Песни ушедшего времени

Нарисованный свет

Нарисованный свет, нарисованный мрак

на огромном холсте впопыхах, кое-как.

Это черное – смех, это черное – страх.

Растерявшийся ангел застыл в облаках.

Он висит над землей, словно к небу прирос.

Нарисованный взгляд повторяет вопрос…

Почему на снегу молодая трава,

а в бескрайних болотах цветов острова?

На траве на такой ни прилечь, ни уснуть.

Почему бы тебе ей тепло не вернуть?

Сколько могут слепцы по болотам ползти?

Нарисуй все опять, а меня отпусти…

Сделай милость, и краски не трать на меня.

Ты же видишь, какая под кистью грызня.

Кто наглее, тот первым поставил свечу.

Ну а я все равно никуда не лечу,

озирая удел, наблюдая, как там

прорубают пути в нарисованный храм.

Муза

Она не любит мужчин,

а я их тоже – не очень.

И потому, между прочим,

мы так легко говорим

о том, как бедра круты

и страстью профиль отточен

у той особы порочной,

вослед которой глядим.

О том, каков урожай

на ниве кратких романов,

и отчего неустанно

глазами цедим толпу.

Ее я знаю давно,

она меня и подавно,

в моем лице беспощадно

весь пол имея ввиду.

Ее усталой красе

поют купец и чиновник,

и отставной уголовник,

и пошлых дум депутат.

И я такой же, как все,

строптивой музы поклонник,

ее подопытный кролик,

рукой коснулась – и рад.

Но никакое вранье

и никакое жеманство

не занимают пространство

ее упрямой груди.

Она не любит мужчин,

и в том ее постоянство.

А где живет постоянство,

там женщин трудно найти.

Аватар

Ты никого не станешь развлекать,

в попсу рядиться, блатовать шансоном,

любовь не будешь с кровью рифмовать,

и в ноты попадать протяжным стоном.

Не будешь ты властителем умов,

а наши души собирать задаром

не сможешь ты без непечатных слов

с таким несовременным аватаром.

Чума теснит пирующих ряды,

и деве-розе ты не интересен.

Но старый конь не портит борозды

из моде вопреки неглупых песен.

Коней таких не хватит на табун,

их развели давно по разным стойлам.

На мысли – шоры, на язык – типун,

и по уши – в дерьмо, овес да пойло.

Сгноили, говоришь, культурный слой,

оставленный историей лукавой?

Да бог с тобою, будь самим собой,

уж если быть не можешь Окуджавой.

Америка

Жили как люди, стояли за спичками,

пробки на киевке жгли электричками.

Сын – комсомолец, а дочь – пионерка…

Если бы не Америка!

Веру убила, работу украла

и хоккеистов, их было немало.

Кто бы спивался под крики из телека,

если бы не Америка?

Совесть купила, лишила покоя.

Нашим самим не придумать такое.

В мире все зло от Колумба и Беринга.

Если бы не Америка…

Лето

Уменьшу я питание

на дырочку в ремне.

В крови моей восстание,

не выдержать броне.

На пляж упало лето,

соблазны там и тут.

В гармонии с бюджетом

гормоны не живут.

Брюнетки в бикини,

блондинки в загаре.

Одни – Ламборджини,

другие – Феррари.

Бензина сожрут непомерный объем.

Но после …

а после не спи за рулем.

Соловей

Я все прощу за "авторскость",

о качестве скорбя, -

и скучность, и неряшливость

влюбленности в себя,

и жадность до внимания,

безумную почти,

и на лице желание

все бросить и уйти,

слепую непосредственность,

ее же, но без "не",

бессвязность и потерянность

от истины в вине,

и глухоту упрямую,

и позу соловья -

за ту крупицу самую,

которая с в о я.

Собачьи сердца

Так что такое Родина ? Неубранная грязь,

в которую окурок ты сплюнул, матерясь?

Не тот ли ошалевший от прихотей бульдог?

не та ли собачонка, влюбленная в сапог?

А может быть охрипший от лая молодняк,

который сбился в кучу под водку и блатняк?

Что если это сети нехитрого вранья,

в которые охотно попали ты и я?

Карма

Он пел без спросу и бездарно,

и под гитару, и поддав,

в сортире пел и в рамках жанра.

Ну почему я не жираф?

Вознес бы я больные уши

туда, где звук смертельно пьян,

и тишину ничто не глушит,

ну разве что – аэроплан.

И как бы это ни бесило

шансон ля рус и рашн поп,

но очевидно, что не в силах

достать до неба небоскреб.

Пусть обопрется на высотки,

пусть матюгами изойдет -

не затащить ему колонки

туда, где я … и тот пилот.

Штурвал в руках привычно млеет,

дрожит в экстазе элерон.

Пилот поет! Но, что страшнее -

знакомый голос – это он!

Ему обязан я провалом

обратно в города нутро.

Вот так во сне идешь по шпалам,

а это – линия метро.

Он пел без спросу и бездарно,

едва аккорды подобрав.

За что же мне такая карма?

Ну почему я не удав?

Галерея

У старой заброшенной свалки

трава боязливо взъерошена.

Ногой добиваю останки

жестянки, судьбой перекошенной.

Чем хуже любого музея

все эти отбросы старинные?

Картинная галерея,

вернее, галера картинная.

Распяты, разуты, раздеты

вчерашние грезы на пенсии:

цепочки без амулетов,

портреты, увитые плесенью.

Какого рожна вы сыскали,

растратив свои добродетели?

Вы долго по душам плутали,

устали, мою заприметили.

И память, упрямая штука,

зачем-то зарылась в историю.

Кому-то быть может наука,

кому-то одна аллегория.

Глаза не отнять от эскиза -

заманчиво гибкие линии,

не кроткая Мона Лиза -

маркиза бурбоновской лилии.

Холсты надрывались как вепри.

Подрамники яростно крысились.

Такого тебя не потерпим!

И в дебрях такие повывелись!

И вот уже манят из леса

коробкой мурлыков копеечных.

И хочется до зарезу,

и лезу в когорту поверивших.

Машины и яркие ленты

наехали, сбили, угробили.

Помады, духи, перманенты,

проценты, червонные профили.

И в ритме несносного марша

кастрюли играли прощальную.

В запасники Эрмитажа -

пропажу мою обручальную.

Сыр в мышеловке

Мы не богаче, не умнее

и никуда не вышли рожей.

Зато завидовать умеем,

как никогда никто не сможет:

чужой земле чужому дому,

чужому месту облегченья,

перу и голосу чужому,

чужому органу влеченья.

Века традиции за нами,

за нами вера в справедливость.

Мы улыбаемся зубами,

чужим зубам желая выпасть.

Мы не прощали и не станем

чужой удачи и обновки,

чужих клопов в чужом диване,

чужого сыра в мышеловке.

И вот нас хлопает пружиной,

и так болезненно ломает.

Все лишь за то, что мы невинно

желаем то, что все желают:

чуму на голову соседу,

себе жену его с деньгами,

чужую лестницу на небо

с чужими сладкими грехами.

Дороги

Многозвучие дорог давит перепонки.

Перекрестки там и тут – осади назад.

Козырные короли, мятые шестерки.

По дырявому асфальту позвонки стучат.

Вот и мы с тобой нашлись в суете бесцельной,

словно темный лабиринт нас навстречу гнал.

Но дежурный включит свет, онемеет сцена,

оборвется кинолента, опустеет зал.

Ветер тронет волосы твои

сказкой об ушедшем времени,

той, что гонит в море корабли

дальше, дальше от родной земли.

Переход

Слякоть неприличная. Ветер – тот еще.

В переходе будничный перегар.

На углу Колхозной и Абрамовича

я стою с гитарой, у ног футляр.

Чавкает резина, троллейбус охает,

лица без улыбок – плывущий лед.

Их сейчас не то, что шут гороховый,

даже тело голое не проймет.

Не кладите, не кладите в мой футляр

ничего, кроме денег и спиртного.

Если вам не по нраву мой товар,

значит он не для вас, а для другого.

Взгляды озадаченно озабочены,

птица двухголовая в туман летит,

время собирает по обочинам

камни от разваленных пирамид.

К западу одна голова склоняется,

а другая тянется на восток.

Так вот понемногу мы и катимся,

выбирая третью из двух дорог.

Переход набился как рот резиновый,

суета подземная шумит рекой.

Наверху в коробках лимузиновых

суета парит над суетой.

Я туда нырял с кирпичом за пазухой,

выплывая в заводи милых глаз,

но устала шея от удавки галстука,

не хватило воздуха как-то раз.

Мог бы я, как люди, промышлять оружием

или нефтяную трубу доить,

но на том же месте я пою простужено,

ничего не пробуя изменить.

Много ли прошу я у вас внимания?

Проходя, кивните суете назло -

ничего дороже нет понимания,

ничего дешевле ненужных слов.