Полевая почта – Южный Урал. Документы военной эпохи

По грязи липкой еле шел

Под вечер, осенью холодной

В село у озера пришел

Убог мой вид, в дырах одежда

Я шел с поникшей головой.

На счастье не было надежды…

Но тут я встретился с тобой.

Меня увидев, что-то понял,

Глазами смерил ты меня,

Возможно, прожитое вспомнил

И подозвал к себе меня.

И не гнушаясь видом жалким

Меня как брата приютил

Пайка солдатского остатки

Со мной в тот вечер разделил.

И проявив ко мне заботу

Меня в контору поместил

По силам моим дал работу,

К большому делу приобщил.

Всегда прощал мою ошибку,

Глядел душевно на меня

Я эту скромную записку

Пишу на память для тебя.

Война нас крепко подружила,

Спаяла дружбой боевой

Как в бурю, снег зимой кружила,

Неся на край земли родной.

Придет пора, врагов разгоним

И когда кончим воевать,

«Прощайте», – ласково промолвим,

Друг другу руки будем жать.

Пойдем своей тропой желанья

Остатки жизни доживать,

В душе хранить воспоминанья

И дружбу нашу вспоминать.

Не будь войны, не было б встречи,

Не знали б друг о друге мы.

Я не забуду о Вас Вано,

И не забудьте, прошу, Вы.

Составлено в селе Ново-Троицком

25 марта 1944 года.

Действующая Армия.

Два чемодана

Вот на квартире в час свободный

Два чемодана рядом встав,

Один изящный, в блеске, новый

Сказал с улыбкой на устах:

«Война меня преобразила

Я стал солидней и умней,

К культурной жизни приобщила,

Родила зависть у людей.

Мне штабы крупные знакомы,

Я с генералом вместе был

Водку, чай, одеколоны

Я при себе всегда возил.

Дождусь победы и тогда-то

Уж выйду в люди, заживу.

Жить на курорте буду летом

В Крыму, на Южном берегу.

Мной любоваться будут всюду,

Как победителя встречать

И я с голубкой милой буду

Плоды победы пожинать».

А чемодан второй скривившись,

Пробитый бок к стене прижал

Глаза сверкнули, заискрившись,

Дрожащим голосом сказал:

«Сладки твои мечтанья, друг,

Но не у всех такая чаша…

Война иным закрыла путь,

У большинства – не доля Ваша.

Но я скажу лишь про себя –

Попала пуля мне однажды

И угол лопнул у меня.

Осколком бок пробило дважды.

Поизносился крепко я

В походах мой замок сломался,

До дыр протерлися бока,

Шарнир заржавел и скривился…

Но не об этом речь пока…

Вот доконаем крокодила:

К победе ведь не долог путь

И с вами вместе до Берлина

Я доберуся как-нибудь.

И час победы будет милый

Для исстрадавшихся всех нас

Домой вернусь я инвалидом…

И никогда не встречу Вас.

Мне от Победы мало чести.

Сказал впоследствии ему.

Куда калекам к добрым лезти,

Калек не нужно никому.

Когда победу добываем

Бывают вежливые к нам,

А как добудем – забывают

И бросят, как ненужный хлам!»

Сказал разбитый чемодан.

28 ноября 1944 года.

27 июля 1943 года. День, который чуть было не стал последним днем моей жизни. (Записал 2 марта 1945 года из воспоминаний).

Есть русская старинная пословица «За деньги здоровья не купишь». Это не всегда верно. Я это испытал на себе и купил не за свои, а за государственные деньги не только здоровье, но и жизнь. Наберитесь терпения, и я расскажу этот случай.

Начиная с 15 июля, мы непрерывно штурмовали позиции немцев в районе станции Штеровка. Враг отчаянно сопротивлялся. Мы наступали, убыль в рядах была невероятная. И вот 25 июля казначей полка старший лейтенант Нагорный вызывает меня и старшину получить деньги для раздачи бойцам и сержантам причитающееся денежное довольствие за июнь и июль месяцы. Как это ни странно, но мы должны были получить и раздать деньги даже тем, кто уже десять дней как не жил на свете. Что это была за выдумка и от кого она исходила, я и сейчас не знаю. Знаю одно, что дисциплина требует безусловного выполнения приказа, и мы его выполняли. Заполнив доверенность на старшину роты Шимолина, мы пошли с ним в штаб полка и получили около 6000 руб. У казначея полка расписался Шимолин, т.к. доверенность была оформлена на него. Попутно захватили ящик патронов и отправились домой – в роту. Это было 26 июля утром. Расположение роты, когда мы уходили, было в балке, поросшей мелким дубняком. Место было сырое, но, однако, одиночные окопы были вырыты на приличную глубину и замаскированы. Придя на место. Мы нашли опустевшие окопы, а роты не было.

В условленном месте мы нашли записку командира роты с указанием что нам делать по возвращению. Мы должны были ожидать его указаний в этих окопах, а рота пошла штурмовать окопы врага. Выйдя на высоту, рота попала под сильный пулеметный огонь противника и вынуждена была залечь недалеко от проволочного заграждения противника. Мы могли ожидать дальнейших указаний командира роты, но, зная, что в цепи нужны патроны, Шимолин передал мне деньги со всей полевой сумочкой, в которой они лежали, и сказал: «Я понесу в цепь патроны, и, если что случится со мной, и я не вернусь, раздай деньги кому следует, и сдай отчет начфину». Старшина пошел в гору из балки, а я сел в свой окоп и занялся своей обычной канцелярской работой. Сумочку с деньгами одел через плечо. Так прошло часа три. Бой не умолкая, гремел за оврагом. Наши бойцы лежали под проволокой противника метрах в 300 от меня. Нет более жутких и страшных минут, когда чувствуешь себя одиноким. Много горьких дум пронеслось в моей голове, когда я слушал эту раскатистую грозную музыку боя. Мне вспомнилась вся моя жизнь.

Вот слышу: заиграл «скрипач». Это наше солдатское прозвище немецкого метательного аппарата, который бросает снаряды-болванки в 100 кг. При метании издает режущий слух звук, похожий на скрип открываемой тяжелой двери на ржавых петлях. Я слушал звук близко летящего снаряда. Меня мгновенно осенила мысль, что снаряд упадет где-то около меня. И больше я ничего не знаю. Что произошло со мной в следующее мгновение, останется неразгаданной тайной. Я очнулся уже на вторые сутки и в необычной обстановке. Открыл глаза, не узнаю местности, лежу на дне окопа мне не знакомого, возможно, я забыл, что нахожусь на войне. Вначале думал, что это страшный сон. В голове пусто и сильный шум. Все тело болит и ноет, не могу пошевелиться. Собрав последний запас сил, я с трудом приподнял голову. В висках ужасно застучало, в глазах залетали всевозможных красок круги. Я хотел крикнуть, но язык не повиновался, и я медленно опустился на дно окопа, прильнув пылающей головой к влажно, холодной земле. Бессильные слезы покатились по моим впалым щекам. Я закрыл глаза и старался ни о чем не думать. Сколько я пролежал в таком оцепенении, я не знаю. Однако, память меня не оставляла. Лежа с закрытыми глазами, я старался припомнить где я и что со мной. Напрягая весь запас памяти, я стал припоминать, что со мной случилось и, разбирая пережитое, шаг за шагом я восстановил в памяти все случившееся до момента свиста снаряда, и только тут догадался, что я контужен или ранен. Для того, чтобы убедиться, не сон ли это, я открыл глаза и к величайшему удивлению увидел нагнувшегося над собой человека. Определить выражение его лица и взгляда я не мог. Видел только, что губы его часто шевелятся, но звуков я не слышал. Позднее я узнал, что это был старшина Шимолин, который тормошил меня, чтобы поместить на подводу и отправить в госпиталь. Я все видел и понимал, но не слышал и не мог говорить. От контузии лишился слуха. Понял только одно: если меня тормошит старшина Шимолин, значит еще есть какая-то надежда. При его помощи я поднялся из окопа. Он же помог мне взобраться на бричку, уложил меня на свежую, накошенную где-то и разостланную по дну брички траву, а сам поместился рядом с ездовым, и лошади мелкой рысцой побежали вдоль балки к дороге. Солнце уже зашло за горизонт, но было еще светло, когда мы выехали в на тыл. Дорога обстреливалась неприятельской артиллерией, но мы благополучно выбрались из зоны обстрела. Я ехал спокойно, потому что не слышал разрывов.

Шимолин довез меня до санчасти нашего полка в совхозе Петровском, переговорил с врачами, завел меня в приемную палатку, пожал руку, крепко-крепко поцеловал как родного брата, на глаза его навернулись слезы. Что он говорил, я не знаю, и я говорить не мог. Проводив Шимолина глазами, я остался один среди раненых и медрабртников санчасти. При заполнении учетной карточки я писал на бумажке что им было нужно. Врач покачал головой и знаком показал мне, что мол, поедешь дальше. Только в госпитале 8 августа я в первый раз за 12 дней сказал: «Пить». При этом голос был такой, что я сам его не признал своим и даже испугался.

28 августа старшина Шимолин бы случайно в Каменке и разыскал меня в госпитале 4422. Он подробно рассказал мне все остальное, чего я не знал о случившемся со мной 27 июля, и оно сводилось к следующему. Когда он возвращался ко мне из цепи, противник бросил болванку из «скрипача», которая упала рядом с моим окопом. Раздался взрыв, который я не слышал, а Шимолин видел, что снаряд упал прямо на меня, и, когда подбежал ко мне, то вначале не мог определить, где был мой окоп, так как на месте, где были наши с ним окопы, зияла 3-х метровая воронка. Постояв немного над ямой, он хотел было проститься со мной, заочно, конечно, и идти обратно в роту доложить, что писарь погиб вместе с канцелярией. Но, вспомнив, что полученные им деньги были у меня и чувствуя за них ответственность, подумал, что трудно будет доказать, что сам он стался жив, а деньги погибли.

По его предположению мой окоп находился не в самой воронке, а где-то сбоку от нее. Он решил покопать землю, поискать деньги и привлек к этой работе проходившего в это время связного Полевого Алешу. Может быть, они не так много, как им показалось, но терпение их было вознаграждено: они нашли сумочку, а когда потянули ее, то обнаружили и меня, так как она была надета через плечо. Пришлось откапывать и меня. Они же отнесли меня километра за два в тыл, где стояла наша батальонная кухня и положили в чей-то освободившийся окоп, в котором я пролежал больше суток, и из этого же окопа Шимолин увез меня в санчасть.

Я не знаю, если бы не было со мной казенных денег, стал ли бы откапывать меня Шимолин? Хотя мы с ним жили дружно и, кроме того, он тоже уралец. Буткинского района Свердловской области. Все же я вынес убеждение, что именно за эти 6000 рублей я купил если не здоровье, то жизнь и, как видите, живу уже скоро два года. 2 марта 1945 года.

Новогодняя елка

Новый год 1944 я встречал на элеваторе заготзерностанция Ново-Алексеевка. С 22 часов 31 декабря я был назначен в наряд по охране трофейного зерна на территории элеватора. Еще днем со стороны Азовского моря дул приличный ветер, нагоняя сырой туман. К моменту выхода на пост пошел мелкий надоедливый дождичек и темень настолько сгустилась, что хоть глаз выколи ничего не видно. С наступлением темноты на ветку элеватора был подан очередной эшелон боеприпасов, и к моему выходу на пост разгрузка его шла полным ходом. Желтые чуть заметные огоньки фонарей железнодорожников то тут то там прорезывали ночную тьму. К 23 часам 30 минутам разгрузка была закончена, порожняк выведен и наступила такая тишина, что стало как-то жутко Наши передовые позиции в сторону Сиваша и на Чонгарском перешейке были в четырех километрах от элеватора. Немцы обычно каждый день обстреливали и элеватор, и станцию, и МТС. Но в эту ночь и на фронте было тихо. Но когда время приближалось к самому исходу 1943 года, в тот момент, когда в мирной обстановке начинают наливать новогодние бокалы вина и напряженно ждут, когда стрелка на часах встанет на 12, я вдруг услышал легкое позвякивание рельсов. Это наш «Борис» (мы так звали участковый бронепоезд) пошел поздравить фрицев с новым годом и пожелать им новых поражений в наступающем 1944 году. И вот, когда стрелка показала точно 12, на юг от меня вспыхнула желтая полоса света, на много метров в вышину разрезая ночную темноту, и вслед за ним раздался потрясающей силы залп. Это «Борис» послал свои первые новогодние гостинцы на Чонгарский полуостров. Грохот от орудийных выстрелов и разрыва снарядов нарастал с каждой минутой. К залпам «Бориса» присоединили свой голос наши дальнобойные орудия, стоявшие на запад от элеватора. По Арабатской Стрелке ударили гвардейские минометы «Катюши». Высокие столбы желтоватого пламени как северное сияние взвились в небо, разрезая ночную темноту. Как будто из пучины Азовского моря вынырнул «Кукурузник» (самолет Ут2) и навешал фонарей по всей линии фронта. Где-то на Чонгаре противник открыл беспорядочную стрельбу по «Кукурузнику» из пулеметов трассирующими пулями, которые веером рассыпались вокруг, образуя гигантские фейерверки. Как огненные свечи начали рассекать ночную тьму лучи десятков мощных прожекторов. А полет одиночных трассирующих пуль как летающие огненные жучки довершали эту замечательную иллюминацию.

Так в течение одной-двух минут изменилась наша новогодняя ночь.

Записал по памяти 8 марта 1945 года

На братской могиле

(Под Берлином) записал 22.4.45.

Победа нам далась не даром,

Мы жертвы крупные несли,

Мы землю кровью поливали,

Когда к Берлину с боем шли.

Враг огрызался, издыхая,

Всей мощью техники своей

Мы шаг за шагом наступали,

Теряя лучших сыновей.

Кто вы, безвестные герои,

Чьей кровью полита земля?

Вы не погибли в нашем роде,

Вас помнит славная семья.

Вы спите мирно и спокойно,

Мы Ваше дело завершим

В Берлине крепко и надолго

Флаг красный скоро водрузим.

Мы сыновья страны свободной

Мы в ней родились, в ней росли

Любить мы Родину способны,

Мы члены сталинской семьи.

Весь мир гордится славой нашей

Добьем мы скоро палачей.

Им никогда простить не сможем

Убийства гнусного детей.

20.04.45

Действующая армия

Подпись: Ковалев

20.4.45.

Клятва на могиле погибшего друга

В степи на пригорке могила сырая

Бойца приютила в объятья свои

Дорогой суровой, усталость скрывая,

Друзья его с боем в Германию шли.

Привал у могилы. И митинг стихийный.

Бойцы поклялись отомстить за бойца.

И вот уж свершилось. Стих гром орудийный.

Но он не дожил до счастливого дня.

Пусть спит наш товарищ в степи одиноко,

Пусть наша сильнее взволнуется грудь.

Он тоже герой, он сражался жестоко

Он тоже к победе прокладывал путь.

Почтим же, товарищи, тех, кто погибли

За дело свободы и счастье людей.

Мы в дружной семьей приголубим, полюбим

Судьбой обездоленных жен, матерей и детей.

Мы жертвы несли, но Победа за нами,