Байт II. Блуждающие лабиринты Гиннунгагапа

III

«… что мы живем безумной, вполне безумной, сумасшедшей жизнью, это не слова, не сравнение, не преувеличение, а самое простое утверждение того, что есть».

Толстой Л. Н.

Всеслав (Ян).

Где-то в резиденции Демиурга.

Все произошедшее за последние несколько часов, плюс внушающие надежду слова Демиурга, немного приглушили боль утраты. Я уже не жаждал смерти человечества в обмен на жизнь Сергея. Я даже согласился его спасти. Внутри саднило, но это уже было терпимо.

Антон со мною не пошел, сославшись на желание отдохнуть, да и не знает он никого из моих сослуживцев.

Я не возражал, а с ребятами обещал познакомить позже. Как я выяснил у Демиурга, их выбор, в отличие от нас с Антоном, мог стать практически неограниченным. Им не надо спасать Землю, «Мир», октеракт и Вселенную в целом. Они свободны как ветер, – хочешь, отправят на Землю, хочешь в «Мир». А хочешь, вообще на любую Кассиопею с Альфа Центавра, транзитом через Пояс Ориона, главное, чтобы мир считался гуманоидным. Я раздумывал, как бы им об этом сказать. И полной уверенности в адекватном восприятии моего сообщения не испытывал.

Это мы с Антоном прошли небольшой курс шоковой мозготерапии, а они, скорее всего, просто просидели в помещении, совершенно не представляя, где находятся и что их ждет. Неясные образы событий, предшествовавших нашему попаданию в резиденцию Демиурга, теснились в моей голове, но, на тот момент я еще не мог восстановить их последовательность. В мозгу ворочалось какое-то разноцветное блеклое оливье из всплывающих разрозненных отрывков.

Пройдя длинным флюоресцирующим мягким светом коридором, сопровождаемый движущимся указателем, до самой, поднявшейся вверх при моем приближении двери, я вошел в большое и светлое помещение, более чем наполовину заполненное разнообразной мебелью и двумя коконами из прозрачного пластика.

Меня встретили Настя и Леха.

В том месте, где мы очутились, я не встречал ни единой живой души, которая могла бы им помочь, но, тем не менее, нашел своих спутников сытыми и переодетыми. Ребятам уже оказали медицинскую помощь. Их ссадины и порезы оказались заживлены, а сами они улыбались и радовались встрече.

Настя, без замызганного кровью и грязью медицинского халата и припорошенных пылью дорожек от слез на лице, оказалась очень миловидной девушкой лет двадцати, можно сказать, даже красавицей. Медь волос, спрятанная ранее под серой запыленной косынкой с красным крестом, притягивала взгляд и уже не отпускала. До событий в блиндаже мы с ней не встречались, поэтому мне трудно судить, изменилась она или нет. Откуда-то из глубины сознания всплыл ее образ в синем плаще и волны рыжих локонов, охваченных широким плетеным кожаным ремешком с изумрудом, в витой золотой вязи побегов и листьев посредине.

– Это я тут наэкспериментировала! – сказала она, смущенно улыбаясь. – Как вызывать мебель я разобралась, а как убрать ненужную, пока не пойму, поэтому она добавляется и добавляется… Не знаю, что-то я делаю не так!

А вот Леха изменился однозначно.

Из хмурого и нелюдимого до глаз заросшего бородой мужика, он превратился в улыбчивого и симпатичного, намытого и побритого молодого парня, благоухающего приличным одеколоном.

– Привет, Ян! Это только цветочки! Слава богу, я отговорил ее со шкафами экспериментировать, не то уже привалило бы нас этой мебельной лавиной!

– Так разберись дорогой, как убрать все не нужное! Не то у вас тут и черт скоро ногу сломит!

Я подошел к капсулам, в которых лежали Степан и… Неужели нашелся Макс?! В смысле, – «нашелся»? – сам себя переспросил я. Он же на фаркопе висел!

Степану отрастили новую кисть, и он уже проходил реабилитацию, погруженный в лечебный сон.

Во второй капсуле спокойно посапывал Макс. Позже, когда он пришел в себя, выяснилось: в то время, когда наш «бардак» совершал свой судьбоносный перелет на балкон резиденции Демиурга транзитом через битую локацию, Макс соскользнул с крыши броневика и перед перемещением, совершенно случайно, зацепился поясным ремнем за фаркоп, которым была снабжена боевая машина для перевозки полевой кухни.

Он отделался несколькими переломами ребер и переломом, уже до этого простреленной ноги. И я откуда-то это знал. Как и Степан, он уверенно шел на поправку.

И тут я вспомнил. Вспомнил голограмму Антона, машущую рукой в приветствии, квадрокоптер в небе, напирающие и откатывающиеся назад черные коробки войск демонов, бесконечное перетаскивание снарядов, уносящихся к соседнему недалекому холму и возвращающихся обратно на направляющие пусковой установки.

По разноцветному оливье образов в голове, словно блендером прошлись, и оно превратилось в липкую кашу недоумения. Что-то со мной явно не так.

– Что это за место, Ян? Ты с кем-нибудь разговаривал? – тихо, чтобы Настя не слышала, спросил Леха, наклонившись к прозрачной крышке капсулы вместе со мной. – Я прошел по коридору в обе стороны, но не очень далеко, чтобы не заблудиться. База тут какая-то, или что? А то я, честно сказать, не совсем помню, как мы здесь оказались.

– Никакая это не база! – вклинилась Настя, услышавшая наш разговор, не смотря на уловку Алексея. – Где ты видел, чтобы мебель из пола росла? А еда чтобы по первому требованию на столе из стены появлялась? А роботы, которые царапины нам вылечили, – раз, и все! Даже следа не осталось! Если и база, – то точно не наша… И даже не американская! Я думаю, что мы попали к инопланетянам, вот!

– Что скажешь, Ян? – обеспокоено поинтересовался Леха.

– Да что тут говорить. Вы ничего не помните? Ну, как мы здесь очутились, где еще были, до того как сюда попали? – адресовал я вопрос сразу обоим.

– Что значит, – где? – не понял Леха. – Мы же все вместе на «бардаке» от врага уходили, после того как от наших позиций пустое место осталось!

Настя согласно кивала на его слова, а глаза стали наливаться слезами. Что такое, блин?

– Ты меня пугаешь, Ян!

Ясно. Не хватало еще, чтобы меня за малахольного приняли, и жалеть начали.

– База! – рубанул с плеча я. Все мы тут умом повредились, не только я один. – Можно сказать инопланетная…

Леха тихонечко присвистнул.

– Как это? Мы же еще недавно на Земле были… – жалобно произнесла Настя, все же пуская одинокую слезу. – И где мы сейчас? А ты откуда пришел?

– Так, давайте по порядку, а то слишком много вопросов, но только ответов маловато. И давайте присядем. Мебели, твоими стараниями, теперь хватило бы на всю нашу роту, – я плюхнулся на ближайший диванчик с пухлыми подушками. А что? Удобненько!

– Первое, – продолжил я, закидывая ногу на ногу, – мы попали в какой-то пространственный портал, в который вскочили на одном из холмов, когда пытались вырваться с поля боя.

Второе, – на другом конце портала оказалось вот это, – я обвел рукой зал, – и все это находится не на Земле, не в космосе, и вообще, насколько я понял, нигде и вне времени. Поэтому, нас могут вернуть прямо в тот миг, в который мы вскочили в портал, – мы в него, естественно не вскочим, а если повезет, удачно приземлимся и может быть, даже уйдем от преследующего нас врага. Наверное. Если получится.

Третье, – когда Макс со Степаном поправятся, у нас будет выбор: вернуться на Землю, причем не обязательно туда, откуда мы выпали. Да, и не обязательно в то же время. Будет выбор в каких-то некритичных для нарушения временной матрицы промежутках. Это надо узнавать.

Четвертое, – можно отправиться в любой другой мир – их тут сотни, тоже можно выбрать.

Пятое и последнее, – наверное, можно переселиться в «Мир» который был виртуальным, а теперь стал реальным… В общем, долго объяснять. И остаться там.

По мере моего рассказа лица слушателей потихоньку вытягивались, рты открывались, а глаза становились все больше и больше. Сказать, что Леха с Настей были удивлены – значит соврать. Они не были удивлены. Они просто не поверили.

В принципе, реакция на мои слова оказалась ожидаемой. Они не помнят ничего про оборону холма. Для них время с ночи, через рассвет к обеду и обратно, – с обеда, через рассвет к ночи, просто потерялось. Да я и сам не совсем уверен, – происходило это все на самом деле или мне просто пригрезилось.

– Дурацкие шутки! – буркнула Настя, отворачиваясь.

– Не-е, Ян, это и правда, уже перебор! – по-детски обиделся на меня Леха.

– Не хотелось бы вас расстраивать, но… – может быть так до них дойдет?

– Сделать окна прозрачными! – громко приказал я, казавшимся до этого момента монолитным стенам в комнате.

За пару секунд в двух из них появилось по три больших окна.

– Вперед! Смотрите сами! – я махнул рукой, в сторону искрящейся в них черноты.

За окнами медленно вращалась, сверкая мириадами близких и далеких звезд, объемная воронка Млечного Пути.

Ноги перестали держать Настю, и она обессилено опустилась на кокетливую оттоманку, а Леха так и остался стоять с вытаращенными глазами рядом с каким-то пузатым комодом. Я поерзал на мягких гостеприимных подушках выбранного мною диванчика, устраиваясь еще удобнее, и стал ждать их «отвисания».

На это понадобилось несколько минут.

– Пойду, попробую у стены водки выпросить! – это было первое, что произнес Леха, пришедший в себя чуть раньше Насти. Через минуту он подтащил к нам антикварного вида стол на гнутых ножках и еще одно кресло. Расставил графинчики, стаканчики, рюмочки и тарелки с каким-то, то ли мясом, то ли сыром и хлебом.

Выпили. Закусили.

Еда, как еда. Хлеб, еще теплый и вкусный. Мясо непонятное, какого-нибудь свинорака, а может быть, вообще одна из разновидностей Альдебаранской сои. Зато местный C2H5 (OH), в 40% концентрации порадовал своей мягкостью и оказался на высоте, как и холодный брусничный морс.

Посидели. Помолчали.

Выпили. Закусили.

– В общем, когда восстановятся ребята, придется выбирать, – нарушил я затянувшееся молчание. – Пообщался я тут с местным хозяином…

– А кто он? – перебила меня Настя. – Человек? Или зеленый такой, как жаба, и с тремя пальцами?

– Он гуманоид…

– Гуманист – это уже хорошо. Не люблю я агрессии, – встрял Леха, целиком запихивая кусок сыра в рот.

– Гуманоид – значит человекоподобный, – поправила Настя.

– Ну, профти, я инфтитутоф – медучилиф не заканшивал, – прошамкал он, пережевывая. – Из-за парты сельской школы и сразу на войну.

– Ладно, Леш, не обижайся.

Леха махнул рукой, мол, проехали.

– Он андрогин, – пояснил я и, видя упершиеся в меня непонимающие взгляды, добавил, – он двуполый, одновременно и женщина, и мужчина.

– Гомосексуалист, что ли? – вытаращил глаза Леха. – Ну и ну! Ваще, вот мы попали!

– Не – е, правильно сказать – гермафродит, – поправила Настя. – Бедненький… Он тут что, один? Не видать никого больше.

– Один.

– Герма…

– Короче. Я не правильно сказал. Не двуполый, а бесполый… Тьфу! Сам запутался тут с вами! В общем, – он одновременно и женщина, и мужчина, и ни то и не другое. Все понятно? Наливай!

– Да-а, без ста грамм не разберешься! – Леха ловко разлил беленькую по стопарикам. После школы на войну, говоришь? Это там, интересно, такому виртуозному разливу учат?

– Я у матери в рюмочной последний год перед выпуском подрабатывал, – стер он незаданные вопросы, заметив мое пристальное внимание к процессу наполнения стопок. – На мотоцикл хотел насобирать, да вот, вербовщики эти подвернулись, грят, – нафига тебе байк, через год уже на «Мерине» в деревню приедешь! Ага… Приедешь тут!

Он, зажатой в руке рюмкой обвел все вокруг, – и комнату с мебелью, и бриллиантовую тьму за окнами.

– Как он только со всем этим сам справляется?

– Легко справляется, – успокоил я. – Чтобы что-то сделать, ему стоит только захотеть и оп… Все готово!

– Как так? – удивилась Настя.

– А вот так. Он, вроде как местный заместитель бога. А-а, вы все равно «Пир» Платона не читали! – махнул я рукой. Выпитое подействовало. Напряжение, не отпускавшее меня все последнее время, отступило и захотелось просто посидеть и поболтать ни о чем.

– А ты, можно подумать, читал? – подначила меня Настя. – И что там твой Платон про заместителей пишет?

– Не про заместителей, а про андрогинов, – поправил я, – что они были очень красивы и как титаны сильны. Возгордились они, и пошли с богами воевать. Ну а боги, в наказание их пополам поделили. Каким-то половинкам досталось больше силы и гордости, а каким-то – красоты и наглости. Так появились мужчина и женщина. Угадайте с трех раз – кому что досталось? С тех пор они ищут свои половинки по всему свету, чтобы воссоединиться. А хозяин здешний из воздержавшихся оказался, в походе на богов не участвовал, вот ему тепленькое местечко и обломилось.

– Красивая легенда, – мечтательно вздохнула Настя. – Не смотря на твои выдумки про наглость! Там же не так написано? Или ты и сам не читал?

– Не читал. Мне эту легенду сын утром рассказал. Он читал.

– Я не знала, что у тебя есть сын. Сколько ему, лет пять, семь? И он уже Платона тебе пересказывает? – удивилась Настя. – Как же так, – утром? Мы же утром здесь были!

– Не-е. Утром я только сам узнал, что у меня сын есть, а это уже потом он мне про Демиурга – андрогина рассказал.

– Ты нас совсем запутал! Твой сын что, здесь? Почему он тут сам, такой маленький?

– Нифига себе маленький – выше меня на пол головы! – эмоционально не согласился я.

Настя с Лехой вытаращили глаза.

– В пять лет выше тебя на полголовы?!

– Да какие пять лет, – ему уже двадцать пять! – выдал я.

– А тебе сколько? – не унималась Настя.

– Двадцать семь, восемь…

– Так ты его что, в три годика забалабахал?! – рассмеялся Леха.

– Какие три годика?! – неподдельно возмутился я. – Он только в этом году родится!

На их лица стоило посмотреть. Жалко, не догадался сфотографировать. Память была бы на долгие – долгие годы! Похоже, за сегодняшний день мы все наудивлялись на всю оставшуюся жизнь и, пожалуй, еще на парочку следующих.

Я сам все никак не мог полностью принять все эти хроновыверты и гримасы пространства – времени. Как там сказал Леха? «Без ста грамм, не разгребешься?»

– Че зависли? – меня слегка понесло. – Наливай, поговорим, до зануды, до зари! Так и быть, расскажу я вам эту нереально виртуальную и, одновременно, не виртуально реальную историю. Потом, всем вместе, проще решение принять будет. Только уговор – Максу со Степкой сами все перескажете, а то я еще раз напиваться не хочу!

IV

«Родители любят своих детей тревожной и снисходительной любовью, которая портит их. Есть другая любовь, внимательная и спокойная, которая делает их честными. И такова настоящая любовь отца».

Д. Дидро

Антон.

Резиденция Демиурга.

Я сидел за кофейным столиком на одном из балконов, размышляя о кажущейся бестолковости бытия.

Внизу, ну или вверху. Для меня это уже не казалось важным. Я привык к тому, как в этом месте противоположности переходят друг в друга, порою совершенно неожиданно. Совершенно не так, как мы приучены воспринимать. Здесь нет четкой границы, видеть которую нас заставляют с рождения. Белое – черное. Низ – верх. Добро – зло. Любовь – ненависть.

Бред.

Здесь все условности воспринимались как бред.

В этом месте жила гармония, которая, как известно – суть упорядоченный хаос. А красота – всего лишь степень гармонизации, лишь баланс между хаосом и порядком, воспринимаемый каждым из нас по-разному. Потому и понятие красоты для каждого свое. Не бывает Всеобщей красоты, как и Всеобщей гармонии.

Здесь теплый звук ослеплял глаза, а яркая темнота оглушала мозг. Левый поворот приводил направо и наоборот. Тишина кричала в уши, а молчанье громко стучало в висках. Ажурные башни, ассиметрично разбросанные по окружности свивающихся в квадратные спирали крепостных стен, были до безобразия великолепны и монументальны. А сам замок, словно борец сумо, решивший уподобиться балетному танцору. Изящно и непоколебимо встал он на носки пуант и безнадежно пытается дотянуться отвратительно невесомыми пузатыми башнями до бесконечно близкого прекрасного неба. Царапая ими тяжелые пушинки облаков, с легкостью китов плывущих к сияющей всеми цветами спектра линзе горизонта. Я уверен, – где-то в окрестностях обязательно найдется огромное ничто в микроскопическом всем, и стоило ли удивляться прихотям хозяев, зная, что им по силам из Точек создавать Вселенные.

Тем не менее, внутри замка все было привычно, без всяких наворотов – переворотов, иначе, подозреваю, колбасило бы меня, как Незнайкиного друга, который «опасался, что вот-вот выскользнет из своих сапог и полетит в мировое пространство вниз головой, а сапоги останутся на Луне». Демиург пояснил, – интерьер, таким как мы его видим, делает наше подсознание, беспокоящееся о нашем психическом здоровье, хотя, в действительности все выглядит совершенно иначе.

Спасибо хозяевам и на том.

А снаружи господствовала воля Демиурга и противоположности перетекали друг в друга непостижимым, порою, я бы сказал, – противоестественным образом. Вот и я плакал, радостно грустя, и смеялся, печально радуясь. Утрирую, конечно, но примерно так можно описать мое минорное настроение.

Как бы тебе ни хотелось порой, чтобы то, что с тобой иногда происходит, не происходило никогда, – не взирая ни на что, оно все равно происходит, как бы тебе не желалось, чтобы оно никогда не происходило.

Или еще:

Оно, конечно так, ежели что, но те то чтобы вообще, дескать, только так, а никак иначе. А все-таки себе на уме подумаешь, а подумаешь, конечно, нехорошо – вот тебе и, пожалуйста!

Да, именно, – вот тебе и, пожалуйста! Как тут не подумаешь нехорошо!?

Жил себе, не тужил, пока геморроя не нажил. На ровном месте. То вампиром оказался, то зачали меня не в нужном месте не в нужное время, то маманя, чуть ли не принцесса, объявилась через двадцать пять лет, то батя – старше меня на мышиный волосок, кандидат в Демиурги. Миры тоже может создавать, не хуже некоторых. А я только и могу, что в роли сдерживающего фактора для Мира и Земли выступать, типа мезонной бомбы, на стопицот мильярдов мегатонн. Достанут, рвану так, – всю Галактику будут по пылинке собирать. А теперь вообще, – еще и ответственность за жизнь двух миров на меня навесили. Сферу им складывай воедино, видите ли… Тоже мне, нашли мастера по кубикам – рубикам!

Вновь появилось ощущение, что я упускаю или забыл нечто важное. Какие-то смутные тени воспоминаний о том, чего не могло или могло быть. Что-то связанное с противостоянием и борьбой за место под Солнцем.

Мысли вернулись к недавнему разговору. Демиург не настаивал, но по всем прикидкам выходило кисло. Все описанные катаклизмы имеют место быть. Остановить их можно, только сведя в единое целое Землю и «Мир».

А для этого, собрать артефакт – октеракт надобно. Как и где, – о том Белые Иерархи ведают, не его это парафия. Повстречаемся с ними, – ниточку путеводную и получим. А пока – единственная надежда на Аксинью. Демиург не стал помогать встретиться с ней. Сказал, мол, не по чину ему с такой мелочью, как каждая отдельная планета, возиться. А мы, типа, и сами не маленькие.

Ну а я не стал Демиургу говорить о тех трети с третью сферы, нежданно-негаданно оказавшихся у меня. Одной, которая на Земле в барсетке забытая лежала, и второй, которая в «Мире» в Личной Комнате, завернутая в носок, благодатью бомжовской напитывается. Узнай Демиург о таком пренебрежении к артефакту мирового единения, со стены бы, наверное, подбросил, чтобы я об безличное общее все личные частности ободрал. Это у него здесь запросто.

Не стал рассказывать не из вредности, не для того, чтобы великой радостью не поделиться, хотя и делиться-то на самом деле нечем, – ну, есть. Ну, в разных реальностях. А где остальные части брать и как их все в одном месте Мироздания, в один шарик собрать?! Со мною бы кто-нибудь поделился! И не скажу я ему ничего! Пока. Пока самую последнюю часть не найду. А там, отдам, не отдам, фиг его знает, в каком пространстве недостающие части обретается. Найду, скажу, где лежат, а дальше пускай сам соображает, как пазлик до кучи складывать.

И вообще! Создатели-держатели хреновы! Брали бы и разруливали ситуацию сами!

Может быть, сбежать все-таки куда-нибудь в Океанию, на острова. Посидеть там годик – второй, глядишь, все и уляжется. Заодно понырять-позагорать, кораллов подсобирать в коллекцию. Кокосы-бананы опять же, в руках местных Пятниц, ведь Пятница, – женского рода, вопреки мнению героя Даниеля Дефо… Хотя… Нет, убегать в этот раз я не буду, хватит, набегался.

У меня от неожиданности даже дыхание перехватило – настолько все реальным показалось. И сухостью пассата, роняющего доску для виндсерфинга, воткнутую в пляжный песок, в лицо повеяло, и брызги океанские донесло. Где-то пели туземки, вплетая печаль в яркие цветочные венки. На поверхности волн показался треугольный плавник, и мелькнула огромная зубастая пасть…

Внезапно возле меня материализовался Демиург:

– Ну-ну! Юноша. Перестаньте в моем доме визуализировать! Переходы отсюда возможны только с моего разрешения! Не переживайте Вы так! Все еще образуется, просто Вы не знаете, на что способны. Видите – не каждому дано порталы отсюда открывать, просто так, потому что грустно… Хотя место, конечно способствует. Но! Линии силы, тоже уметь надо использовать! Так что, перестаньте хандрить, возьмите себя в руки!

И прошу вас, избегайте устремленных желаний и эмоциональных всплесков. По крайней мере, у меня в замке. Этим Вы будоражите не только окрестности. Всю Ойкумену лихорадит. Договорились?

Он исчез, одним движением пальца смахнув с балкона и океан с пальмами, и тянущих ко мне руки туземок, и акулу с разноцветным пляжным мячом в зубах, будто и не было.

Вот так всегда. Бойтесь своих желаний. Сон разума рождает чудовищ. В моем случае не сон, а бодрствование.

На душе стало еще поганее. Не оттого, что меня вроде как поймали за непотребным занятием, а от осознания своей готовности что-то делать и незнания, что и как. Словом – «если был ты баобабом, – то баобабом и помрешь», снедаемый пониманием своей тупизны, не взирая на общение с мир предержащими.

Сами собой всплыли вчерашние слова Демиурга:

«Вы, Антон, сам по себе ключ от двери, соединяющей миры. Они будут обращаться к Вам в попытках выжить и вот тогда от Вас потребуются правильные, и что не менее важно – своевременные, решения. Да, и главное – действия».

Ждать, пока они сами не дадут знать, – вот основная мысль, которую он хотел донести до меня. А дальше кривая выведет. Все это меня сильно напрягало. Ему-то что? У него вечность и сзади и спереди, а я привык контролировать свою коротенькую жизнь, но теперь инициатива ускользает из рук и мне такое положение вещей определенно не нравится. С привычкой все планировать, перепроверять и не оставлять лазеек для всяких «авось», лезть в авантюру с неясным концом, не то чтобы стремно, а даже как-то тупо самоубийственно.

А придется, милок! Прямо как в том анекдоте, про неудовлетворенную Бабу Ягу.

Да-а, – печалька!

Вежливо покашливая, обозначив свое присутствие, на балкон вышел Всеслав. Отцом его называть у меня язык не поворачивался. Братом еще, куда ни шло, и то…

– Привет! Не против, если я тебе составлю компанию? – поинтересовался он.

Я молча указал на свободное кресло.

– Там ребята хотели с тобой познакомиться, – неопределенный кивок в сторону двери.

– А оно им надо? – желания с кем-либо знакомиться у меня так и не появилось. Назнакомился уже за последние дни. Под завязку.

– Наверное, нет. Просто хотели увидеть моего сына – не верится им, что мы почти ровесники. Так же как и в то, что мы неизвестно где и в…

– А ты им объясни, что не надо искать черной кошки там, где ее нет.

– В смысле?

– Не стоит множить сущности без крайней необходимости. При прочих равных, самое простое объяснение – самое правильное. Бритва Оккама. Пусть принимают все, так как есть, и только.

– Я им уже объяснял… Не верят своим глазам. Неофобия (боязнь нового) с депрессивным синдромом. И кстати, есть мнение, что при прочих равных, – самое простое объяснение – самое идиотское. Бритва Дарвина. Дэн Симмонс.

– Да уж, эти бритвы… – согласился я.

Мы помолчали недолго.

– Это ты был на том холме с защитным куполом? И квадрокоптер ты привел, – утвердительно произнес Всеслав. – Я тебя сразу узнал, только вот случая поговорить не представлялось.

– Я, – не стал отрицать очевидного. – А ты со своими по нам ракетами лупасил!

– Ну, не по вам, а по демонам внизу, – не согласился он. – Классный купол ты сделал! Особенно второй. Моща! Как получилось?

– «Конструктора» удалось вовремя прокачать, да и девайсы кой-какие под руку попались тоже вовремя, – не стал таиться я.

– Круто. А у тебя провал в памяти был? – он немного смутился. – Спрашиваю, потому как сам, все произошедшие события только-только вспомнил, будто мешало что-то. Пока с Демиургом не поговорил и тебя не встретил.

– Та же самая ерунда! Смутные ощущения неправильности и все, пока тебя не увидел и не заговорил…

– А ребята, так те вообще ничего не помнят! С поля боя на Земле, – прямо сюда. Вот и все воспоминания. Я тему форсировать не стал, подумают – свихнулся их боевой товарищ Ян, – он почему-то погрустнел, видимо вспомнил еще о чем-то.

– Ты лучше скажи, как нам демиурга отбрить, – я перевел разговор на другую тему.

– Ну, эту сущность не помножишь на ноль, он сам кого хочешь, помножит. А вообще, предлагаю не торопиться. Первым делом, надо решить, куда мы отправимся. Надеюсь, возражений по поводу того, что нам надо держаться вместе, нет?

– Есть…

– Обоснуй?

– Я этого Демиурго, в первый раз вижу! И тебя, в общем-то, тоже. А еще, мамаша три дня назад объявилась. Первый раз. В гости зовет.

– Где объявилась? Она же в отцовском особняке, в смысле дедовском, живет!

– Ага. Живет. И меня скоро родит. Только она мне приглашение в отколовшийся «Мир», через мастера – рогу передала, с пулом фамильных артефактов и свитком портала. Она там теперь графиня де Смодонти! А дед, – кланлидер.

– Кланлидер? – наморщил лоб Всеслав, переваривая новости. – Через рогу… Подожди, дай сообразить…

– Да тут и соображать нечего, информации мало! Давай так – ты мне расскажешь все о себе и о матери, а потом я, как новорожденный, расскажу то, что знаю, а знаю я немного. Потом и будем думать, что дальше делать.

Всеслав рассказал мне о том, как долго и упорно шел к своей мечте, как он был счастлив, создавая «Мир». О своем друге – Сергее, который до самой смерти. Про войну и боль, и о том, как тот погиб, а он, хотел уничтожить всех, чтоб не осталось ни одного человека. Потому что, сволочи. Про кровь и грязь, трупы и обглоданные тела. О том, как сомневался, любит ли он мою мать, о своей обиде на нее за разрыв, и неожиданно осознанную любовь. Про моего деда с ее стороны – жесткого и своевольного основателя финансовой империи, подмявшего под себя пол страны но, поднявшего Всеслава. И о его сыне – Игоре, моем дяде, который кинул отца и присвоил себе его «Мир». О своем желании отомстить, и радости, что у матери все в порядке. И о радости, что у него есть я. Только, как на это реагировать, он еще не знает и не понимает.

Он говорил с отчаяньем последней исповеди, не щадя ни своего самолюбия, ни пороков других людей, встретившихся на его пути. И чем больше он рассказывал, тем больше внутри меня росло ощущение, что мы очень давно знакомы и то, как он реагировал на давившие его проблемы, было мне близко, вызывало искреннее приятие и понимание, нелицемерное сочувствие и настоящее сопереживание. Для меня моя реакция оказалась новостью. Только теперь я понял, как это – быть родственной душой.

Оказалось, мне этого сильно не хватало. С приемными родителями мы никогда в подобном ключе не общались и душевной близости с ними, у меня не возникало. Ничего не хочу сказать плохого – они замечательные люди. Но, по моим тогдашним детским воззрениям, жили они в своем мирке, со своими проблемками, а я, со своими вселенскими несчастьями, которыми с ними не делился, в своем. Только теперь я понял, каким эгоистом был, и испытал к Всеславу настоящую благодарность за это прозрение.

Мне тоже, в первый раз в жизни, захотелось выговориться, выбросить угли не до конца перегоревших эмоций. Услышать слова сочувствия, одобрения и поддержки.

Он слушал внимательно, не перебивая и не переспрашивая, и в глазах его светилось такое спокойствие и мудрость, что я усомнился в его возрасте. Настолько разительна была перемена, произошедшая в этом парне. Насколько он был моложе, рассказывая о близком для него, настолько же он был старше, слушая меня.

Я ему рассказал о том, как рос у приемных родителей, не зная, что они не родные. О своих увлечениях, победах и поражениях. Про Веру. Про не пришедшую до сих пор настоящую любовь, и не совсем ясную надежду на будущее.

И о своем страхе несостоятельности, об отсутствии вариантов, верю я, или нет, в рассказанное Демиургом, – путь назад уже закрыт. Все изменилось вокруг. Я изменился.

На что, совет был прост:

– Боишься, – не делай. Делаешь, – не бойся! – и Всеслав запел: – Ойся, ты ойся, ничего не бойся. Я пойду с тобою, ты не беспокойся! – и сделал проходку, как в лезгинке.

– Это я так, к слову! Ты должен знать свои корни, – он снова присел рядом. – Бабушка моя с Кубани, а у отца, деды и прадеды русский Север обживали. Поморье да Заонежье. Казацкая ниточка с Кубани еще дальше тянется – на Яик. Наши предки туда с атаманом Василием Гугней пришли. А до того, яицкие казаки при Тамерлане личной гвардией состояли. В общем, там круто замешано. У матери же твоей корни, с одной стороны кельтские, а с другой, тоже казацкие, – из запорожцев и дунайцев но, последние впрочем, сами бывшие кубанцы. Так, нам ли бояться покорять миры? Казаку, только бабу свою бояться не зазорно!

И он снова запел:

– Ойся, ты ойся, ничего не бойся…

А затем продекламировал:

«Боюсь, что буду я бояться,

боюсь покинуть я тропу,

Боюсь упасть и не подняться,

боюсь, что что-то не смогу…

Но не боюсь лежать и думать,

о том, что я всего боюсь!»

– Прикольно! А это, кто написал?

– Я…

– Пишешь стихи?

– Нет. Баловался раньше. А теперь муза меня покинула.

– Мать?

– Нет. Просто Муза. Диана стихи не любит. Даже про любовь. Она, вся такая целеустремленная, а стихи – для неудачников, которые вместо денег, производят на свет сопливые рифмы. Она напрямую об этом мне не говорила, но, не раз давала понять намеками, чтобы ненароком не обидеть.

– И ты бросил писать только потому, что ей это не нравилось?

– Нет. В один из дней я вдруг вспомнил, что давно ничего не писал. Попробовал. Ничего не написалось, и самое печальное, – уже и не хотелось. Не хотелось, чтобы написалось. И я перестал даже думать об этом. Вот, как-то так…

– Жаль, наверное, могло что-нибудь получиться.

– Нет, не жаль! Могло или нет, неизвестно. А так, все время, которое я потратил бы на стихи, я потратил на доработку «Мира». О чем, совершенно не жалею, не смотря на то, сколько проблем он принес и еще принесет! А знаешь, налей-ка мне чайку! – он протянул чашку. – А то за разговорами, мы о нем совсем забыли!