, или ее знакомая, с которой она ездила вместе. Могилу они не нашли, но Ася говорит, что квадрат поисков невелик (захоронения 1941 года). Если это достоверно, то все это будет осуществляться в начале будущего лета, когда возможны (по погоде) раскопки. СП добьется разрешения на вскрытие нескольких могил. Опознавать поеду я (может быть, с юродивой Асей для ее утешения). За 20 лет, верно, ничего не осталось, определять придется по росту, форме черепа, состоянию зубов, размеру рук, ног – искривлению шейного позвонка (причина смерти). Нужна будет и помощь врача, т. к. я самостоятельно женского скелета от мужского не отличу… Официального постановления на этот счет еще нет, но считают, что добиться его будет нетрудно, если действительно квадрат поисков среди безымянных могил невелик. У нашей семьи есть место на Ново-Девичьем кладбище – там мамины родители, брат, родители маминой матери, т. е. мои деды и прадеды[340]. Так что если найдем – лежать будет среди своих.
Не скучайте по профессору Гарвардского университета, Господь с ним. Уверяю Вас, что книжечку там будет легче купить, чем у нас, ибо туда продаем за валюту, и охотно. Скаррон движется – сделана половина первой пьесы – срок сдачи обоих – 15 декабря. Буду просить отсрочки, а после этого выяснится, когда буду в Москве. – Анечка, если Польша – весной, неплохо бы чуть-чуть подзаняться языком, он ведь легкий, не то глухонемость отнимет половину удовольствия! Очень хочется, чтобы рыжий проветрился в полное удовольствие! (только бы не зазнался!) – Будет время и охота, съездите к Сосинским с Розой, я ей написала «в этом плане» два слова. Но для начала не пущайте ее одну на эти альпийские луга! Обнимаю Вас, милый,
Ваша А.Э.
Продолжаю радоваться Бунину. Деньги из издательства получила – 104 р., спасибо! От Юли получила чудные мамины переводы сегодня. Напишу ей.
Кстати, от Орла (время от времени) хорошие письма, более простые, человеческие, с меньшим количеством мелко-самолюбивых подоплек. К тому же известия от Оттена <о> планах и мысль о возможности изданий «вообще», до «Библиотеки поэта» заставляют его действовать более активно, и он надеется еще в этом году включить Цветаеву в план «Библиотеки поэта», – чтобы «застолбить участок». Это меня очень обрадовало бы. Тогда у «Библиотеки поэта» появился бы определенный приоритет («фирма» солидная) и не так вольготно было бы вольным партизанам типа нашего общего друга. Да их вообще-то не так много на белом свете!!
Милая Анечка, Ваше письмо от 15-го прибыло днем раньше письма от … 12-го, поэтому не удивляйтесь моему молчанию; Чириков[341], за которого спасибо большое, добирался до меня, с «недозволенным вложением» вместе, видимо, с заездом на «Северный полюс 10»[342]. Или в Мексику, побережье которой, кстати, – или некстати – разрушено ураганом[343].
<1)> Сначала о делах. Уверена, что Сосинские были рады и Вашей открытке, и Вам самой. Получила на днях письмо от Ариадны Викторовны, с благодарностью за «Страницы» и с нежными словами по поводу первого Вашего визита. Я Вам вовсе не навязывала Розу в этот Ваш визит, о котором еще и не знала, когда писала Вам, а думала, что Вы с ней как-нибудь съездите вдвоем, конечно, сперва договорившись с Сосинской, именно о ней. И мне хотелось, чтобы Роза в первый раз побывала там с Вами потому, что ее я совсем не знаю, может быть, она человек бестактный или еще какой-нибудь там, что, может быть, пришлось бы что-то сглаживать и правильно ориентировать в разговоре, чтобы Роза чего-нибудь не напорола сгоряча. Напортит – потом ей и возврата туда не будет со всем ее энтузиазмом. Может быть, во всем этом я слишком большая перестраховщица, но ведь речь идет о таком ценном собрании!
2) Очень прошу еще 1 Чирикова и сколько возможно Пастернаков[344], и прошу не высылать сюда, а при случае занести Аде Александровне. Она же произведет и несложные расчеты за купленные Вами книги и «возвернет» трешку, «пере» пересланную Вами за «Страницы», ибо хоть расходы по пересылке сэкономили!
3) Секретные сведения: 9 декабря день рождения Ады Александровны[345], а 22 декабря – Инессы, поздравьте их!
4) О перенесении праха: что Ася могла написать нового, когда в Елабуге она была в прошлом году, и сперва ей показалось, что могилу найти нельзя, а теперь кажется, что можно? Но и тогда она говорила, что место погребений 41-го года она нашла точно.
5) О «Страницах». Закулисные неприятности у них продолжаются, было их какое-то собрание у какого-то замминистра (культуры?), который хотел запретить тираж; кажется, опять отстояли. Типография пока отпечатала всего 14 печатных / листов, так что «на сегодняшний день» в наличии только та, первая тысяча (которую можно обнаружить, в частности, по опечатке 1961 вместо 1916 в маминых стихах). Экземпляры рвут друг у друга из рук, на черном рынке они уже стоят 250 старых рублей штука. Никто ведь по сей день не знает, будет ли тираж и останется ли содержание без изменений. Так что Вы свои экземпляры не базарьте… у Вас там на три тысячи!
6) С Инкой спорить ни к чему, она – кремень, да что там кремень – что-то необнаруженное из Менделеевской таблицы, и светит и греет, и не прошибешь. Меня она иной раз слушает – не «слушается», а именно слушает, но делает всегда наоборот. Еще знала такого типа – Бориса Леонидовича (в смысле «слушать и поступать наоборот»). Вообще же Инкин талант именно в ее характере! А у Бориса Леонидовича был талант + характер… и мы знаем, к чему иной раз это приводило…
А теперь перейдем к нытью от 12 ноября. Письмо писано неблагодарной скотиной рыжей масти, вот и всё, пожалуй, что могла бы сказать по существу оного. Сама была такая, за исключением масти, знаю! Видите ли, Анечка, нет человека, ежедневно довольного каждым своим днем – ни среди тех, кто нянчит детей, ни среди тех, кто их не нянчит, ни среди тех, кто пробавляется романами, ни среди… и т. д. до бесконечности. Каждый живой человек в «вопросах» счастья или задним умом крепок, или надеется на неоторванные листки календаря, и каждый живой человек не совпадает со временем. Все укладывается во французскую формулу – «Si jeunesse savait, si viellesse pouvait…»[346]. И Ваше «поразительно мало видела» и т. д. туда же укладывается… Это Вы-то, живя в Москве в такие годы мало видели? А какого, простите, черта, Вам еще надо? Много видит тот, кто умеет смотреть, Вы как раз умеете… Остальное же – многое – уже в Ваших руках или еще приплывет. Вы сейчас можете много куда ездить – от всего СССР до ближайших заграниц. Уж в Чехию-то можно было бы съездить, или хотя бы с толком посмотреть Прибалтику, которая «ближайшим заграницам» не уступает. Просто встряхнуться – как пес – от кончика носа до кончика хвоста. Этого недостает – но это в Ваших силах!
Все «вообще преданные глаза» – это, так сказать, аксессуары, и всё это не то, до той поры, пока рассудком не решишь, что – то. Но лучше не надо. Любовь бывает одна в каждой жизни, и бывает непременно (и чаще всего не к тому человеку), и всё летит к чертовой матери. Мне очень жаль Вас, но и у Вас также будет. И потом опять – с трудом вернетесь к жизни, ибо это – не жизнь.
Да, милый мой, трудно в одной комнате втроем, я это знаю. А – одной в той же комнате? Надо все время брать себя за волосы и чуть-чуть приподнимать над сегодняшним днем, чтобы сердцем понимать, как же он мил и неповторимо хорош, и осужден на исчезновение – именно он, этот будничный, похожий на другие и вместе с тем всегда особенный – день. Быть очень ему благодарной и за любовь, и за товарищество, и за работу, и за отдых, и за папу с мамой, и за русопятого соредактора, и за то, что на много столетий вперед петитом набранная фамилия рыжего стоит на книжечке Цветаевой – первого посмертного шага в родную литературу. Много, много за что можно благодарить каждый день.
Я этому научилась не сразу – и столько упустила, пропустила – жаль! Наверное – и сейчас упускаю – старею; но всё же…
Был день, когда в мою жизнь заглянул некий человек с пестрыми волосами и ресницами, некий зверек – овцезмей – у меня отмечен белым камешком. Тоже был день как день – и ничего особенного…
Спать пора – и давно. Шушка спит на самом теплом месте, на печке. Тетка Валерия сегодня спит в Москве – отбыла нынче с тридцатью баулами и одним супругом[347]. Спокойной ночи и Вам!
Целую.
А.Э.
Сожравши макароны и порцию борща,
Сижу я над Скарроном, зубами скрежеща.
Сминая папиросы и семечки луща,
Решаю я вопросы, душою трепеща:
Нужны ли сочиненья в честь шпаги и плаща,
При свете выступлений великого Хруща?
Нужны ль народу темы про даму и хлыща?
В век атомной проблемы нужна ли нам праща?
Проходит по страницам, подолом полоща,
Испанская девица, любовников ища;
Та – толстая, как бочка, а эта – как моща,
Толкается по строчкам, болтая и пища.
Одна другой милее – но все ж, не клевеща,
Ведь каждая глупее свинячьего хряща!
А юноши, не краше на заднице прыща,
Не сеют и не пашут, по принципу клеща…
Живут они, друг друга перчатками хлеща,
Любовники супругам весь день дают леща…
Но их существованье, достойное хвоща,
Расходится в изданьях, хоть и по швам треща…
«Искусство» и «Гослиты», свой опыт обобща,
Пускают в сет пиитов, всю прозу истоща…
Все это наш читатель приемлет, не ропща,
Театра почитатель сидит, рукоплеща,
Любуясь, как на сцене, средь лилий и плюща,
Купаются в изменах актеры сообща…
Гряди скорей, Софронов[349], комедии таща,
Гони взашей
Эфронов – на них нужна вожжа!
Скарронов,
…Итак, Анетке рыжей (пусть примет, не взыща!)
Нажив на этом грыжу, шлю тридцать рифм на «ща»[350].
И одну на «жжа!».
Вот что, милый друг, там, где надо бы конвоировать Розу, Вы изволите прохлаждаться с «соредактором», заменяя полезное приятным. Нехорошо; Розу без намордника нельзя пускать.
Почему «они» горят желанием связаться с ЦГАЛИ? Потому что мечтают уже третий год как-нибудь, где-нибудь блеснуть, и не знают, как это делается. Каждый «казенный дом» приводит их в радостный трепет, ибо они еще не научились разбираться в их, так сказать, гамме. Цветаеву они собирают с несколько бо́льшим чувством, чем иные этикетки, но собрание составлено только по принципу «нечист на руку» (Володя), а не по любви к собираемому… 99 % – краденое из архивов «Воли России» и др.
Передайте, пожалуйста, алчущим, что на днях будет тираж «Страниц» – разрешили со скрипом 30 тысяч вместо 75, и альманах будет в продаже в Москве – на днях, обратно же. А мне действительно очень муторно добывать через Оттенов, через Калугу, таскаться через весь город по гололеду, отправлять почтой. Много времени уходит, а трачу его лишь на очень немногих избранных! Три Пастернака – Гималаи мечтаний. Джомолунгма (??).
Перестаньте шипеть и сплетничать на Инку. И что Вам дался Волконский, потомок Ломоносова (см. Огонек. № 47)?![351] Волконский – тоже музыка.
На бесптичье и ж. соловей. На безломоносовье и Волконский – Ломоносов. И т. д.
Засим перехожу к Скаррону.
Целуем Вас, будьте здоровы
Ваша А.Э.
Милый Рыжий, пожалуйста, не падайте на меня с крыш на это раз, т. к. я надумала сама на днях приехать – по случаю рождения Ады Александровны, и мы с Вами все равно повидаемся. А чтобы позволить себе выдраться на два дня, я должна непременно и безотрывно работать, чтобы нагнать себе «аванс» в своей норме. 15-го мне сдавать пьесу, а это значит, что целое действие я должна перевести в эти дни. Потом мне обещали продлить договор на 2 месяца – до 15 февраля, на следующую пьесу. Это почти вдвое меньше времени, потраченного на первую. Вот до какого бега марафонского довели меня летние гулянки!
Это раз – второе: вообще дичь приезжать вечером одного дня, чтобы уехать на следующий день. Сейчас снег, заносы, такси не ходят, автобусы переполнены, в праздничный день вообще рискуешь не попасть на вечерний – они ведь рано кончают ходить.
Так что сидите Вы там со своим Рихтером[353] (послушаю его вместе с Вами – по радио – если будете визжать «браво» – услышу!) и ждите телефонного звонка на днях. Кажется, есть «чего» рассказать.
Орел умолк, верно, не состоялась ихняя редколлегия, или Цветаева в плане не вызвала единодушных восторгов[354]. Ничего, всё будет в свой час.
Обнимаю Вас, до скорого quand-mêmе![355]
Ваша А.Э.
Есть просьбочка – купите мне к моему приезду табель-календарь на 1961 – все равно какой, хоть детский, хоть спортивный, а то тут – никаких, 1962 на носу!
За 3 года даже такие 2 лентяйки, как мы с Вами, всё успеем, – живы будем…
«Дорогая Ариадна Сергеевна,
рад сообщить Вам, что редколлегия «Библиотеки поэта» утвердила цветаевский том в числе изданий, к подготовке которых надлежит приступить в 1962 году. Планирую издание этой книги на 1963–1964 (!) г. Надеюсь уже в январе заключить с Вами и А. А. Саакянц договор на подготовку и комментирование сборника. Вопрос о вступительной статье оставим пока открытым. Главное и основное – хорошо подготовить и прокомментировать тексты. О составе сговоримся дополнительно.
Поездка моя в Москву приобрела несколько трагикомический оттенок: все собираюсь и не еду. Совсем уж было собрался, но схватил жестокий грипп, от которого только-только оправляюсь. Сейчас уже поеду на Пленум Союза писателей, который перенесен на 21-е декабря. Жаль, что, по-видимому, разъедемся.
Там, на месте, поговорю с союзным начальством и полагаю, что эскапады Оттена отпадут, поскольку Марина Цветаева будет издаваться в “Библиотеке поэта”, и этого достаточно. Должен сказать, что такие публикации, каковые в “Тарусских страницах”, могут только навредить: там, как нарочно, подобран букет стихов наиболее «непонятных» и способных вызвать раздражение.
Спасибо за обещание фотографий. Теперь, когда будет составляться том для “Библиотеки поэта”, мне уже необходимо будет познакомиться с тем (из стихов, поэм и драм), чего я не знаю. Позже сговоримся об этом. Одно для меня несомненно; раздел “Лирика” нужно будет увеличить, сравнительно с “Избранным”, по меньшей мере, вдвое.
Я дописал свою книжечку о “Двенадцати”[356] и увезу ее в Москву. Все страшно затягивается: ставит сроки, и они летят кувырком. И еще грипп меня всего переломал.
Пишу в расчете, что Вы уже вернулись в Тарусу.
Будьте здоровы! Искренне Ваш В. Орлов».
За это время, милая Анечка, уже утвердили комиссию по маминому литературному наследству: председатель Паустовский, члены Щипачев[357], Орлов, я и Оттен. Как видите, с «эскападами» разделаться нелегко. Как только получу выписку из протокола (ежели удостоят), попрошу Секретариат вывести меня из комиссии, с составом которой я не согласна. Пусть орудуют сами – ежели сумеют. А в «волка, козла и капусту» я не игрок.
Какая наглость! Какое издевательство! Не говоря уж о том, что при участии Оттена, трепача и распространителя нелегальщины, архив очень быстро может попасть – вслед за пастернаковским – «куда следует».
Оттена рекомендовал Сурков[358], перед которым тот, видимо, в весьма содержательной беседе, показал свою «осведомленность», «эрудицию» и «благородный интерес» к творчеству. Очень неприятно мне будет идти на открытый конфликт и с Союзом, и с самим Оттеном, но что делать? Надо пресекать[359]. Может быть, посоветуетесь с Ильиным?[360] Что он скажет? Пишите! Целую.
Ваша А.Э.
Милая Анечка, о деловом: очень хорошо, что Орел Вас знает, с Вами увидится, и с Вами будет утрясать состав. До заключения договора всё «слова, слова, слова»[362], и пусть они будут пока словами, какими угодно. Поймите, что разговор с Вами одной, как и со мной одной, это разговор не по существу, ибо нас двое. Разговор же с обеими до заключения договора будет носить характер уже некоего неписанного обязательства с нашей стороны. Когда же договор будет заключен, то командовать парадом[363] будем мы, и надо во что бы то ни стало избежать серьезного делового разговора втроем до подписания, чтобы не дать Орлу сесть нам на шею. Вообще же думаю, что серьезных разногласий по составу между нами и им не должно быть. Кое в чем у него «не наш» вкус, но в конце концов, это не так страшно. Однако считаю необходимым оставить до подписания именно эту лазейку – несогласованности – его и Вашей – со мной. Понимаете? Договор желательно заключить без различия функций, т. е. чтобы каждая из нас была и составителем, и комментатором, чтобы Орел не смог «разделять и властвовать»[364], навязывая свои желания каждой из нас в отдельности. Если у Вас с ним зайдет об этом разговор, то таковое пожелание можно легко и реально обосновать «техническими» причинами; составление – у меня есть то, чего у Вас нет; комментарии без «моего» архива немыслимы – с другой стороны, у меня нет физической возможности ходить в библиотеки или рыться в энциклопедиях. Так что без страха подвергайтесь «обработке» – с которой я потом буду иметь право (может быть) частично не согласиться… У Орла трудный характер, и он любит действовать сепаратно, нажимая то на одну, то на другую педаль. Для начала предоставим ему эту возможность, чтобы ни в чем не отпугнуть. Договора-то ведь еще нет. И еще: не слишком показывайте наши дружеские отношения, чтобы он, поелику возможно, считал их только хорошим деловым контактом. – Относительно «боится». Боится он вовсе не меня, меня не зная, а того, что я – дочь своей матери и могу быть (не в отношении творчества, конечно!) похожа на нее, т. е. вносить сумятицы и бури и всяческое не комильфо в дела и отношения, которые должны идти в строгих рамках корректности. Не говоря уж о том, что само творчество цветаевское абсолютно лишено Ленинградской (Петербургской) комильфотности, присущей, скажем, Блоку даже в самых его мятежных вещах. В общем, все это неважно… Да еще в последнее время я совсем отравила Орла сообщениями об Оттене, коронным номером которого оказалось проникновение в цветаевскую комиссию. Рядом с тем же Орлом Номер!
О Розе: всё это, конечно очень мило, обработка Сосинского и Морковина[365] – но ведь Роза не работает больше в ЦГАЛИ, – вот в чем закавыка. Кто контролирует Розу? Никто. Кто из нас ее знает? Никто. Все пущено на самотек ее энтузиазма (?). Меня Роза, например, не ставила в известность об уходе из ЦГАЛИ, а все продолжает фигурировать как их сотрудник. Нельзя сказать, чтобы этот маневр внушал доверие. Мне Розу посвящать не во что, а вот Сосинские уже посвящают и будут посвящать (также, кстати, не зная, что Роза – уже частное лицо, и считая, что «общаются» с ЦГАЛИ) – Вы же читали ее письмо, что они предлагают свои услуги «по загранице» именно ей? Господи! Господи! Все эти околоцветаевские сложности… Из-за известия об Оттене в комиссии не могу днем работать, а ночью спать, ко всему прочему еще Скаррон возьмет за глотку, ибо сам не делается, и я не в состоянии. Кстати – не сердитесь, но я потеряла, кажется, в эпистолярных своих завалах то, что верный Рыжий выискал для меня в Ларуссе (что-то о картах). Отдала перепечатывать переведенное и увидела, что те пробелы остались незаполненными. Придется еще раз просить Вас нырнуть в Ларусс. Думаю, что прогляжу следующую пьесу (там масса всяких фехтовальных терминов) и попрошу Вас посмотреть одним чохом. Побывайте у Ады Александровны, я ей написала об Оттене, пусть поогорчается возле Вас. Она, верно, будет Вам звонить.
Бумага. Бумага (отсутствие оной) бедствие всенародное[366], а на миру смерть красна. Ничего, как-нибудь. В случае чего Ильин поможет. Кроме того, ежели Вас высадят временно, то месячишко передохнете, а потом будет договор с Орлом и новый аванс, который поможет просуществовать и сразу же солидно поработать над книгой. Ведь одних перепечаток сколько будет, не говоря о более сложном. Над архивом, Бог даст, поработаем вместе. А там видно будет <…>
Обнимаю. «Будьте здоровы», как говорит Орлов, хоть никто и не чихает!
Ваша А.Э.
Орлову пока не давайте того, что у него нет цветаевского. Обещайте. Будет договор – подобреем.
Эта и ещё 2 книги за 399 ₽
Чтобы воспользоваться акцией, добавьте нужные книги в корзину. Сделать это можно на странице каждой книги, либо в общем списке: