Москва Икс

Глава 5

Сурен увидел Лену, когда прошел улицу почти до конца и хотел повернуть налево, поискать там, а затем сделать еще один круг. Лена сидела возле развалившегося забора на деревянной скамейке, врытой в землю, рядом валялся раскрытый чемодан. Сурен, еще не поверив глазам, подбежал, сел рядом, обнял за плечи и поцеловал, ее губы в пыльном налете были сухими и горячими.

– Господи, я тебя нашел, – говорил Сурен. – Все-таки я тебя нашел…

– Суренчик, Суренчик, – повторяла она, будто других слов не знала, гладила его по волосам. Слезы текли по щекам, по пыльной коже, оставляя темные полосы. – Я знала, что ты придешь. Я ждала тебя.

– Ты цела?

– Ну, не совсем, почти цела, – она продолжала плакать. – Что со мной сделается? Главное, что ты жив. Господи…

– Где болит?

Она положила ладонь справа чуть выше живота. Он расстегнул пальто, потрогал, – пятое, шестое и седьмое ребро свободно двигались, когда он нажал пальцами.

– И еще нога, – сказала Лена. – Тоже правая. Мне идти трудно. Наверное, я ее растянула.

Он ощупал ногу выше колена, опухшую и твердую, налившуюся синевой. Видимо, перелом бедренной кости над правым коленом, уже образовался большой отек. Перелом трубчатых костей – это уже серьезно, тут нужен врач.

– Посиди здесь, – сказал Сурен. – Я скоро.

Лена схватила его за рукав, не давая идти, заставила сесть рядом. Она сказала, что купила Сурену перстень, серебряный, но очень красивый, забыла отдать, когда виделись в первый раз, – это так, на память, чтобы он помнил о ней каждый день. Она достала перстень, попыталось надеть его на правый безымянный палец Сурена, – туговато. Тогда она взяла его левую руку, теперь – прекрасно, не жмет, и не слетит. Правда, рядом с другим перстнем, со среднего пальца, золотым, с крупным алмазом, ее колечко смотрелось бледно, дешево, – ну и ладно. Сурен поцеловал Лену в губы, поднялся.

– Не расставайся с моим колечком, – сказала Лена. – Никогда. Пусть всегда с тобой будет. Обещаешь? Никому не отдавай.

– Никому не отдам. Обещаю. А теперь я уйду. Будь здесь.

– Господи, я не уйду… Куда я теперь…

– Потерпи еще немного.

Сурен быстро, как только мог, пошел в сторону площади. Он увидел армейский «Урал» издалека, водитель догадался включить фары, машина двигалась по параллельной улице в его сторону. Сурен взял напрямик через развалины, выбрался на дорогу, перевел дух и побежал вперед. Те же два военных шагали за грузовиком, теперь, когда стало темнеть, они включили фонарики, светили на обочины дороги, высматривая людей. Сурен подошел к тому дядьке, с кем говорил прошлый раз, сказал, что нашел жену, вон там, – он показал рукой, – на соседней улице, у нее тяжелые травмы, кажется, ребра сломаны и бедро, надо скорей в больницу. Военный постучал кулаком по борту, грузовик остановился, военный подошел к водителю, сказал что-то, позвал Сурена.

– Иди впереди машины, показывай дорогу, – военный снял шапку и вытер ладонью мокрый лоб. – Только не заблудись.

Сурен шел быстро и уверено, они миновали два квартала, свернули налево, и оказались на том месте, где сидела Лена. Машина встала, военный спросил про носилки, полез в кузов, но носилок почему-то там не оказалось. Сурен подошел к Лене, сел рядом на скамейку, обнял, поцеловал в губы и сказал, что надо ехать, – с такими травмами оставаться здесь на ночь нельзя. Лена обняла его, руки ее были такими слабыми, что у Сурена сжалось сердце.

Военный крикнул, – времени нет. Сурен поднял Лену на руки, донес до машины, из кузова высунулся другой военный с фонариком в руке и какой-то человек в длинном зеленом халате, заляпанным кровью. Они подхватили Лену, перенесли куда-то в темный угол. Сурен увидел, что в кузове уже порядочно людей, человек пять. Машина тронулась.

– Может, разрешишь мне с ней? – спросил он военного.

– С ума сошел. Для пострадавших мест не осталось.

– Где теперь ее искать? В какой больнице?

– Не в больнице, в военном госпитале. Не знаю, в каком. Обещали, что по радио объявят телефоны. Ну, для справок. Запиши и будешь звонить. По фамилии ее найдут. У нее документы с собой?

– Может быть, я не знаю.

* * *

Грузовик скрылся в сумерках, Сурен снова оказался на площади у машины. На капоте, поставив ноги на бампер, сидел Левон. Он где-то умылся, лицо чистое. Сурен коротко рассказал, что нашел Лену и отправил на грузовике в военный госпиталь.

– А у тебя что?

– Там только руины, – сказал Левон. – Ничего не осталось. Почти вся улица – одни развалены. Ну, может, пара домов устояла. Я на участок зашел, там, в глубине, за домом, копаются какие-то люди. У них лопаты и лом. Я спросил, кто они. Ответили, чтобы я шел по адресу. И весь разговор.

– Сколько их?

– Двоих видел.

Сурен открыл багажник, вытащил саперную лопатку в брезентовом чехле. Он поднял с земли кусок гранита, сел на капот машины рядом с Левоном и стал точить лопатку о камень. Закончив, спрыгнул на землю и приладил чехол к ремню джинсов, застегнул два клапана. Теперь, чтобы лопатка оказалась в руке, надо просто дернуть древко вниз, клапаны расстегнутся. Он сел за руль, Левон занял пассажирское сидение и вздохнул.

– Не переживай, – сказал Сурен. – Я денег тебе с собой дам, позвоню одному человеку в Ереван. Он пригонит новую «Ниву».

Сурен ехал тихо, свет фар выхватывал из темноты фигуры людей, которых с приближением ночи стало заметно больше, видно, многие прятались на открытых местах, опасались новых толчков, но теперь напряжение и страх отпустили, – и люди вернулись. Женщина вела в сторону площади подростка с перевязанной головой и тащила какие-то сумки. Следом шли двое мужчин, оба волокли на плечах здоровые узлы с тряпьем, другой мужчина вез в тачке худого старика, который, похоже, уже не дышал. Навстречу шагал долговязый подросток, закутанный в шерстяной ворсистый платок, за ним несколько мужчин, худых и длинных, похожих на человеческие тени. Еще попался «Уазик» защитного цвета, видно, приехал кто-то из военных чинов.

* * *

Место, где еще утром стоял дом, нашли не сразу, один раз остановились не там, второй раз проехали мимо, очутились на голом пустыре, посреди пустыря горел костер, но людей не видно, спросить не у кого, пришлось возвращаться. Наконец увидели ворота, выкрашенные в ярко желтый цвет, створки висели на покосившихся железных столбах. Вышли из машины, осмотрелись, – ветер немного разогнал пыль, впереди на обочине «Жигули» неопределенного цвета, в салоне, кажется, никого. От дома остался каменный холм, покрытый листами кровельного железа, сараев и надворных построек нет, будто и не было. С другой стороны, с параллельной улицы, кто-то подогнал «Уазик», включил фары.

Видна человеческая фигура, ковыряющая лопатой землю, в нескольких шагах горел костерок, у огня на корточках сидел другой человек, одетый в красную фуфайку, на плечи накинута телогрейка. Сурен отметил про себя, что копают в том месте, где стоял сарай, где в подполе тайник, завалы на этом месте почти разобрали, еще немного осталось, снимут слой, доберутся до сейфа, выворотят его из стены и унесут, чтобы вскрыть в спокойной обстановке. Сурен перебрался через развалины забора, жестами показал Левону, чтобы оставался сзади и держал наготове ствол, но Левон и так все понял, здоровой рукой достал пистолет, выключил предохранитель и пропал из вида.

* * *

Сейчас, с наступлением темноты, стал чувствоваться холод, какой-то жуткий, сразу пробиравший до костей, Сурен подумал: если кто живой остался под завалами, – вряд ли дотянет до утра. Он обогнул развалины дома справа, оставаясь вне поля зрения, фары «Уазика» были направлены в другую сторону, а костерок давал слабый свет. Сурен крался вперед, надеясь сократить дистанцию, оставаясь незамеченным, а затем броситься вперед и решить все парой хороших ударов. В кармане – кусок капроновой веревки, которым можно связать этих самодеятельных копателей, пусть отдохнут, и самому закончить начатую работу, – открыть сейф и забрать свое.

Уже был слышен голос человека, сидевшего у костра, он говорил отрывисто, короткими фразами, будто собака лаяла, – и можно было разобрать отдельные слова. Сурен, затаив дыхание, медленно приближался к освещенному пространству, когда сзади что-то загремело, загрохотало, будто кто-то прыгнул на листы кровельного железа, и высокий голос:

– Стой, гад, а то стреляю. Не двигаться, ну…

Лязгнул затвор автомата или карабина, за спиной загорелся фонарик. Сурен успел подумать, что эти копатели не дилетанты, а тертые парни, с опытом, поставили в темноте человека, может, не одного, и спокойно занялись делом. Он бросил взгляд за плечо, увидел абрис человека с фонариком, рядом с ним другой человек, с карабином. Из темноты выступил Левон, он замер на месте и выстрелил навскидку. Фонарик погас, стало темно. Сухие пистолетные хлопки: раз, два… Выстрел карабина. И один пистолетный хлопок…

* * *

Человек у костра вскочил на ноги и снова присел, телогрейка слетала с плеч, откуда-то из-за спины, из бесформенной груды тряпья, выдернул за ремень двустволку. Второй мужчина, отбросил лопату, поднял лом. Сурен сделал три длинных прыжка вперед, сократил дистанцию, в движении дернул рукоятку саперной лопатки.

Человек в красной фуфайке вскинул ружье.

Сурен остановился, занес руку за спину, резко выбросил ее вперед, разжал пальцы, древко выскользнуло из ладони, лопатка перевернулась в воздухе, ударила противника в основание шеи с такой чудовищной силой, что перерубила дыхательное горло и пищевод, чудом не снесла с плеч голову. Человек, даже не вскрикнув, повалился на спину, пальнув в ночное небо дуплетом, выстрелы грянули залпом артиллеристских орудий, так, что уши заложило, из стволов вышел длинный сноп искр.

Мужчина с ломом был совсем близко, на расстоянии полутора метров, он отклонил корпус вправо, чтобы ударить сбоку и поломать противнику руку и ребра. Сурен уже не мог отступить, он присел, выбросил вперед правую ногу, провел встречный удар в живот. Лом вылетел из рук, человек повалился на спину. Сурен, поджав ноги, прыгнул не него, коленями на грудь, наотмашь съездил по лицу, но сообразил, что противник уже в глубоком нокауте. Сурен перевернул его вниз лицом, связал руки за спиной. Тут только обернулся и позвал Левона, – никто не ответил.

Возле покореженной трубы валялся включенный фонарик, Левон лежал между грудами кирпичей, будто хотел там спрятаться, он получил два сквозных ранения в грудь и, наверное, умер быстро. Сурен присел на корточки, проверил карманы Левона, документы на месте, во внутреннем кармане куртки, это хорошо, значит, его опознают и не похоронят в общей могиле вместе с другими неопознанными трупами. Сурен поднял пистолет, проверил обойму, оставалось еще четыре патрона. Один из нападавших лежал немного поодаль, он отбросил в сторону карабин, упал навзничь. Сурен посветил в лицо фонариком, это был худой человек лет тридцати пяти с длинным серым лицом, присыпанным пылью. Он открыл рот и глядел в небо остекленевшими глазами.

Второй мужчина, помоложе, был ранен в живот, он пытался отползти подальше, в темноту, спрятаться в развалинах, но силы быстро кончились, – из этой затеи ничего не получилось. Услышав шаги, он перевернулся с бока на спину, наверное, хотел что-то сказать, выпросить жизнь, разжалобить. Он приподнял голову так, что Сурен мог видеть его лицо, искаженное страхом, перепачканное кровью и пылью. Сурен добил его двумя выстрелами.

* * *

Он вернулся к разрушенному сараю, присел у костра и выкурил сигарету. Ночь наполнялась звуками и движением, где-то далеко горели костры, по дальней дороге проползли два армейских грузовика, за ними автобус, слышно было, как кто-то через мегафон отдавал короткие команды, в другой стороне замигал прожектор, он шарил по темноте, высвечивая силуэты развалин. Скоро рассветет, здесь появятся люди, возможно, много людей, но небольшой запас времени еще остается. Сурен встал, развязал руки человеку, лежавшему лицом вниз, пнул его, передернул затвор пистолета и сказал:

– Ну, живо…

Мужчина поднялся, его шатало от слабости или от страха, он взял лопату и стал копать. Иногда он останавливался, бросал быстрый взгляд за спину на Сурена и снова копал, когда лопата ударилась о доски, он сгреб землю в сторону, наклонился и поднял люк погреба, тяжелый, как могильная плита.

– Как вы узнали? – спросил Сурен.

– Не я узнал, – мужчина отряхнул пыль со штанов. – Меня позвали, я пришел.

– Как узнали?

– Разговор не сегодня пошел. Ну, кто-то пустил парашу, что он ювелир, рыжье заначил. На старость. Его давно хотели, ну, пощупать, но случая не было. И тут тряхнуло, как по заказу…

– Ну, дальше?

– Меня нашли и сказали, что старик в натуре показал место. Надо только сейф отжать.

– Что с ним сделали?

– Ну, загрубили немного, а старик кончился. У него мотор не тянул…

– Где он? Покажи.

Отошли в сторону, старик лежал за разваленной поленницей дров, лицом вниз.

– Переверни его на спину. Отойди на шаг. На колени, руки за голову.

Мужчина выполнил приказание. Сурен посмотрел на старика и не сразу его узнал, лицо от побоев сделалось одутловатым, каким-то широким, красно-синим, кисть правой руки была отрублена топором или заступом.

– Значит, мотор не тянул? – спросил Сурен.

– Это без меня было. Не я это…

Мужчина знал, что произойдет дальше и ни о чем не попросил, только всхлипнул. Сурен шагнул вперед к незнакомцу и выстрелил ему в затылок, затем спустился в подвал, бетонные стены потрескались и кое-где осыпались, полки обвалились, но к сейфу можно было подобраться без труда. Сурен посветил фонариком, набрал код, открыл дверцу, – все на месте. На верхней полке в пластиковых коробочках изделия из золота и платины с драгоценными камнями, на второй полке в коробочке из-под леденцов золотые царские червонцы, английские золотые монеты девятнадцатого века, два небольших золотых слитка. Внизу в жестяной железной коробке из-под печенья – облигации золотого займа достоинством в двадцать пять рублей, в другой коробке валюта, стянутая резинками, – две пачки долларов двадцатками.

Сурен подумал, – сложить это добро некуда. Он озирался по сторонам, – ничего подходящего, в дальнем темном углу под тряпками саквояж из натуральной кожи, старомодный пухлый чемоданчик, с такими земские врачи ездили к больным, замок работает, к нему привязан ключик. Сурен вытряхнул из саквояжа истлевшие бумаги, не разбирая, сгреб содержимое сейфа в саквояж, сверху прикрыл газетой и полотенцем. Он выбрался наверх и осмотрелся, – теперь надо уходить, костерок почти догорел, «Уазик» с включенными фарами стоял на том же месте, на востоке у горизонта небо сделалось светлее.

Он поставил саквояж на заднее сидение, положил в багажник саперную лопатку, подумал и вернулся за большой лопатой и ломом. На пути горы, хоть и невысокие, значит, могут быть и завалы. Он сел в «Ниву», повернул ключ в замке зажигания, на дальней окраине притормозил, высунулся и оглянулся назад. Над городом, которого больше не было, висело облако серо-желтой пыли, достающее до небес, утренний свет странно преломлялся в нем, дробился на мелкие блики, со стороны казалось, будто в этом пыльном облаке, как рыбы в аквариуме, плавали человеческие души.

Часть третья: Кольцов

Глава 1

Юрий Кольцов проснулся от звонков трамвая, доносившихся с улицы. Голова была тяжелой, мысли путались, он сел на раскладушке и осмотрелся, слева на стене картина маслом, заключенная в тяжеловесную золотую раму – зимний пейзаж Васильевского острова. Рядом другая картина, поменьше, тоже вечерний городской пейзаж: люди, спешившие куда-то, трамвай с открытыми дверями, на другой стороне улицы магазин «овощи – фрукты» и женщина с хозяйственной сумкой.

Несколько лет назад хозяйка квартиры была хорошей художницей, но потом встретила не того человека, пережила смерть ребенка, ушла от мужа, и встретила другого мужчину, не лучше первого. Все покатилось под гору, теперь тут давно никто не рисует, о прошлом напоминает несколько картин, чудом сохранившихся.

Женщина, лежавшая на кровати у окна, беспокойно заворочалась. Желтые волосы, покрытые лаком, казались стеклянными, на шее темная родинка с полгорошины, серебряная цепочка с крестиком. Женщина натянула на голову простыню и, кажется, снова заснула. Комната узкая и длинная с высоким потолком, на спинке венского стула синие штаны и чёрный свитер грубой вязки, на столе овальное блюдо с куриными костями и засохшими ломтиками запеченной картошки. Три пустых бутылки из-под портвейна, четвертая – почти полная, заткнута пробкой. У стены радиола «Ригонда» с поднятой крышкой, на табуретке стопка пластинок в истрепанных бумажных конвертах, в дальнем углу его чемодан, фанерный с металлическими уголками.

Кольцов наскоро оделся, сел на кровать, поближе к столу.

– Юра, ты уже уходишь? Не отпущу. Подожди… Мы же вчера хотели серьезно поговорить.

Голос был глубокий, низкий.

– Вика, я постараюсь вечером вернуться, – сказал он. – Тогда поболтаем.

Наверное, она поняла, что это вранье. Кольцов вытащил бумажник и пересчитал деньги, кажется, вчерашним вечером их было больше, но кое-что еще осталось – и ладно. Он заткнул в бумажник несколько купюр, остальное положил на подоконник, у стопки журналов «Работница».

– Спасибо, – сказала женщина. – А то с деньгами совсем туго…

Он встал, открыл форточку, снова присел на кровать, вытащил сигарету из бумажной пачки, закурил. Женщина заворочалась, придвинулась ближе, ухватила его за талию, сплела руки.

– У нас что-нибудь осталось? – женщина продолжала держать его за талию. – По глоточку?

– Почти целая бутылка. Но я не буду.

Он докурил, расплел женские руки, поднялся, вышел в коридор, узкий и темный, включил свет. На полу возле вешалки лежал мужчина лет сорока пяти, грузный, высокий, в трусах и майке, он внимательно посмотрел на Кольцова снизу вверх и протянул ему руку, чтобы помог подняться. Кольцов переступил через человека, прошел в ванну, быстро умылся, вышел обратно, хотел снять с вешалки короткое пальто и кепку шестиклинку, но мешал человек, сидевший на полу, привалившийся спиной к стене. С неожиданным проворством он встал.

– Я Артем, Викин муж, – сказал мужчина.

– Знаю я, кто ты, – ответил Кольцов. – Не впервой встречаемся. А теперь отвянь.

– С хорошим человеком можно еще раз познакомиться. Ты ходишь к нам, как к себе домой, будто Вика – шлюха с вокзала. А меня вообще… в природе не существует. Запомни: я тебя прирежу, если появишься еще хоть раз. Кишки на хрен выпущу. Но сначала, пока ты живой, ложкой глаза выну. Я, мать твою, кадровый офицер, в ВДВ отбомбил почти десять лет. Как-нибудь с таким хлюстом справлюсь. Думаешь, я лох?

Мужчина был почти на полголовы выше Кольцова и вдвое толще. Он навалился большой бабьей грудью, одной рукой вцепился в горло, прижал к стене, другой рукой, похожей на совковую лопату, зажал рот и нос, попытался провести болевой прием, но Кольцов перехватил инициативу. Открытой ладонью съездил Артема в подбородок, завладел его правой рукой, крутанул ее по часовой стрелке, дернул запястье на себя и вверх. Согнув корпус, перебросил противника через бедро.

Падая, тот закричал от боли, ухватился за вешалку, сорвал ее со стены, опрокинул галошницу и тяжело рухнул на пол. Кажется, стены задрожали, под потолком дрогнула и на секунду погасла лампочка на коротком шнуре, Артем ухватился за галошницу, из ее необъятного нутра вывалил на себя целую гору сношенных опорок, и снова оказался на том месте, с которого поднялся.

– Дожил. Уже в собственном доме метелят, – промямлил он, тяжело застонал и отключился, из носа пошла кровь.

Вика, распахнув дверь комнаты, в своей полупрозрачной ночной рубахе, розовой с белыми кружевами на груди, уже стояла на пороге. Она закричала:

– Умоляю, Юра, не трогай… Не бей его.

Артем сидел на полу с раскрытым ртом. Кольцов покопался в бумажнике, вытащил пять рублей, скатав купюру трубочкой, сунул ее в рот Артема. Тот пришел в себя, вытащил деньги изо рта. Вика молча наблюдала за мужем и вытирала слезы, кажется, она была готова его пожалеть.

– Он меня избил, – сказал Артем, глядел по сторонам, стараясь найти доказательство своих слов. – Сукин сын, избил меня, в моем же доме. Господи… Похоже, руку мне сломал.

Кольцов надел пальто и кепку, вернулся в комнату, подхватил чемодан, вышел на площадку и захлопнул дверь. Он спустился вниз, остановился в темном дворе-колодце, поднял голову, с низкого неба сеялся дождик. Через арку он вышел на улицу, посмотрел на часы, – еще слишком рано для встречи с бывшей женой. Он завернул в закусочную, здесь стояла молчаливая мужская очередь. В городе было трудно достать водку, а здесь ее отпускали с буфетной наценкой.

Устроившись за столиком у окна, он съел порцию вареных сосисок, банку консервированной рыбы и, чтобы не болела голова, выпил сто пятьдесят беленькой. Вышел под дождь, проехал несколько остановок на трамвае, прошел пару кварталов пешком.

* * *

Бывшая жена назначила встречу в кондитерской «Буратино». Кольцов сразу заметил ее, одетую в кремовое шерстяное пальто, бордовый шарф вокруг воротника, высокие сапоги на шпильках. Он слышал, что Ирина замужем за врачом-гинекологом с обширной частной практикой, врач воплотил в жизнь мечты супруги, теперь она счастлива и одевается лучше всех в городе. Ирина сидела в углу у окна, нервно комкала в руках салфетку, смотрела на улицу, – она не выглядела счастливой. На столике большая чашка кофе, на блюдце корзиночка из песочного теста с ядовито желтым кремом.

Он подумал, что бывшая жена похудела и подурнела, браки с преуспевающими врачами, даже гинекологами, женщину не красят. Кольцов заплатил в кассе за кофе с молоком и два песочных пирожных. Погруженная в свои мысли, Ирина заметила бывшего мужа, когда он уже присел за столик напротив нее, – посмотрела долгим изучающим взглядом, будто ощупала его лицо холодными пальцами, сделала про себя какие-то умозаключения и вздохнула.

– Ты неисправим, – сказала она вместо приветствия. – Обязательно было пить? Хорошо, что я не выполнила твою просьбу и не привела Дениса на встречу с хмельным папочкой.

– Я знал, что ты его не приведешь, – буркнул Кольцов. – Поэтому позволил немного…

Он понял, что разговор с самого начала превращается в базарную перебранку, которым они потеряли счет еще в браке.

– Ты отлично выглядишь, – сказал он. – Потрясающе. Такая молодая и модная, как модель из французского журнала. Скажу больше: я бы на тебе женился во второй раз.

Он придумал еще несколько убогих комплиментов, Ирина впервые улыбнулась. Ей всегда нравилась такая чепуха, она, по-аристократически, отставив мизинец, подняла чашку, пригубила кофе и даже не поморщилась.

– Феликс Эдуардович, когда узнал о твоей проблеме, сразу же без долгих уговоров согласился помочь. Он добрый интеллигентный человек. Даже слишком добрый, иногда себе во вред. Он всегда откликается на чью-то беду, не умеет отказывать. Он не забыл, что ты не стал чинить препятствий с усыновлением Дениса. Моему мужу Бог своих детей не дал, Денис для него как родной. Но на месте Феликса я бы тебе все равно не стала помогать, – да, за все твои прошлые художества. Но он из другого теста слеплен, короче, он согласился прописать тебя в нашей старой квартире.

– Ты там больше не живешь?

– Господи, какая разница… Сейчас наступило такое время, когда человек может иметь две, даже несколько квартир. Другое время, понимаешь? От тебя требуются некоторые документы. Паспорт для начала.

Кольцов полез во внутренний карман пальто, вытащил паспорт и бумажку, завернутую в пластиковый пакетик. Ирина посмотрел продолговатый листок, прочитала текст, перечитала его, будто не поверила своим глазам.

– Справка об освобождении, – она скорбно сжала губы. – Я почему-то была почти уверена, что с твоим-то характером, с твоим складом ума ты обязательно попадешь в исправительное учреждение. Ну, за ту, за другую сторону колючей проволоки. К этому все шло… Ну, к посадке.

Кольцов плохо понимал, что именно шло к посадке, и не хотел спорить о том, чего не понимал. Но почему тогда бывшая супруга, поняв неизбежность катастрофы, суда и тюремного срока, не предупредила, не предостерегла его от опасности? Он склонил голову и беспомощно развел руками, – да, с таким характером мне место только там, за колючкой. Жизнь сама привела к этому печальному, но закономерному финалу.

– Но почему справка на фамилию Кольцов, а не Кузнецов?

– Я сменил фамилию, официально, – он выдал порцию заранее приготовленного вранья. – У меня есть справка… Пожалуйста, если нужно. Понимаешь, я не хотел, чтобы меня что-то связывало с прошлой жизнью. Пусть все начинается с чистого листа. Так будет лучше. И для тебя, и для меня…

– Что ж, хотя бы здесь ты поступил по-мужски. Деликатно. Но почему письма от тебя приходили в гражданских конвертах, обычных, с маркой, а не номером ИТУ?

– Я просил людей, которые выходили на волю, отправлять письма в почтовых конвертах, – хоть тут врать не пришлось. – Не хотел, чтобы ты знала… И сын тоже. И вообще… Я ведь не на курорте отдыхал.

– Судя по этой справке, блатном языке она, кажется, называется портянкой, – ты имеешь право жить в крупных городах, включая Москву и Питер. Значит статья не тяжкая. За что тебя посадили?

– Разве это имеет значение? После нашего развода я связался с плохой компанией и дальше пошло-поехало. Докатилось до тюрьмы.

– Господи… Но ты же прапорщик морской пехоты, у тебя есть боевые награды… Впрочем, да… Теперь твое славное прошлое, уже не имеет значения. Ты сам все перечеркнул. Ладно, что было, то было… Но с одним только паспортом и этой лагерной портянкой, которую мне противно держать в руках, – тебя в Питере не пропишут, нужна справка с места работы. Ты работаешь? Глупый вопрос. Кто возьмет бывшего зека? Тебе можно поручить чистить плевательницы где-нибудь на автобусной станции. И то с испытательным сроком. Борец за чистоту… Звучит.

Кольцов молча проглотил эту пилюлю, только подумал, что характер Ирины даже в новой благополучной жизни остался прежним, злым, ироничным.

– Тебе виднее. Ты юрист по гражданским делам.

– Бывший юрист, – она пригубила кофе. – Я давно не работаю. Теперь в этом нет необходимости.

– А насчет борца за чистоту… Я нашел нормальное место. Для оформления нужен паспорт с пропиской.

– Что за работа?

– Матросом, в Балтийском пароходстве.

– Хорошо, прекрасно, – кивнула Ирина. – Ты будешь уходить в плавание на полгода и перестанешь донимать меня просьбами. Что ж, Феликс Эдуардович обещал помочь, он все сделает. Через два-три дня получишь паспорт. Со штемпелем о прописке.

– Так быстро?

– У моего мужа друзей – половина города. Настоящих друзей, а не собутыльников.

– Да, да, он же гинеколог…

– Ты чем-то не доволен?

– Все в порядке. Спасибо тебе и твоему новому мужу. Он действительно добрый человек. Передавай привет и все такое прочее. И большое спасибо. Я всегда помню добро и если нужно…

– Все такое прочее, включая привет, я передам. От тебя ничего не требуется. Ничего. Позвони завтра вечером. Кстати, ты по фене ботаешь? Научился? – Ирина рассмеялась своей шутке. – Ну, с волками жить – по волчьи выть, – и снова засмеялась.

Настроение бывшей жены пошло в гору, видимо, до сегодняшней встречи она еще питала какие-то иллюзии, какие-то сомнения, пусть мимолетные, легкие, о том, правильно ли поступила, когда подала на развод… Но теперь, с появлением этой портянки об освобождении, этого жалкого человека, с утра уже хмельного, исхудавшего, бледного, в поношенном пальтеце и блатной кепочке, не мужчины, а полного жизненного банкрота, – все сомнения развеялись. Разумеется, она поступила правильно, иначе было нельзя, правильно – и точка.

Ирина убрала справку в пластиковый пакетик, опустила в сумочку, поднялась и, не прощаясь, ушла. Через окно Кольцов наблюдал, как бывшая жена переходит улицу и садится за руль ярко красного «Форда Скорпио» последней модели. Хлопнула дверца, Ирина укатила в свою благополучную счастливую жизнь, Кольцов сгрыз пирожные, похожие на коровьи лепешки, запивая их кофе. Он вышел из кондитерской и отправился на поиски сигарет, потратил на это около часа, и пришел к заключению, что в этой стране с прилавков магазинов и киосков чудесным образом пропадает все, абсолютно все, причем сразу и навсегда.