– «Меня всегда влекла в ней загадка. Ощущение неразгаданной глубины. Она была как головоломка, которую я разгадывал шаг за шагом. И однажды я разгадал ее. И внутри оказалось не море – а всего лишь лужица.

Мы живем на одной земле. И по ней не ходят ангелы. Нас окружает куча всякой дряни, или же просто рутины. Мы с ней искали счастья в объятиях друг друга, а нашли только грязные простыни. Жизнь опошляет все. Чувства вечного, чистого и светлого не бывает. Как не бывает и Беатриче. Ад – да, он есть. А вот насчет рая я не уверен.

Постепенно все стало затухать. Ощущения притуплялись, краски тускнели. Она с ее слезами стала казаться мне сначала раздражающей, а потом я понял, что это не раздражение – она просто мне надоела. Я больше не любил ее.

Постепенно я понял ее, понял всю ее натуру – отчаявшуюся, лживую, закостеневшую в каких-то нелепых убеждениях. Лживую, не потому что она лгала мне. Потому что она лгала себе самой. И я был таким же, разве что гибче. Но лгал себе так же талантливо.

Все начало рушиться давно и незаметно. И однажды утром, глядя на ее розоватое спящее лицо, я вдруг понял, что оно вызывает во мне жгучее раздражение. Что мне хочется выкинуть ее из своей постели, из своего дома, из своей жизни. Потому что она слишком глупа, слишком ограничена, слишком, слишком… Я почти ненавидел ее в тот момент. Хотя почему же «почти»!

Тогда я пошел и изменил ей. Это позволило нам протянуть на пару недель дольше. Пара недель скандалов, отчаяния, слез, драмы – она снова пахла fleur d’oranger et de pomme, она снова была прекрасна.

Но наступило утро, а с утром пришло осознание, что ничего не изменилось, что все так и скатилось к чему-то пошлому и совсем не великому. И тогда я расстался с ней.»

Виктор отчетливо помнил то утро.

– Я не люблю тебя, – они сидят, завтракают, она как раз наливает чай, прекрасные золотые волосы разметались по плечам, из кружев выступает мягкая румяная со сна кожа.

Она не отреагировала никак, разлила чай по чашкам, а потом медленно, словно во сне разжала пальцы. Чайник громко хрупнул и осколки разлетелись по кафелю.

– Извини, – говорит она спокойно. – Просто захотелось послушать, какой это будет звук.

Она отводит мокрые полы халата и садится напротив.

Они молчат, он глядит в окно, а она на него. Внешне оба спокойны, но под кожей каждого словно тикает механическая бомба.

Это был странный разговор. Ему казалось, что утро, их слова, он, она – все это декорации, для той боли и опустошения, которые ворочались у них внутри. Они говорили одно, а подразумевали совсем другое.

– Я уезжаю.

«Я больше не могу.»

Щипцы для сахара чуть дрогнули в ее руках, но она спокойно взяла кусочек рафинада и положила в свою чашку.

– Надолго? – спрашивает она, как ни в чем не бывало.

«Я не понимаю, о чем ты.»

– Я возвращаюсь, навсегда.

«Я больше не могу. Я не люблю тебя больше.»

– Но я не могу поехать с тобой, у меня еще диплом, ты не можешь год подождать?

«Я знаю, что у нас сейчас тяжелый период, но надо просто набраться сил и смелости, и у нас все получится, потому что мы любим друг друга».

Они молчат.

Он откидывается на стуле и внимательно смотрит на нее. На ее спокойное лицо, тонкие изящные руки.

– Я не люблю тебя, – внезапно, неожиданно даже для самого себя говорит он вслух. – И не ненавижу. Ты мне просто надоела, хуже горькой редьки.

Молчание.

– Что?

Она ошеломленно смотрела на него, он не менее ошеломленно на нее. Потом он вдруг рассмеялся.

– О, Боже… – он хохотал.

Она стиснула зубы, на глазах у нее появились слезы, она покраснела и молча влепила ему пощечину.

Он осекся, прижал руку к покрасневшей щеке. Потом взглянул на нее, и увидел, как она молча стоит и плачет, с покрасневшим от ярости лицом.

– О Боже, – произнес он уже совсем по-другому, и рванулся к ней, протягивая руки. – Прости, прости меня, пожалуйста прости, я просто с ума сошел…

Она отталкивает его руки и шарахается назад с лицом, перекошенным дикой болью, глядя на него.

– Нет!

Она смотрит на него, на лице ее неверие в происходящее.

Она мотает головой и садится.

– Что за глупость…

Она берет чашку, пытается отпить, но руки трясутся мелкой дрожью. Она держит чашку, потом вдруг в ярости с силой ставит ее. Она обхватывает себя за худые плечи, словно пытаясь защититься.

– Боже, как гадко, – говорит она тихо. – Как пошло и глупо. Хуже горькой редьки, действительно. – Она усмехается уже почти спокойная. Слезы прошли, только сердце словно сжали, боль невыносимая.

Он шагает к ней:

– Прости… –

Она бьет его по плечу наотмашь, только чтобы от замолчал:

– Нет! Не говори ничего. Ты сказал только то, что думал. Не больше и не меньше.

Она молчит. Потом смотрит на него разрывающими душу глазами:

– Почему, скажи мне, почему в мой жизни все так пошло и глупо заканчивается?

Она опускает голову в ладони и просто сидит так. Он садится на свой стул и тоже сидит, глядя в окно. Между ними – молчание.

Вдруг он не выдерживает и обхватывает ее за плечи, стискивает что есть сил, останутся синяки:

– Посмотри на меня! Посмотри! – она поднимает голову, ее глаза совершенно сухие, уставшие и полные дикой тоски. – Посмотри мне в глаза и скажи, что до сих пор меня любишь.

– Я не люблю тебя, – говорит она. – В том-то и дело.

Игла граммофона подпрыгнула, раздался резкий взвизг, оборвавший его воспоминания. Снова шуршание и тишина – Виктор удивленно посмотрел на пластинку и поднялся, чтобы поменять ее. И в этот момент раздались слова, пластинка оказывается продолжалась:

– «Когда я вернулся из университета, она была уже мертва. Покончила с собой.»

И вот перед ним не красный ковер, а обычный белый кафельный пол и белая ванная с золотыми кранами. И ярко-красная вода.

И она – лежит в ванне, голубые глаза смотрят в никуда. Белое тело ее уходит под воду, тонкие руки с изящными длинными кистями покоятся на животе, рот чуть приоткрыт, обнажая ровные белые зубы. Золотые пряди стекают в воду. Белая, холодная как мрамор, прекрасная и отвратительная.

– «Я лучше всех знал, почему она это сделала. Не потому, что я ее бросил, как шептались одни. Не потому, что дура, как шептались другие. А потому что у нее не осталось больше сил, чтобы снова встать на ноги.

Она всегда верила, что однажды к ней придет Великая любовь и изменит всю ее жизнь. Всю ее пустую и бессмысленную жизнь. Зациклившись на этой мысли, она жила в томительном ожидании.

Почему она покончила с собой? Потому что это была невероятная любовь, самая великая любовь в жизни. И она – так бесславно закончилась. А значит был прав тот, кто сказал, что настоящей любви не существует! Я понимал ее, как никто другой, но я был сильнее, а может я просто больше любил жизнь.

Она была очень слабой и хрупкой. И обыденный конец нашей мечты сломал ее.

Вы можете осуждать ее, хоронить ее за оградой кладбища, но если бы мне разрешили писать ей надгробную эпитафию, я бы не стал оправдывать или осуждать ее, но сказал бы, что она жила ради любви, а что может быть прекраснее?».

Виктор услышал щелчок – вместо одного из шкафов появилась дверь. Он оглянулся на граммофон, но больше пластинок не было. Тогда он встал, оглядел комнату и, после недолгого колебания, отворил дверь и шагнул.

– СССА! – судорожно втянув воздух, как пловец, вынырнувший на поверхность, Виктор очнулся. Какое-то время он просто сидел, осознавая, где он, и что происходит.

Он сидел на продавленной кушетке в окружении клубов сладковатого дыма. На столике рядом с ним пузырился высокий кальян из желтого стекла. На полу лежали циновки, до крошащегося цементного потолка можно было не вставая дотронуться рукой. Помимо его кушетки, в зале стояло как минимум еще штук десять. На некоторых лежали люди, какие-то были пусты. Сохраняя уединение посетителей, вокруг висели занавески из деревянных бус, стучащих друг о друга, когда кто-то заходил.

Сладковатый дым, низкие кушетки, сумасшедшие черные глаза, глядящие в пространство, везде эти глаза, десятки глаз, сотни, тысячи глаз, следящих за ним…

Виктор прижал холодные ладони к загоревшемуся лицу.

Это было его любимое заведение. Здесь царили тишина и покой, не нарушающиеся ни пьяными выкриками, ни брезгливыми ласками продажных женщин. Все эти люди приходили сюда с одной единственной целью – забыться. И порой им это удавалось.

Виктор нащупал рукой дырку на обивке кушетки, ощупал кончиками пальцев истершиеся веревочные волокна, и вдруг понял, насколько они реальны. Насколько это все реально.

И все что было с ним – возвращение в Россию, Кристина, теплоход – все это такой же наркотический обман, как и лодка, плывущая по небу. Он понял, что все эти годы он прожил лишь в своем воспаленном наркотиками воображении. А реальность – его реальность – это кальян, протертая кушетка и отчаяние.

Если бы существовала пластинка номер восемь, то она бы звучала так:

– «Наркотики давали мне блаженство, но они же сбрасывали меня в самую глубокую яму. После райских видений возвращаться в реальный мир было подобно пытке. И однажды я решил остаться в том мире навсегда. Но вместо привычного блаженства, баюкающего меня, я увидел там то, после чего люди либо кончают с собой, либо возвращаются к жизни. И я вернулся. В реальный мир. В Россию.

Из солнечной загорелой изящной Франции я вернулся в морозную, слякотную, пьющую Россию. И она спасла меня.

Я летел над миллиардами гектаров леса, покрывающего склоны и ущелья, окутанные туманом. И мое сердце словно распахивалось, словно сбрасывало с себя оковы сдержанности, и что-то дикое, необузданное просыпалось во мне. Первобытный зверь взвыл во мне, почувствовав сырой запах родной земли.

Мне больше не нужны были наркотики, но я был нужен им. Мне было все хуже и хуже, что с ними, что без них. Зверь во мне хотел свободы, но человек резонно спрашивал – зачем?

И однажды в самом темном и жарком уголке ада, я встретил свою Беатриче. Ту, что взяла меня за руку и вывела к свету. Это была Кристина, нашедшая меня на ступеньках своего подъезда в луже блевотины и крови.

И я влюбился, без памяти. Не так как прежде. Я влюбился настолько сильно, что нашел в себе мужество оставить ее, прежде чем эта любовь закончится и разобьет ей сердце.»

– Дурак! – сам себе сказал Виктор и потянулся к кальяну. – Даже в мечтах ты дурак.

Возможно ли быть счастливым? Нет.

Возможно ли вообще существовать в этом мире?

Он крепко затянулся и почувствовал горький привкус на кончике языка.

– Что вы сказали? – раздался бархатистый голос.

– Ничего особенного, – ответил Виктор, поворачивая голову к вопрошающему. Он раздвинул деревянные бусы, чтобы лучше увидеть лежащего на соседней кушетке мужчину. Вместе с тем Виктор почувствовал, как наркотик начинает действовать, изгибая реальность в угоду ему.

Незнакомец лежал, запрокинув голову так, что золотые кудри падали на красную потрепанную обивку и закинув руку на лоб. Из темного провала рта куда-то вверх упархивала тонкая струйка белого дыма. Длинный пузырящийся сосуд рядом переливался серебром в узкой полоске света из потолочного светильника. Виктор не видел глаз, на них падала тень от руки, но эта тень делала лицо незнакомца необычным, таинственным, словно нечеловеческим.

Все вокруг плыло в разноцветном сверкающем тумане, этот блеск чуть колыхался, словно солнечные блики над водой. Комната кружилась, накладываясь одна на другую, или это уже комнаты кружились, их было много… Он смотрел на золотые завитки, лежащие на багровом бархате, и на секунду ему показалось, что это поверженный ангел лежит в луже крови.

– Ангел, – произнес Виктор.

«Крылья, где крылья?»

И в ту же секунду ангел сел и расправил крылья во всю мощь своей грудной клетки. Глаза его были голубые как небо, они смотрели на него с горечью и насмешкой, но не над Виктором, а над самим собой.

– Как ты оказался здесь? – спросил Виктор у Ангела.

Ангел посмотрел на него, улыбнулся печально и сказал:

– Я ищу дорогу.

– В рай? – спросил Виктор.

– В рай, – кивнул Ангел.

«Как же ему попасть в рай? – подумал Виктор и огляделся.

Вокруг все плыло в белом сверкающем свете, переливалось всеми цветами радуги. Даже зрачки у ангела были не черные, как положено, а ярко зеленые.

– А разве это не рай? – спросил Виктор у Ангела.

Ангел пожал плечами:

– Я поначалу тоже так думал, но кажется нет.

– Почему?

– Потому что я всегда возвращаюсь на землю, – развел руками ангел. Крылья его дрогнули и вдруг прямо из них, прорывая его плоть и окрашивая перья в алый, стали прорастать зеленые стебли. Стебли сплетались друг с другом, на них расцветали и распускались красные как кровь розы. Ангел поднялся, крылья дрогнули и сложились плащом за его спиною, плащом, увитым переплетениями красных роз. Шипы втыкались в его крылья и крупные красные капли текли с них вниз, падая на пол. С каждым шагом Ангела капель становилось все больше и больше, Ангел шел с трудом и Виктору было жаль его.

– Не уходи, – позвал его Виктор. – Не возвращайся!..

Ангел обернулся, золотые кудри, венцом обрамлявшие его прекрасное белоснежное лицо сверкнули на солнце, и он улыбнулся одобряюще, ничего не сказав. И пошел прочь. Виктор долго смотрел ему вслед – пока он не исчез, за розами, разрастающимися все сильнее и сильнее. Они росли отовсюду, застилая весь мир, огромные, красные, раззявленные и отвратительные, как половые губы старухи. Его передернуло от отвращения при виде этих гигантских влажных цветов, и он закрыл глаза, чтобы их не видеть. Но они все равно продолжали расти вокруг, все теснее и теснее, заслоняя весь мир.

И вдруг розы прорезала белая вспышка – из них вылетел голубь, белоснежный как молоко, хлопнул крыльями и розы осыпались маленькими кусочками.

Когда розы исчезли, Виктор вновь оказался в комнате с граммофоном, только на этот раз граммофона-то и не было. Он огляделся, не понимая, зачем он здесь, и вдруг услышал голос:

– Вечер добрый.

Виктор обернулся.

Прислонившись к возникшему на месте стеллажа дверному косяку, стоял давешний священник, только на этот раз вместо рясы на нем был черный кожаный мотоциклетный комбинезон. В руках он держал шлем.

– Добрый, – согласился Виктор.

– Разрешите вас проводить? – спросил Мотоциклист.

– Смотря куда.

– Вперед. Разве вы не хотите выйти уже из этой комнаты? – лукаво прищурился Мотоциклист.

– Очень хочу. Вот только там, куда вы меня ведете, творится что-то странное. – Виктор указал на дверной проем: ровно от двери начиналась чернота, пронзенная алой сияющей нитью, ведущей от порога и вперед, в черную неизвестность.

– И что вам не нравится? – спросил Мотоциклист.

– Я, к сожалению, не обладаю талантом канатоходца, – развел руками Виктор, подходя к двери и заглядывая за порог.

– Почему же до этого вы спокойно шли? – сказал Мотоциклист, кивая ему за спину.

– Что вы имеете ввиду?.. – сказал Виктор, оборачиваясь – и замер, боясь пошевелиться. Позади него комната исчезала, оставляя черную пропасть и тонкую алую нить.

– Все люди канатоходцы, месье Виктор. Просто обычно у них завязаны глаза.

Комната таяла – ее съедала чернота, пока наконец совсем не исчезла, оставив Виктора вполне комфортно стоять на алой нити.

– Если алая нить – это мой жизненный путь, то чернота – небытие, поджидающее нас в любой момент?

– Чернота – это просто чернота, – пожал плечами Мотоциклист, надевая шлем и усаживаясь на неизвестно откуда взявшийся мотоцикл. – Чернота выключенного экрана. Это же сон, не забывайте. Который подстраивается под вас. Придумайте уже картинку.

– То есть пока я не решу, чего хочу, здесь ничего не появится? – уточнил Виктор.

– Именно. Идемте? – спросил Мотоциклист, заводя мотоцикл. На удивленный взгляд Виктора он пояснил: – Пешком мне за вами не угнаться. Только живые так стремительно сжигают километры.

Виктор сделал несколько шагов вперед. Мотоциклист не отставал. Мотоцикл мчался рядом, не по алой линии, а по черной пустоте. Длинные рыжие волосы мотоциклиста, торчащие из-под шлема, стегали по черному комбинезону, словно их трепал неощущаемый Виктором ветер.

Виктор посмотрел на мотоциклиста, потом остановился, присел на корточки и коснулся рукой алой нити. В ту же секунду, от его руки, все расширяясь, поползли цвета, меняя окружающий мир.

И вот они стоят на двухполосной автомобильной дороге. Вокруг высятся рыже-зелено-черные сосны, упираются в свинцово-серое небо. Мотоциклист стоит рядом, растерянный – исчезли и мотоцикл, и шлем. Он длинен и тонок, нечеловечески красив, замер черной фигурой, чернильным росчерком. Словно иероглиф, только что нанесенный на бумагу мастером, словно нота – оторвется и взлетит в небо мелодией. И рыжие волосы плещутся за спиной танцуя с ветром – огонь. А под ногами его разбитый в щебень старый асфальт с дырами.

– Так удобнее разговаривать, – сказал Виктор, отворачиваясь от Мотоциклиста. Тот же словно отмер и приземлился на грешную землю, растеряв свою дикую магию. И когда Виктор снова повернулся к нему, то не заметил ничего ни демонского, ни ангельского в его лице. Парень как парень.

– Куда мы, кстати говоря, идем? – спросил Виктор.

– У нас экскурсия, – вежливо улыбнулся Мотоциклист. – По вашему разуму.

– О, как интересно. И кто же экскурсовод?

– По вашему разуму? Вы, конечно.

– Ага. И что я должен делать?

– Вести экскурсию.

– Логично. И чего же вы хотите от меня? Сокровенных тайн?

– Почему бы и нет? Для меня все равно нет никаких тайн, я ведь вижу каждую вашу мысль, без разницы, озвучиваете вы ее или нет.

– В таком случае замечательно, что вы не хорошенькая девушка, – рассмеялся Виктор.

– Думаю как раз наоборот. В вашем случае хорошеньким девушкам пригодилась бы эта способность. Той же Кристине, к примеру.

Виктор, прищурившись, посмотрел на Мотоциклиста.

– А она вообще существует?

– Экий вы хитрый, – улыбнулся Мотоциклист. – А это уже вам решать. Она может существовать. А может и нет. Но что, если она плод вашего воображения? Нет, это будет слишком просто. В этом случае вы опустите руки и убьёте себя наркотиками. А вот если она реальна – это уже куда интереснее… Впрочем, она опять-таки не для вас. Вы же бросили ее, кажется?

– Это она бросила меня, – покачал головой Виктор.

– Но вы сделали все для этого, не правда ли? А почему, – Мотоциклист развел руками, – почему надо бросить девушку, которая любит вас, и вы любите ее, и никаких объективных преград между вами нет?

– Это сложно…

– Вы же не Ромео и Джульетта, – покачал головой Мотоциклист с легкой улыбкой – Это как раз очень просто. Вы сами себя убедили в какой-нибудь ерунде, вроде того, что любви не существует, постоянно повторяете это себе, более того, позволяете глупым, в сущности, словам властвовать над вами, менять вашу жизнь, вашу реальность.

– Абсурд. Мои выводы – это следствие произошедших со мной событий, а не наоборот.

– Ничуть. Мысль это только мысль. Она может промелькнуть и уйти. Но если вы даете ей вес, даете плоть призракам вашего воображения – вы как волшебник. Делаете нереальное – реальным. Я не прав?

Виктор покачал головой:

– Реальность-нереальность, это все конечно прекрасно, но что, если я прав в моих выводах?

– Да не может такого быть.

– Почему же? Вы романтик? Верите в Великие чувства? Дружбу до гроба и любовь до могилы? А я вам скажу, что вечно любить живого, находящегося с вами рядом человека – невозможно. Если вы будете каждый день есть любимое блюдо, оно вскоре надоест вам до чертиков. Разве не так?

– Но люди – не блюда.

– И что же с того?

– С того, что вы говорите о физиологии, а я – о душе.

– О душе! – фыркнул Виктор. – Ах ну да, вы же священник! Кому как не вам говорить о душе. Может спасете мою, святой отец. Впрочем, как по-моему, так поздновато вы спохватились. Я потрепан, истаскан, как старая проститутка. Даже если вы меня постираете с отбеливателем, я весь в дырах буду. – Он шутовски поклонился.

– Я вас зашью, – усмехнулся Мотоциклист.

– А! Я буду как Мария Магдалина, мужской вариант. Раскаявшийся грешник, прильнувший к стопам сына бога, – Виктор присел на корточки у его ног.

– Послушайте, я что сейчас так похож на священника, отчего вы ерничаете? – Мотоциклист обвел руками свой наряд.

– Простите, аллергия на священнослужителей, – Виктор встал и отвернулся от Мотоциклиста, разглядывая пейзаж.

Когда пауза затянулась, Виктор сказал:

– Если вы хотите спасти меня, сначала спасите этот прогнивший мир.

– Сколько самодовольства! – воскликнул священник. – А может дело не в нем, а в вас? В том, что вы перестали верить, перестали любить?

– Я просто понял, как бывает на самом деле, разочаровался в сказках.

– Виктор, – насмешливо сказал Мотоциклист, – Уже одна ваша аналогия с блюдами говорит о том, что вы никогда не любили.

Виктор пожал плечами и отвернулся, не желая спорить.

– Представьте, вы имеете женщину. – с сарказмом сказал Мотоциклист. – Имеете ее раз, имеете ее два, имеете ее три…

– О, вы подхватили мой тон, – сказал Виктор.

– …Имеете ее несколько лет. Это одна и та же женщина, и вы уже примерно знаете, как выглядит ее лицо, когда она кончает, вы уже догадываетесь, что она будет выкрикивать, как она будет двигаться, ведь из раза в раз она, как и вы, повторяет одно и тоже. И это может… Как вы сказали? Надоесть хуже горькой редьки.

Виктор развел руками:

– Допустим.

– Но Виктор, имеют тело, а любят душу. Люди не блюда, Виктор, женщины – не резиновые куклы. У человеческого разума столько граней, что вам всей жизни не хватит до конца разгадать хотя бы одного человека, а вы считаете, что разгадали уже многих.

Мотоциклист посмотрел на начинающее садиться солнце и сказал:

– Последнее, месье Виктор. Вы не верите в дружбу и в любовь. Закономерный вопрос: верите ли вы в счастье?

– Отчего же не верить? Верю. Счастье – это такая мимолетная эмоция, которая никогда не остается с нами надолго. Приходит и уходит. Впрочем, если бы оно могло длиться долго, оно бы не было столь желанным, не правда ли?..

– Опять ваши аналогии с блюдами? – усмехнулся Мотоциклист.

– А почему бы и нет?

– Вы могли бы быть счастливым?

Виктор задумался.

– Думаю, что нет, – наконец ответил он. Слишком много грязи висит на мне. Слишком много я хочу, что мне недоступно. И если и поверить в… любовь, пусть и не Великую и Вечную, но хотя бы большую и долгую, с той же Кристиной… – Виктор задумался, какое-то время молчал, и наконец покачал головой. – Нет. Я сведу ее с ума, сойду с ума сам, убью ее, как и ту.

– Вы знаете, – задумчиво сказал Мотоциклист: – Вы говорите о счастье, словно оно – это взрыв, яркая вспышка в ночи. А как же такое тихое, рутинное, спокойное счастье? Маленькие моменты, дорогие вашему сердцу – радость от того, что после дождя вышло солнце, что вам улыбнулась девушка на улице?

– Может быть вы имеете ввиду умиротворение? Но вы говорите об огне в печи, я же говорю о фейерверке.

– То есть это не счастье?

– Оно слишком тихо горит, чтобы ради него жить.

– Жаль, – сказал Мотоциклист и внезапно протянул Виктору руку. – Что ж, спасибо за экскурсию, пришла моя пора показать вам кое-что.

Мотоциклист провел рукой слева направо перед собою, и по ходу движения его руки окружающий мир менялся.

И Виктор задохнулся восторгом.

Они двое парили посреди звездного неба.

Если вы будете ночью за городом, в ясную безоблачную погоду, посмотрите наверх – и вы увидите несколько звезд, сияющих на черном небе. Но там, за облаками, в невероятной вышине так, что и Землю не видно, а только звезды – там их были тысячи. Маленькие и большие, они ярко сияли, словно горсть страз, брошенная на черный бархат.

Они были не холодные и не горячие, они мерцали белым светом, и Виктор чувствовал, словно они невероятно близки ему. И невероятно близко, так, что казалось, протяни руку и коснешься.

Небо было везде: справа, слева, внизу, сверху. Полночно-синее, почти черное, глубокое-глубокое, как ни одна бездна, необъятное, безмерно великое.

Это было потрясающе. Его восторг был совсем детским. То, что с ним происходило до этого, нельзя было назвать чудом, несмотря на то, как это было невероятно. А вот это звездное небо – и было чудом. Тем самым восхитительным волшебным чудом, о котором так мечтают дети.

Он парил в воздухе, посреди неба, усыпанного звездами… Даже не так, он и сам стал одной из этих звезд – оставив свое прошлое на земле, вместе с сомнениями, похотью, злобой, болью… Он чувствовал себя словно сбросил толстую оболочку из закаменевшей грязи и сейчас это его душа сияла в ночном небе. Его душа – маленький ребенок, который верил в чудо.

– Невероятно, – Виктор почувствовал, как слезы наворачиваются на глаза. – Что это?

– Знаете, что нам дает взросление? – спросил Мотоциклист. Он стоял рядом, крепко держа Виктора за руку. – Корку, чтобы, когда нас обижают другие дети, нам было не так больно. Но знаете, доспехи тоже иногда надо снимать. Это то, что есть у счастливых людей, и то, чего вы так хотели. Это совсем не просто, но необходимо – снять свои доспехи, хоть на минуту подумать, что вы по-настоящему чувствуете.

– Как я…

– Я просто отнял у вас на время эмоции всех прожитых лет. Запомните то, что вы чувствуете сейчас. И идите по жизни туда, где вы чаще всего будете испытывать такое.

Звезды сияли.

И тут начался звездопад.

Виктор встревоженно посмотрел на Мотоциклиста.

– Уйдут одни, появятся новые, таков Закон, – спокойно сказал Мотоциклист.

– Но в этих новых будет частичка старого?

Мотоциклист улыбнулся, и Виктор почувствовал, как он крепко сжал его руку и вскинул ее вверх в торжествующем жесте.

– Сияйте, скорее, слышите?! Сияйте! Давайте, смелее, вы сможете, ведь у вас только этот миг, потом вы сорветесь и упадете!..

И Виктор почувствовал, как последние крохи грязи падают с его плеч, и он действительно может сиять. Он зажмурил глаза и… засиял. Последнее, что он видел, была ослепительная белая вспышка.

Пред.1 ...3 456 7 ...14 След.

Игра Сна

С этой книгой читают