Однажды, будучи совсем ребёнком, я упала в воду. Тысячи острых кинжалов пронзили меня, а ужас сковал члены. Я не могла вдохнуть и пошевелиться, не могла закричать, чтобы позвать на помощь. Всё, что было вокруг – ледяной плен и мрак. В один миг я утратила всякую надежду на спасение, и лишь дрожащая полоска света вдалеке не давала мне покорно опуститься на дно.

Свет укутал меня, как заботливые руки матери. Я не знала – цела ли моя бренная оболочка, но чувствовала тепло, словно бы свет, этот юркий комок, прижимался ко мне. Голос дрожью прошёл по моей коже. Свет не мог говорить, не имея рта, но я понимала его, впитывая всем телом, а значит – была жива.

«Земля убегает, мама».

– Акамалу… – Я рухнула на колени. Сомнений не оставалось – это был мой сын, та часть его невинной души, которая отправилась в обитель ориша, чтобы слиться с миром, превратившись в солнце, ветер и песок. Стоило мне понять это – пришла боль. Заболели свежие шрамы и нарывы, заболела голова, но сильнее всего заболело сердце, не желавшее снова терять сына.

Чьи-то сильные пальцы вырвали свет из моих рук. Легба, мой проводник, усмехнувшись, закупорил душу Акамалу в сосуд из тыквы, что висел на поясе у шамана, а после протянул мне широкую тёплую ладонь.

– Я знал, он не даст им порвать тебя, – сказал Легба, когда я поднялась и вновь обрела почву под ногами. Мы снова стояли посреди дороги совершенно одни.

– Так я была приманкой?

– Ты должна была заплатить ориша.

Я оглядела себя: по коже змеились струйки крови, повсюду виднелись следы от зубов и когтей. Правое ухо нестерпимо жгло и ухало. Ощупав его, я не нашла маленького мягкого кусочка – мне оторвали мочку. И всё же, это была малая плата за возвращение души сына.

– Там, куда мы направляемся, тебе станет лучше, – заметил Легба. – Идём.

Каждый шаг по пыльной дороге разносил боль по всему телу. Теперь мы шли на равных – хромой проводник и раненный ведомый. И всё же внутри у меня разгоралась надежда. Я возвела глаза к небу и возблагодарила ориша за бесценный дар, а затем в последний раз увидела их самих, сидящих на костях. Кто-то жевал мою плоть, кто-то кривил рот в довольной усмешке – они получили свой дар. Получили Мену.

– Что дальше? – спросила я Легба.

Он обернулся, и по его лицу пробежала тень – все в этом мире чего-то боялись.

– Воды забвения, – ответил он.

Мой собственный стон распугал бестелесных ориша.

***

– Почему ты делаешь это? Почему помогаешь мне?

– У каждой души своё предназначение и путь, – ответил Легба, покачав головой. Чем дальше мы заходили, тем большим человеком казался он мне. – Мой путь – указать тебе твой.

– Но разве воды забвения не опасны?

– А разве они опасны? Забвение – часть жизни.

Мы давно покинули обитель ориша, и небо впереди снова стало темнеть. Его цвет походил на цвет раздавленного жука – чёрный, красный и немного жёлтый. И хоть тело по-прежнему с трудом подчинялось мне – с каждым шагом я беспокоила раны – влажная прохлада ночи была благодатью.

– Смертная оболочка шамана защитит меня. Иногда живые забредают в воды забвения, но уходят на своих двоих, а после не могут вспомнить, где побывали.

– Какую плату возьмут у меня воды забвения?

– Увидишь…

После я не смогла бы вспомнить миг, когда мои ноги ощутили воду. Небо в том месте сияло тысячей звёзд. Таких, каких мы никогда не видели над своим селением или в пути. Мой народ, моё племя. Мы не знали этих звёзд, но могли лишь догадываться о том, что они существуют.

– Звёзды судьбы… – произнесла я, и тогда воды забвения окружили меня.

Я всегда представляла их иначе: моя мать говорила мне, а ей говорила её мать, что воды забвения – круговорот душ. Он состоит из света и тьмы, он подобен вихрю и урагану, но тих и свободен в своей бесконечной печали. Я же угодила прямиком в…

– Болото?

Мой нос уловил рыбный запах ряски. Воды забвения простирались, сколько хватало глаз, и всюду было болото: сине-зелёное, густое, лоснящееся. Тут и там его пронзали невиданные деревья-великаны. Их тонкие, покрытые струпьями стволы тянулись так высоко, что доставали до самых звёзд, царапая небо. Лишь приглядевшись, я увидела, что струпья эти вовсе не кора, а тёмная рыбья чешуя. Вместо листьев широкие кроны украшали лоскуты тины. Где-то пронзительно кричала птица, голоса которой мне было не узнать. Эхо её крика неслось над упокоенным болотом, не тревожа ни единой души, но предупреждая всякого, кто ещё имеет уши и способен услышать – дальше дороги нет.

– Таков был мир до начала времён, пока Олодумаре не вдохнул в него жизнь, – наконец отозвался мой проводник. Он стоял, опершись на трость, и вместе со мной рассматривал всё вокруг, словно не был здесь тысячу лет, и ещё столько же предпочёл бы не быть. – Ступай.

Я удивилась:

– Но ведь ты сказал, ничто не грозит тебе в теле шамана?

– Не грозит, но ты должна погрузиться одна. Таков путь.

Я вздохнула и посмотрела на сушёную тыкву, привязанную к поясу Легба. Он заметил мой взгляд и с улыбкой сказал:

– Возвращайся к нему и с ним. Я буду ждать тебя на священной земле.

***

Легба был прав, – когда вода покрыла мои раны, боль ушла, словно сами воспоминания о ней забрало болото. Идти было легко – шаг за шагом, вперёд и на глубину. Вода простиралась вокруг, постепенно принимая меня в свои объятья, она дарила невероятный покой. Такой я испытывала лишь раз – когда после исполненной муками разрешения от бремени ночи, мне на грудь положили близнецов. Их головы пахли железом и лепёшками фуфу, высушенными на камне под солнцем.