Ресакрализация. Фантастический роман с элементами трансцендентной эротики

Не думая о безопасности, они разложились прямо на песке в тени ближайшего бархана – благо, солнце уже почти скрылось за горизонтом. Наоди была значительно более страстной и неистовой, чем Талли, – и долго прыгала на нем сверху.

– Ты такой странный, – расслабленно мурлыкала она, лежа рядом на коврике в палатке после того, как они вернулись в лагерь. – С одной стороны вроде бы простой и наивный, но с другой… есть в тебе что-то… удивительное и необычное. Ва Ту говорит – ты станешь великим шаманом.

Тобин гладил ее по русым волосам, улыбался и молчал.

– А кто был шаманом племени до Ва Ту? – наконец задал он вопрос.

Наоди приподнялась на локте и удивленно посмотрела на него.

– Не знаю. Ва Ту обитает с Ночными Леопардами столько лет, что… Наверное, нет никого из ныне живущих, кто помнил бы племя без него. Ходят слухи, что он вообще бессмертен.

– Ва Ту говорил, что обрел шаманские знания на западе – там, куда мы идем. Ты в курсе, что это за страна греков?

– Нет, – покачала головой Наоди. – Только Мяо знает. Да и то с чужих слов. У него есть карта и верительная грамота, по которой нас должны принять на месте. А также – невероятное самомнение.

– Ва Ту доверяет ему больше, чем нам с тобой? – приподнял бровь Тобин.

– Вряд ли, – улыбнулась Наоди. – Просто Мяо очень уж давно ходит в учениках – больше пятнадцати лет. Думаю, это просто способ отметить его заслуги. Ну и потом – видишь, какие мы с тобой необязательные. Занимаемся любовью вместо того, чтобы охранять лагерь. Мяо другой.

– Да… Но пятнадцать лет! – воскликнул Тобин. – Вот почему он выглядит таким… потертым.

– Угу, – кивнула Наоди, – кроме того, у него что-то не то с наклонностями.

– В смысле? – не понял Тобин.

– Ну, он предпочитает мальчиков. Вот только в племени Ночных Леопардов уже нет таких, которые бы отвечали ему взаимностью, – хохотнула Наоди. – Видимо, поэтому он всегда так несчастен.

– Ого! – удивился Тобин. – У вас такое бывает?

– Бывает, – сказала Наоди. – Но нечасто. Вторым таким в племени был Квео – его партнер с детства. Но он умер три года назад. С тех пор Мяо стал… каким-то нездоровым аскетом. Ни семьи, ни детей. Ва Ту как-то сказал, что те небольшие способности к магии, которые есть у Мяо, связаны с этими… наклонностями.

– Хм… – протянул Тобин. – А с чем связаны твои способности?

– С тем, что я воин в женском теле. Примерно то же самое, что и Мяо, но в обратную сторону.

– Однако при этом девушек ты явно не предпочитаешь.

– Откуда ты знаешь? – лукаво улыбнулась Наоди, поглаживая его по лобку.

В ответ Тобин лишь усмехнулся и обнял ее.

– Ну, вот такая я странная, – загадочно закатила глаза она, опуская руку ниже и начиная свои возвратно-поступательные манипуляции. – Хочешь еще раз в этом убедиться?

___________________________________________________________________

С этого вечера путешествие стало для них каким-то более уютным – гораздо приятнее было шагать рядом, переглядываясь и лелея внутри ощущение совместной тайны. Не сговариваясь, Тобин и Наоди решили не афишировать свою связь перед Мяо. Догадывался он о чем-нибудь или нет – было неясно. Очевидно, догадывался. Как всегда хмурый и неразговорчивый, Мяо решительно шагал по барханам впереди их отряда…

Однако день за днем отношения в отряде становились все более натянутыми. Вокруг была только пустыня. Вода постепенно заканчивалась, еда еще оставалась, но уже подходила к концу.

На этом фоне ощутимо возросло скрытое напряжение. Как выяснилось, их связь с Наоди все-таки не осталась незамеченной. Однажды на дневном привале, когда солнце жгло особенно нестерпимо, Мяо разбудил Тобина и заявил, что тот пойдет в караул вне очереди, а он будет отдыхать с Наоди.

– Сейчас же не моя очередь. Я был часовым в прошлый раз, – сказал Тобин.

– Да конечно, знаю я, чего ты хочешь, – презрительно скривив губы, ответил тот.

– И чего же? – встав и натянув на себя одежду, откликнулся Тобин.

– Залезть в мохнатку, – отрезал Мяо и вышел из палатки.

Тобин быстро догнал его.

– Я все понимаю, ты командир нашего отряда – и так далее, но это уже перебор. Зачем оскорблять-то? Причем, на ровном месте.

– Ровном? То-то я смотрю, место давно оттопырено.

– Давай тогда разберемся и обсудим. Что конкретно тебя не устраивает?

– Ничего я с тобой обсуждать не буду. Я говорю – ты выполняешь, – отрезал Мяо, стоя вполоборота к Тобину.

– Тогда и я не буду выполнять твоих приказов.

Мяо резко развернулся и нанес удар Тобину в челюсть. Тот отлетел спиной на бархан, но мгновенно вскочил, потирая лицо. Внутри полыхала веселая боевая ярость.

Мяо сплюнул на песок, осматривая окровавленный кулак и презрительно улыбаясь.

Вспоминая опыт юношеских драк, Тобин подлетел к Мяо сбоку, и оказавшись рядом с ним, сделал подсечку – и тут же взял его в удушающий захват.

Поначалу долговязый противник сопротивлялся, хрипя и пытаясь схватить Тобина руками за горло, но тот занял удачную позицию сбоку-сзади, находясь практически вне его досягаемости. В конце концов Мяо поменял тактику и вцепился в руки, но не смог разжать хватку. Постепенно его усилия слабели, пока наконец глаза Мяо не закатились – и тогда Тобин отпустил его.

Мяо рухнул на четвереньки в бархан, кашляя и отхаркиваясь.

– Ну что, договоримся по-человечески? – предложил Тобин, обходя Мяо спереди и протягивая ему руку. – Я продолжаю считать тебя командиром группы и выполнять приказы, а ты не лезешь в наши отношения с Наоди и не оскорбляешь. Идет?

Мяо не отвечал, тяжело дыша и дрожа. Затем тяжело сел, привалившись спиной к бархану.

– Еще раз спрашиваю – идет? – повторил Тобин, делая шаг навстречу.

Мяо неохотно кивнул, отводя глаза, и пожал протянутую руку.

– Хорошо. А сейчас я пойду в караул, как ты и просил. Раз уж ты командир, – сказал Тобин, ощупывая языком кровоточащую десну.

____________________________________________________________________

После этого инцидента, как ни странно, напряжение в их отряде спало – отношения вошли в привычную колею: Мяо оставался все таким же неразговорчивым, сохраняя достоинство на отдалении, а Тобин с Наоди продолжили вместе выходить за бархан и в ночные дозоры. Однако припасов с каждым днем оставалось все меньше – и это внушало некоторую тревогу.

Наконец, на шестнадцатый день пути, когда запасы воды совсем уже подошли к концу, Великая Пустыня кончилась – и они вышли к морю. Вернее, не то чтобы кончилась, а просто отступила, окаймляя берег на небольшом отдалении. Чтобы сориентироваться, было решено взобраться на высокий холм, венчающий собой небольшую гряду вдоль берега. Первый же взгляд, брошенный на окрестности с вершины, подтвердил, что благодаря карте и интуиции они пересекли небольшой язык Пустыни в самом узком ее месте – основная же часть бескрайних песков простиралась к югу и востоку насколько хватало глаз.

Первый мутноватый ручеек, стекавший с прибрежных холмов к морю, показался настоящим источником блаженства. Возможность напиться, помыться и охладиться, подкрепленная уходом Мяо на разведку, вызвала еще один приступ любовной эйфории, закончившейся быстрым страстным соитием в близлежащих кустах. Настроение в отряде сменилось на приподнятое. Еще несколько недель они брели по узкой кромке плодородной земли вдоль побережья, постоянно наблюдая барханы на самой границе видимости. Несмотря на вполне благоприятные для жизни условия, здешние места были почему-то необитаемы – ни одного человека вокруг. Даже претов не было. И попробовав искупаться в море, Тобин понял, почему. Вода была такой соленой, что на ней можно было лежать на спине. При попадании в глаза даже одной капли, те начинали немилосердно слезиться. Море было абсолютно мертвым. Рыбы в его водах не было. Не было видно также и птиц. Найти пропитание в этих местах было крайне сложно. К счастью, ручейки с пресной водой все-таки изредка попадались.

Еще около недели они шли вдоль берега, подъедая остатки запасов. И вот наступил день, когда последний орех, найденный на дне заплечного мешка, исчез во рту Наоди – а картина вокруг оставалась все той же. Бескрайнее море с одной стороны и барханы с другой. Угроза голода подступала все ближе, но Мяо, постоянно сверявшийся с картой, оставался спокоен, уверяя, что через день они достигнут цели.

И это действительно произошло – в зареве приближающегося рассвета их взглядам предстал сияющий огнями Город на горизонте. Тобин никогда раньше не видел городов, поэтому воззрился на это чудо в изумлении – и долго не мог оторваться.

Разноцветные огоньки, окаймляющие высокие дома и крепостные стены, казалось, были картинкой из какой-то другой реальности – живущей по своим, над-природным, законам.

– У них какой-то праздник? – спросила Наоди. – Почему они жгут огни?

– Нет, Ва Ту говорил мне, что освещение работает в греческих городах каждую ночь, – ответил Мяо.

«Ого! Для того чтобы поддерживать такое чудо каждую ночь, люди, придумавшие все это, должны быть необычайно мудрыми», – пронеслась в голове Тобина восхищенная мысль.

____________________________________________________________________

Солнце не успело еще перевалить зенит, а они уже подходили к воротам Города. Высокая стена из белоснежного камня опоясывала его со всех сторон.

– Приветствуем гостей Анатолиса, – донесся приятный голос откуда-то сверху, из пространства над воротами. – Что привело вас сюда, путники?

– Мы прибыли из восточных земель, от шамана Ва Ту, – торжественно провозгласил Мяо, развернув верительную грамоту и продемонстрировав ее невидимому стражу. На грамоте Тобин разглядел последовательность каких-то букв и несколько непонятных символов.

– Ожидайте. К вам подойдут.

Через некоторое время ворота распахнулись – и из них вышел старик в белоснежно-белом одеянии с окладистой клиновидной бородкой.

– Мое имя Падейрон, – с улыбкой представился он.

– Я Мяо, а это мои спутники Наоди и Тобин, – особая торжественность в голосе выдавала, что предводитель их маленького отряда серьезно готовился к этой минуте. – Мы здесь для того, чтобы пройти обучение.

– Отлично, пойдемте, – будничным тоном сказал Падейрон, заходя в ворота и жестом увлекая их за собой. – Как поживает старина Ва Ту? – с улыбкой спросил он уже внутри, повернувшись почему-то к Наоди.

– Как обычно, – не зная, что сказать, ответила она. – Собирает грибы, варит зелья, помогает племени в охоте.

– Я помню его как внимательного и мудрого воина. Ничто не могло укрыться от глаз Ва Ту.

– С тех пор ничего не изменилось, – неспешно и с достоинством произнес Мяо.

Тобин, слушая этот полуритуальный диалог, во все глаза смотрел по сторонам. Город вызывал у него смешанные чувства: повсюду была идеальная чистота, слева и справа возвышались невероятно высокие белые, выстроенные из какого-то неизвестного ему камня, здания. И широкие, невообразимо широкие пространства между ними. При этом нигде не было видно земли – вообще нигде. Это смущало, как и непривычный искусственный запах со всех сторон. Ни одного человека вокруг: возможно, дело было в том, что они пришли в самое жаркое время, а может быть, отсиживаться в своем доме было местной традицией. В целом город вызывал ощущение чистоты и безжизненности.

– Пойдемте, дорогие гости. Вы, наверное, устали и проголодались, – с этими словами Падейрон открыл дверь большого дома, впуская их внутрь…

Этот обед каждый из них запомнил надолго – столы были уставлены удивительными яствами. Чего здесь только не было: несколько десятков видов мяса и рыбы, фрукты и орехи, сладости, множество разновидностей овощного салата и огромное разнообразие странных блюд, которые просто не были известны в их племени. Поток кушаний казался просто бесконечным.

Путешественники жадно ели, а Падейрон, расположившийся по другую сторону стола, рассказывал.

– … Анатолис – сравнительно молодой город. Фактически, аванпост нашей греческой цивилизации на берегу Восточного Моря. Поэтому вы сейчас наблюдаете здесь так мало людей. Нас всего несколько сотен. Гораздо серьезнее заселено западное побережье. После того, как Европа и Ближний Восток превратились в радиоактивную пустыню, выяснилось, что наиболее пригоден для жизни небольшой участок между Кавказских гор, почти не пострадавший от взрывов и радиации, однако лишившийся почти всех своих обитателей из-за эпидемии. Здесь, в Колхиде, мы и отстроили свой Платонополис – на основе генетического субстрата и традиционной системы ценностей понтийских греков. Конечно, возвращение Традиции происходило не без эксцессов, но сейчас нам в полной мере удалось реализовать государство, описанное у Платона – с тремя социальными стратами: философами, стражами и демосом… – глядя на напряженное недопонимание, не покидающее все это время лиц вкушающих, Падейрон перевел выжидающий взгляд на Мяо, который отложил вилку в сторону.

– А где у вас здесь… туалет? – неожиданно спросил тот.

– Вот там, – показал Падейрон.

Мяо просиял, встал с места и отправился туда, куда было указано.

Падейрон долго смотрел, улыбаясь, на удаляющуюся спину Мяо. Тобин невольно поежился: греки начинали вызывать у него смутное подозрение…

– Не волнуйся, – неожиданно развернулся старик к нему. – Представление о том, что все мы – любители юношей, не более чем миф, раскрученный североевропейскими злопыхателями в период модерна. В действительности же в Платонополисе широко распространено наставничество в смысле неполовой заботы старших о младших. Да и вообще многие перекосы компенсированы и поглощены интегральной Традицией. Так что переживать не стоит.

Тобин мало что понял из сказанного, но, уловив основное направление мысли, счел за благо кивнуть.

– Ладно, я вижу, вы пока не готовы к серьезным объяснениям. Конечно, столько дней тяжелого пути… располагайтесь и отдыхайте, – поднимаясь, улыбнулся Падейрон. – Утром прибудет транспорт, который доставит вас к другому побережью, где и будет проходить обучение.

Эта ночь стала одной из самых ярких в эротической жизни Тобина. Невероятная чистота всего вокруг и внутри, которую он ощущал каждой клеточкой тела, простояв полчаса под душем, мягкость постели, на которой как-то удивительно быстро оказалась источающая аромат свежести и местных благовоний Наоди, вино, как выяснилось, в изобилии водившееся в баре предоставленного им номера – все это сплелось в одну затяжную многочасовую амальгаму упоительных, волнами перетекающих друг в друга пароксизмов желания. Наоди, ощутив долгожданную сытость и уют, казалось, отринула всякую осторожность и стонала так, что оставалось только надеяться на мастерство греков-строителей, умевших возводить звуконепроницаемые стены – номер Мяо был по соседству.

____________________________________________________________________

На утро, когда в дверь постучали, Наоди долго не могла собрать себя в кучку, пытаясь найти одежду среди разбросанных одеял, подушек и пустых бутылок. Да и Тобину пробуждение далось нелегко.

Тем не менее, уже через полчаса их маленький отряд в полном составе завтракал прямо в транспорте – очередном чуде греческой техники. После всего, что они увидели в Анатолисе, никто из троих особенно не удивился продолговатой белоснежной капле, бесшумно подлетевшей к воротам города. Коротко попрощавшись с Падейроном, они забрались внутрь – и капля, быстро разогнавшись, понеслась прочь от берега. Стоило нажать на кнопку – и прямо из стен салона выросли похожие на белые грибы столики. Из них выдвинулись контейнеры с яствами – не такими обильными и разнообразными, как вчерашнее пиршество, но все равно – удивительно вкусными и питательными.

Мяо, очевидно, также предававшийся ночным возлияниям, через силу пояснил, что транспорт несет их в полис Диоскурия, располагающийся на другом побережье, у Западного моря. Там, как поведал ему Падейрон, каждому из них предстояло пройти через дионисийские мистерии и приступить к обучению.

____________________________________________________________________

Прибыли они уже к вечеру. Диоскурия нисколько не напоминала Анатолис – и была прямо-таки набита народом. Такого количества людей вокруг Тобин в своей жизни еще не видел и слегка ошалело взирал на толпы, буквально наводняющие пространство вокруг.

Более того – их с Мяо и Наоди никто не встречал. Вообще. По прибытию двери транспорта просто открылись – и на землю спустился небольшой изящный трап, недвусмысленно приглашая к выходу. Их отряд покинул летающую каплю – и она бесшумно унеслась обратно.

Гигантские створки ворот, зияющие провалом в белоснежно-белой ленте крепостной стены, были настежь распахнуты. А вокруг – музыка и толпы, толпы, толпы людей. Судя по всему, в городе был какой-то праздник. Наводняющие улицы были одеты в маски, веселы, пьяны и слегка подергивались в такт льющейся отовсюду ритмичной, громкой музыки. Не успев сделать и пары шагов, пряво в воротах, Тобин с Наоди и Мяо натолкнулись на странно одетого человека с маленькими рожками на маске и копытцами, без каких-либо пояснений торжественно протянувшего им чарку с варевом. Очевидно, приветственную.

Мяо, попробовавший было заговорить с этим загадочным существом, наткнулся на упорно-улыбчивое молчание и в конце концов разрешающе кивнул спутникам – мол, ничего не поделаешь, если тут такие странные обычаи, надо пить.

Научившись в результате долгой практики у Ва Ту по привкусу и первым реакциям тела определять характер вещества, Тобин, с сомнением пригубивший напиток, ощутил, что, в отличие от отваров старого шамана, это зелье было каким-то… лукавым. Вернее, содержало в себе двойное дно: поверхностный пласт отдавал развязным жизнелюбием, а вот глубинный… Тобин так и не смог определить, что же он в себе содержал.

Выполнив свою странную миссию и напоив пришельцев, сатир в маске улыбнулся и исчез, растворившись в нахлынувшем отовсюду потоке людей. Их маленький отряд вынужден был продираться сквозь толпы странных людей: сверкающих через прорези масок расширенными зрачками, танцующих, смеющихся, обнимающихся и целующихся прямо на улице. Постепенно Тобин стал замечать, что маски вокруг них повторяются: всего их было пять или шесть типов. Каждый отличался от других сложным узором, состоящим из частей всевозможных птиц, зверей, рыб и рептилий – но расчлененных и пересобранных в разных соотношениях. Однако он не успел довести это наблюдение до какого-либо однозначного вывода: громкая музыка на некоторое время затихла, и откуда-то донесся мощный баритон – инфернально-веселый и разухабистый:

– Дамы и господа! Вакханты и вакханки! Мы рады приветствовать вас на нашем орибас-пати!

Толпа подхватила эту малопонятную новость дружным одобрительным ревом, который сразу же потонул в плотной шумовой завесе ритмичных ударов, от которых вибрировала земля под ногами.

– Это орибас, деткаааа! – завопил один из танцующих, хватая за руки Наоди и принимаясь кружить с ней в бешеном ритме.

Тобин был не совсем уверен в том, что такое «орибас», но подобная агрессивность ему не понравилась, и он оттеснил вторженца, перехватив руки Наоди. Однако та повела себя странно:

– Ты думаешь, что я принадлежу тебе? – крикнула она, оттолкнув его и сверкая расширенными зрачками. – Я не твоя Талли, я воин. Что хочу, то и делаю! – и, резко развернувшись, Наоди ринулась в самую гущу тел, пробираясь поближе к источнику звука.

«Это варево на нее так действует?» – подумал Тобин, ощущая, как его жизненный мир тоже начинает размываться и течь. Откуда-то изнутри подкатывала нездоровая дрожь, доходящая до мышц рук и ног, которые от этого начинали самопроизвольно и лихорадочно двигаться. С восприятием произошло что-то странное – мир как бы слегка схлопнулся, из него исчезли утонченные, невидимые глазу, измерения смысла, ставшие для него основным источником интереса с момента знакомства с Ва Ту, да и вообще – все сложнее стало удерживать «длинные» мысли и «глубокие» рассуждения. На их место пришла жгучая, настойчивая волна животного возбуждения и жажда простых плотских радостей. Достаточно было всего лишь расслабиться и отдаться этой волне – и внутри воцарилось ощущение невероятной простоты жизни и «туннельной» необходимости заполнить каждый ее миг сенсорными удовольствиями. Казалось невероятным, что кто-то может всерьез заморачиваться эфемерными целями, искать учителей и вникать во все, что они говорят, когда сама Жизнь – пульсирующая и неотвратимая – бушевала вокруг, прямо сейчас, в эту секунду. Настойчиво вовлекая в свой водоворот, требуя все новых ярких ощущений.

Тобин, поддавшись этому импульсу, все-таки старался не отрываться далеко от своих, что получалось плохо. Из толпы к нему протянулись женские руки, обхватив за плечи, затем показалась их обладательница, с преобладанием рыбьих мотивов на маске, черноволосая и черноглазая. С ней Тобин танцевал долго, потеряв счет времени, не в силах противостоять судьбоносному потоку эмоций, захлестнувшему его с головой – да и не считая нужным это делать. Внезапно гречанка отдалилась и исчезла в чьих-то еще объятиях, растворившись в толпе – и оглянувшись, он обнаружил, что вокруг уже совсем темно. Наступила ночь. Невидимые шаманы, управляющие этим техно-действом, включили разноцветные лучи, покрывшие человеческое море вокруг постоянно меняющейся световой сеткой. Музыка изменилась, став запредельно-агрессивной и требовательно-настойчивой – и тут началось совсем уж дикое смешение тел.

Люди срывали друг с друга одежду и принимались жадно совокупляться прямо на улице. Маски при этом, как ни странно, оставались на лицах. Тобин повертел головой – и довольно быстро обнаружил то, что искал, – своих, которые были без масок. В мерцающих лучах было хорошо видно, как Наоди с оголенным задом ползет куда-то по парапету сквозь десятки рук, сдирающих с нее остатки одежды. С другой стороны танцпола черной трафаретной тенью проступал силуэт Мяо, буквально слившегося губами с каким-то мужчиной.

К нему потянулись очередные женские руки. Внезапно Тобину стало как-то не по себе от того, что происходит. Нет, он, разумеется, был совсем не против секса как такового, если тот приносил радость и счастье. Но… На таких рычаще-надрывных обертонах и в таком странном масочном режиме, все это действительно напоминало скорее компульсивные подергивания животных в период течки – и никакого счастья не обещало даже гипотетически. Очевидно, сознание участников процесса едва мерцало, будучи притупленным жаждой удовольствий, а ведь эта волна захлестнула и его… Что-то обволакивающе-душное стало медленно перекручиваться и сжиматься внутри – и Тобину сделалось невыносимо; настолько, что он просто развернулся и побежал.

Он и сам не знал, куда бежит, просто стараясь выбраться из хаотичного месива тел, и в результате казавшегося бесконечным слалома сквозь толпу оказался наконец возле ворот – как выяснилось, совсем не тех, через которые входил. Тобин выскользнул за пределы городских стен, устремившись вверх по лесистому склону. Однако музыка не отпускала даже здесь: однообразный и чудовищный ритм давил, заставляя двигаться дальше, – и остановился он только на одиноком утесе над морем, тяжело дыша и бешено озираясь. Огни города остались далеко внизу. В лицо дул сильный ветер, принося с собой свежесть и почти полностью заглушая ритмичное «тынц-тынц», время от времени доносящееся с орибас-пати. Впереди же виднелось море, посеребренное лунной дорожкой. Сзади матово бледнела в свете луны статуя какого-то бога, запечатленного в стремительном разбеге – раскинувшего руки в стороны перед далеким прыжком в ночь с обрыва. Над головой мерцали удивительно яркие звезды. Тобин присел на пьедестал у ног статуи и погрузился в созерцание этой прекрасной картины, с радостью ощущая, как постепенно восстанавливается травмированный громкой музыкой слух и возвращается привычная тонкость восприятия.

То, что происходило внутри, лучше всего описывалось словом «трезвление». Вспоминая уроки Ва Ту, Тобин старался преодолеть действие вещества усилием воли, постепенно выплывая из полуживотной смутности в состояние относительно-стабильного самоконтроля.

– Добрый вечер, – донесся откуда-то сбоку негромкий мелодичный голос. – Я Теорэй, жрец Диониса. Кажется, вы здесь меня ожидаете?

– Добрый, – невольно подыгрывая вежливости и манерам собеседника, ответил Тобин, поднимаясь с пьедестала, на котором обосновался. – Если быть откровенным, я никого не жду и этой ночью предпочитаю остаться один.

– Значит, все в порядке. Вы готовы к тому, что должно произойти дальше, – улыбнулся Теорэй, выходя из окружающей тьмы в пространство перед статуей, озаренное лунным светом. Он оказался высоким седобородым греком с орлиным профилем, облаченным в длинную белую тунику. Первым словом, которое пришло Тобину на ум при взгляде на этого человека, было «изящество». Но не привычное пластически-женское, а какое-то особое, интеллектуальное, одухотворенно-мужское. Казалось, утонченная мысль пропитала собой каждый жест, каждый взгляд старца. Тобин видел такое впервые.

– А что должно произойти? – спросил он, чувствуя, как постепенно пропитывается умонастроением собеседника.

– Мистерии, через внешнюю, экзотерическую часть которых вы прошли – это своеобразный тест на духовное трезвение, – ответил Теорэй. – Теперь, когда он остался позади, предстоит внутренняя, эзотерическая часть – созерцание Единого.

– Единого? – переспросил Тобин.

– Единого, – уверенно повторил Теорэй. – Но это непросто. Для того чтобы получить шанс – только шанс – на стяжание возможности приобщения к Единому, нужно погрузиться умом в Мир Парадигм. Навести мостик между ним и той искаженной раздробленностью, в которой мы все пребываем. На практике это означает – войти в контакт с генадами, промежуточными сущностями, через которые Единое эманирует в наш мир.

Тобин молчал, внимательно слушая. Следить за мыслью собеседника в его состоянии было невероятно трудно, но ощущалось, что именно это усилие и является той спасительной соломинкой, зацепившись за которую, можно было вытянуть себя из океана тупости сквозь туннель животных инстинктов.

– И на что похожа… генада? – наконец спросил он, с радостью отмечая, что все-таки смог запомнить новое слово.

– Когда генада захватывает человека, вос-хищая, увлекая вверх, это ощущается как распахнутая божественным пинком изнутри дверь ума, – отвечал Теорэй размеренным речитативом. – Как будто узник, наблюдавший раньше только смутные тени на стене Пещеры, выбрался за ее пределы и наконец узрел солнце. Точнее, поначалу узник почти слепнет – настолько непривычно и ярко то, что предстает его внутреннему взору. Но потом постепенно приходит полноценное видение.

Тобин понимающе кивнул – метафора Пещеры была ему не понаслышке близка и не вызывала вопросов.

– Вот только, – добавил Теорэй, – в отличие от нарисованного мною образа, в нашем случае тени эти трехмерны. А сущности Мира Парадигм, которые их отбрасывают – четырех-и-более-мерны. Генады же позволяют человеческому уму приобщиться к восприятию большей мерности, постепенно поднимаясь по лестнице созерцаний к Единому.

– Ух… – только и выдохнул Тобин. Услышанное по какой-то причине резко отделило его от вакханалий внизу, тонко срезонировав со вторым, загадочным, пластом напитка, который постепенно начинал разворачиваться внутри. Теорэй говорил умно, красиво и гладко – но не всегда понятно. Тем не менее, перед внутренним взором Тобина в такт его словам проносились видения, оставляющие после себя осадок трудновыразимого, но несомненно судьбоносного понимания. Хотелось еще.

Прищурившись и заглянув прямо в расширенные зрачки собеседника, Теорэй неожиданно изменил тон:

– Но хватит слов. Пришло время игры. – Он достал откуда-то невиданный доселе Тобином музыкальный инструмент и заиграл.

Тобин замер, ошеломленный – музыка была невыразимо одухотворенной и возвышенной, вызывая в душе щемящее чувство потерянной в незапамятные времена и такой желанной целостности. Эта тоска по Единому, отблески которого и позволяли его сознанию собирать разрозненные куски реальности в относительно слитную картину мира, как оказалось, с рождения сопровождала каждый миг, постепенно становясь незаметным фоном жизни. Теперь же, благодаря игре Теорэя, этот фон вдруг стал зримым, ощутимым, слышимым – и то, что раньше сжималось и перекручивалось внутри его существа, вдруг отчаянно встрепенулось, жаждая распрямиться в предельном рывке – и неожиданно вырвалось на свободу!

Оказалось, что настоящее – это не просто момент перетекания предыдущей секунды в последующую. Это ускользающий шанс, намек на возможность ухватить вспышку Вечности в текущем мгновении, запечатлев неподвижность, скрытую в самом сердце постоянного движения.

Тобин осознал, что всю свою жизнь до этого пытался уловить шаткое внутреннее равновесие, которое позволило бы удержаться на гребне волны уходящего момента и схватить его – но неизменно неудачно. А сейчас, наконец, удалось понять, что в действительности сам этот момент и есть гребень – и силой этого понимания впервые удержаться на нем!

Что-то резко, с почти ощутимым хрустом сместилось в его восприятии: выяснилось, что «Я», о котором он все эти годы думал как о себе настоящем, тоже является идеей – идеей его, Тобина. Открылось это до предела просто, в мелькнувшем подобно молнии акте прямого видения: ведь однажды он умрет, но идея Тобина по-прежнему будет пребывать нетленной – и кто-то другой сможет приобщиться к ней, реализовав своей жизнью по «тобиновскому» сценарию.

А значит, выбор, отпущенный ему в жизни, достаточно невелик: соответствовать или не соответствовать идее самого себя, делать это все лучше, отождествиться и стать соразмерным ей… или не сбыться, запутаться в бесконечных искажениях – и не стать.

И только что, самим фактом осознания этого, Тобин на мгновение стал соразмерным идее самого себя – и сбылся.

Все окружающее растворилось в кристально-ясном осознании: то, что он видит – не сама реальность, а лишь образ, возникающий после пропускания чего-то принимаемого за реальность через призму того утлого способа восприятия, который он впитал когда-то в далеком детстве, став его пленником, и с тех пор забыл об этом. И внутри утлой пещерки способа восприятия, сквозь зарешеченную бойницу которого он смотрит на мир, где-то там, позади, в первородной тьме бессознательных глубин таится связь с изначальным моментом выбора – источником всех возможных восприятий.

Музыка Теорэя как-то затрагивала этот источник: касалась его, ласкала, побуждала, звала. Неожиданно Тобин ощутил, что именно означает слово «вос-хищение» – похищение вверх. И, поднявшись как вода по желобу, его внутренний источник переполнился, выйдя из себя – и разлился вокруг.