Читать книгу: «Разноцвѣтіе», страница 3

Шрифт:

…Этот ответственейший человек, в последующем став генерал-лейтенантом Императорской армии и командиром XX армейского корпуса, после событий октября 1917 года эмигрирует в Югославию, будет заведующим Военной библиотекой и архивом в Белграде, представителем Его Императорского Величества Кирилла Владимировича и заведующим делами Корпуса Императорской Армии и Флота, умрет в Белграде в начале 1929 года. А его брат, Владимир Афанасьевич, известный русский и советский геолог, географ, путешественник и писатель станет академиком Академии наук СССР, Героем Социалистического Труда, лауреатом двух Сталинских премий…

Я вышел из кабинета генерала Обручева немного озадаченным, но готовым к действиям.

Путь в Ташкент мне предстоял непростой и долгий. Изучив карту путей сообщений, я понял, что мне нужно будет проехать, помимо Москвы и Рязани, Пензу, Самару, Оренбург, Актюбинск, Казалинск и Арыс, прежде чем прибыть в Ташкент. А это – более 5000 верст и почти две недели в пути. Перспектива казалась утомительной, но приказ есть приказ, и я, собрав необходимые вещи, отправился в Туркестанскую губернию.

Прибыв утром на Николаевский вокзал, я был приятно удивлен, что для моей компании выделили отдельный четырехосный вагон, построенный на Верхневолжском заводе, с комфортабельными двухместными купе с отделкой полированным красным деревом с достаточно хорошей плавностью хода. Мне в помощники определили вольноопределяющихся: писарем – Алексея Солодова, по хозяйственным вопросам – Романа Максимова. Оба они ехали в соседнем купе, а еще в одном – поездная обслуга. В одном купе я организовал рабочий кабинет, а другие два использовались под хозяйственные и житейские нужды. Так что других пассажиров в нашем вагоне не было. В 12 пополудни мы тронулись в путь.

…Какая же ты огромная и прекрасная, Россия! Сколько в тебе красот и прелестей, сколько тревог и забот, сколько надежды и веры! Проезжая леса и реки, рощи и ручьи центральной твоей части, наблюдая за бескрайними степями Оренбуржья и желтыми песками Азии, диву даешься, сколько же сил нужно приложить, чтобы сохранить и сберечь тебя! Сколько отвадить злых и алчных чужеземцев удалось нашим предкам от тебя, а сколько еще предстоит!

Сколько крови в твоей земле, Россия, крови не только сынов твоих, но и врагов?! Тех, кто пытался овладеть тобой, и тех, кто защищал тебя от нападок во все века! В «Откровении Иоанна Богослова» (13:10) сказано: «Кто ведет в плен, тот сам пойдет в плен; кто мечом убивает, тому самому надлежит быть убиту мечом. Здесь терпение и вера святых». Помните об этом, недоброжелатели России! Александр Сергеевич Пушкин в своем стихотворении «Клеветникам России» писал:

И это только «в полях России». Но история знает, что русский солдат бил, бьет и будет бить врага до последней капли своей крови не только на родной земле, но и на его, до полного его уничтожения! Об этом писал в своем стихотворении «Переход через Рейн» Константин Николаевич Батюшков:

И ты платишь нам добром своим, землей, лесами, лугами, реками, морями, воздухом… Спасибо тебе, наша Россия!

Все свое время в пути я посвящал изучению материалов дела, путевым запискам, делавшихся мне как бы дневниками, подготовке и отправке на станциях докладов в управление о ходе моей экспедиции. В 10 часов утра по местному времени 21 июля я вышел из вагона поезда на вокзале Ташкента, где меня встречал полковник Леонид Иванович Давыдов, штаб-офицер для особых поручений при командующем.

– Добро пожаловать на Ташкентскую землю, Алексей Валерьевич, – поприветствовал меня полковник Давыдов. – Как дорога?

– Доброе утро, господин полковник. Все же очень долго, – ответил я ему, понимая, что встречающие такие вопросы задают, в основном, для проформы.

– Это долго, когда сюда едешь, а домой, в Россию-матушку несешься – будь здоров! – с веселым тембром в голосе прозвенел Леонид Иванович.

Странно, подумал я. Происшествие серьезное случилось, из Генерального штаба прибыл офицер, а он лучезарит своею улыбкой. Ладно, дальше посмотрим, что да как.

– Я не буду против, если Вы ко мне по имени-отчеству обращаться будете, Алексей Валерьевич.

Готовясь к поездке в Ташкент я, конечно, изучил руководящий состав управления округа и поэтому ответил:

– Очень признателен Вам, Леонид Иванович, не смею возражать!

– Пустяки, – ответил он. – Предлагаю следующий ход событий: сейчас Вы размещаетесь в гостинице, отдыхаете с дороги, потом мы обедаем, и к 16:00 я Вас представляю господину генерал-губернатору. В зависимости от того, когда мы освободимся – или с вечера, или с утра завтра выдвинемся к месту преступления. Вы не против?

– Как Вам будет угодно, господин полковник!

– Леонид Иванович, – поправил он меня, и мы улыбнулись друг другу.

Поселился я в центре города, в гостинице «Россия», на втором этаже, достаточно уютном месте. Окна моего номера выходили на улицу, но их конструкция защищала меня от назойливых торговцев и другого шума. Спутники мои поселились в ней же, но этажом ниже.

Разложив вещи, раздевшись и приняв ванну, я немного перекусил и прилег отдохнуть… Вроде бы только закрыл глаза, а уже будильник, поставленный мной на 15:00, сработал пронзительно громко!

Приведя свою форму в порядок, я к 15:30 спустился в холл, где меня уже ожидал полковник Давыдов.

– Прошу Вас, Алексей Валерьевич. Экипаж готов, – и мы двинулись на встречу с генерал-губернатором.

Гостиница «Россия», Ташкент. Начало ХХ века.

Резиденция генерал-губернатора (он же – командующий Туркестанским военным округом) размещалась на Николаевской улице в штабе округа, у Константиновского сквера. С учетом неспешной езды, на дорогу мы затратили не более получаса, и при этом мне удалось немного ознакомиться с городом. Он предстал перед моим взором достаточно развитым, особо выделяясь народными промыслами и торговлей. Недаром, в скором будущем Ташкент назовут «Звездой Востока».

В приемной, кроме адъютанта, никого не было, и мы с полковником Давыдовым сразу после приглашения зашли в кабинет командующего.

– Здравствуйте, Алексей Валерьевич, – приветствовал меня рукопожатием генерал Самсонов. – Здравствуйте, Леонид Иванович, – аналогичным способом поздоровавшись с Давыдовым, командующий предложил нам присесть за длинный дубовый стол, покрытый синим сукном.

– То, что произошло в Троицком – бесспорно, трагедия. Мы уже сделали кое-=какие выводы и готовы представить все документы, – обращаясь ко мне, сказал генерал Самсонов. – Какие у Вас планы, Алексей Валерьевич?

– Первое дело – ознакомиться с Вашими выводами, – ответил я. – Далее – поездка в Троицкое, изучение обстановки, так сказать, на месте, с построением своих умозаключений. После – прибытие к Вам, обсуждение результатов работы и итоговый доклад своему начальству. Прошу учесть, Ваше превосходительство, что мне поручено делать ежедневные доклады о ходе работы.

– Я понимаю Вас, Алексей Валерьевич, и не смею ни в чем ограничивать. Нам скрывать нечего, что увидите, не так – докладывайте, но и меня, прошу Вас, информируйте, дабы мог понять я, о чем речь, и насколько это отклонение вредит нашему общему делу.

После таких слов во мне что-то перевернулось. Не то, чтобы я отказался от своих планов, но опыта-то у командующего было гораздо более моего! И как я мог после таких слов поступить иначе, чем я поступил в дальнейшем? Поэтому ответил:

– Ваше превосходительство! Мне поручены ежедневные доклады, но я считаю нужным прежде их обсуждать с Вами, потому что лучше Вас обстановки тут никто не знает, и только Вы сможете мне разъяснить те негативные моменты, кои я посчитаю за нарушения.

– Спасибо Вам, Алексей Валерьевич! Весьма признателен. А полковник Давыдов будет с Вами неотлучно. Вам понятно, Леонид Иванович? – спросил командующий моего сопровождающего.

– Так точно, Ваше превосходительство! – отчеканил Давыдов.

– Вот и славно. А сейчас ступайте в канцелярию, Вам там выдадут необходимые документы, я уже распорядился.

После этих слов мы одновременно откланялись, развернулись и вышли в приемную.

В канцелярии меня ждала достаточно объемная папка с надписью: «Дело Троицкого бунта». Убедив полковника Давыдова, что мне нужно одному изучить все документы, я остался наедине с материалами. Честно сказать, уже на пути в Ташкент, а после общения с командующим – еще больше, у меня сложилось мнение, что никакого политического подтекста в этом происшествии не было. Было только безалаберное командование соответствующими командирами, крайне низкая дисциплина, круговая порука и покровительство. На протяжении нескольких месяцев саперы занимались чем угодно, но только не своим непосредственным назначением, хотя бы даже в учебных целях. А у бойцов, как говорил один из наших офицеров-воспитателей в Михайловском Воронежском кадетском корпусе, подполковник Штрамбур Григорий Павлович, «если их ничем не занять, в голове заводятся черви, которые грызут мозг и толкают их на всякие нелепости, глупости и, что самое страшное, – преступления!» Вот это преступление и произошло…

К полуночи я закончил изучать документы, и экипаж доставил меня в гостиницу. Приняв душ, я забылся прекрасным крепким сном без стука колес, раскачиваний, гудков паровоза – без всего того, что меня «преследовало» последние почти полмесяца.

Утром, достаточно бодрым, позавтракав, мы вместе с полковником Давыдовым двинулись в Троицкое. Прибыв туда к обеду, мы слегка перекусили в солдатской столовой, и я приступил к опросу очевидцев.

– Это все водка, будь она не ладна, – вздыхал один из опрашиваемых. – Подпоручик Прижатский принес ее в лагерь, продавал нам ее ночью, пока штабс-капитан Похвиснев и подпоручик Шадский отдыхали. И сам с нами распивал. А когда уже набрались мы достаточно, тут вольноопределяющийся Кайков и заявил: «А что это мы тут в лагерях закрытые сидим? Айда в Троицк, там ресторан есть, может быть, еще чего интересного!» Дежурный по лагерю это услышал и сразу к господину штабс-капитану, будить. Тот толком не разобрал, что случилось, шашку наголо и Кайкова по темечку! Остальные увидели это все и, как будто пелена на глаза, – сбили Похвиснева с ног и забили до смерти. Он сначала сопротивлялся, потом кричал, а далее затих совсем. На его крики прибежал господин подпоручик Шадский, но они и его… А дальше – все офицеры двух батальонов прибежали, в воздух постреляли и угомонили бунтовщиков…

Все остальные рассказы отличались от этого деталями, но общую картину не изменили – «черви» довели до преступления. Вечером того же дня мы вернулись в Ташкент.

– Завтра в канцелярии поработаем, Леонид Иванович, подведем итоги и все обсудим, а затем – к генерал-губернатору. А Александру Васильевичу передайте, что никаких нарушений, помимо ранее выявленных, я не увидел. Вы не против?

– Полностью поддерживаю, Алексей Валерьевич, – ответил мне Давыдов. Во сколько подавать экипаж завтра утром? – спросил он.

– Я думаю, часам к 10 будет самое время, – и мы распрощались до утра.

Подготовив отчет, я направил своего писаря на телеграф и сообщил свои мысли по итогам расследования. В тот же вечер получил ответ от генерала Обручева: «Слава Богу! Очень не хотелось политической подоплеки. Уточните, какие меры были приняты к зачинщикам. Обручев».

Наутро я поинтересовался у полковника Давыдова, что стало с зачинщиками.

– Пока сидят под арестом. Девять человек. С ними Прижатский. Сегодня будет суд.

Я решил подождать и убедиться, что все тут происходящее – не спектакль. Так и вышло. Прижатского и еще троих, наиболее наглых и буйных, повесили, а остальным дали по 12 лет каторги. На процессе, а потом и на казни присутствовали все солдаты и офицеры саперных батальонов…

В день 30 июля 1912 года мою экспедицию на вокзале Ташкента провожали офицеры управления квартирмейстерства округа во главе с полковником Давыдовым.

– Алексей Валерьевич! Позвольте Вам от лица командующего выразить благодарность за обстоятельность и объективность изучения и подготовленных выводов по порученному Вам делу. Александр Васильевич просил Вам оказать максимум признательности и извиниться за то, что не смог с Вами лично попрощаться. Очень надеюсь, что в дальнейшем нам доведется снова пересечься не только по служебным, но и по чисто человеческим делам.

– Спасибо Вам и Александру Васильевичу за теплые слова. Я сделал все по закону и присяге, вы – также. Между нами отношения чисты и честны, и мы не будем прятать глаза в землю при виде друг друга, я надеюсь, – и я быстро метнул свой взгляд в глаза Леонида Ивановича.

Это был мой способ определить, насколько человек, которому ты собираешься доверять, откровенен с тобой: сначала вывести его на душевный разговор, потом «зацепить струнки» ответственности, а потом поставить его в узкие рамки двоякого развития событий: или – или! Отведет взгляд, замямлит – все, не тот человек, кому можно доверять. Не дрогнет, будет смотреть прямо – возьми паузу, не отрекай его от себя, подожди. Может, он – тот, кто тебе нужен.

Полковник Давыдов глаз не отвел, но в них я прочитал такую тоску, что мне стало немного не по себе… Я увидел в нем ЧЕЛОВЕКА, который знает, что его ждет, и, несмотря на это, не отступит от СУДЬБЫ, будет верен ей до конца, так же, как и останется верен он Вере, Царю и Отечеству в те тяжелые августовские дни 1914 года, когда он в ходе Первой мировой войны в должности начальника штаба 8-й пехотной дивизии 15-го армейского корпуса в боях в Восточной Пруссии будет окружен противником в Коммусинском лесу и погибнет при попытке прорыва из окружения…

И генерал от кавалерии А. В. Самсонов, командующий 2-й армией, также не доживет до конца войны и покинет этот мир. По одним источникам, не выдержав психологического давления из-за неудач на фронте во время Восточно-Прусской операции после поражения при Танненберге 17 августа 1914 года он покончит с собой в Вилленберг, по другим – погибнет от разрыва снаряда. Его подчиненные не смогут найти тело командира, и только через год его супруга, Екатерина Александровна, в сопровождении немецкого офицера, после нескольких дней опроса местных крестьян, узнает, что в конце лета 1914 года в лесу случайно был найден труп русского офицера. Впоследствии подтвердилось, что это был ее муж. Тело эксгумировали и транзитом через Швецию и Петроград доставили в конце ноября 1915 года в родовое имение Самсоновых, село Егоровка Елисаветградской губернии, где и захоронили…

Обратная моя поездка не предвещала ничего необычного, но все же это произошло. По прибытии в Оренбург на железнодорожном вокзале я получил срочную депешу из Генерального штаба, по которой мне предписывалось немедля прибыть в деревню Бородино Московской губернии для контроля готовности к празднованию 100-летия со дня Бородинского сражения.

На Бородинском поле заблаговременно были организованы значительные работы по восстановлению некоторых военных сооружений столетней давности и приведению в образцовый порядок исторических памятников и монументов не только русским, но и французским воинам. От станции Бородино для императорского поезда к месту празднования протянули железнодорожную ветку и построили специальный павильон. Из-за постоянных дождей была опасность не успеть завершить все приготовления, поэтому для объективной оценки меня туда и направили…

В ожидании замены паровоза в нашем эшелоне я решил прогуляться по железнодорожному вокзалу Оренбурга и Привокзальной площади. Стояла теплая погода, и в этот день жители также совершали вечерний променад по городу. Недалеко от меня остановился экипаж, и из него вышла милая девушка лет восемнадцати, по внешнему виду очень похожая на выпускницу духовной семинарии (как потом действительно оказалось – выпускницей Оренбургской духовной семинарии), которая направилась в здание вокзала.

Я проследовал за ней, так как площадь уже достаточно осмотрел. Она пошла к кассам, а я стал знакомиться с достопримечательностями внутреннего убранства. Через некоторое время я вновь увидел ее, грустно стоявшую рядом с кассой.

– У Вас что—то случилось, сестра? – обратился я к ней.

– Нет, что Вы, господин офицер, – ответила она мне, – все нормально, только вот билетов до Москвы нет, а мне очень туда надобно…

Ее голос меня поразил – тихий и одновременно глубокий, идущий из самого сердца ее обладательницы и завораживающий сердце слушателя. Я еще раз посмотрел на нее, более внимательно. Красивые, слегка раскосые зеленые глаза, чуть с горбинкой нос, придающий некий шарм ее внешности, тонкие бледно-розовые губы и правильный овал лица были украшены рыжими стянутыми в узел длинными волосами. У меня моментально созрел план: «штабное» купе – рабочий кабинет – мне уже не нужно, так почему бы не пригласить милую девушку к себе в вагон?! И я ей предложил такой вариант.

– Что Вы, господин офицер! Как можно?! Я ведь всего лишь послушница и собираюсь принять монашеский постриг, а Вы уже в больших чинах и едете по служебному делу…

– Как послушница? – я был несколько растерян и смущен… – Так куда Вы следуете?

– В Спасо-Бородинский Женский Монастырь, близ деревни Бородино. Еду туда по приглашению преподобной Рахиль, – ответила мне девушка.

– Какое совпадение! Я только сегодня получил указание ехать туда же, на Бородинское поле, чтобы оценить степень готовности к торжествам! Теперь Вы просто обязаны согласиться на мое предложение, иначе я вызову на дуэль начальника станции и под угрозой смерти он достанет Вам билеты в Москву!

– Не надо, я согласна! – вскрикнула девушка в испуге и перекрестилась, но, увидев мое улыбающееся лицо, густо покраснела, улыбнулась сама и отвернулась от меня.

– Позвольте Ваши вещи, – ответил я и взял ее небольшой саквояж. – Это все? – поинтересовался я.

– А нам много и не надо, с нами Бог, – ответила моя новая знакомая, будущая попутчица.

– Я забыл представиться, – опомнился я. – Генерального штаба штабс-капитан Черневский Алексей Валерьевич, тридцати лет отроду будет 1 октября этого года, холост.

Последнее слово в моей речи смутило сначала ее, а потом и меня. «Холост»! К чему это я ляпнул?..

– Очень приятно, а мое имя Варвара. Варвара Кусайлова, выпускница Оренбургской духовной семинарии этого года, в апреле оного отпраздновала свое девятнадцатилетие, не замужем, – ее взгляд метнул на меня быструю молнию, и тут же она еще гуще покраснела, – да и не суждено уже…

Чтобы как-то отвлечься от темы, я предложил ей пройти в мой вагон, разместиться, отдохнуть после всех приключений и встретиться за ужином в хозяйственном купе, где мои помощники смогут организовать неплохой стол. Она смущенно кивнула головой – на этом и порешили.

Вагон, размеренно покачиваясь на своих рессорах, плавно мчался в сторону Москвы. Его колеса еле слышно отбивали чечетку на стыках рельс, а мы с Варварой, завершая ужин ароматным кофе, вели неспешный разговор.

Ее отец, Даниил Кусайлов, пошел добровольцем на войну с Японией. В своем рапорте на имя генерал-губернатора Оренбурга он написал: «Считая себя защитником нашей Родины, к чести Российского Отечества категорично полагаю, что мое место сегодня на Дальнем Востоке, в рядах Русской императорской армии». Ушел на фронт и погиб в битве при Мукдене в начале марта 1905 года. Матушка Варвары, Ефросинья Поликарповна, очень переживала смерть мужа, слегла в конце весны того же года с воспалением легких, так и не оправившись, отдала душу Богу аккурат 29 июня – в день Святых апостолов Петра и Павла. Варвара была самой младшей в семье, старшие братья и сестры уже разъехались и обустроились в России, вот 12-летнюю девочку и отдали в духовную семинарию, чтобы там под присмотром священнослужителей она и получила образование.

– Тяжело было, – рассказывала Варвара. – Я же понимала, что мне надеяться больше не на кого, кроме как на себя и Бога. Вот в нем спасение и душевное равновесие я и нашла.

– А как же братья и сестры?! – воскликнул я.

– А что они… Бог им судья, да долгих лет жизни, – вздохнула Варвара и повернулась к окну, за которым мелькали деревья и телеграфные столбы.

Я тоже замолчал. Мне стало безумно жаль эту маленькую девочку, которая в такие ранние годы осталась наедине сама с собой, отреклась от мирского бытия и согласилась посвятить всю оставшуюся жизнь служению Богу. Прошло не менее пяти минут, как заговорила она.

– А как складывается Ваша жизнь, Алексей Валерьевич?

Я кратко рассказал о себе, все больше пытаясь вытащить ее на разговор. Но она будто бы замкнулась в себе, спряталась, как еж или улитка.

– Как Вы относитесь к поэзии, Варвара Данииловна? – спросил я попутчицу.

– Весьма положительно, – ответила она.

– И кого Вы предпочитаете?

– Когда была маленькой, мама мне часто читала Пушкина, а вот уже повзрослев, я люблю читать разных поэтов, в зависимости от настроения.

– А какому произведению соответствует Ваше настроение сейчас? – поинтересовался я.

Немного подумав, она прочла:

– Чьи это стихи? – спросил я, немного помолчав.

– Максимилиана Александровича Волошина, – ответила она.

– Не слышал никогда, – признался я.

– А Вы, Алексей Валерьевич, любите стихи?

– Да, – коротко ответил я. – Но, к сожалению, особенности службы моей и уклад жизни не позволяет на них сосредоточиться, – виновато признался я.

– Ну, что Вы, – укоризненно посмотрела на меня собеседница. – Ваша служба – лишь один из этапов жизни, придет время, и вы уйдете в отставку, а жизнь продолжится, вот тогда нужно будет восполнять те пробелы, которые образовались у Вас в жизни. Поэтому чем раньше Вы этим займетесь, тем мудрее станете.

– А Ваша служба – не временна? – спросил я Варвару Данииловну.

– Нет. Я для себя все решила, – сухо ответила она мне.

– Но Вы же так молоды и прекрасны, зачем ставить себя в жесткие рамки и губить свою жизнь аскетизмом? – в порыве спросил я.

Она посмотрела на меня глазами, полными боли и отчаяния.

– Поздно уже, Алексей Валерьевич, давайте продолжим наш разговор завтра…

Я проводил ее до предназначенного купе, откланялся, пожелал спокойной ночи и удалился в свое. В ту ночь я долго не мог заснуть и думал о Варваре…

На следующий день мы встретились ближе к обеду, когда наш поезд остановился в Пензе для очередной смены паровоза и заправки вагонов. Прогуливаясь по вокзалу, Варвара попросила меня рассказать о Русско-японской войне, в которой погиб ее отец, и о том, что, на мой взгляд, ждет Россию в ближайшем будущем. Я ей сразу ответил: о том, что случилось на Дальнем Востоке, я смогу рассказать с ограничениями и учетом служебной закрытости информации, а о том, что будет, – это мое личное мнение, не вполне связанное с моей специальностью.

– Вот Вы зануда, – весело смеясь, ответила мне она. – Ну, конечно, мне не нужны Ваши секреты, но нужно Ваше мнение, Ваш взгляд на то, что происходило, происходит и, возможно, будет происходить.

– Что же произошло на Дальнем Востоке? – начал я делиться своими мыслями. – Мы не рассматривали этот регион как основной театр военных действий, не развивали его инфраструктуру, не готовились к таким продолжительным срокам ведения войны, не учились быстро перебрасывать войска на большие расстояния, не развивали тяжелую артиллерию, связь и способы действий в тяжелых климатических условиях Дальнего Востока. Кроме того, войну, грубо говоря, «проспали» наши политики. Ну, а реальные причины наших неудач там нам сможет раскрыть только время и секретные архивы, – подытожил начало своей речи я. – Вы не скучаете? – заволновался я.

– Нет, что Вы! – воскликнула Варвара. – Весьма интересно. Я, конечно, не ждала услышать причины гибели моего отца, но почему с этой войны не вернулись сотни тысяч российских подданных, а еще больше оказались покалеченными, я теперь немного понимаю. У нас в семинарии не принято было обсуждать эти вопросы. Мы только молились за души погибших и здоровье уцелевших. Пожалуйста, продолжайте, – сказала моя спутница.

– Как мне видится, – продолжил я, – Россия успела, так сказать, залечить свои раны после этой войны и сделала значительный шаг вперед в рамках укрепления военной мощи. В нашей армии улучшилось обучение личного состава, расширились боевые возможности войск и флота, командиры всех степеней, от военного министра до отделенного, начали гибче смотреть на них, практике стало уделяться значительное время, и в первую очередь – роли огня, пулеметов, связи артиллерии с пехотой, индивидуальному обучениию каждого бойца, подготовке младшего командного состава и воспитанию подразделений в атмосфере активных и решительных действий.

– По моему мнению, – уже в вагоне, за обедом, рассуждал я, – очевидно, что вопрос о большой европейской войне решен бесповоротно и окончательно. И эта война станет самой губительной и бесчеловечной в этом веке. В ней могут и будут использованы самые современные средства уничтожения людей. Неясно пока только то, кто составит коалиции противоборствующих сторон и когда именно она начнется. То, что эта война не будет войной двух государств – это точно.

– Это очень страшно, – молвила моя собеседница и отложила в сторону обеденные приборы. – Я знаю, откуда берутся войны, в Святом писании сказано: «Откуда у вас вражды и распри? не отсюда ли, от вожделений ваших, воюющих в членах ваших?» То есть, жажда власти, наживы, превосходства над другими, алчность и бессердечие причинами их являются. Но войны же начинают конкретные люди! А этих людей рожают конкретные матери, которые обязаны были воспитать в своих чадах добродетель и человеколюбие. Но они этого не сделали. Матери виновны в войнах и больше всего страдают от них, когда гибнут в них же их сыновья, мужья, отцы…

Я был немного озадачен таким выводом, и дальнейшая наша трапеза прошла в молчаливых размышлениях.

Наш путь проходил по Сызрано-Вяземской железной дороге, которая позволяла, минуя Москву, прибыть в Бородино. Оставшиеся дни мы с Варварой Данииловной проводили в беседах об искусстве, ее обучении в семинарии и моем – в военных учебных заведениях, что позволило нам достаточно сблизиться. Но все кончается, кончилось и наше путешествие. На железнодорожной станции в Можайске ее встречали сестры из монастыря.

– Прощайте, Алексей Валерьевич. Спасибо Вам за доброту Вашу и внимание. Вы – единственный и последний мужчина для меня в этом грешном миру, с которым мне было хорошо, довелось так откровенно и интересно общаться. Не поминайте лихом и храни Вас Господь, – сказала мне она и перекрестила. Мне показалась, что по ее щеке текла слеза… А я стоял и смотрел, как ее фигура уходила вдаль и растворялась в вечернем воздухе этой благородной земли…

Я в своей жизни встречал и общался со многими женщинами, но именно эти несколько дней врезались в мою память и сердце навсегда. Это была МОЯ судьба, МОЯ женщина, но я не смог убедить в этом ни ее, ни себя…

Как показало время, это было правильным, ибо те пертурбации, которые выпали на мою долю, могли бы сделать ее несчастной. А теперь, глядя на все произошедшее сквозь годы, я понимаю, что, став на мгновенье несчастным, ты на всю жизнь можешь остаться счастливым…

Свои служебные вопросы в Бородино я решил быстро. Изучив положение дел и лично переговорив с генералом от инфантерии, членом Военного совета Российской Империи и председателем Военно-исторического общества Владимиром Гавриловичем Глазовым, ответственным за подготовку и проведение юбилейных торжеств, я пришел к твердому убеждению, что все идет без помарок и предпосылок к срыву.

– Ваше высокопревосходительство! – отрапортовал я Глазову. – Имею честь заверить Вас, что в моем докладе начальнику Генерального штаба Российской Империи будет отражен весь положительный опыт хода подготовки к такому эпохальному событию, как 100-летний юбилей победы Российской армии над Наполеоном.

– Полноте, Черневский. Начальник Генерального штаба осведомлен о всем ходе подготовки к празднествам. Но, впрочем, взгляд со стороны, свежий и объективный, никогда не был помехой делу. Ступайте, – закончил он наше общение.

Генерал Глазов, один из самых разносторонних военно-политических деятелей России, окончивший Константиновский межевой институт, 3-е военное Александровское училище, Академию Генерального штаба и Императорский Петербургский археологический институт, станет начальником Николаевской Академии Генерального штаба, возглавит управление Министерством народного просвещения, вернется на военную службу, которую закончит в 1918 году, будучи уволенным в отставку, останется в России и умрет в Петрограде в 1920 году в возрасте 72 лет…

Со спокойной душой почти через 1,5 месяца с небольшим я возвращался в ставший для меня родным Санкт-Петербург. А юбилей Бородинского сражения прошел на славу! По итогам моих специальных заданий и к вышеназванному юбилею я был представлен и награжден Императорским орденом Святой Анны III степени без мечей. Наличие мечей говорило об участии в боевых действиях, а мне в таковых еще не пришлось участвовать.

Родовое имение Черневских. 1913 год.

После долгих скитаний по России по служебной необходимости я все же получил долгожданный отпуск и убыл в конце декабря к себе на родину, в Борисоглебск. К этому времени стараниями моих братьев и сестер, а также моих скромных вложений нам удалось построить фамильный дом. Отец, уже достаточно больной (сказывались военные раны и работа на пристани), и матушка были очень довольны тем, что теперь мы можем собираться всей семьей в большом доме, который должен был стать нашим родовым гнездом. Увы, этим мечтам не суждено было сбыться, лихие годы приведут к полному его разрушению…