Зверь поневоле

Пролог

Говорят, смерть приходит медленно, охватывает загребущими пальцами горло и душит, пока человек не перестает дышать. Шелли же ощущала, как стремительно жизнь покидает её тело, вместе с кровью выливаясь на алтарь.

Жертва.

Хотелось безумно хохотать, широко разевая рот.

Призрак покойницы не пытался её убить, он лишь предупреждал об опасности, о том, что случится в будущем.

Уже случилось.

Глава 1

Рошель. Прошлое

Кора оцарапала нежную кожу маленьких детских рук. Шелли упрямо вцепилась в ствол ели, пискнула, пошатнувшись, когда нога соскользнула с толстой ветви. Послышался свист – стрела вонзилась прямо в дерево, за которым она спряталась. Вспорхнула рядом пуганая птица. Выпавшее перо, ведомое ветром, опало на девичий нос, защекотало. Она пыталась удержаться, честное слово, но зуд стал просто невыносимым. Раздалось чихание. Слюна тяжелым комом застряла в горле.

– Оставь лук, Ричард, – батюшкин голос был суров.

Шелли осторожно выглянула из укрытия, встретившись взглядом с потемневшими карими глазами отца. Ричард опустил древко, поджал губы, разглядев средь листвы серый запачканный зелеными разводами подол.

– Живо слезай, Рошель, ты – девка, а не белка, – густые брови батюшки сошлись к переносице, челюсти плотно сжались, отчего отчетливо проступили скулы.

В груди громко забилось сердце. Не на то она таила надежду, когда шла по следу охотников в желании подсмотреть одним глазком, как те гонят зверя. Руки затряслись, она соскользнула вниз, башмаки ударились о землю. Шелли оправила задранное платье и застыла, боясь подойти к батюшке ближе.

– Выглядишь точно Жожа после погони за курами, – рассмеялся Ричард.

Шелли поджала губы, алый румянец укрыл её щеки. Стало жарко. Сравнение её с Жожей – оскорбительно. Где это видано, чтоб жених невесту сравнивал с псом?

– Зато ты меня даже не заметил, покуда сама себя не выдала! – вырвалось против воли.

Ричард раскрыл широко рот, но не успел ответить.

– Замолчите оба, – батюшка казался спокойным, но уж она-то знала: от его мирного тона ждать добра не стоило.

Волнение вернулось, а вместе с ним и дрожь. Она утерла влажные ладони о ткань. Шелли слышала отцовское дыхание: ровное, глубокое, как и мерное биение сердца.

– Ричард, нельзя так называть свою невесту. Извинись. Живо.

– Приношу извинения, Рошель, – тихо выдавил мальчишка и взъерошил черные короткие волосы.

В детском лице Шелли не увидела сожаления, оттого разозлилась еще пуще. Однако при батюшке затевать спор бессмысленно, коли не хочешь накликать беду.

Краткое удовлетворение от вынужденного признания её правоты рухнуло, стоило строгому голосу разразиться вновь:

– А ты?! Сколь много раз я наказывал не ходить в лес одной? Охота – не бабье занятие. Девка матери должна помогать, – батюшка громко вздохнул, поднял руку к лицу, потирая бороду. – Ночные твари с тобой. Ладно – охота. Уже смеркается: неужто позабыла, как постигла хворь Зарину?

При упоминании матушки Шелли вздрогнула, поникла, уронив голову. Каштановые пряди закрыли лицо. Стало совестно. Дело правда шло к ночи, а с ночью приходят туман и снег, следом за ними же – звери лютые с Проклятого города. Она никогда их не видела, но слышала порой, просыпаясь от громкого душераздирающего воя: за прочными стенами укрытия твари бесновались, не в силах добраться до добычи. В такие моменты тепло матушки успокаивало: она крепче жалась к ней и забывалась беспокойным сном.

– Пр-ростите меня, отец, – голос предательски надломился, а глаза заблестели, обыкновенно золотистые, сейчас приобрели оттенок оранжевой осенней листвы, – этого больше не повторится.

Батюшка нагнулся к связанным меж собой тушкам птиц, поднял, вытягиваясь во весь свой могучий рост.

– Хорошо, я надеюсь, это так.

Шелли подняла голову, рассматривая осторожно напряженную высокую фигуру. Отец скользнул по ней взглядом и махнул Ричарду:

– Охота окончена, ты хорошо справился. Проводи Рошель к укреплению, Зарина нуждается в ней.

Послышался хруст сухой ветви под ногами мальчишки. Он молча развернулся, поманив Шелли за собой. Она успела заметить бледные поджатые губы и внимательный взгляд. Отчего-то этот взгляд ей не понравился: Шелли не поняла значения, однако от шеи до лопаток стройным роем прошли неприятные мурашки.

Обняв себя руками, она поежилась и двинулась следом, оглянувшись на отца на краткое мгновение. Он слегка улыбнулся, качая головой.

Ричард молчал всю дорогу, покуда извилистая тропинка не свернула резко за холм и не показались глазу крыши домов. С весной снег оттаял, потеплело, некоторые избы покосились и, как вещал отец, нуждались в починке, чем мужики в селении и занимались, уходя по бревна в лес с рассветом. Сейчас солнце клонилось к закату, работы свернулись, унялся шум топоров. Люди шли к укрытию, сновали тут и там целыми семьями, торопясь успеть.

Шаг мальчишки ускорился. Шелли, задумавшись, запнулась о корни и вскрикнула.

– Ноги хочешь назло мне переломать? – фыркнул Ричард, подхватывая её под локоть.

– Еще чего! – скривилась Шелли, высвобождаясь. Стало неловко, но благодарить после перепалки она не решилась, вместо этого осторожно протянула: – Знаешь, я слышала ваш с батюшкой разговор: вы нашли кости монстра. Они правда как жженые угли? – голос понизился, переходя в шепот.

Ричард закатил глаза.

– Светило небесное, снова твои штучки? – лицо его исказилось, будто он наступил в лепешку с собачьим дерьмом. – Прекращай. Если глава Свэн узнает, одним разговором не отделаешься.

Шелли нахмурилась и недовольно поджала губы. Ладошки неприятно вспотели. Батюшка не единожды запрещал ей говорить кому-нибудь о своих особенностях. Отчего-то природа одарила её многим лучше остальных: слышать могла за десяток метров, видеть вдаль или в ночи, бегала быстрее мальчишек, а лазала по деревьям так, что те завистливо свистели.

– Прости, – шепот вышел слишком тихим, но Ричард услышал, кивнул, продолжая путь.

Они вышли к основной вытоптанной дороге. Вблизи стройным рядом двигались мужики, перетаскивая свечи, солому и одеяла. Тяжелый вздох вырвался изо рта. Предстояла очередная сложная ночь. Матушке становилось все хуже и хуже: болезнь одолевала её. И пусть все считали Шелли ребёнком, она понимала, видела подобное: с год назад старик Дарен уснул под елью, а вернулся лишь по утру весь покрытый серым снегом, после он захворал и угас за семь дней. Ежели от зверей можно спастись, туманную хворь не побороть: бессильны оказались лекари, сколь ни старались, лекарства не нашли, в их силах было лишь ослабить муки несчастных страдальцев.

Тоска сдавила сердце в тиски. Шелли медленно двинулась внутрь укрытия, мельком подмечая привычные огромные врата. Шлепнула себя ладонями по щекам, растягивая губы в улыбке. Матушке не следует видеть её такой. Она должна быть сильной. Ради матушки, батюшки, брата и себя самой.

На пухлых детских щеках обозначился румянец, едва взгляд наткнулся на фигуру матушки в отдалении. Она лежала на одеялах, уложенных поверх соломы в дальнем углу пещеры и, кажется, дремала. Шелли подошла, осторожно села рядом. Женщина дернулась, открыла мутные от сна глаза и мягко улыбнулась.

– Милая, ты где была? – брови сошлись на переносице, когда она заметила грязную ткань одежд.

Шелли потупилась, отводя взгляд, тот некстати уткнулся в тонкую шею, где зияли некрасивые бурые язвы-ожоги. Губы дрогнули. Иногда ей казалось, что все – сон, кошмар, от которого можно спастись, проснувшись. К сожалению, надежды увядали, точно цветы по осени, реальность напоминала о себе хриплым дыханием, надсадным кашлем, стонами и отвратительными ранами от хвори.

Послышался шорох соломы, матушка, с трудом сев, притянула её ближе к себе.

– Дурная ты у меня, бельчонок. Снова ходила в лес?

Ласковое прозвище заставило совестливо уронить голову, короткий кивок стал ответом. Шелли решилась посмотреть ей в глаза: золото в них померкло, окрасилось жженым сахаром. Болезнь не щадила никого.

– Прости, но… мне было интересно, – матушка кивнула, улыбнувшись, и улыбка та показалась грустной. – Там столько всего: звери, птицы, охотники. А как уж батюшка ловок с мечом и луком!

– Ну-ну, дорогая, не тараторь, ложись рядом.

Шелли шмыгнула на одеяла, свернувшись калачиком, уперлась лбом в теплое плечо. Пахло пеплом, лесом и дикой земляникой. Так странно и одновременно по-родному. Увы, этот аромат мешался с ядреной горечью обезболивающей настойки и кислым духом противовоспалительных компрессов.

– Милая, ты же знаешь, это опасно. Моя хворь – если бы я тогда вернулась к нужному часу, вам с отцом не пришлось бы… переживать.

В груди протяжно заныло, заворочалось, а стыд опалил мочки ушей. Во всем она права! Увлечешься – себя позабудешь, не успеешь воротиться до заката и пиши пропало!

– Знаю. Правда, извини.

Ладонь коснулась макушки и огладила встрепанные волосы.

– Ничего. Но ты уже взрослая и должна думать, прежде чем делать. Я все понимаю, но и ты пойми: такие поступки могут поставить под угрозу не только тебя, но и всех остальных. Не повторяй моих ошибок, будь разумной. Ты же хорошая девочка: умная, ловкая, сильная, смелая. Вся в отца пошла. Слушай его и брата, они добра желают.

– Угу.

Шелли кратко всхлипнула и утерла мокрый нос рукавом. Матушка оправила каштановые пряди, ненароком щекоча виски, и хмыкнула.

– Ложись давай: белочки, лазающие по деревьям, верно, устают.

Наступило молчание. Рядом шуршала ткань одеял, слышался говор других людей, что укладывались на ночлег. Двери закрылись, воцарилась тьма, разгоняемая лишь тусклым теплым светом свечей. Затхлый дух старой соломы и плавленого воска бил в ноздри. Веки закрылись. Шелли крепче прижалась к матушке, сморённая длинным днем, и провалилась в сон.

***

Зарина

Зарина погладила дочь по спутанным темным прядям, осторожно откинулась обратно, укладываясь удобнее. Тело сотряс мучительный кашель. Она закрыла рот тряпицей, сплевывая кровь. Белый платок окрасился алым. Тело пылало в огне, плавилось от жара. Ей осталось недолго. Неделя, пара часов или и того меньше.

Новый рассвет может настать без неё.

Жаль.

Зарина о многом сожалела в своей жизни, но только не о рождении Рошель. Чудесное дитя с её глазами. Увы, дальнейший путь дочери ей увидеть не доведется. Но Свэн обещал. Он справится, должен. Она верит, что справится.

Ноги свело спазмом, сжало в тиски сердце, ударило раз-два, в грудине засвербело. Стало нечем дышать, Зарина схватилась за горло, силясь сделать вдох, позвать хоть кого-то.

Шелли не должна увидеть смерть. Её смерть. Не так. Не сейчас.

Ногти впились в тонкую, точно пергамент кожу, оставляя толстые розоватые полосы. Рот отрылся в немой мольбе, губы побледнели. А после. После все закончилось.

Женщина закрыла глаза навсегда.

***

Рошель

Пахло солью, пеплом и, кажется, чем-то сладким. Ноги сами вели вперед. Шелли двигалась осторожно, силясь разглядеть то, что сокрыто за белесой дымкой. Все шла, шла и шла, но пелена становилась лишь плотнее и выше. Когда туман достиг головы, пропали запахи, затем и зрение. Чужой голос становился все громче, отчетливее, пока не сорвался на крик. Страх сковал грудь, руки затрясло, а непрошеные слезы застлали глаза. Отчего? Что тому виной? Она не знала.

Но желала узнать. Ощущала нутром как необходимость.

Ноги ослабли, она споткнулась о ступень, упала. Падение было недолгим: остановилось, когда руки наткнулись на камень. Мокрый и скользкий, он оказался холодным, настолько, что холод вмиг прошел по локтям, плечам, ребрам и достиг сердца. Почти физическая боль пробила насквозь. И Шелли прозрела. Её ладони упирались в каменную плиту, измазанную красным. Женщина с разорванным горлом пустыми мертвыми глазами смотрела прямо на неё.

Хладный камень. Теплая кровь. Смерть.

Отчаянный визг вырвался наружу, она в ужасе отшатнулась. Кровь полилась на пол, прибывая и прибывая, пока не затопила все вокруг. Шелли побежала. Слишком медленно. Солоновато-сладкая жидкость залила рот, нос и глаза. Она заполнила горло, ноздри, мешая дышать. Грудь сдавило. Тело дернулось несколько раз, пока силы не оставили совсем.

Шелли проснулась.

Вокруг – тишина, проклятые затихли, а сквозь врата пробивался едва заметный свет, значит, время ночи ушло, вскоре настанет новый день. Она укуталась плотнее в одеяло, крепче прижалась к матушке, желая ощутить такое успокаивающее тепло. И не смогла. Кожа женская: холодная, точно снег, обморозила ладони. Шелли подскочила испуганно, тронула за плечи, легко потрясла.

– Матушка, матушка!

Глаза увлажнились, в груди сдавило. Ей казалось: она готова, не должна плакать. Взрослые не плачут. Но слезы лились из глаз, стекали по щекам, подбородку, опадая на остывшее тело.

– Нет-нет-нет, проснись, прошу… Батюшка, Дерек! Матушка не просыпается!

Она все звала и звала, покуда брат не оттащил её в сторону. Шелли сопротивлялась, рвалась назад к постели, дралась и кусалась. Брат терпел, прижимая её спиной к груди, мешая смотреть, но она видела сквозь небольшие щели меж пальцев. Видела, как фигура батюшки, склонившись над ворохом одеял, дрогнула. Сердце, казалось, застыло. Руки Дерека крепче охватили плечи. А затем она услышала севший отцовский голос:

– Она мертва.

Глава 2

Рошель

Пот стек со лба. Шелли нахмурилась, утершись рукавом. Ткань платья взмокла и наверняка плохо пахла. Волосы, выбившись из толстой косы, прилипли к щекам. Мышцы ныли от продолжительной ходьбы и бега, но усталость не отменяла радости славной охоты. Пусть батюшка долго с ней воевал, однако так и не смог переупрямить, за что в шутку величал Шелли ослицей. Что ж, она и не против прозвища, коли есть дозволение наравне с защитниками брать в руки лук и стрелы. Пальцы огрубели и более не болели от тетивы; с каждого похода в лес она всегда приносила добычу. Сегодня связка полнилась тушкой кролика да двумя зазевавшимися птицами. Годный улов.

Шелли свернула с тропы и, ступив на поляну, огляделась. Снизу возлегла пустынная даль, которая брала начало подле их селения, а конец имела у гряды высоких гор. Теплый ветер принес серый песок. Она заслонила глаза ладонью, чихнула, когда тот попал в рот, противно скрипнув на зубах.

Там вдали лежит Проклятый город. Путь до него неблизкий: около двух суток занимает пешим ходом. Пустыня опасна, а за проходом чрез ущелье – еще опаснее. Ночные не дремлют: чудища, обитающие в мертвой бывшей столице Империи, где по слухам земля не рыхлая – она тверда, и не растет там ни древа, ни травинки. Жуткое место. Еще матушка говорила, что тучи рождаются в руинах: набухают, набирают мощь днем и после, под ликом луны, накрывают избы, подвластные воле тварей, рушат снег смертным на головы. Не снег вовсе – прах зловредный, отравляющий душу и тело, покуда человек не умирает, выжженный изнутри.

С неделю назад Ричи стукнуло двадцать пять, и он покинул дом. Так уж заведено: каждому юноше надлежало пройти испытание и, вернувшись, поднести дар. Она ждала и верила: глупость жениха не погубит его, тот обязательно вернется. С подарками иль нет – неважно, его жизнь – вот, что её волновало. Единственное, что ей доступно – надежда. К сожалению, надежда имела свойство умирать, как и человеческая жизнь – невечная.

Солнце окрасилось алым, оповещая о закате. Шелли нахмурилась. Матушка на холм водила её в детстве, сказывала о прошлом, юности своей. Рассказы те не несли никакого смысла, в этом она убедилась, ведь в них никогда не звучало ни мест, ни имен.

В груди засвербело. Шелли, сжав ожерелье на груди, громко вздохнула. Украшение простое и незамысловатое: веревка с перламутровой ракушкой. Батюшка не понимал, отчего она его не снимала, но то – единственная память о почившей матушке, все, что от неё осталось. К морю в нынешние времена ходу нет: на севере – гиблая столица, на юге – неосвоенные земли с выжженной почвой, на восток преградила дорогу высоченная стена, возведенная соседним государством. За неё их не пускали: батюшка говаривал, что те люди изначально были не прочь помочь с убежищем, однако быстро передумали, стоило проклятым раз осадить ограду.

Шелли тряхнула головой, отгоняя бедовые мысли, подтянула простенькую юбку и ударилась в бег, оставляя за спиной пустыню с её былинами. Зря пришла – спокойнее не стало, лишь лишний раз ковырнула старые раны.

Камень сменил чернозем, а затем и трава, впереди показались низкие крыши изб. Люд в спешке запахивал окна, запирал двери. Испуганным никто не выглядел, хоть и следовало бы. Ей не понять спокойствия, с коим каждый вечер жители собственноручно запирали себя в клети из бревен, камня и песка. Затворяли врата в убежище, рассаживаясь кто куда. Она не помнит, но знает, как было раньше. По словам матушки знает. И не может унять горечи в своем сердце. Оно бьется, больно ударяя о грудину, заставляя плотно сжимать зубы, сдерживая очередной порыв. Глупый, как сказал бы батюшка. Ей не следует вмешиваться. Да и что ждет снаружи? Пасти монстров для зевак, а особо удачливых, кто избежит подобной участи, – ядовитый снег.

Облака клубились в поднебесье. Ветер охотно гнал к селению очередную тучу с бесами.

Шелли сощурила глаза, перебросила косу за спину, удобнее перехватив связку с дичью, огляделась в поисках брата. Долговязая фигура Дерека показалась из сарая. Он нахмурился, обернулся, будто учуяв её присутствие, и махнул, подзывая. Шелли улыбнулась широко и поспешила навстречу.

– Алого света, сестра, – вечерние слова приветствия прозвучали глухо. Брат посмотрел сверху вниз сурово и затих на несколько долгих мгновений, оглядывая мятые юбки с пятнами на подоле. – Шелли, сколько отец говорил, не ходить в лес к ночи. Это опасно.

– Алого света, брат, – она мотнула головой и, накрутив кончик косы на палец, ловко нырнула под руку. Дерек словил её за плечо.

– Я серьёзно. Это не смешно. Если прознает, быть тебе битой. Будто мало хворостиной получала, а в голове-то не прибавилось.

Светило, каким же он бывает дураком! Шелли вздохнула, встретив его озабоченный взгляд.

– Думаешь, батюшка не ведает? Я уже получила добро, как видишь, дичь гнать умею, – связка в руке красноречиво качнулась, стоило повести её в сторону. – Еще даже не сумерки! Не надумывай лишнего.

Все он знал, но переживал каждый раз, как в первый, вел себя так, будто впервые с охоты встречает, в самом деле.

– Жила бы как Мира, проблем не знавала. Проклятые с тобой, дурная.

Сравнение с подругой ничуть не обидело, кому что дано. Мира – прекрасная мастерица, Шелли же исколет все пальцы, прежде чем сделает хоть один приличный стежок. Сколь долго с ней старшие бились, да так и признали бестолковой.

Беспокойство сошло с лица Дерека, и, хоть брат пытался казаться суровым, его с головой выдали приподнятые уголки губ. Шелли могла поспорить: стоит сейчас чего ляпнуть, и он не сдержит улыбки.

– Отнеси дичь в кладовую и поспеши в убежище, – на лбу залегли морщины, брат поднял голову к небу. – Тучи сегодня особенно темны.

– Думаешь: быть буре?

– Час от часу не легче. Поди разбери, что твари в руинах затеяли, но точно, что ничего хорошего для нас.

Она согласно кивнула: не заметить серое марево, настигшее солнце, было сложно. Буквально недавно голубое в алых закатных лучах небо теперь вполовину покрылось чернотой. Шелли вдохнула влажный теплый воздух, развернулась, держа путь к небольшой избе, что звали кладовой. В самом деле, домишко мало чем отличался от остальных, но имел стол для разделки туш и добротный просторный погреб. Чудеса, как до сих пор чудища не сожрали весь запас пропитания, видно, их соленья и сушеное мясо интересовали куда меньше живых людей. Короткий недобрый смешок вырвался изо рта.

Скрипнули петли, из-за двери показалась растрепанная макушка Сурина.

– Алого света, малышка Шелли. Правда, нынче скорее серого, – фыркнул мужчина в густую бороду, переводя взгляд на небо.

Шелли потупилась, пред ним она всегда ощущала себя неловко. Как защитник селения, тот славился силой и добытым в бою опытом еще при расцвете Империи, а острый язык часто вел к неоднозначным сценам. Бесстыдник. Давеча, стоило задрать подол для удобства передвижения по лесу, он отвесил ей комплимент о мощных лодыжках. Смеялся весь отряд.

От воспоминания вспыхнули щеки.

– Ага, – недовольно пробурчала Шелли и, передав связку, поспешила к убежищу.

Вслед донеслось насмешливое:

– Еще в обиде? Не злись, Рошель!

Послышался звук удара и ругательства. Судя по грохоту, Сурин напоролся на новые бревна, сложенные аккурат у выхода. С его грузными телесами наверняка ушиб вышел добротным. Так старому дураку и надо! Губы сами растянулись в улыбке, а настроение, кажется, стало чуточку лучше.

Вскоре за крайней к лесу избой показалась гора и черный зев пещеры, деревянные врата раскрылись, обещая защиту. Шелли скользнула меж галдящими детьми, обежала укрепления, скосив ненароком взгляд на острые наконечники пристроенных в земле копий, ловко перебежала по доске, перекинутой через глубокий ров с заранее уложенными на дно щепками и соломой, и юркнула внутрь укрытия. В ноздри ударил привычный дух прелого сена и жженых свечей. Тьму разгонял теплый свет. Она двинулась вдоль лежбищ, аккуратно огибая чужие постели. Запнуться о кого – дело житейское, однако в том приятного мало, как для спотыкающегося, так и для несчастного, кто под эти ноги угодил.

От дальней стены махнула ладонью Мира. Её волосы без единой торчащей спутанной пряди отбросило за спину, когда подруга кинулась навстречу. Шелли улыбнулась.

– С рассвета тебя не видела. И нравится эта охота? – поспешно затрещала Мира, когда меж ними осталось меньше метра. – Не ела наверняка, вон юбки на животе болтаются. Скоро так себя заморишь!

И так всегда: подруга точно курица-наседка беспокоилась о слишком мелких вещах. То платье старо, то питается редко, то занимается не тем. В груди Шелли заклокотало приятное тепло, что возникало каждый раз, стоило уловить беспокойство в мелодичном говоре Миры. Она редко молчала, и часто её речи не нуждались в ответе вовсе, напоминая разговор человека с самим собой.

– Пошли скорее, я тебе кой-чего захватила. Сегодня была похлебка к обеду, а к ужину – печеный на вертеле кролик. Очень вкусно.

И правда, стоило добраться до одеял, как в руки всучили завернутый в тряпицу куль. Внутри сыскалось два больших куска черного хлеба и немного мяса на кости.

В животе громко заурчало, Шелли зарделась и спешно надкусила угощенье.

– Альма так старалась, я прямо с костра стащила! Едва от неё по хребту не огребла! Но все уже остыло, и хлеб зачерствел, – голос Миры понизился, а лицо приняло виноватое выражение. – Но ты сама хороша, поди дождись!

– Нифео, – раздался неразборчивый ответ. Она сглотнула и облизала губы. – Очень вкусно, спасибо.

Благодарность Мира заслужила, как никто другой. Дерек, она и Ричи всегда были подле неё все эти четырнадцать лет после кончины матушки. Первые полгода оказались особенно трудными: приходили кошмары. Постоянно. Каждую клятую ночь. Их не умаляли ни добрые слова подруги, ни снадобья лекаря. Постепенно страх ослаб, а сны перестали казаться реальными. Сны – это всего лишь сны, в них нет ничего, чего стоило бы и вправду бояться.

– Где задержалась?

Промялась солома под весом тела. Мира с интересом всмотрелась в её лицо. Шелли сглотнула, обсосала пальцы и, припрятав грязную тряпицу с кроличьими костями у лежбища, опустилась рядом.

– В кладовой встретила Сурина, ну, знаешь, он всегда такой противный.

– О… Рассказала бы главе уже. Как смеет защитник отпускать похабные шутки его дочери вслед?! И что это, вообще, за защитник такой. Старик и дурья башка!

Шелли поперхнулась, подивившись горячности подруги.

– Брось, то всего лишь шутки, пусть и неприятные. Но ты же знаешь батюшку: отлупит так, что, боюсь, сердце старца не выдержит. Да и Альма ему после еще добавит.

Мира согласно фыркнула: жена Сурина вовсе не отличалась кротким нравом, пусть с ними и была всегда добра.

– А охота? И отчего ты так любишь это дело? Пальцы все в мозолях, руки как у мужика уже!

Замечание лучше игнорировать, ведь стоит распалиться в споре, тот затянется надолго, в худшем случае, вовсе завершится взаимной обидой. А ругаться с подругой хотелось в последнюю очередь, к тому же по такому поводу.

– Неплохо.

Уловом она гордилась, и то слышалось, звенело в голосе колоколами поутру. Не все юнцы справлялись так хорошо, как она.

– Поздравляю, значит, не зря собрала репей, – хихикнула Мира, а Шелли удивленно вскинула брови. Скосила глаза, когда подруга протянула пальцы к воротнику.

Действительно, репейник. Теперь и ей хотелось хохотать.

– Великая охотница, да вам стоило стать травницей.

– Благодарю за похвалу, я обязательно об этом подумаю, – скривилась Шелли и все же рассмеялась, не в силах сдержаться. – Но у меня правда отлично выходит стрельба из лука, думаю, даже лучше, чем у Ричи.

Она запнулась, осознав, что выпалила имя, не подумав, и скосила взгляд на Миру. Узкие плечи той дрогнули, а фигурка вся будто сжалась.

– Как думаешь, Ричи вернется? – шепот показался слишком громким.

– Все будет хорошо. С ним все будет хорошо.

Мира кивнула и завернулась плотнее в одеяла. Раздались тихие всхлипы. Шелли положила ладонь ей на плечо и легонько сжала. Её, как и подругу, не покидали дурные мысли. Сердце билось чаще, в горле пересохло. Действительно вернется? Думы не отпускали из крепких тисков, мучили, когда она всматривалась этим днем в лежащие вдали горы. Ричи – её жених, друг, товарищ Миры и брата, конечно, они беспокоились. Попытка отговорить его от дурацкой затеи провалилась. Как он пояснил: и в павшей Империи существовало подобное испытание. Юношей, достигших двадцати пяти годов, отправляли на охоту, а от добычи зависело будущее положение в обществе.

Глупо! Из-за давних дел почем зря рисковать жизнью в руинах столицы. Мог ведь попросту отправиться в леса и поднести главе тушу кабана иль медведя. Все разумные юноши так поступали.

Дурной Ричи! Детиной здоровенным вырос, а в голове – солома.

Шелли мотнула головой, отгоняя сомнения.

Конечно, он цел и наверняка прямо сейчас держит обратный путь.

Веки налились свинцом, плач Миры стих, а в ноздри ударил привычный сладковато-соленый аромат. Знакомый кошмар распахнул свои объятия.