Атака мертвецов

– Здесь недалеко, за гауптвахтой, большой дом есть. Школа какая-то. Посмотрим?

Проехали туда. Здание, стоявшее в глубине сквера, утопало в зелени. Просторное, в два этажа, с множеством различных помещений, как и полагается всякой школе, оно было совершенно пустым. И двор большой, вместительный. Идеальное место для штаба.

– Есть кто-нибудь?! – крикнул Борис в вестибюле, слушая эхо своего ломаного немецкого. – Эй, хозяева!

На лестнице, ведущей на второй этаж, появилась тощая старуха. Строгое платье темных тонов, плотно облегающее худое тело. Седые волосы собраны в жидкий пучок на макушке. Бледное, иссохшее лицо в морщинах. Она легко бы сошла за привидение, не трясись от страха так сильно, что едва могла говорить. У Бориса, пожалуй, впервые с момента перехода границы возникло четкое понимание того, что теперь он в чужой, неприятельской стране.

– Вы кто, фрау? – спросил по-деловому сухо, стараясь в то же время не испугать старуху еще сильнее.

– Привратница, герр… офицер, – глотая слова, проговорила дама с волнением.

– Я представитель русского командования. Это здание будет занято под штаб.

– Понятно… Мне уйти?

– Напротив. Хочу вас попросить помочь нам все здесь осмотреть. Не откажете?

– Как же я смогу…

То ли страх не дал привратнице покинуть школу, то ли чувство долга, а возможно, ей попросту некуда было деваться. Так или иначе, она осталась.

Осмотрев с ее помощью весь дом, Сергеевский распределил комнаты, которые выглядели более-менее прилично, по командам корпусного управления. Затем приказал старухе сварить кофе, а сам с Земцовым, выставив привезенных солдат в караул, пошел в город на поиски чего-нибудь съестного.

В магазинах было не протолкнуться. Среди местных часто мелькали русские солдаты, тоже делавшие покупки. На счастье, торговля шла в том числе и за рубли. В одном из магазинов Сергеевский приобрел колбасу и сыр, в другом – шоколад и печенье. Все немецкого производства, хотя в последнем случае продавец, внешне подозрительно смахивающий на еврея, предложил купить у него печенье московской фирмы, но заломил невообразимо высокую цену.

– Что?! – поразился Мишель, услышав названную сумму. – За рубль и десять копеек? Это с каких пор обычное печенье так подорожало? Или просто потому, что оно русское?

Борис, конечно, понимал, что здесь это заграничный товар. К тому же идет война… Только пересилить себя не мог, чтобы так вот запросто взять да и заплатить втридорога за такую-то малость. Ей же в Москве красная цена тридцать копеек. Но спорить не стал, попросив продавца показать что-нибудь другое. В результате купили очень дешевое немецкое печенье. Ничем особенным оно не отличалось. Это поняли, когда вернулись в здание школы, где долго пили кофе. Сначала с бутербродами, потом вприкуску с печеньем да шоколадом. И снова с бутербродами, успев изрядно проголодаться, поскольку впустую прождали штаб до самого вечера. Только перед темнотой пришел единственный автомобиль с председателем корпусного суда, прокурором и еще несколькими офицерами. Им удалось отпроситься из колонны, которая до сих пор двигалась по шоссе на Граево. Никаких особо ценных новостей они не привезли.

Темнота, поглотившая город, принесла тишину и опустение на улицах. Жители будто затаились в предчувствии чего-то нехорошего. И это нехорошее не замедлило явиться в облике изрядно потрепанных русских солдат крайне замученного вида. Разрозненными группами они брели по главной улице, едва волоча ноги. Нескольких задержал караул на гауптвахте. Караульный начальник – пожилой унтер с густыми рыжими усами – не нашел ничего лучше, как послать вестового за ближайшим офицером. А поскольку рядом располагалась школа, занятая под штаб, идти опрашивать задержанных пришлось не кому-нибудь, а Сергеевскому.

Солдат было пятеро. Их держали на плацу.

Оружие, похоже, не забрали, но двое без винтовок. Кое у кого нет головных уборов, лишь всклокоченные волосы торчком. Гимнастерки грязные, местами порваны и в подпалинах. И глаза у всех что плошки, словно черта видели.

Они тараторили, перебивая друг друга, не слушая, что говорит сосед или о чем их пытаются спросить. В общем гвалте проскакивали отдельные пугающие фразы:

– Сильный огонь… Наши разбиты… Все кончено… Все погибли…

Где и что именно произошло, Борис не понимал. А вразумительных ответов добиться не мог, как ни пытался.

Пока пробовал разговорить солдат, где-то дальше по главной улице раздались одиночные выстрелы. Затем кто-то дико заорал, и послышался звон осыпающегося стекла. Сергеевский подозвал унтер-офицера:

– Вышлите патруль. Пусть прекратят это безобразие.

– Извините, господин капитан, но я подчиняюсь не вам, а коменданту города. К тому же не считаю возможным разъединять силы караула, когда, судя по всему, – кивок на задержанных, – поблизости находится неприятель.

– Что ж, тогда я забираю у вас этих солдат. – Борис повернулся к пятерым опрашиваемым, коротко бросив: – За мной! – И сам направился на звуки выстрелов.

Луна светила ярко, и вся улица была как на ладони. Теплый, нагретый за день воздух еще не остыл. В такую-то пору с барышней надо прогуливаться, а не с рядовыми по переулкам бегать…

Держась в тени домов, Сергеевский со своим небольшим отрядом обогнул один квартал и выбежал снова на главный проспект. С противоположной стороны по тротуару брел солдат. Дико крича во всю глотку, он с размаху вколачивал приклад своей винтовки в окна, что попадались ему по пути. В основном от рук вандала страдали магазины. Разбив очередное стекло, в следующее он выстрелил. Брызнули осколки.

Пьяный, что ли?

– Эй, солдат! – окликнул его Борис.

Тот повернулся на голос и вдруг быстро пальнул навскидку. Пуля, вжикнув где-то в стороне, громко щелкнула о камень за спиной. Не медля ни секунды, Сергеевский бросился к солдату, на ходу крикнув:

– Стать смирно!

Обезумевший вояка передернул затвор и прицелился в грудь набегающего Бориса. Вот-вот грянет выстрел. Почти в упор. Шансов никаких. Сергеевский видел, что ничего не успевает сделать…

Сухой щелчок хлестнул по нервам. Осечка! В следующее мгновенье капитан оказался рядом. Схватил винтовку за штык и задрал вверх. Тут же появились его солдаты. Скрутили стрелявшего, вырвав оружие из рук.

Молодой парень. Судя по погонам, из финских стрелков. Только взгляд сумасшедший, и бормочет что-то совсем уж бессвязное. Или напился вдрызг, или обезумел.

– Ведите его в караулку, – приказал Борис, приняв у солдат отобранную винтовку.

Шагая за ними, вынул из ствола патрон. Целый, но с пробитым капсюлем. Руки дрожали, а на лбу выступил противный холодный пот. Сергеевский вдруг ясно представил себя лежащим на мостовой с этой пулей в груди. Хотел забросить патрон куда подальше, в темноту какого-нибудь переулка, но, подумав, сунул в карман. Пусть напоминает о первой опасности, которая вполне могла стать и последней…

«Свой же солдат чуть не убил, – сокрушенно покачал головой, вытирая трясущейся ладонью вспотевший лоб. – Господи, что за нелепая была бы смерть!»

Когда добрались до гауптвахты, Борис более-менее пришел в себя. Там встретил обеспокоенного Земцова. Его, как выяснилось, встревожили выстрелы и появление беглецов.

А последних становилось все больше. Из их сбивчивых рассказов удалось, наконец, узнать, что идут они из-под Бялы, где наши части потерпели поражение…

Штаб корпуса так и не объявился.

Полночи прошло в полном неведении и ожидании врага. Лишь после часа прибыл офицер, который передал Борису приказ ехать на станцию Граево, где, как он пояснил, остановился штаб. Но следовать туда требовалось не прямо, а кругом, через Райгрод, поскольку командование не исключало, что короткий путь перерезан конницей противника.

Отправились тотчас. Ехали всю ночь. Без огней и по незнакомым дорогам это было довольно-таки нелегко. Но, слава богу, обошлось без происшествий.

На рассвете, прибыв на место, Сергеевский нашел командира корпуса и начальника штаба в небольшой комнатке станционного телеграфа. С ними там находилось человек пять штабных офицеров. В спертом воздухе телеграфной висело скорбное молчание, навевая дурные предчувствия. О поражении при Бяле начальство уже знало. Но сведения об этом поступали, похоже, довольно размытые. Штабисты выглядели крайне уставшими. Никто ничего не делал. Все просто сидели и ждали. Чего, спрашивается? У моря погоды?

Борис тоже слонялся без дела, наблюдая, как являются всякие лица то к Бринкену, то к Огородникову, а то и к обоим сразу с весьма противоречивыми сведениями о вчерашнем бое под Бялой. По всему выходило, что 1-й, 4-й и 12-й Финляндские стрелковые полки при трех батареях разных дивизионов с 38-м Донским казачьим полком под общим началом командира 12-го полка полковника Погона в попытке овладеть Иоганнисбургом потерпели неудачу. Отошли к Бяле, где были внезапно атакованы неизвестными силами германцев. Слушая эти доклады, Борис все больше понимал, что никто ничего толком не знает ни о противнике, ни о том, где сейчас находятся некоторые из бывших вчера у Бялы частей.

Весь день прошел в безделье. Когда стемнело, командир корпуса приказал Сергеевскому вернуться в Лык, найти там штаб 3-й бригады и выяснить положение ее частей у Ариса. И туда, и назад ехать пришлось опять через Райгрод, поскольку слухи о том, что на шоссе Граево-Лык хозяйничает вражеская конница, так и не утихли. А разведку туда послать – что, никто не додумался?

Всю ночь Борис провел в автомобиле, чертыхаясь и поминая «добрым» словом свое нерадивое начальство. По приезде в город он увидел перевязочный пункт. Явление вполне обыденное для войны, но когда сталкиваешься с ним впервые…

Пустырь на окраине. Повсюду рядами, прямо на земле разложены раненые. Все видимое пространство забито ими. Окровавленные люди не только лежат, но и ковыляют, пробираясь меж рядов, ползут или сидят. Побитые, окровавленные, искалеченные. Над пустырем сплошной стон с мольбами о помощи. Никакого света, кроме луны и нескольких ручных фонарей у санитаров. Но и этого хватило, чтобы разглядеть ужасную картину и поразиться ее широчайшим размахом. А по дороге к пустырю непрерывным потоком все тянулись и тянулись колонны с новыми ранеными – теми, кто пострадал в бою под Арисом. На Бориса это зрелище произвело тягостное впечатление, оставив неприятный осадок в душе.

К рассвету он был снова в Граево с известием о том, что 10-й Финляндский полк после очень тяжелого боя отошел в направлении на Лык.

К тому времени стала прорисовываться общая обстановка на фронте. Противник продвинулся вперед через южные и северные проходы между Мазурскими озерами. Часть германских колонн устремилась на восток, осуществляя глубокий охват армии Ренненкампфа с севера и северо-запада. Не вызывало сомнений, что, расправившись со Второй русской армией, враг теперь основательно взялся за Первую. И ее, судя по действиям немцев, ждала та же безрадостная участь.

В этой обстановке Сергеевский чувствовал себя мелкой, беспомощной букашкой, что судорожно вцепилась всеми лапками в тонкую соломинку, поднятую страшным ураганом и гонимую неизвестно куда по воле шального ветра. С первых дней на театре военных действий он, генштабист и офицер штаба совсем не маленького воинского формирования, не имел ни малейшего представления о том, что творится в корпусе.

Самое печальное, что не было никакой уверенности, ориентированы ли в обстановке лучше, нежели он, сами корпусные командиры. Во всяком случае, ни его, ни Земцова никто ни с чем не знакомил и деловые разговоры о положении войск с ними не вел. Борис до сих пор не знал, к примеру, есть ли вообще в Граево с кем бы то ни было телеграфная или телефонная связь, кроме как с крепостью Осовец. Там, судя по всему, обосновалось какое-то начальство, поскольку Бринкен ездил несколько раз в крепость по железной дороге за новыми указаниями, о содержании которых опять же почему-то умолчал.

Оттуда же он потом привез приказание о сосредоточении корпуса к Августову. То есть им предписывали отступить на сорок верст. И это в то время, когда перешейки между Мазурскими озерами оказались в руках противника, из чего следует, что армии Ренненкампфа грозит судьба Самсонова! Неслыханное легкомыслие.

И снова штаб корпуса медленно плетется по шоссе в колонне пехоты. Теперь уже в обратную сторону.

В Райгроде ночевка. Спать приходится на полу. Под головой вместо подушки сумка и бинокль. Но после двух бессонных ночей Сергеевскому и это в радость.

Утром колонна и штаб идут дальше. За день добираются до Августова. Там ночлег в каких-то пустых казармах, снова на голом полу, потому что генерал не дает офицерам использовать походные койки, высокомерно заявляя:

– У нас война, господа офицеры! Отвыкайте от роскоши…

Впрочем, это не мешает инспектору артиллерии расставить свою койку и демонстративно лечь на нее спать. Борис же укладывается рядом, на пол. Он еще только капитан, а не генерал. Но иметь собственный взгляд на вещи никто не в силах ему запретить. А в голове сплошное недоумение: «Как же так? Почему? Ведь уже пришли к месту дислокации. Зачем все эти ужасные неудобства?..»

Части корпуса ночуют кто где, по всему Августову и городским окрестностям.

Пребывание здесь оказалось недолгим. Спустя сутки пришла телеграмма от генерала Жилинского^[19], с которой Бринкен соизволил-таки ознакомить свой штаб. В ней в чрезвычайно мрачных тонах описывалось положение обходимой немцами с юга и юго-востока 1-й армии. Поэтому 22-й корпус получил приказ «для спасения армии Ренненкампфа в один переход занять Маркграбово»^[20].

Это ж обратно на запад, а потом еще и на север шестьдесят верст ходу!..

– Зачем, спрашивается, нас уводили из Лыка? – склонившись к Сергеевскому, спросил вполголоса Земцов, когда зачитали телеграмму. – На кой ляд, скажите, мы вышли из соприкосновения с противником?

Борис только плечами пожал. Ответа у него не было…

Корпус выступил в тот же вечер.

Снова шоссе и марш в колонне пехоты. Все повторяется, лишь направления разные. Как же надоели эти бестолковые маневры!

Перед рассветом опять подошли к государственной границе. В этот раз напрямик, по целине, чтобы сократить дорогу. Здесь не было полосатых столбов с разноглавыми орлами. Лишь пограничная канава, уже порядком заезженная, отделяла свою территорию от чужой. И пересекая ее, солдаты из роты, что шла впереди штаба, ряд за рядом снимали фуражки и крестились. Кто-то даже прикладывался к родной земле, целовал или брал горсть, бережно заматывая в тряпицу.

Они снова покидали Родину, чтобы здесь, в Пруссии, защищать ее в новых битвах с врагом.

Глава 5. Мы не в силах ее победить!

За столиком небольшого, но вполне уютного ресторанчика сидел пожилой мужчина. Ему было далеко за пятьдесят. Яйцеобразная, почти совсем лысая голова с редкой седой порослью на висках и затылке. Аккуратно подстриженные, тоже полностью седые усики. Волевые складки вокруг рта, поджатая нижняя губа и скупые, точные движения выдавали в нем человека целеустремленного и решительного. Строгий костюм с торчащим из нагрудного кармана уголком идеально белого платка и галстук, повязанный на стоячий воротник столь же белоснежной рубашки, сколотый явно непростой булавкой, заставили официантов забегать. И пусть ни обслуга, ни сам хозяин заведения даже не догадываются, что перед ними сидит посол Французской Республики, глаз на хорошего клиента, а тем более иностранца, у них наметан. Будьте спокойны – обслужат по первому классу.

Пока мужчина изучает меню через большой круглый монокль на блестящем шнуре, целых три человека сервируют стол на две персоны. Это посетитель сказал, что будет не один. Друга ждет…

После того как, получив заказ, официанты, преисполненные подобострастия, со всех ног ринулись его исполнять, Морис Палеолог задумался, мерно барабаня по столу тонкими пальцами.

Вроде бы совсем недавно началась война. И месяца не прошло, а на бельгийском и французском фронтах дела приняли весьма дурной оборот. Немцы в Брюсселе. Бельгийская армия отходила на Антверпен. Французы, после того как между Мецом и Вогезами понесли тяжелые потери, тоже были вынуждены отступить. Германские войска подошли к Намюру. В то время когда город обстреливался одним из их корпусов, остальная часть армии двигалась к истокам Самбры и Уазы.

Проскакивали, правда, и хорошие вести: союзники с того берега Ла-Манша появились, наконец, на бельгийском фронте. Одна дивизия английской кавалерии уже успела рассеять немецкую колонну. Причем не где-нибудь, а на Ватерлоо. Веллингтон с Блюхером, должно быть, перевернулись в гробах…

Париж приказал Палеологу стать посредником при императорском правительстве и приложить все силы, чтобы ускорить, насколько это возможно, наступление русских. Посол в тот же день отправился с визитом к военному министру. В разговоре был настойчив, энергичен и весьма убедителен в своем умении излагать просьбы-требования французского правительства. Сухомлинов^[21] немедленно призвал адъютанта, продиктовав тому текст телеграммы для Великого князя Николая Николаевича, заранее составленный Морисом. Тут же министр дал полный отчет послу по военным операциям, проводимым на русском фронте. Палеолог записал его сообщения и переправил в Париж. Звучали они так:

«1. Великий Князь Николай Николаевич решил с возможной быстротой продвигаться вперед к Берлину и Вене, главным образом на Берлин, проходя между крепостями Торном^[22], Позеном^[23] и Бреславлем^[24].

2. Русские армии перешли в наступление по всей линии.

3. Войска, нападающие на Восточную Пруссию, продвинулись вперед на неприятельской территории от 20 до 45 километров; их линия определяется приблизительно: Сольдау^[25], Нейденбургом^[26], Лыком, Ангербургом и Инстербургом^[27].

4. В Галиции русские войска, продвигающиеся на Львов, достигли Буга и Серета.

5. Войска, действующие на левом берегу Вислы, пойдут прямо к Берлину, как только северо-западным армиям удастся зацепить германскую армию.

6. 28 корпусов, выставленных теперь против Германии и Австрии, состоят приблизительно из 1 120 000 человек».

Звучало неплохо. Только планы имеют свойство не сбываться. Уж Морису это известно, как никому другому. Особенно если планы расходятся с реальностью.

Телеграмма из Парижа стала тому подтверждением:

«Сведения, полученные из самого верного источника, сообщают нам, что два действующих корпуса, находившихся ранее против русской армии, переведены теперь на французскую границу и заменены на восточной границе Германии полками, составленными из ландвера. План войны германского генерального штаба слишком ясен, чтобы было нужно до крайности настаивать на необходимости наступления русских армий на Берлин. Предупредите неотложно правительство и настаивайте».

 

Морис немедля кинулся к Великому князю и генералу Сухомлинову, не забыв и о самом Государе. Результат не замедлил сказаться. Тем же вечером посол мог смело заверить свое правительство, что русская армия упорно продвигается на Кенигсберг и Торн со всей возможной энергией и быстротой. А между Наревом и Вкрои готовится крупное сражение.

Судя по разговорам, русские все еще полны наступательного порыва, который увлекает их войска. Великий князь Николай решил, похоже, какой угодно ценой открыть себе дорогу на Берлин. По крайней мере, так утверждает. Ну и германцы, вроде как отходят на севере Восточной Пруссии к Кенигсбергу.

Зато на западном театре поражение при Шарлеруа и на юге Бельгийских Арденн. Французские и английские войска отступают по всему фронту к Уазе и к Семуа. Укрепленный лагерь Мобежа в неприятельском окружении. Авангард германской кавалерии уже ведет разведку в окрестностях Рубэ.

Палеолог, успевший за полгода работы в России обрести широкие связи в аристократических, правительственных и общественных кругах Петрограда, по мере сил заботился о том, чтобы эти события были представлены прессой в самом надлежащем свете. И хотя просеянные сквозь мелкое сито цензуры, они преподносились как временное и методическое отступление, предшествующее будущему повороту лицом к неприятелю, с целью более спокойного и более решительного натиска, все равно вызывали определенные опасения в обществе.

Тут еще Сазонов принялся успокаивать:

– Великий князь Николай Николаевич утверждает, что отступление, предписанное генералом Жоффром^[28], согласуется со всеми правилами стратегии. Мы должны желать, чтобы отныне французская армия как можно меньше подвергалась опасности; чтобы она не поддавалась деморализации; чтобы она берегла всю свою способность к нападению и свободу маневра до того дня, когда русская армия будет в состоянии нанести решительные удары.

Морис тогда спросил:

– Как скоро наступит этот день? Подумайте, ведь наши потери громадны, а немцы находятся в двухстах пятидесяти километрах от Парижа.

– Великий Князь намерен предпринять важную операцию, чтобы задержать возможно большее число немцев на нашем фронте.

– Без сомнения, в окрестностях Сольдау и Млавы?

– Да!

В кратком ответе Сазонова слышалась некая недосказанность, и посол не удержался, картинно приложив узкую ладонь к сердцу:

– Умоляю, Сергей Дмитриевич, будьте со мной откровенны. Подумайте, какой это серьезный момент для французов.

– Я знаю… и не забываю того, чем Россия обязана Франции. Этого также не забывают ни Государь, ни Великий Князь. А значит, можете быть уверены, мы сделаем все, что в наших силах, лишь бы помочь французской армии… Но с практической точки зрения трудности очень велики. Генерал Жилинский считает, что всякое наступление в Восточной Пруссии обречено на верную неудачу, потому что наши войска еще слишком разбросаны и перевозки встречают много препятствий. Вы знаете, что местность пересечена лесами, реками и озерами… Начальник штаба генерал Янушкевич разделяет его мнение и сильно отговаривает от наступления. Но квартирмейстер, генерал Данилов, с не меньшей силой настаивает на том, что мы не имеем права оставлять нашу союзницу в опасности и что, несмотря на несомненный риск предприятия, мы должны немедленно атаковать. Великий Князь издал об этом приказ… Я не удивлюсь, если операции уже начались.

Великий князь Николай Николаевич сдержал слово. Пять корпусов генерала Самсонова атаковали неприятеля в районе Млава-Сольдау. Место нападения выбрано хорошо, чтобы заставить немцев перевести туда многочисленные силы, потому что в случае победы русских в направлении Алленштейна они открыли бы дорогу на Данциг, отрезая одновременно путь к отступлению германской армии, разбитой под Гумбиненом.

Сражение разыгралось нешуточное. Палеолог следил за происходящими там событиями с живым интересом. Каков бы ни был окончательный результат, достаточно уже того, что борьба продолжается, чтобы английские и французские войска имели время перегруппироваться в тылу и двинуться вперед.

Но утром тридцатого августа Морис, войдя в кабинет Сазонова, поразился небывалой мрачности министра. Тот какой-то неживой глыбой застыл за рабочим столом, нервно пощипывая бороду.

– Что нового? – предчувствуя неприятные известия, спросил обеспокоенный Палеолог.

– Ничего хорошего.

– Плохи дела во Франции?

– Немцы приближаются к Парижу, – угрюмо бросил Сазонов и сложил руки на столе, оставив, наконец, бороду в покое.

– Да, но наши войска целы, их моральное состояние превосходно. Я с уверенностью жду, когда они повернутся к неприятелю… – Морис осекся, почуяв неладное. Уж очень скорбной была мина у Сазонова. – А сражение при Сольдау?

Тот в молчании кусал губы, мрачно глядя на свои сплетенные пальцы.

– Неудача? – догадался посол.

– Большое несчастье… Но я не имею права говорить вам об этом. Великий князь Николай не хочет, чтобы эта новость стала известна раньше, чем через несколько дней. Она и так распространилась слишком быстро и широко, потому что наши потери ужасающи.

Неужели провал? Если русских погонят из Германии, значительные силы немцев могут быть переброшены на запад. Тогда Париж непременно падет! Ему не выстоять в одиночку…

– Насколько катастрофична ситуация? Где остановился фронт? – пытался выудить подробности Палеолог.

– У меня нет никаких точных сведений. Армия Самсонова уничтожена. Это все, что я знаю.

Министр мрачнее тучи. Но после непродолжительного молчания вдруг произносит обыденным тоном:

– Мы должны были принести эту жертву Франции, которая показала себя такой верной союзницей.

Признаться, в тот момент у Мориса отлегло от сердца. Уже боялся, что помощи от русских не будет.

Русский штаб официально сообщил о поражении при Сольдау буквально следующее:

«Вследствие накопившихся подкреплений, стянутых со всего фронта благодаря широко развитой сети железных дорог, превосходные силы германцев обрушились на наши силы около двух корпусов, подвергнувшихся самому сильному обстрелу тяжелой артиллерией, от которой мы понесли большие потери… Генерал Самсонов, Мартос и Пестич и некоторые чины штабов погибли…»

Но публику подобным лаконизмом не проведешь. Бродят разные слухи, передаваемые из уст в уста вполголоса и шепотом. Версий этого сражения превеликое множество. Завышают цифры потерь, обвиняют Ренненкампфа в измене, доходя до того, что у немцев якобы есть шпионы в окружении Сухомлинова. Не стесняясь, уверяют, что Самсонов и не убит вовсе, а застрелился, не пережив уничтожения своей армии.

К счастью, в Галиции у русских все в порядке. Они заняли Львов. Австро-венгерские войска отступают. Даже бегут. Блестящий успех.

Может, хоть это заставит немцев повременить со взятием Парижа.

Правда, генерал Беляев^[29] утверждает, что энергичное наступление русских в Восточной Пруссии и быстрота их продвижения в Галиции заставляют Германию возвращать на восток войска, которые направлялись на западный фронт:

– Я могу гарантировать вам, немецкий штаб не ожидал, что мы так быстро вступим в строй. Он думал, что наша мобилизация и наше сосредоточение войск будут происходить значительно медленнее. Рассчитывал, что мы не начнем наступать ни в одном пункте раньше пятнадцатого или двадцатого сентября, и полагал, что до тех пор он будет иметь время вывести Францию из строя… Итак, я считаю, что немцам не удалось привести в исполнение их первоначальный замысел…

Как бы там ни было, а непрерывный отход французской армии и быстрое продвижение немцев на Париж возбуждают в публике самые пессимистические настроения. Вожаки распутинской клики распространяют слух, что Франция скоро будет принуждена заключить мир и Россия останется один на один с врагом. Приходится отдуваться, отвечая всем, кто повторяет эту клевету, что республика не остановится ни на одно мгновение на таком предположении и дело к тому же еще далеко не проиграно, а победа, может быть, уже не за горами.

Двумя днями раньше Сазонов сообщил, показав телеграмму Извольского^[30], что правительство республики решило переехать в Бордо, если главнокомандующий придет к выводу, что высшие интересы национальной обороны побуждают не преграждать немцам дороги на Париж.

– Это решение горестное, но прекрасное, – говорил он вдохновенно, – и заставляет меня удивляться французскому патриотизму.

Затем он достал еще две телеграммы, посланные военным атташе при французской главной квартире, каждая фраза которых отдавалась в сердце Мориса ударами кинжала:

«Немецкая армия, обойдя левый фланг французской армии, непреодолимо продвигается на Париж, переходами в 30 км в среднем… По моему мнению, вступление немцев в Париж есть только вопрос дней, так как французы не располагают достаточными силами, чтобы произвести контратаку против обходящей группы без риска быть отрезанными от остальных войск…»

К счастью, он отмечал, что дух в армии остается превосходным.

Сазонов спросил тогда:

– Разве нет способов защитить Париж? Я думал, столица основательно укреплена… Не могу скрыть от вас, что ее взятие произвело бы здесь прискорбное впечатление. Особенно после нашего несчастья у Сольдау. Все, в конце концов, узнают, что мы потеряли там больше ста тысяч солдат.

Пришлось уверять, что укрепленный лагерь вокруг Парижа сильно вооружен, а характер генерала Галлиени^[31] не оставляет сомнений в упорстве сопротивления.

Только сам Палеолог ни в чем уже не был уверен – вот беда. Знает, что семь немецких армий, этот грозный стальной Левиафан, продолжают свое охватывающее наступление от Уазы до Вогезов, с быстротой переходов, с совершенством маневров и силой ударов, которых не знала еще ни одна война и ни единая страна в мире не имела об этом ни малейшего представления.

И в столице России, городе Санкт-Петербурге, люди живут все теми же страхами.

Впрочем, с недавних пор он зовется Петроградом. Переименовали по указу от первого сентября. Своевременно, надо сказать. Да и вполне демонстративно. Сгодится как политическая манифестация, протест славянского национализма против немецкого втирания. Но с исторической точки зрения – полнейшая бессмыслица…

Официанты еще не успели принести заказанные блюда, как в зале появляется тот, кого ждал Морис.

Ничем не примечательный, среднего роста. Вьющиеся русые волосы с проседью, как у большинства русских. Возраст определить затруднительно. Что-то около сорока пяти. Зато глаза выделяются – желтые, похожие на два золотых самородка. Одет неброско, из-за чего не сложишь представления о достатке. Скользкий, весьма подозрительный тип. Впрочем, как и все люди его ремесла. Либерал или монархист? Не имеет значения. Главное, что хорошо осведомлен о происходящем в окружении царской семьи.

В донесениях Палеолога он фигурировал под немного сложным составным именем «Тайный осведомитель N». Таких осведомителей у посла множество. Все проходят под разными литерами. Надо же быть в курсе настроений народа и светских кругов, чтобы чувствовать биение пульса союзной державы. Не то захандрит, не дай бог, придется потом примочки ставить.

Когда только началась мобилизация, Мориса с разных сторон безустанно заверяли, что проходит она правильно и при сильнейшем подъеме патриотизма по всей империи. Только зря старались. На этот счет он был совершенно спокоен. А все потому, что получал сведения из собственных источников. Один из них, под литерой «Б», который вращается среди революционно настроенных кругов, заверял:

– В этот момент нечего опасаться никакой забастовки, никаких беспорядков. Национальный порыв слишком силен… Да и руководители социалистических партий на всех заводах проповедовали покорность военному долгу. К тому же они убеждены, что эта война приведет к торжеству пролетариата.

– Торжество пролетариата?.. Даже в случае победы? – удивился посол.

– Да, потому что война заставит слиться все социальные классы. Она приблизит крестьянина к рабочему и студенту. Она лишний раз выведет на свет нечестность нашей бюрократии, что заставит правительство считаться с общественным мнением. Она введет, наконец, в дворянскую офицерскую касту свободомыслящий и даже демократический элемент офицеров запаса. Этот элемент уже сыграл большую политическую роль во время войны в Маньчжурии… Без него военные мятежи в девятьсот пятом году были бы невозможны.