Записки пьяного фельдшера, или О чем молчат души

© Куршин А. К., 2018

© Никелева В., иллюстрации, 2018

© Оформление. «Мон литера», 2019

От автора

В этой книге я бы не хотел позиционировать себя как самого светлого и чистого человека, когда-либо топтавшего бренную землю. Абсолютно все события, описанные ниже, есть не что иное, как грубый вымысел, ибо в наше время такое невозможно, верно? Однако, моя цель – открыть глаза или хотя бы приоткрыть завесу тайны ненавистной многим медицины для того, чтобы кто-то прочел эти строки и понял, что большинство обвинений в сторону медиков были необоснованными. Спешу сообщить: здесь не будет идеи о том, что правы мы, а вы нет. Это моё личное мнение, которое, в некоторых моментах будут осуждать две стороны. Если Вы убеждённый противник «всея медицины» – смело бросайте эту книгу на растопку. В противном же случае, надеюсь, у меня получится зацепить вас за душу. Приятного чтения! Если можно так сказать. Хотелось бы добавить, что если вы всё же решили остаться со мной – написанное ниже никак не может выступать в роли руководства к действиям в сложных ситуациях, так как является грубым и бескомпромиссным художественным вымыслом.

Прежде чем начать, я хотел бы искренне поблагодарить людей, внесших весомый вклад в создание этой книги.

За идеальный рисунок, увековеченный на обложке – замечательного тату-мастера и бесподобного художника из Республики Беларусь Викторию Никелеву. Не побоюсь приложить ссылку мастера (vk.com/victory3001) и его рабочего места (vk.com/tattoo_style_mogilev). Искренне рад, что Вы согласились работать со мной, для меня это было честью.

Моих бесценных критиков:

Марию И.,

Дмитрия Ф.,

Юлию У.,

Анну К.

Без вас я бы, конечно, всё равно написал эту книгу, куда бы я делся, однако, сомневаюсь, что она была бы читабельной.

И вас, дорогие читатели, за то, что решили ознакомиться с тем, что я там ниже настрочил.

Глава первая, вводная

Пора вскрывать гнойники…

Скажу сразу: то, что вы прочтёте, не будет линейным повествованием. Рассказ будет отрывочным и спонтанным. Не будет любовной или дружеской линии, а также трагического или счастливого финала. Всё-таки это сборник воспоминаний, пусть и всецело выдуманных, задача которого принести понимание в ваши души, а не затянуть сюжетом. Заранее спасибо.

Итак, я бы предпочел начать с того, как видим медицину мы – прожженные циники и холодные сердцем люди. Ещё обучаясь в колледже, я мечтал работать на скорой помощи. Для тех, кто далёк от медицины, поясню: в колледжах обучают разным специальностям, но если касаться непосредственно помощи людям, высшая стадия колледжа – это фельдшер. Что такое фельдшер? На врачебном языке – это существо слегка умнее обезьяны, на человеческом же – специалист, который знает все, но в минимальных диапазонах. То есть я не смогу вылечить вашу пяточную шпору или боль в заднем проходе, однако имею все шансы запустить остановившееся сердце или облегчить и довезти до больницы астматический статус (пролонгированный приступ удушья, вызванный астмой, не реагирующий на вводимые препараты). Изначально нас готовят на пушечное мясо в случае начала войны. Именно наша задача заключается в том, чтобы доставить человека в полевой госпиталь или любое другое учреждение для оказания квалифицированной врачебной помощи. Желательно в живом состоянии. Мы все знаем это и априори к этому готовы. Однако реалии мирного времени диктуют иные правила: врачи требуют от нас диагнозов, которые не всегда сами в силах поставить, имея при себе данные анализов и прочих медицинских услад, пациенты же требуют оказания помощи, совместимой с фантастикой: прибыв на вызов, за три минуты осмотра скажи, что со мной не так. Именно этими вопросами я бы хотел заняться в первую очередь.

Начнём же. Я заранее прошу меня извинить за то, что история окажется автобиографической, но прибегать к чужим рассказам в области, граничащей с жизнью и смертью, считаю неэтичным. Правда, иногда я всё же буду ссылаться на мнение и истории коллег, но только тогда, когда буду полностью уверен в правдивости происшедшего. Как я это докажу и проверю? А никак. Придётся поверить мне на слово…

Это был третий курс колледжа. Время, когда на смену предметам типа философии, правоведения и прочей гуманитарной чепухи пришли предметы, необходимые в медицинской практике. Далеко не все мои будущие коллеги рвались работать на скорой помощи, многим хотелось работы поспокойнее. Я же был в числе тех, кто видел в скорой помощи своеобразную романтику. Спасение жизней, помощь людям, почёт и благодарность. Боже, как же я был глуп.

Но глупость взяла свое. Так я оказался в бригаде скорой помощи на должности санитара. Да, работа не бей лежачего: знай себе носи чемодан, да подавай старшему то, что просит. Для простого обывателя это легкие деньги, но для будущего медика – каторжный труд. Я впитывал всё: от жестов и мимики, до шагов, которые привели к постановке диагноза. И не смогу соврать – это время оказалось для меня одним из самых сложных. Меня изумляло и повергало в шок то равнодушие, с которым медики относились к людям. Будь то кардиобригада, педиатрия или линия (бригада, берущая на себя все вызовы неясного или заведомо известного, несложного характера). Лишь по прошествии лет я понял, в чем было дело. Но об этом позже.

Сейчас же я бы хотел рассказать о начальных этапах своей карьеры. Итак, пройдя сложный путь от обычного студента до студента-санитара скорой помощи (поверьте, это было нелегко), я всё-таки добился своего, и с испытательным сроком меня поставили работать на педиатрическую бригаду.

Почему испытательный срок именно на ней, спросите вы, и я не замедлю ответить на ваш вопрос: в городе, в котором на пятьсот тысяч душ приходилась всего одна педиатрическая бригада, нет времени ни на сон, ни на разговор с любимой, ни на сортир. Многие ломаются уже в третью-четвертую смену. Так происходит естественный отбор на скорой помощи. По 35–50 вызовов в течение суток выдержать могут немногие.

Работая всего лишь санитаром, я восхищался своим врачом: одно дело – принести чемодан и усесться в кресло, задремав, и совершенно другое – умудряться осматривать детей и давать советы, назначая план лечения, который не всегда шел в соответствии с назначенным в поликлинике. Нет, не стоит думать, что врачи в поликлиниках идиоты и не умеют лечить. Все куда проще – они подчиняются приказам, которые пришли свыше и с которыми они ничего не могут поделать. Сколько бы ни вопил здравый смысл о том, что ещё рано назначать ребёнку антибиотики, приказ говорит обратное: во избежание последствий – назначаем курс антибиотиков, и дальнейшее нас не волнует. Главное, чтобы на данный момент ребенок выздоровел, а потом, как говорится, будет потом. Ибо так решило Министерство здравоохранения, а спорить с ним чревато. Вот участковые врачи и не рискуют.

Но продолжим. Итак, с честью отстояв двухмесячный курс молодого бойца на педиатрической бригаде, меня кинули на бригаду кардиологическую, и не думайте, пожалуйста, что данная бригада занимается непосредственно пациентами, у которых проблемы с сердцем. Нет. Раз в составе бригады есть кардиолог, считает министерство, значит, он может лечить абсолютно всё, потому что врач-то на самом деле элитный. И так получилось, что именно там я и научился практически всему, с чем пришел работать самостоятельно. Но эту науку я буду вам рассказывать в виде флэшбэков, так будет проще и мне, и вам, уж поверьте.

После кардиологии началась линия, о ней я уже писал выше. Там я столкнулся с вершинами человеческого идиотизма. Но почему-то и это меня не напугало, и все равно я грезил работой на скорой помощи. Как я думаю сейчас, отчасти это меня и сгубило.

Само собой, профессии обычного фельдшера мне было мало, и я решил податься в медицинский университет. Успешно поступив и проучившись полгода, я вылетел с первой сессии подобно пробке от бутылки шампанского, которую сильно растрясли, то бишь, с треском и фанфарами. О причинах, я, конечно, расскажу, но, по уже устоявшейся тенденции, немного позже.

Вот так, после долгих мытарств, я и попал на скорую помощь в маленький двадцатитысячный городок рядом с моим на двухлетнюю отработку, от которой так успешно откосил, поступив в университет сразу по окончании колледжа. Отсюда, пожалуй, я и начну своё повествование.

Глава вторая, чудотворная

И вот прошло пять лет. Я сижу в кресле, напротив меня стоит ноутбук, а в руке бокал с коньяком. На спинке кресла дремлет кошка, которую, кстати, я притащил с места своей нынешней работы. Ещё котенком подверглась нападению собак, и одна из них вцепилась ей в хвост. Половину зажеванной конечности спасти не удалось, но она об этом не жалеет. Когда два года назад я притащил её домой в коробке, с жалким кровоточащим обрубком, жена чуть не упала в обморок, а теперь это уверенный член семьи, жизнь без которого я нахожу пустоватой. Кстати, она всегда сидит со мной, когда я пишу, хотя лежбище у неё совсем в другом месте.

Именно так я и пишу. Не потому что алкоголик, просто так легче забираться в глубины сознания, где прячется все самое сокровенное. Гамма чувств, находящаяся в распоряжении обычного человека, у медиков атрофирована, и поэтому приходится прибегать к стимуляторам, помогающим достучаться до запрятанных уголков мозга, чтобы хоть как-то передать, что именно мы чувствуем, находясь на вызове, оказывая помощь, спасая или не спасая жизнь.

Я понимаю, что уже весомо затянул со вступлением, поэтому приступим к тому, ради чего мы здесь сейчас и собрались. Говорят, что у любого медика после трех лет практики начинается симптом «выгорания». Это значит, что он не чувствует сопереживания к пациенту, которого лечит. Это неправда. Сопереживание становится выборочным. За несколько лет практики становится понятно, стоит жалеть пациента или нет…

– Добрый день, Лидия Павловна, что случилось? – спросил я, заходя на знакомый адрес к бабушке девяноста лет от роду.

– Да вот с давлением справиться не могу, сынок, и нога болит, стать невозможно, – ответила мне бабуля.

Её я знал хорошо: Лидия Павловна, которой по паспорту девяносто четыре, прошла Вторую мировую войну, бежала из концлагеря, а когда вернулась на родину, соврала о дате своего рождения, прибавив к возрасту четыре года, чтобы её с братом и сестрой не отправили в детский дом, так как в 1942-м они остались круглыми сиротами. Сражаясь за жизнь, она пахала на двух работах, чтобы прокормить родню, а теперь живет в огромной квартире с «ремонтом на будущее». Так я называю ремонт, который делают родственники у стариков на будущее себе: в окнах стоят стеклопакеты, стены прогрунтованы и готовы к покраске, а потолки натянуты, но сама бабушка ночует на диване, который застал ещё Андропова у власти. То есть квартира готова к капитальному ремонту так, чтобы сама бабушка не могла там ничего испортить.

Не могу сказать, что бабушка голодает и живет в антисанитарии, и что это именно её личная заслуга. Однако при всем этом хочется добавить, что для человека, прошедшего такой долгий и тяжелый путь, родня могла бы постараться и лучше. Всякий раз, когда я захожу к ней в квартиру, я испытываю нечто сходное с негодованием. Через пару лет вы заимеете огромную жилплощадь за счет человека, который положил свою жизнь на то, чтобы вы жили. Не просто жили, а жили хорошо настолько, насколько это от неё зависело. Так неужели нельзя постараться и сделать все для человека, который угробил на это жизнь? Неужели сложно купить ортопедический матрац? Большой телевизор? Она же убила свою юность, молодость ради вас. Видимо нет. Девяносто лет – это приговор. Отработанный материал. Материал, который располагает хорошей квартирой и о котором стоит заботиться, но ни в коем случае не переусердствовать! Ведь ей и так всего хватает, она и так всем довольна. А вы пробовали сделать лучше, действовать через отказ? Уверен, что нет. Мне ли кому-то объяснять, насколько тяжело возиться с обременёнными старостью людьми. Возможно, я даже в корне не прав и несу чушь, но, повторюсь, это лишь моё мнение. Абсолютно, на все сто процентов предвзятое и вытянутое из моего личного пальца, однако, будь у меня возможность, я бы не позволил ни своей матери, ни бабушке испытывать дискомфорт любого характера. Надеюсь, найдутся люди, которые меня поймут, а впрочем, мне не нужна дополнительная мотивация и поддержка в этом вопросе.

– Сейчас поможем, бабуля, – сказал я, набирая стандартный для неё набор: магнезию и диклофенак (первое снижает артериальное давление, второе обезболивает).

– Спасибо, родной. Как тебя зовут? Помолюсь за тебя, милый, – отвечала бабушка. Впрочем, как всегда: в такие годы память ни к черту, и каждый раз она спрашивала, не новенький ли я на скорой помощи.

– Андреем звать, бабуля, – как всегда отвечал я, не отрываясь от дела.

– Андрюша, стало быть? Новенький у нас? Не помню, чтобы приезжал ко мне раньше.

– Да вот, шестой год уже к Вам езжу, бабушка. Форму сменил, вот вы и не узнали.

– А может и так, слепая совсем стала. Главное – здоровье, без него мы что? Никому мы не нужны, – ответила мне Лидия Павловна и добавила: – Я за тебя помолюсь, за здоровье, важнее ничего нет.

Сдержанно кивнув, я сделал инъекции и отправился восвояси, не забыв попрощаться и принять пачку печенья в благодарность (да, о, ужас, мы берем взятки не только деньгами, а старые люди порой очень обидчивы, если мы отказываемся от яблока или конфет). Им стыдно, что дают мало, нам, в свою очередь, страшно, что уличат во взятке. Так и живём.

В этот день я как никогда нуждался в здоровье – меня скрутил гайморит. Гайморит – это такое неприятное состояние, когда носовые пазухи наполняются гноем, температура держится в районе тридцати семи-восьми градусов и в итоге невозможно даже наклонить голову из-за невыносимой головной боли. Я же пошёл ещё дальше: запустив болезнь, я не мог даже жевать – любая нагрузка на верхнюю челюсть отдавалась сильнейшей болью. Весь самоназначенный курс лечения проходил как будто мимо. О больничном не было и речи: у меня две работы, и на обеих – нехватка персонала, к тому же, до определенного возраста мысли о здоровье успешно замещаются мыслями о ещё не заработанных деньгах, что не позволяет пропустить ни дня. Одна мысль о том, что на следующий день, придя с работы, я не упаду на кровать, а пойду на вторую работу, которая ни разу не связана с медициной (ведь нужно где-то зарабатывать нормальные деньги, правильно?) уже вызывала рвотные позывы. Однако отказываться и искать замену было уже некогда. Вы не понимаете, куда я клоню? Просто хочу объяснить, к чему рассказал о диалоге с Лидией Павловной и гайморите: на следующее утро, после не особо сложной на вызовы ночи, я проснулся совершенно здоровым. Легкий насморк не в счёт. Понимаю, что дело в наконец-то начавших действовать лекарствах, но и слова старушки долго не выходили у меня из головы. Зацепило.

Глава третья, жизнестойкая

На самом деле, во время работы на скорой помощи цепляет масса вещей. Например, я до сих пор не перестаю удивляться неустойчивости человеческой жизни, а именно: вот вроде бы живет человек, заботится о своем здоровье, бережет сердечно-сосудистую систему – не пьет, не курит, а потом – раз! – в один миг он синеет, и всё: мгновенная смерть от тромбоэмболии. И наоборот: человек, который, казалось бы, уже давно должен был уйти в мир иной – противится переходу и тем самым рушит пятую стену…

Обычно я не жму руки пациентам, но в этот раз все вышло иначе. Выпрыгнув из своего УАЗа и привычным жестом забрав у медсестры чемодан, я направился к дому, где меня встретил сын женщины, вызвавшей скорую помощь.

Изначально все пошло наперекосяк: я подошел к нему, а он протянул руку. Неосознанно. Так же неосознанно я её пожал. Как правило, я прохожу мимо такого панибратства, делая вид, что не заметил, однако, что конкретно повлияло на меня в этот раз, я сказать затрудняюсь.

Здесь стоит немного углубиться в анамнез (список заболеваний) той самой дамы, что нас позвала: ожирение, которое давно перешагнуло рубеж последней стадии, проблемы с легкими, сердцем, почками и вообще, проще найти и обозначить орган, по которому бы проблем у неё не возникало.

Так вот, осмотрев пациентку, я сделал выводы, а медсестра укол. После оказания помощи и категорического отказа ехать в больницу, мы с сыном пациентки вышли на улицу и остались наедине.

– Игорь, – зачем-то представился он.

– Андрей, – зачем-то представился я.

– Вот скажи, Андрюх, чего мне ждать? Когда начнется ж*па? – без обиняков спросил он.

Я задумался. Плохие новости всегда сообщать неприятно, но очень важно сообщить их правильно: чтобы и откровенно, и понятно одновременно. А это наука длиною в жизнь. Дважды выйдет, третий раз – нет. Иногда и того хуже. Один из плюсов работы не в мегаполисе – в отсутствии нужды держать язык за зубами. Моя премия настолько ничтожна, что, даже потеряв её в случае своего хамского или панибратского поведения, я не расстроюсь.

– Ж*пу вы пропустили, уже успешно стартовал п*здец, – ответил я, ловя ошеломленный взгляд собеседника. – Почему в больницу категорически не едет? Жизнь не мила?

Игорь замялся. Видно было, что настолько категоричный ответ неслабо его задел, но он стоически проглотил мою матерную колкость и нашел в себе силы ответить без агрессии:

– Да тут такое дело. Сын у неё есть ещё один. Брат мой старший, сорок два всего. Лежит в кровати два года. Рак мозга с метастазами. В последнее время совсем плох стал. Завтра поедет она к нему, попрощаться хочет на всякий случай, сам же видишь, какая. Боится не дожить.

Сказано это было тихо и как будто смущённо. Однако меня каждое слово разило набатом. Я чувствовал себя нашкодившим котенком, которого раз за разом тычут в учиненное им безобразие.

«Вот ты дрянь, – думал я, – заигрался в Бога в этом захолустье, получай же! Насмотрелся сериалов, начитался умных статей и думаешь, что знаешь всё?! А спросить мирно? А заранее? Умом не вышел? Так вали из медицины!»

Самокритика вкупе с совестью всегда были моими слабыми сторонами. В обыденности давить обе не составляло труда, но уж если не смог, то они били со всей силы.

Но как бы то ни было, и что бы ни происходило внутри моего сознания, вида я не подал. Самое первое правило медицины – не показывай свои истинные эмоции окружающим. Будет проще обоим. Проверено на практике.

Я молчал, он смотрел на меня. Я закурил, он зеркальным отражением повторил моё действие.

– Поступим так, – наконец, выдавил я, – завтра повезёшь мать к сыну. Как раз суббота. В воскресенье вечером вызови скорую помощь: в городе проще – там много больниц, не то, что здесь – одна, да и та под завязку забита. Там её точно положат. Но это обязательно, запомнил?

– Всё настолько плохо?

– Более того. Дальше будет только хуже. Она жива, пока жив её сын. Для старого поколения, да и для любого, в принципе, нет ничего хуже, чем умереть раньше собственного ребенка. Насколько бы взрослым он ни был. На данный момент у неё семимильными шагами развивается сердечная недостаточность. Если это состояние не урезонить вовремя, оно её убьёт. Причем весьма скоро – сердце не сможет тянуть ту нагрузку, которая на него свалилась. Понимаешь?

– Да, – прозвучал твёрдый ответ.

– Значит, понимаешь то, насколько важно положить её в больницу?

– Да, – не менее твёрдо.

– Тогда договорились. Если что – мы всегда рядом.

– Я понял. Спасибо, Андрей, – сказал Игорь, протягивая руку вновь.

– Не за что, крепись, – ответил я, отвечая на рукопожатие.

Идя к машине, я чувствовал себя побитой камнями собакой. Причем, если животным, как правило, достаётся незаслуженно, то я ждал этого камня в спину. Я жаждал его. В этот день я в очередной раз предал всё то, во что верил. Не все люди заслуживают черствости. Далеко не все. Я допустил ошибку, позволил себе судить о том, чего не знаю, и поплатился. Затягиваясь сигаретой в салоне, я поклялся, что этого больше не повторится.

Примерно через четыре недели мы пересеклись вновь. Она была ещё жива. Вопреки всем законам здравого смысла. В городе, у сына, она отказалась как от больницы, так и от вызова скорой помощи, и в итоге попала в нашу, районную, откуда её выписали за три дня до моего второго прибытия к ней на вызов.

– Аннндрюха, здравствуй! – печально поприветствовал меня её младший, находящийся в изрядном подпитии. – Опять мы тебя тревожим, ты уж прости.

– Ничего. Что случилось? – спросил я. С той поры, как бы это ни смешно звучало, я пересмотрел свои взгляды на мысли и поведение на вызовах.

– Да всё то же, но хуже, как ты и говорил, – ответил Игорь, икнув.

Пройдя в дом и кинув взгляд на пациентку, я всё понял: синюшные губы, асцит (скопление жидкости в брюшной полости) с венозным рисунком (торчащие вены на передней брюшной стенке, так называемая «голова Медузы горгоны» – из-за характерного сходства с мифическим персонажем), нарушение дыхания и двигательной функции говорили о том, что если больничное лечение и помогало, то исключительно в пределах больницы. А домой человек был выписан на «досмотрение» – очередной термин, подразумевающий несостоятельность проведения дальнейшей терапии. То есть лечение должного эффекта не даёт, выписываем вас домой, а там, сколько проживёте, столько проживёте.

Закрыв глаза, я опустил голову. Всё кончено. Для неё точно. Борьба бесполезна, абсолютно. Если заберу в больницу, её, конечно, положат. Будут ругаться, возможно, хлестнут меня дефектурой (изначально фармацевтический термин, означающий отсутствие какого-либо препарата в наличии. Был успешно перенят коллегами-практиками и на нашем сленге означает отсутствие каких-либо знаний у коллеги в голове. Другими словами, жалоба одного врача на другого). Но в палату определят. А смысл? Человек сдался. Треклятое рукопожатие. Именно поэтому нам нельзя сближаться ни с пациентами, ни с родственниками этих самых пациентов.

Конечно, мы поехали в больницу. При этом я потянул спину во время транспортировки пациентки, весящей больше двух сотен килограммов, в машину. Потом наврал о её состоянии заведующей терапевтическим отделением, которая на мою голову в тот день дежурила в приёмном отделении. Потом выслушал от той же заведующей всё, что она обо мне думает. Потом, во время перекура, выслушал то, какой я замечательный медик от пьяненького сына пациентки, и уже потом, закуривая вторую, отругал себя за то, что был не прав.

Почему не прав? Всё просто: не имеет смысла помогать тому, кому не помочь. А здесь я ко всему прочему выставил бездушными тварями всех врачей, которые «отказываются лечить». Сильно сомневаюсь, что она соблюдала все врачебные рекомендации. Как правило, они воспринимаются как «хотите – пейте, хотите – нет», что в корне неверно, но это и так очевидно.

Жестоко, скажете вы. Не поленюсь с вами поспорить: если организм сдался и хочет на покой, зачем пытаться продлить его агонию, если есть те, которые готовы бороться? Лекарства тоже стоят денег. Для вас это новость? Шок? Вы платите налоги? Да бросьте, конкретно моя больничка задолжала такую сумму, что голова пойдёт кругом даже у самых отъявленных бизнесменов. А это государственное предприятие, которое априори не должно иметь долгов. Но это я так считаю, а я далёк от бюрократии, чего уж там.

Что говорить, если каждому из моих коллег доводилось посещать аптеку и за свой счёт пополнять комплектацию рабочего чемодана.

А теперь представьте врача, заведующего отделением, который вынужден тратить последние лекарства на человека, которому они не помогут. А если и помогут, то сугубо временно и, так сказать, безвозмездно, то есть, не возымев должного эффекта. И каждый день он становится перед нелёгким выбором: назначить или нет? Потому что фактор случайности никто не отменял, и даже, казалось бы, безнадёжно больному может помочь то лекарство, которое в теории помочь не должно.

Представили? Вряд ли. Не примерив такого на своей шкуре, понять этого невозможно. Вам, среднестатистическим гражданам (уж простите за дерзость), медицина видится куда проще, чем нам. Если вы платите какие-то непонятные налоги, это значит, что бесплатная (!) медицина должна быть самой лучшей. А тот факт, что, по сути, вы платите копейки, которых не хватает даже на наши зарплаты, вас уже никоим образом не волнует: «Я ведь плачу, я хочу самого лучшего!». Ага, не будет этого. Не потому что жалко, а потому что мы стоим на коленях, и всякий проходящий мимо норовит залезть к нам в карман или кинуть камень. Не стоит удивляться, здесь не СССР, где ценили то, что нужно ценить. Сейчас, по крайней мере, в таких городках, наподобие того, в котором я работаю, каждый новый мэр норовит набить свои карманы отовсюду, где может поживиться, а потом передать эстафету следующему мэру, чтобы не посадили. В итоге мы имеем абсолютно нищую больницу, от которой требуют невозможного.

Вы также очень любите упрекать врачей и прочий медперсонал в бессердечности. Опять же зря, скажу я вам. Каждый из нас, как бы это смешно ни звучало, помнит свой первый труп. Это именно то событие, которое даёт первую трещину в сознании. Говорит о том, насколько нестабильна и хрупка человеческая жизнь.