Купчиха. Том 2

***

Дом Прохора Леонидовича стоял как прежде. Только окна теперь не были завешены плотной тканью. На них висели белые кружевные занавески.

Во дворе за маленькой дворняжкой с громким криком и визгом носился ребёнок двух-трёх лет. Невысокого роста молодая женщина вешала бельё.

Она оглянулась и увидела Ивана. Подошла к калитке.

– Вам кого? – спросила она хмурясь.

Ивану стало не по себе. В мыслях он уже хоронил Прохора. Не ответив женщине, отошёл от калитки, с тоской вглядывался в окна.

– К кому пришли? – произнесла женщина.

– Приветствую, хозяйка, – очнулся вдруг Иван. – Ошибся я, видимо. Поздно пришёл. Жил тут мой друг Прохор Леонидович.

Женщина засмеялась.

– Жил? Да он и по сей день здесь живёт! Пойдёмте со мной!

Иван повеселел.

– А вы давно его знаете? – поинтересовалась женщина.

– С сотворения мира, – ответил Иван.

Она опять рассмеялась звонко. От этого смеха у Ивана на душе вдруг стало легко. Он взглянул на незнакомку: слегка прищуренные глаза, подрагивающий от смеха кончик носа, белоснежный ряд зубов. Вспомнил вдруг фотографии красавиц, которые попадались в документах Петра Николаевича. Они были вложены в папки с бумагами, встречались в торговых книгах.

Ивану показалось, что вот одна из этих красавиц сошла с тех фотографий.

Так задумался, что не сразу пришёл в себя от громкого крика женщины:

– Очнитесь!

Иван вздрогнул.

– Кого ты там в чувства приводишь, душа моя? – Иван услышал знакомый голос.

– К тебе вот пришли, – отозвалась женщина и обратилась к Ивану: – Проходите же скорее, мне с бельём закончить нужно.

Иван вошёл в знакомый дом.

Прохор Леонидович сидел за столом. Длинной иглой пришивал к подошве верх из ткани. Он отложил свою работу и уставился на Ивана.

– Вот так встреча! – воскликнул он. Поднялся со стула. – Мой безмолвный друг!

Прохор Леонидович обошёл Ивана несколько раз.

– Женька, Женька, – подразнил он. – Нашёл свою Женьку-то?

Ивану вдруг стало не по себе.

– Да ладно, ладно! – Прохор Леонидович похлопал его по плечу. – Голос-то вернулся?

– Вернулся, – еле слышно произнёс Иван.

– О-хо-хо! – воскликнул брат дьякона. – Ну наконец-то! Рассказывай! Где был, чем занимался? Чего вдруг вспомнил старика?

– Жил как все, – начал Иван. – Работал, семьи нет.

Иван вдруг покраснел.

Прохор Леонидович смотрел на кузнеца пристально.

– Где-то лукавишь, – произнёс он. – Ну да ладно, твоя жизнь меня не интересует. Говори, зачем пришёл?

– Проведать, – засмущался Иван.

– А-а-а-а, – протянул Прохор, – проведать это хорошо. А я вот женился! Сын у меня родился. Жёнушку мою видел?

Прохор Леонидович подошёл к Ивану близко и прошептал ему на ухо:

– Славную бабёнку урвал? Правда ведь?

Иван кивнул.

– Так что я ещё ого-го! Шью вот тапки для вашей советской власти. Патефон у меня конфисковали. Спасибо, что меня пока к рукам не прибрали. Тоскую без музыки, слов нет!

В это время в дом вошла женщина.

– Тосечка, налей нам чаю, – обратился к ней Прохор Леонидович.

Она кивнула.

– А вот это моя жена! – брат дьякона выкрикнул это с такой гордостью, что Иван тоже загордился.

– А это мой давний друг Иван, – продолжил Прохор. – Человек, без которого я не жил бы уже давно. Тосечка, нам бы ещё пирога твоего. И подойди ко мне.

Жена подошла к Прохору, он шепнул ей на ухо:

– Тосечка! Ну и по стопочке, разумеется! Гостя дорогого уважить надобно.

– Хорошо, Мурлыка, – весело ответила женщина.

Иван улыбнулся. Ему смешно было наблюдать за этими влюблёнными. «Тосечка, Мурлыка», – повторял он мысленно.

Тосечка быстро накрыла на стол.

– Прошу вас, дорогой гость, – обратилась она к Ивану.

Прохор Леонидович смотрел на жену влюблёнными глазами.

Когда она вышла из комнаты, произнёс:

– У меня в жизни две любимые: музыка и Тосечка. Никак не наоборот. Тося младше меня на три десятка лет! А музыка вечна!

Иван к еде не притрагивался.

– Чего засмущался? – спросил у него хозяин дома. – Или тушёночки не хватает? Так нет её больше. У нас теперь еда простая. Я перед конфискацией успел-таки доесть припасы. Пару дней поголодал и вот, живу до сих пор и здравствую. Если бы не Тося, не знаю, что со мной было бы.

Тося вернулась, присела за стол с мужчинами.

– Душа моя, – обратился к ней Прохор, – а Василёк-то где?

Тося махнула рукой в сторону двери:

– У бабы Дуси гусей гоняет. Пускай порезвится, спать будет крепче.

– Ну хорошо, – Прохор Леонидович кивнул и вдруг задумался. Уставился на тарелку.

– Бывает у него, – прошептала Тося Ивану, – отключается ни с того, ни с сего минут на пять. А потом как ни в чём не бывало. Вы кушайте, кушайте, я сама пекла.

Иван пригубил из бокала. Градусы ударили в голову. Заулыбался, принялся за пирог.

Чувствовал, как краснеют щёки. Не мог понять от чего точно: от вина, или оттого, что рядом сидела Тося. Её белоснежные руки то и дело подкладывали Ивану пирог. Иван даже не замечал, как опустошал тарелку.

Прохор Леонидович вдруг закряхтел, очнулся.

– Так вот, – сказал он так, будто не было никакой паузы. – Если ты пришёл, значит, идти тебе некуда. Не вспомнил бы ты старика, будь у тебя хорошая жизнь. Можешь остаться, пока работу не найдёшь. Я кормить тебя не буду. А так, живи сколько хочешь. Тосечка, вон какая умница у меня! Доярочкой работает, все при деле!

– Спасибо, – Иван кивнул.

Комнату, которую выделили Ивану, он хорошо знал. Частенько в ней бывал, когда жил у Прохора.

Раньше в ней был склад почти всего имущества Прохора Леонидовича: резные тумбочки, столы, горы постельного белья и костюмов, коробки с посудой.

Это всё должны были забрать ещё в 1919 году, но, видимо, руки у новой власти не доходили до добра Прохора Леонидовича.

Раньше Иван заходил туда любоваться, пробовал на ощупь дорогую костюмную ткань, проводил пальцами по фарфоровым стенкам сервизов. А теперь в комнате стояла только узкая кровать и письменный стол.

Иван прилёг на кровать. Закрыл глаза и провалился в сон.

Утром очнулся от того, как кто-то тряс его за плечо.

Это был Прохор Леонидович.

– Вставай, Иван, – требовательно говорил тот. – С Тосечкой пойдёшь на работу устраиваться.

Иван встал нехотя. Оделся.

Когда шли с Тосей по улице, все с ней здоровались, на Ивана посматривали искоса.

На Тосе было белое платье в мелкий чёрный горошек, высокие гольфы и туфельки на низком каблучке. Кузнец смущался рядом с ней. Она была такая красивая!

Ивана устроили в коровник чистить загоны.

По утрам на работу ходили вместе с Тосей.

Она всё больше и больше нравилась ему. Появилась зависть к Прохору Леонидовичу. Да и сама Тося, кажется, была к Ивану неравнодушна.

***

– Маш, а Маш, а тебе говорили, что ты красивая? – произнёс Максим.

Мария, нагнувшись, совком собирала опилки в мешки. Неподалёку от неё трудились другие женщины.

– Маш, ну не молчи.

– Уймись, Максим, – Мария выпрямилась, вытерла пот со лба. – Тебе уже давно пора ехать.

– Остаюсь тут, не придёт машина за опилками. Завтра я их заберу. Приходи ко мне в кабину вечером.

– Уймись, Максим, – повторила Мария. – Я осуждённая. И ты меня совсем не знаешь.

– Вот и познакомимся, у меня для тебя гостинцы есть. Приходи…

Мария улыбнулась. Осмотрелась. Сколько вокруг было женщин, молодых девушек, а Максим на неё глаз положил.

Ей нравилось внимание. Но было страшно оставаться с ним наедине.

Мария была на пилораме бригадиром. Очень быстро её заметили среди других. Отмечали её трудолюбие, честность, качество выполненной работы. Всё, за что она бралась, выходило лучше, чем у остальных.

Бригадирство не снимало с неё основных обязанностей. Она так же выполняла планы, как и другие, но, помимо этого, следила за порядком, обучала. Ей разрешалось позже остальных после работы возвращаться в барак.

Максим об этом знал, поэтому и пригласил вечером в свою машину.

Сдав дневной план, Мария сходила на ужин. Вышла из столовой.

Июнь был невероятно тёплым. Днём все старались показаться солнышку.

Старшие говорили, что такое лето свидетельствует о будущей холодной зиме. А зимы в Туруханске были и так холодными. После зимы многие не выживали. Замерзали, простужались. Условия труда были невыносимыми.

Мария за место своё держалась. Возвращаться на валку леса не хотела. Привыкла работать в тепле. Немного располнела. О детях старалась не думать, чтобы не тревожить своё сердце. Иногда благодарила мысленно Евгеньку за то, что та позаботилась о её семье.

Как только начинались думы о детях, брала себе дополнительную работу.

Со временем женщинам стали разрешать объединяться в кружки по интересам. Кто-то вязал, кто-то шил, кто-то плёл лапти. Материал привозили на грузовиках и вываливали прямо на снег. Всё было вперемешку: ткани, лоскуты, пряжа, иглы, нитки. Женщинам разрешали оставить свои рабочие места и разобрать побыстрее кучу ценного материала.

Сортировали быстро, пряжу наматывали на большие клубки. Потом перематывали уже в нерабочее время, отбирали по толщине и цветам. Появились у осуждённых мастериц лоскутные одеяла, платья, юбки, разноцветные вязанные шали.

Мария ткала. Её половички забирали в город. А потом попросили сделать ковёр для председателя райисполкома. Привезли всё необходимое. Мария ткала и радовалась. Ковёр получился очень красивым. Его пронесли по всем бригадам. Слава о ткачихе пронеслась по поселению.

После того как подарок важному начальнику подарили, он сам лично приехал посмотреть на Марию. Подарил цветы. Они долго стояли на тумбочке рядом с кроватью Марии в бараке. Это были красные розы. Уже засыхающий букет кто-то украл, пока все были на работе. Расстроилась калмычка, но мысленно вора простила.

Марии стали завидовать. То и дело во время рабочего дня к ней подходили, смотрели, чем занимается. Подслушивали, когда она с кем-то разговаривала. Мария никогда не болтала лишнего, никогда никого не обсуждала.

В перерыв женщины собирались компаниями, шушукались. Калмычка была далека от всего этого. Проверяла пилы или просто сидела и ждала, когда можно начать работу.

А сегодня после ужина вышла на улицу.

Небо было звёздным. От земли тянуло теплом, даже жаром. Так накалялась земля за день. Дышалось глубоко. Влажный жаркий воздух с запахом хвои и опилок был тягучим, ароматным.

Мария никак не могла надышаться.

Медленно побрела к гаражам. Машина Максима всегда стояла за гаражами.

Она остановилась. Выглянула из-за угла. В кабине мерцал огонёк керосиновой лампы.

Сердце бешено заколотилось.

Вдруг вспомнила аромат вяленого мяса, которым угощал Максим. И в нос уже ударил не запах хвои и опилок, а запах мяса, пирожков с куриной печенью, которые пекла мама Максима, и которые довелось попробовать Марии.

В машине открылась дверь. Максим вышел. Переминался с ноги на ногу. Ждал калмычку.

Она не торопилась показаться ему на глаза. Он закурил. Мария наблюдала за огоньком сигареты и никак не могла успокоить своё сердце. Оно выскакивало из груди и тянуло, тянуло Марию к машине.

А она всё не могла сделать шаг, ставшими как вата, ногами.

Максим закурил ещё. Ходил вдоль машины туда-сюда.

Потом с силой рванул на себя дверь и захлопнул её. От этого хлопка Мария даже вздрогнула.

– Злишься, – прошептала она. – Нетерпеливый. Эх, Максим, Максим. Не люблю я нетерпеливых.

Керосиновая лампа в машине погасла.

Барак укладывался спать. Постепенно стихли женские и мужские голоса. В столовой перестала звенеть посуда. Мария наконец-то смогла сделать шаг.

Медленно приближалась к машине. Подошла к двери. Тихонько пальцами по ней постучала. И вдруг дверь распахнулась, ударила Марию по лицу. Мария вскрикнула и упала.

– Маша, Машенька, прости, – взволнованно причитал Максим.

Мария корчилась на земле, держалась за щеку и плакала.

– Эй, что там такое? – послышался голос охранника. Он мгновенно оказался рядом, держа на поводке рвущуюся к Марии овчарку.

– А, это ты, водила? Неужто тебе уже с бабами по ночам разрешают развлекаться? Не буду мешать. Бей сильнее, они того заслуживают. Нормальные дома детей воспитывают, а эти… – охранник махнул рукой и ушёл.

Максим склонился над Марией.

– Машенька, прости, я не хотел.

Он помог Марии подняться, отвёл её в медпункт. Там наложили швы на щеку.

Под глазом у Марии красовался огромный синяк. Мария щурилась, рассматривая себя в зеркало.

Максим стоял рядом, руки у него дрожали.

– Маш, прости меня…

– Иди спать, – сказала ему Мария.

– Не пойду. А как же гостинцы? Там всё твоё любимое.

– Вот, – Мария ткнула пальцем в шов, потом в синяк, ойкнула и произнесла: – Вот твой гостинец. Исчезни…

Максим посмотрел на Марию пристально. Она заметила, как в уголках его глаз налились слёзы. Юноша отвернулся и, хлопнув дверью, вышел из медпункта.

Лицо Марии забинтовали. Она побрела в барак. Утром на неё все смотрели с удивлением.

Машину Максима мешками с опилками загружали все, кроме неё.

У Марии сильно болела зашитая щека, ныл глаз.

Раньше Марии казалось, что страшнее слухов о том, как она якобы спала с родным отцом, не может быть.

Здесь, на пилораме, она услышала о себе тысячи страшных историй.

Мысленно благодарила старенького хирурга, который зашивал рану. Он не проболтался, что она была в медпункте с Максимом.

Рана заживала долго. От сильной жары началось воспаление.

Кое-как удалось не допустить заражения, благодаря всё тому же врачу, такому же осуждённому, как и она сама.

На следующий день из города прибыла с продуктами другая машина. За рулём был нервный мужичок. Он поторапливал женщин, которые разгружали машину. Прикрикивал на них.

Мария подошла к мужичку, спросила тихо:

– А где Максим?

– Нет больше Максима, – пробормотал водитель. – Не довёз он ваши опилки, перевернулся.

Всё поплыло перед глазами Марии.

Она очнулась от собственного крика. Вокруг неё столпились женщины и мужчины.

Мария стояла в центре этого круга.

Некоторые осуждённые крестились, шептали:

– С ума, видать, сошла…

***

Андрей спал.

Евгенька сидела рядом и смотрела на него.

– Что же ты раньше молчал, следователь? – прошептала она тихо. – Измучил себя, бедный… А Лиза-то на тебя похожа. Смотрю, как ты спишь, и вижу её перед собой.

Кровиночка она твоя, точно твоя. А ты к ней вот так: не подходишь, не знаешься с ней. Терпишь, копишь в себе всю нежность? Или ненавидишь? А со мной зачем так?

В тебе столько злости бывает. Не ко мне, милый, не ко мне. Ты как будто с небес свалился. Всё с тобой по-другому: не страшно, не больно, не обидно. Не хочется спрятаться, защитить себя. Хочется отдать себя всю без остатка. Где же ты был раньше? Такой нежный и сильный.

И как я раньше не догадалась, что твоя забота – это любовь, что всё ты делал не ради просьбы Корнея, а из-за любви. Ну, может, одну просьбу выполнил ради него. А потом? Потом столько лет был моим защитником. Что же тебя сейчас изменило? Опасно это, Андрюша! Замужем я…

Андрей пошевелился, отвернулся.

Евгенька помолчала, потом опять зашептала:

– Непохож ты на других, Андрюша! Зря ты это всё затеял, уедешь опять, и как я теперь без тебя?

Слёзы покатились по щекам Евгеньки. Прилегла рядом с Андреем, прижалась к нему. Нежно коснулась губами его шеи: кожа горячая, коротко остриженные волосы слегка кольнули губы. Поцеловала ещё раз. Как было хорошо вот так лежать и ощущать его горячее тело.

Сна не было. Привычно это было для Евгеньки.

Наутро Андрей быстро засобирался в город. Замешкался на пороге. Долго держал Евгеньку в своих объятиях.

Молчали. Дети с удивлением смотрели на них. Сын Евгеньки улыбался.

– Я вернусь, – шепнул на ухо следователь и отбыл.

И потянулись долгие дни без него. Несколько раз Евгенька порывалась поехать в город. Но останавливала себя каждый раз. Не любил Андрей, когда она к нему приезжала. Боялся. Теперь Евгенька понимала, что боялся не только за себя, но и за неё. Не мог оставить её одну.

После признания Андрея она как будто освободилась от чего-то тяжёлого. Сердце успокоилось, мысли об Иване перестали тревожить. Где он? Как? С кем? Давно это перестало быть важным.

Как только на улице был слышен звук машины, Евгенька выбегала из дома или кабинета.

Новое место работы располагалось в бывшем купеческом доме. В 1918 году его отдали под общежитие. А теперь для тех, кто трудился на полях в весенне-осенний сезон, построили четырёхкомнатные квартиры и выселили из дома купца.

Новый дом был намного больше старого.

Евгеньку перед ремонтом пригласили и согласовали с ней распределение мастериц по комнатам.

Женщины были рады новому месту. Давно просили расширения, а тут вот пожар помог.

Поджигателей не нашли. На допросе Евгенька не рассказала о том, кем на самом деле был Пётр Петрович Вяземский.

Найденное на месте пожара тело она сама лично опознала как нового экспедитора. А кто это был на самом деле, Евгенька не знала.

Банда Петра Полянского продолжала нагонять страх на всех. Украденные шали и носки конфисковали у перекупщика в Рязани. Мужичка сразу взяли под арест. Он клялся, что купил это всё на рынке у хороших с виду людей. По описанию один из этих людей был похож на монгола.

А Евгенька знала, что никакой это не монгол, а сын Марии.

Новый дом творчества открыли после Рождества в 1930 году.

Уже два месяца Евгенька не видела следователя.

Он появился неожиданно в конце января. Свалился как снег на голову.

В тот день была метель. Машина Андрея застряла в нескольких километрах от села. Он пришёл пешком промокший, замёрзший. Ворвался в кабинет Евгеньки.

Увидел её там, улыбнулся широко и громко крикнул:

– Все по домам! Короткий день! Все по домам!

Мастерицы толпились возле вешалок с верхней одеждой.

– Счастье-то какое, – радовались они. – Спасибо, Евгения Петровна!

Евгенька и не знала, как себя вести. Она была и в ярости, и в радости.

Когда все разошлись по домам, следователь подошёл к ней и прошептал:

– Я скучал, моя любимая купчиха! Так скучал, что сегодня хочу подарить тебе весь этот дом! Сейчас он только наш с тобой! Расскажи, как тебе жилось в богатстве?

– Целый дом? – удивлённо спросила Евгенька. – Зачем он мне? А в богатстве жилось спокойно. Ни о чём не думалось.

– Тоска-а-а-а, – произнёс Андрей. – Я пробовал как-то вот так жить и ни о чём не думать. Так не бывает. Всё равно есть мысли. Мысли о том, что ты ни о чём не думаешь.

Евгения рассмеялась.

– Смеё-ё-ё-ё-шься, – обиженно протянул следователь. – А я, между прочим, серьёзный разговор с тобой веду. И могла бы…

– Пойдём домой, – перебила его Евгенька.

– А мы и так дома, – Андрей привлёк её к себе и уткнулся носом в копну рыжих волос.

– Да ты же весь мокрый! – она вдруг оттолкнула его легонько. – Платье намочишь!

Андрей сбросил с себя мокрый полушубок и прошептал:

– Не намочу…

В маленькой комнатке, которая была теперь ночным пристанищем сторожа, Андрей шептал Евгении слова любви.

Полдня пролетело незаметно.

Сообразительный Андрей успел запереть комнатку сторожа изнутри сразу после того, как занёс туда на руках Евгеньку.

Уже, видимо, стемнело. Сторож, пришедший на ночную смену, стал ломиться в дверь.

Андрей и Евгенька притихли.

– Это что ж с замком случилось? Неужто сломался? – ворчал сторож.

Евгеньке было смешно, несколько раз она уже почти взвизгивала от смеха. Андрей сжимал ей рот.

– Эх, взламывать придётся! – пробурчал сторож через дверь.

Шум от шагов стал отдаляться.

– За ломом пошёл, – прошептала Евгенька.

– Одевайся скорей.

Купчиха долго возилась с платьем. Андрей быстро оделся, отпер дверь и сел за столик. Евгенька присела рядом.

Опять послышались шаги. Сторож дёрнул на себя дверь, и она открылась со скрипом.

– Чудеса, – произнёс он и, увидев Евгеньку и Андрея, уставился на них.

И Евгения, и Андрей сидели с важным видом, оба смотрели на стол.

– Ревизия, – вдруг нарушила молчание Евгения.

– Ну-ну, – сторож с удивлением разглядывал Андрея. – Рубашку-то наденьте по правильному, засмеют.

Евгения от стыда покраснела. У Андрея лицо не дрогнуло совсем. Он гордо поднялся со стула.

Проходя мимо сторожа, шепнул ему на ухо:

– Убью…

– Могила, – ответил сторож.

Евгения проходила мимо него с опущенной головой. Он потом частенько посмеивался при встрече с ней и стал называть её ревизоршей.

Никому кроме него и Евгении Петровны эта шутка была непонятна.

Шутка родила, конечно, много разных слухов. Но, благодаря неболтливому сторожу, никто правду не узнал.

Андрей остался на три дня. Помогал Евгении и детям переезжать в его дом.

Глава 3

– Господи, помоги мне избавиться от этой напасти. Спаси мою душу! Не виновата я! Сам он ненасытный лезет со своими признаниями. А мне тошно! Как я Проше скажу правду? Мой Мурлыка не выдержит такого. Приютил змея на свою голову. Помоги, Господи!

Тося молилась в маленькой комнатушке.

Была поздняя ночь.

Иван не спал. Прохору последнее время нездоровилось. Тося взяла отгулы на несколько дней, чтобы быть рядом с мужем. Иван ходил на работу без Тоси нехотя.

А потом и вовсе подслушал разговор двух доярок. Одна из них сказала, что для поднятия температуры нужно выпить йод.

Иван решил воспользоваться услышанным советом и сдуру выпил целый флакон, предназначенный для обработки ран у коров.

Его рвало несколько часов без перерыва. Ему казалось, что глаза вот-вот выпадут из глазниц.

Заметив однажды, как Тося ухаживает за мужем, решил, что и ему неплохо было бы ощутить на себе её заботу.

Тося манила своей красотой, нежностью и неприступностью. Никак у Ивана в голове не укладывалось, как такое божественное существо могло любить старика Прохора Леонидовича, который всё чаще отключался от мира на некоторое время.

Как она могла полюбить старика, который годился ей в отцы? И время было уже не такое, когда дочерям мужей выбирали родители. Но наблюдая за Тосей, всё больше уверял себя, что между ними точно любовь.

Когда от непонятной болезни слёг и Иван, Тося чуть с ума не сошла. Перед тем как сымитировать болезнь, Иван признался Тосе в любви и пообещал увезти её так далеко, что Прохор никогда их не найдёт. Тосю его предложение возмутило. Она ударила Ивана по щеке и в тот день на глаза ему не показывалась, а за ужином не стала подавать ему порцию. Иван сам себя обслуживал. Прохор Леонидович, казалось, ничего не заметил. Он был слаб.

Тося своими силами не смогла справиться. Вызвала врача, тот сделал назначения, уверив в том, что при хорошем уходе Прохор Леонидович пойдёт на поправку. Разрываясь между больным мужем и больным Иваном, Тося совсем выбилась из сил.

Кузнец, бывало, давал волю рукам. Несколько раз Тося огрела его по руке металлической прихваткой для чугунка. И Иван присмирел.

Он каждый вечер слушал, как она молилась богу, как просила отвадить от неё Ивана.

Прохор на поправку долго не шёл. А последнее время даже не выходил из своей комнаты. Иван же начал понемногу отходить.

Услышав очередную молитву, он поднялся с кровати. Вышел в коридор. Бесшумно открыл дверь маленькой комнатки, в которой молилась Тося, встал за её спиной. Жена Прохора Леонидовича стояла на коленях перед образами.

Она была в ночной рубашке. Распущенные волосы почти касались пола.

Раньше Иван видел её только с косами. А сейчас по телу пробежал холодок, потом обдало жаром. Тося его до сих пор не замечала.

– Господи, помоги мне! Помоги сохранить верность моему единственному и любимому Прохору…

Иван задышал громко. Тося оглянулась и вскрикнула. Иван тотчас опустился перед ней на колени. Сначала закрыл ей рот рукой, чтобы не кричала, потом руку заменил на поцелуй.

Тося мычала, выворачивалась. В какой-то момент она расслабилась. Ивану показалось, что она ответила на его поцелуй. Он тоже расслабился. Водил руками по Тосиной спине, всё пытался справиться с завязками на ночной рубашке. Но Тося очень быстро вскочила на ноги. Откуда-то у неё в руках оказался нож.

Она приставила его к своей груди и спокойно произнесла:

– Не подходи, попадёшь в ад.

Иван вдруг рассмеялся громко. Он сам испугался своего голоса. Замолк.

Вдруг из коридора послышался голос Прохора Леонидовича:

– Душа моя, ты где? Воды…

Тося бросила нож на пол и выбежала из комнатушки.

– Молилась я, Проша, – услышал Иван дрожащий Тосин голос.

– Воды, – повторил Прохор Леонидович.

– Старый дурак, – пробормотал Иван. – Чтоб тебя болезнь свалила насовсем. Не даёшь девчонке спокойной жизни. Она меня любит, не тебя. Меня только целует со страстью, не тебя.

Иван вдруг почувствовал, как ненависть к Прохору Леонидовичу заполняет всё внутри.

Наутро Тося не вышла подавать завтрак.

Её и Прохора сын вот уже две недели жил у бабки. Тося боялась, что болезнь мужа заразна, поэтому отправила сына к матери.

Иван в одиночестве сидел за столом.

На работу идти не хотелось. Он поковырял в тарелке вчерашнюю кашу. Отставил от себя тарелку, поднялся и пошёл к комнате Прохора и Тоси.

Дверь была приоткрыта. Тося смачивала полотенце и обтирала лицо Прохора. Он улыбался.

И тихо напевал:

– Если нету счастья в доме —

Прогоните тут же горе!

Чтобы только счастья кроме,

Было только счастье в доме.

Всё плохое прогоните,

Окна, двери распахните.

Счастье тут же к вам влетит…

От разлуки защитит.

Тося закончила протирать лицо мужа. Отставила миску на тумбочку. Прилегла рядом с Прохором.

Положила голову на его грудь и сказала:

– Проша, хватит тебе хандрить. Мне без тебя не справиться.

Прохор обнял жену, прижал к себе и ответил:

– Куда я от тебя денусь, душа моя? Ты одна для меня свет в этом жестоком мире. Ты одна для меня солнечный луч. Ты и Василёк. Два самых любимых лучика, остальные мне не нужны. Ты чего это плакать удумала?

Прохор слегка приподнялся на локтях и продолжил:

– Намочишь меня, а потом одежду менять, стирать. Неужто устала?

– Устала, – прошептала Тося, – очень устала.

Ивану стало тошно от этой идиллии.

Пошёл к себе собираться на работу.

Пока чистил коровники, всё думал, куда ему пристроиться так, чтобы и любили, и ухаживали, и ценили.

Но не было на этом свете такого места. Евгенька выгнала с ненавистью. Ирина не приняла таким, какой есть. Не понравилось ей, видите ли, что на постель прилёг. Обиделся Иван на Ирину и на Степана обиделся. Он всё думал, что без него ни Степан, ни Ирина не выжили бы. А его вот так приняли. Одна с кровати погнала, другой работой нагрузил.

Запах в коровниках был неприятным, от него очень часто тошнило. Иван с тоской вспоминал жизнь в доме Полянского.

– Вот были времена, – сказал он вслух. – Документы, расчёты, архивы, уважение. Никакой ты не кузнец, Иван. Пропащий ты человек.

Поначалу решил в дом Прохора не возвращаться. Его мотивы Тосей были раскрыты. Она с таким отпором встретила его чувства, что больше не было желания пытаться сблизиться с ней. И как бы ни хотелось, Иван теперь всячески показывал своё к ней безразличие.

Тосе было всё равно. Она старалась избегать кузнеца.

По-прежнему молилась ночами. Расставляла и развешивала иконы. После молитвы снимала, заворачивала каждую в полотенце. Поддевала на полу дощечку, поднимала её и прятала туда свёртки.

И Ивану вдруг пришло в голову припугнуть Тосю. Когда она выходила из молельной, он прошептал:

– Прячешь… Против власти, значит…

Тося вдруг задрожала и застыла. Иван не знал, что за спиной у него Прохор Леонидович. Тося смотрела куда-то за Ивана, её глаза были полны тревоги. Брат дьякона стоял с топором в руках.