Пименов никогда не спорил с Гусевым. В спорте, как и в бою, хороший солдат не станет возражать своему командиру, потому что знает: это прямой путь к поражению. И неважно, кто прав, а кто нет, важен сам факт. Что бы ни случалось, как бы ни был с ним не согласен – молчи и выполняй приказы, а там время покажет. С плохого командира, приведшего своих людей к провалу, всегда найдётся, кому спросить. Зато победителя, каким бы он ни был, не судят.

Блокирующий прекрасно знал своё амплуа, как и то, что слово, жест или знак связующего на площадке – закон. Хотя не раз и не два ему хотелось врезать тому по морде. Но каждый раз он терпел и исполнял, ожидая конца матча. За которым обычно следовала победа и становилось не до разборок. Потому что выходило, что Гусев прав. Нужно относиться к жёлтому шару как к простому мячу. А к тому, кто его отправил – как к спортсмену. Не думать о том, почему этот призрак появился на площадке, кто мог причинить ему такую боль. Что именно он хочет сказать, вернуть с того света назад, к людям. Пименов и сам старался абстрагироваться во время игры от соперников, не рассматривать их, не пытаться понять. Получалось не всегда, это и было главной сложностью в их особенном волейболе.

– Гусев, погоди! – Пименов догнал его уже довольно далеко, на улице. – Извини, я погорячился.

Связующий остановился, но отвечать не стал. Опустил голову и уставился куда-то вниз, себе под ноги. Как будто сухой пожелтевший лист под кроссовкой показался ему самой интересной вещью на свете.

– Я понимаю твою позицию, – продолжил Пименов, – нельзя расслабляться, позволять эмоциям брать вверх, иначе грош нам цена как спортсменам. Бойцам фронта живых, – усмехнулся блокирующий. – Но и ты пойми. Все мы люди, и все через это проходим. Рано или поздно, обязательно. И со мной было когда-то. Давеча – с Михеевым. Теперь вот Щагин…. Он вообще не из спорта, не тот характер, так что ему тяжелее других. Нельзя же так с людьми. Нужно помочь, поддержать. Выслушать хотя бы. Но не бить же!

Пименов попытался заглянуть в глаза Гусеву, но тот слишком хорошо их прятал. Они у него, вообще, какого цвета? Столько вместе играют, а он даже не знает.

– Многие не выдерживают, – надежда была ещё жива, плескалась где-то в карих глазах блокирующего, – иначе бы состав команды не менялся годами. Очень уж хорошо платят. – Широкие скулы Пименова снова двинулись, попытавшись изобразить усмешку, но вышло чересчур наиграно.

Блокирующий замолчал, ожидая ответа. Хоть какого-нибудь.

– Ничего ты не понимаешь, – глухо сказал Гусев и двинулся вперёд. Сухой лист под его ногой хрустнул, разломившись пополам.

Больше догонять Пименов связующего не пытался.

Мельница

На полу валяются вещи. Старые и новые, из шкафов и грязные, из корзины, целые и разорванные, вперемешку. Осколки посуды, сломанные часы, деньги, много бумажных денег, снятых со счёта. Сергей хотел купить Кате машину. Драгоценности, модные платья, танцевальную студию, миллион алых роз. Всё, что захочет. Но по магазинам она не ходила, а на картинки в интернете равнодушно пожимала плечами. И тогда он принёс деньги в сумке. Пусть смотрит, думает, решает. Простит, наконец, а то он уже порядком устал.

Долгий и тяжёлый день заканчивается глубокой ночью. В гостиной включён телевизор, в ванной капает вода. Катя звонила днём, просила приехать пораньше, и он обещал, но опять не смог. Он проходит на кухню, потом в спальню, заглядывает в шкафы, находит открытые, наполовину пустые чемоданы. Хотела уехать, но передумала. И то хорошо. А проблему он как-нибудь решит. Он привык решать любые проблемы.

С того злополучного конкурса так ничего и не наладилось. Катя перестала танцевать. Говорила – не получается. Как будто кто-то выдернул провод из розетки, и пропал сначала высокий ключ, а сразу за ним – контражур. Лучика не стало, вместо него остался негатив, молчаливая сумрачная фигура с внешностью Кати и пустотой внутри. Где она?

Вода бесшумно переливается через порог открытой двери. Нет ни света, ни отблеска, ни отражения, в темноте ванной комнаты ничего не видно. Нащупывая на стене выключатель, Сергей переступает порог, нога погружается в воду почти по щиколотку, носок и тапок сразу же промокают насквозь.

Щелчок, загорается свет.

В первое мгновение он щурится, ничего не видя, не понимая. Вода обступает его, вязкая, медленная, розово-тёмная. Катя лежит в ванной, в купальнике, по грудь в потемневшей от крови воде. Голова уткнулись в бортик, одна рука свесилась за него, запястья разорваны тупым кухонным ножом в лохмотья, до самого локтя, вдоль. Багровые капли стекают по ладони и с кончиков пальцев падают вниз.

Кап…

– Лучик…