Читать книгу: «Егорушка», страница 7

С каким умилением вспоминал Жора 1996 год, когда в 2002 году он вышел на свободу. Показался он ему детской проказой, если сравнивать с тем, что происходило теперь, с тем, что ему предстояло постичь и принять. И в этом до неприличия изменившемся мире были по-прежнему не просто нужны, а были необходимы такие, как он. Ещё за решёткой до Жоры доходили слухи о невиданной жизни, которую подарила людям некогда социалистическая страна, окунув себя в капиталистическую вакханалию со стремительно развивающимися технологиями. И сколько же – ещё в тюрьме – поступило ему предложений от работодателей, приглашающих к взаимовыгодному сотрудничеству. О, да! Жоре это нравилось.

Он улыбался и облизывался, стоя руки в брюки посреди Красной Площади. Он ехидно щерился, поигрывая языком в просвете между зубами – теперь-то он купит себе золотые зубы. О, да! И очень скоро. Его уже ждут, и его ждёт не ведающая о нём Москва – столица любимой Родины! Жоре нравился такой мир. Неужели, когда-то было иначе? Неужели, как-то иначе было при его же жизни? Не может быть! Ха-ха…

Он шёл руки в брюки и насвистывал «по долинам и по взгорьям», а Москва бурлила. Скоро, очень скоро частью этой жизни станет и Жора.

«Я всё одно, что Христос! – думал Жора. – Он пришёл в Иерусалим, а я пришёл в сердце другой славной державы!»

Участь, постигшую Христа, он старался не затрагивать.

«Предупреждён – вооружён. Так-то, – посудил он. – Я не буду глупцом или жертвенным агнцем. Я полечу высоко. И далёко».

«Вот и я! Встречай меня, Москва-матушка!»

Было ему на ту пору тридцать три года.

Жору приютил под своим крылышком некий авторитет, известный в московских криминальных кругах и в правоохранительных органах как Султан, а по паспорту – Султанов Пётр Константинович. Жоре поручили самую грязную и неблагодарную, опасную и непредсказуемую работу: его зачислили в штат «чернорабочих», занимающихся наложением и сбором оброков, выбиванием долгов, проводящих акции устрашения и наказания, при возникновении потребности обязанных прикрывать-охранять боссов в их деловых сходках и участвовать в разборках. Жора был шестёркой. Он был на подхвате, исполняя всю грязную работу. Трудился он на передовом рубеже не щадя живота своего. Он рисковал головой и мучил, истязал непослушных и своенравных, и ни на что не жаловался: карьеру, как известно, положено начинать с нуля, карабкаться по ступеням шаг за шагом, и переводить дыхание в закутке достигнутой ниши. Если он уцелеет, тогда у него всё получится! В это Жора верил.

Но Жоре повезло. Жору ждала приятная встреча: через три месяца работы на Султана, он узнал, что давний его коришь, закадычный друг Толя Безбашенный – это никто иной, как Костыль, о котором среди нового для Жоры окружения ходило много страшных легенд, наполненных бессмысленной жестокостью. А Жора уж было подумал, что кличку его друга детства позаимствовал кто-то другой. Нет, это на самом деле был он – Толик Безбашенный, теперь возглавляющий несколько боевых бригад Султана: с момента выхода на свободу, с 1998 года, Костыль трудился день и ночь, порою без сна, и честно заслужил столь высокий ранг своей безупречной преданностью общему делу процветания криминала.

Как только Костыль узнал о давнем товарище, он тотчас пожелал его увидеть.

Старые товарищи хорошо отметили воссоединение, и в считанные дни Жору перевели под непосредственное начало Толика.

Жора стал правой рукой матёрого и кровожадного безбашенного Костыля.

До этих пор Жора полагал, что принятые среди его прежних товарищей мероприятия порой переходят разумные границы, что не следует так часто прибегать к жестоким мерам, можно бы обходиться как-нибудь полегче, помягче. Но всё познанное оказалось цветочками, по сравнению с тем, что он был вынужден лицезреть и воплощать теперь, не осмеливаясь подводить своего поручителя, поругать оказанное ему доверие и страшась навлечь на себя гнев и даже наказание, которое, Жора в этом не сомневался, Костыль без тени сомнения обрушит на его маленькое тельце – подвергнет его мучительной смерти! Жоре казалось, что он состоит под началом некоего садиста, изверга, дьявола в обличии человека, что происходящее – это не реальность, а кошмарный сон, от которого можно сойти с ума. На первых порах он частенько выбегал из смрадной комнаты от подкатившей дурноты и выворачивал нутро наизнанку, блюя до коликов. За такую слабость ему было стыдно. Но у него не получалось противиться естественным позывам к рвоте, когда у него на глазах терзали, буквально рвя на куски, живого человека. Вскоре, однако, Жора попривыкся и вроде как вошёл во вкус – приелось, стали для него подобные дела обыденными. И даже порой делалось Жоре как-то скучновато снова идти и мараться кровью, но он приободрялся, чуя тяжесть карманов, набитых деньгами, – так что можно было не думать о постирушках испачканного шмотья, а развлечься прогулкой по магазинам.

Всё складывалось для Жоры можно сказать что благополучно: он был цел, невредим и до сих пор вроде как жив. А то, что Костыль не признаёт чистоплотность и эстетику, в последнее время Жору не особо волновало. Правда, так было до лета 2005 года, когда Жора уже катался на личном мерседесе и жил в собственной двухкомнатной квартире в центре столицы. Жора вместе с двумя ребятками, состоявшими у него в подчинении, несколько месяцев самостоятельно курировал три крупных дельца, и так получилось, что они спалились – у оперов на их троицу появились улики.

Султан давно свёл дружбу с нужными людьми в правоохранительных органах и периодически помогал им закрывать так называемые «висяки», для чего исправно выдавал неугодных, неудобных или засвеченных людей. Чаще это была всякая мелочёвка, вроде Жоры и его двух подчинённых. На этот раз Султан договорился с нужным следователем о сдаче проколовшейся маленькой бригады под началом Жоры. В списочке имелся и сам главарь, то есть Жора Барсуков, известный как Барсук. Было решено послать неугодных ребяток на устранение одной проблемки, чтобы разом решить два дела, и повязать их на месте преступления – возьмут их тёпленькими, с пылу, с жару! Но… В этой неблаговидной затее было одно «но». И оно заключалось в том, что Султан боялся отпускать ребяток в тюремные застенки, где они могут угодить в лапы неподконтрольных ему людей, и те возьмут да и развяжут им языки. Жора знал вполне достаточно фактов о проступках Султана. Поэтому, чтобы не выносить сор из избы, сошлись на том, что Жору и одного из его подчинённых порешат на месте, а с оставшимся, мало знающим новичком, опер сделает то, что надобно для блага следствия.

Султан не долго размышлял, кому поручить щекотливое мероприятие: тот, кто поручился за Жору, кто приблизил его, настоял на том, что Жоре можно доверять серьёзные дела, тот пускай и отвечает. Костыль был призван под строгие очи Султана и облечён задачей: поручить Жоре один вопросик, по исполнении которого, тот не должен уйти живым. Обо всём позаботится опергруппа, но если она не справится, Костыль должен самолично убрать Жору и одного из его ребяток. Султан многое дал Костылю, и тот не смел ослушаться. К тому же, ещё никогда Костыль не убивал того, кто был по-настоящему ему дорог, поэтому он рвался в бой с остервенением, стремясь испытать до сих пор неизведанные им чувства. Ни чуть не колеблясь, Костыль отправил Жору на задание. Он не стал дожидаться, когда отреагирует опергруппа, окружившая многоэтажный дом. Он заранее проник в подъезд и неожиданно возник на пороге чужой квартиры, где орудовал Жора со своей скромной бригадой. Костыль без заминки выстрелил в двух ребяток Жоры. Первому он метился в сердце – и завалил его с одного выстрела. У второго было время, чтобы оказать сопротивление. Не много, но было. А он застыл, глядя на легендарного Костыля кролячьими – бестолковыми – глазами. Он видел, как на него переводится пистолет… и услышал хлопок, и что-то гулко, тяжело стукнуло в его правое плечо, разрывая его, обжигая огнём. Парень ухватился за облитое свинцом плечо, привалился спиной к стене и опустился на пол – смотрел, как Костыль выбивает ногой из его онемевшей руки чёрную железяку – пистолет, из которого только что был убит хозяин квартиры, смотрел, как Костыль делает контрольный выстрел в голову его товарища, и не смел ничего спросить, узнать, в чём их вина, в чём ошибка, что они сделали не так, почему, в чём они, он! провинился, в чём?

Барсук тоже ничего не понимал. Он молча смотрел на вершимую несправедливость, предполагая, что дни, отпущенные «молочным щенятам», истекли – больше они не нужны. А он? Что с ним, с Жорой? Если так решил сам Султан, если он должен принять смерть от руки друга… что же… так тому и быть… наверное. О таком Жора никогда не думал.

Костыль опустил пистолет, подошёл к Барсуку, сказал, с жадностью всматриваясь в глубину его глаз:

– Я сожалею, но это приказа Султана.

Что-то твёрдое прижалось к рёбрам Барсука – вся жизнь вихрем пронеслась перед его глазами, и ему страстно захотелось жить.

Грохнул выстрел.

Мир поплыл перед глазами Барсука – всё вокруг залил яркий свет, размывая очертания предметов, заставляя их плавать, поднявшись на воздух.

Сознание у Барсука помутилось.

А у Костыля расширились зрачки.

Костыль что-то выдохнул и стал сползать, цепляясь за друга Жору.

В дверях стоял мужчина в штатском.

Это был следователь, с которым договаривался Султан. Это он стрелял, и стрелял в Костыля, потому что час назад ему позвонил Султан и попросил устранить хорошо известного правоохранительным органам матёрого зверя, жестокого истязателя и убийцу по прозвищу Костыль.

Не прошло секунды, как Костыль сполз к ногам друга, а Жора уже знал, что хочет не просто жить, но хочет мстить! И Жора опередил мужчину, вставшего на пороге чужой квартиры. Он выстрелил первым. Пуля вошла в область переносицы незнакомца, и лицо у него, брызнув каплями, вспыхнуло красной кляксой.

Жора побежал.

Было темно.

Была ночь.

Жора бежал дворами и стрелял в каких-то людей, что-то кричавших и стрелявших ему в спину. Жора прыгнул в машину, предусмотрительно оставленную на соседней улице, и успел выехать из Москвы до того, как захлопнулся капкан. Жора бросил машину в лесу, разломал сотовый телефон, зашвырнул его в кусты и пошёл не разбирая дороги. Шёл он долго. Потом ехал на электричке. Потом трясся в рейсовом автобусе, и вышел в поле на безлюдной остановке. В стороне, в ложбине, виднелась деревня, вытянутая в длинную струну. Он направился в противоположном направлении. Он обходил населённые пункты. Он пробирался через леса и поля. Жору гнал страх. Он боялся не только милиции, но и подручных Султана, бывших своих товарищей.

Шёл он пять дней. Два раза, понукаемый голодом, Жора заглядывал в деревенские магазинчики, и снова возвращался в лес. Он не знал, сколько ещё надо идти, чтобы немного успокоиться, поверив, что погоня потеряла его след. Сколько он выдержит? Ему надо где-то затаиться, где-то осесть! Но где, как? Он не знал. Или не решался этого сделать, боясь, – он не понимал и этого. Он просто брёл. И наконец он изморился настолько, что начал мечтать о покое в уютной постели. В таком вот состоянии он наткнулся на шалаш в поле, сложенный из стеблей и листьев кукурузы. Он рухнул в него и забылся сном.

Жора упрел. Он с удовольствием скинул бы с себя рубашку и джинсы, если бы не опасался ещё больше напугать детей разукрашенным татуировками торсом. Он с полчаса рассказывал историю своей нехитрой, но сложной и страшной жизни. Он утомил не только себя, но и детей, которые стояли, сбившись в кучку и не решались сесть, – чтобы этот опасный мужик не нависал над ними, чтобы он не застал их врасплох, по какой-то своей причине вдруг вздумав на них напасть! Ребята старались скрыть взбудораженные чувства – и то и дело хватали длинные листья кукурузы и ломали их, вертя в руках. Они стояли и украдкой бросали на Жору недоверчивые взгляды. Все устали. Всем хотелось завершения излияния-исповеди, – и разойтись по своим норам, чтобы хорошенько всё обдумать на отдохнувшую, а не очумлённую стоянием под полуденным солнцем голову.

Жора то садился, то поднимался, а то расхаживал взад-вперёд, разминаясь и отвлекаясь на размеренный шаг, и продолжал говорить:

– Ребятки, вы не думайте, что я – кровожадный мародёр и всё такое прочее. Посудите сами: тогда, когда ещё наше славное государство было другим, жил я нище, в лишениях, – и если от этого я, такой плохой, покусился на чей-то кошелёк, то это не такой уж большой грех! Если тогда я участвовал в массовых драках, то эти драки были по нашим, общими мыслями установленным правилам, законам. А потом нас, ещё даже не подростков, соблазнил легко доступным кушем взрослый хмырь. Мы ему доверились. А потом я всего лишь остался преданным своему другу, пускай непутёвому, разнузданному, расхлёстанному, но другу, оставшись при нём до конца. Не более того! И нас покрутили, и осудили. И это справедливо! Отсидев положенное, я крал заводское имущество. И только! И за это я тоже отсидел положенное. А «только» я говорю потому, что уже тогда пришли другие времена: жёсткие и страшные, голодные и вместе с тем богатые. Я уже ни с какого боку не был нужен государству: меня никто не воспитывал, не брал на поруки – меня просто терпели, как по недоразумению живущую неугодную тварь. Для меня не могло быть иного пути – только по ранее протоптанной дорожке! Если бы не новые времена, я остался бы мелким воришкой. Не более, не более того, ребятки! А так… Я был не властен совладать с тем, противостоять тому, что при моём отсутствии сотворили со страной. Да, я вернулся в криминал, но криминал, видите ли, уже был не тем. Он давно стал по-настоящему жестоким, грубым, кровожадным. К тому же, до последнего времени я был всего лишь мелким исполнителем, шестёркой, воплощающей в жизнь чужие затеи. Надо мной стояли жирные властители – я не смел ослушаться. Когда же я втянулся в эту безумную карусель, пути назад у меня и вовсе не стало: меня бы порешили! И когда мне поручили самостоятельные мероприятия, как тут откажешься? Я так глубоко вляпался. Завяз коготок – всей пташке пропасть, гласит народная мудрость. Со мной не церемонились бы – порешили бы враз! Потому что я уже много чего знал, много чего мог набалакать… так-таки, ребятки. Собственная жизнь стоит дорогого! Когда над ней завис коршун, тут некогда думать о высоких материях – всё печёшься о своей шкуре, изворачиваешься, чтобы уцелеть. Вы это понимаете? Вы меня не особо осуждаете? Я не хотел бы этого. Видит Бог, не хотел бы. Вам узнать бы, что такое Костыль, что это был за монстр. По сравнению с ним, я – пушистая белая овечка, ангел на небесных облаках. А ведь до того… до этого нашего теперешнего настоящего я был совсем другим, совсем другим, – Жора сокрушённо вздохнул, сел у шалаша – закручинился. – Не судите меня строго, ребятки. Я сам не рад, что в это вляпался. Я обо всём очень сожалею. Если бы не это проклятое время… если бы не новая революция… этот перевёртыш… если бы всё вернуть назад… я как-нибудь да выкрутился бы, и никак не стал бы тем, что есть сейчас, никак не стал бы… никак…

Жора обхватил себя руками и закачался, отупело глядя перед собой выпученными глазами.

– Ладно, – заговорил Бориска, – мы понимаем. Да, ребята?

Саша скривился, пожал плечом.

Митя отрывисто кивнул.

Катя глубокомысленно посмотрела на Бориску.

А Любочка пошла утешать опечаленного дяденьку.

– На, – сказала Любочка, приблизившись к нему и протянув что-то скрученное из листьев кукурузы, что-то, что напоминало маленький венок.

– Спасибо, – сказал Жора. – Как ты умело плетёшь.

– Это ещё что, я ещё не так могу, – ответила девочка. – Мне вас жалко, – добавила она и потянулась, чтобы погладить его сухую, но крепкую руку.

Жора осторожно накрыл её малюсенькую кисть, и похлопал по ней, и дружески улыбнулся, глядя прямо в светлые глаза девочки.

– Спасибо, малявка, я это ценю, – сказал он и посмотрел на остальных ребят.

Те как-то робко колыхнулись, делая к нему маленький шажок.

Потом шаг стал больше, – и вот они уже дружно, но пока ещё натужно улыбаясь, обступили его, наперебой спрашивая о жизни в неведомой далёкой Москве, о том, как это быть бандитом, как быть богатым, одним из тех, кто частенько проезжает через Житнино, не заглядывая в Тумачи, то есть к ним, к ребят, мчится он мимо в больших и малых, но красивых, наверное, дорогущих иноземных машинах: «И даже кое-кто из таких завёлся среди жителей Житнино», – сообщили они по секрету.

Жора был доволен. Жора ликовал! Тем более, что теперь рядом с ним сидел сам Бориска – самый старший и головастый, – и он, Бориска, пока неохотно, растерянно, но пытается понять и принять его, Жору, впустить его в свою жизнь. Это была победа!

Жора отбивался от вопросов общими фразами, стремясь уйти от полемики, чтобы окончательно закрепить появившееся к нему участие: подробные ответы могли вызвать ненужные споры и породить маленький, но конфликт. Жора не хотел рисковать, и поэтому при первой же возможности он заговорил о том, что волновало его теперь больше остального, сказав:

– Мне, ребятки, оставаться здесь никак нельзя. Опасно здесь. Дорога близко. Нас могут услышать. Или кто-нибудь зайдёт в кукурузу по какой-нибудь своей надобности, а может, отыскивая вас. Тут же всего пару шагов надо сделать и вот он – шалашик! Мне надо сменить место. Я вчера ходил, осматривался и нашёл местечко. Там, – Жора показал в сторону от дороги, на запад, в глубь поля, – за небольшой горкой, за холмиком. От деревни до него будет около километра. Не меньше. В такую даль никто просто так не заберётся. Местечко мне кажется очень удобным. Как мыслите, ребятки? – Все согласились. – Поможете перебраться? Поможете построить новый шалаш? Этот у вас вышел очень даже складно, так что я полагаюсь на вас в этом вопросе. Вы специалисты хоть куда!

– Поможем. Да. Да. – Радостно согласились дети.

– Так, значит, завтра и начнём! Приносите ножи, лопаты, может, какие тряпки для подстилки и чтобы их порвать и пустить на ленты для связки кукурузных палок.

– Да мы и так всё устроим, – сказал Саша. – Зачем что-то тащить? Могут заметить и спросить, зачем несём?

– Могут, – согласился Жора. – Но мне жить в нём не один день, и с нужными инструментами дело пойдёт сподручнее, и берлогу, в которую я залягу, мы отгрохаем тогда с размахом, с шиком, а!

– Ну… это да, – согласился Саша. – С лопатами и ножиками будет быстрее и удобнее.

– На том и порешим, – сказал Жора. – Подползайте к девяти часикам. Да идите осторожно, окружным, а не прямым путём, чтобы не приметили направления, если кто заметит, лады?

– Лады. Лады. Лады. Да. – Сказало четверо детей разом.

Любочка же, приоткрыв ротик, лишь смотрела на дядю: она хотела спросить его о маме, но никак не решалась, чувствуя неподходящий момент и страшась его обидеть, потому что сейчас он вовсе не казался ей злобным, к тому же имеющим хотя бы какое-то отношение к тем людям, кто куда-то увёл её мамочку.

– Да, и ещё, – сказал Жора. – Кто может вечерком, когда стемнеет, проводить меня к реке? Куда-нибудь, где можно помыться вдали от людей. Я совсем грязный. Запылился я в дороге. Пропотел жутко. Есть такое местечко? – Жора в первую очередь обращался, конечно же, к мальчикам.

– Пожалуй, что есть, – проговорил Бориска. – Можно отыскать. Но идти придётся далеко. И лучше выйти загодя, до темноты, – размышлял он. – Идти надо кукурузой, в обход села, а когда стемнеет – перейти дорогу, перебежать поле, укрыться в зарослях у реки и тогда присмотреть местечко.

– Да-да, – подхватил Митя. – Это надо идти на запад, за село, туда, ближе к птицеферме. Там плохо пахнет и всюду поля, нигде нет ни одного дерева, лесок начинается у птицефермы, а так – всё поля. Туда редко кто ходит, а к потёмкам совсем никого не будет, скорее всего.

– Верно, – подтвердил Бориска. – Туда надо. Там крутой и высокий берег и сверху сразу не увидишь, кто у реки.

– Так проводите?

– Проводим, – в голос сказали мальчики.

– Если сможем, – добавил Саша. – Родители могут не… ну, там…

– Да я понимаю, – ободрил его Жора. – Всякое бывает. Я не настаиваю, да и нет надобности идти всем сразу. Много народа – это может привлечь внимание. Хотя, при излишке народа, кого-то можно выслать вперёд, на разведку, и тут же кем-то другим прикрыть тылы… но хватит и одного провожатого, как-нибудь дойдём.

– Бориска? – Саша поднял брови, понуждая мальчика к ответу.

Наконец Бориска сообразил, что он хочет от него добиться, сказал:

– Я живу один. Отец работает на поезде, и подолгу не бывает дома, – пояснил он для Жоры. – Так что я точно буду, – добавил он как-то неуверенно, словно не желая предстоящей вылазки, да ещё в одиночку с мужичком.

– На этом и порешим. – Жора бодро протянул мальчику руку для пожатия.

Бориска повиновался.

Сильная квадратная пятерня мужичка удостоила честью и Митю с Сашей – мальчики были польщены, – физический контакт окончательно разрушил остатки отчуждения, брезгливости, а то и страха. Катя же почему-то сделалась красной: она алела, как мак. Жора встретился с её воспалённо блестящими глазами и быстро отвернулся, и быстро сказал:

– А ты, Бориска, чего это всё смотришь на солнышко, куда-то торопишься?

– Солнце – в зените, значит, сейчас где-то начало второго, – сказал тот, и Жора машинально взглянул на своё пустое запястье: его дорогущие часы покоились в шалаше, внутри свёрнутого пиджака. – Любочке пора обедать и постараться поспать, – уточнил Бориска. – Её бабушка и дедушка станут переживать, станут искать её, увидят, что меня нет дома, и предположат, что она где-нибудь со мной, и заругают меня.

– Тебя никто не заругает, – возмутилась Любочка. – Бабушка с дедушкой тебя любят и ничего такого не скажут.

– Но подумают, – сказал Бориска.

– И ничего подобного! – ещё больше возмутилась Любочка и раздула щёчки. – Они не такие.

– Пускай без упрёка и злобы, но подумать могут, – продолжал упрямиться Бориска.

– Нет! Нет, нет и нет! – закричала Любочка. Она подскочила на ножки, упёрлась ручками в плечи сидящего мальчика и попыталась раскачать его, такого-сякого упрямца, но при этом сама стала раскачиваться, и ей это понравилось.

Любочка дурачилась, а Бориска не сопротивлялся – он ей подыгрывал.

Жору обеспокоило нечаянно нагрянувшее на детей веселье, и он внезапно цепко ухватил Любочку за руку, развернул её к себе и живо, требовательно спросил:

– Так ты, малявка, живёшь только с дедушкой и бабушкой?

– Да! – выкрикнула та вдруг отчаянно громко, с капелькой истеричности и, вырвавшись от него, бросилась в сторону деревни, в густую и сочную высокую кукурузу.

– Любочка! – Бориска побежал за нею.

– Что это с ней? – спросил Жора.

– Три года назад её бросила мать, – сказал Саша.

– И вовсе не бросила, – зашипела на него Катя. – Как ты можешь такое говорить? Её увёз муж. Силой увёз, с подручными головорезами. И с тех пор никто её не видел.

Дети замолчали, посмотрели на Жору вроде как с подозрением и – потупились.

Жора не стал углубляться в непонятную историю, понимая, что дети переутомлены, и поспешил с ними распрощаться.

– Ну, ребятки, давайте, ступайте, – сказал он, вставая. – До вечера, значит, да? Кто сможет, тот пускай приходит часиков этак в девять. Да не забудьте принести мыло – мне же надо чем-то мыться, а? – Он изобразил, как намыливается, скобля в подмышках.

Дети улыбнулись. Жора улыбнулся и снова протянул мальчикам руку: пожатия были крепкими – Жора старался выразить глубочайшую признательность за понимание и помощь, показать искреннее к ним расположение, доверие, а мальчики, поняв это, ответили тем же.

– Пока. Жду, – сказал Жора.

– Пока, – ответили дети и пропали среди кукурузы.