День после второго

Глаза ее бегали в разные стороны – она впала в какую-то лихорадку и уж совсем забылась и, не сопротивляясь, заснула.

Глава II

Перемены

Катя проспала совсем не долго. В полной тишине птицы вокруг ее дома замолчали. Причиной их испуга наверняка был сильный ветер, который вдруг столь неожиданно поднялся после проливного дождя.

Солнце все поднималось выше, хотя быстро движущиеся облака закрывали его лишь на мгновение, и оно опять возвращалось в исходное состояние, поминутно прячась за большими кронами деревьев. Ветер беспощадно свистел и задувал во все щели.

Комната, которая принадлежит Кате и где сейчас спит ее мать, уже совсем вся заполнилась густым дневным светом. Спустя полчаса, когда солнце начало светить в глаза, ее мать тут же проснулась. Хотя Екатерина в этот момент еще спала. Ибо в материной комнате все было настолько темно и мрачно из-за задернутых штор, что определить, день сегодня или вечер, заметить разницу между ними было крайне трудно, даже по той простой причине, что шторы, которые закрывали окна, были настолько засалены и даже задерганы, что порознить их было невозможно, они намертво злобно затянули окно и не пропускали ни единого луча света.

Мать, проснувшаяся на рассвете от прямого попадания солнечных артиллерийских лучей прямо в ее небольшие глазки, сразу же встала с кровати, озлобленная в быстром темпе направилась она в свою комнату, с каким-то неподдельным шармом или кокетливой походкой, одним словом, корячась и что-то пританцовывая, возможно, какую-то польку, шагала она гордо в гостиную. Будто зная заранее и предчувствуя, что именно там спит ее дочь, решила, посему нарочно подготовить план; что-нибудь такое выкинуть, или, возможно, даже ударить ее; при этом войти окончательно в переднею часть команды и повернуть свой корпус к креслу – помышляла она тем самым утвердиться в образе карателя перед беззащитным и спящим лицом дочери. Помнила ли она, что у Кати сегодня день рождения? Это был такой человек, который мог забыть и, более того, изменить свое мнение даже через час. Впрочем, если она уж и помнила об этом дне рождения своей дочери, то этот факт, мог только усилить ее хаотичные вызовы на жестокий бой по отношению к беззащитной девушке, и никак иначе.

Она начала тихонько смеяться и в этот момент, стоя у кресла, качалась, при этом руками изображая тигра, который вот-вот набросится на свою жертву. Кресло было весьма фамильярное и в то же время было весьма смеющееся над всей этой ситуацией в целом. Кто на этом кресле только не спал за все дни его существования. Но если присмотреться к спинке кресла, которая так и смотрит в глаза подле стоящему человеку, то можно определенным образом заключить, что это самое кресло имеет два больших глаза, а разрез чуть ниже напоминает собой огромный рот, который искоса улыбается прямо в лицо тому, кто на него поглядит. Потому девушка, лежащая на этом кресле, больше походила на обед злого великана, голова которого отчетливо была прорисована до мелочей, вдобавок к этому и ручки шезлонга напоминали огромные уши. Полубоком в этот компрометирующий момент, на фоне приближающейся матери со злыми намерениями, расположилась ее дочь, словно на алтаре жертвоприношений, и мать ее уж было хотела нагнуть это кресло, чтоб та с него съехала, и как только она положила обе руки и приготовилась тянуть шезлонг назад, внезапно раздался громкий стук в дверь. Бил же, по всей видимости, кто-то сапогом об порог, и довольно сильно.

– Эй! Ну кто там еще?! – произнесла она, запутавшись даже немного удивившись сама такому визиту, затем отряхнула свое платье правой рукой в жесте явной и неполной сообразительности.

Впрочем, не спеша открывать и подумав еще немного, она решила: «должно быть, из школы кто-то пришел», – и с любопытством покосилась на дверь, которая так и ломилась от грохота.

– Эй! Да кто там такой?! Хватит тарабанить! – Она уж решила открыть незнакомцу, подходя все ближе к двери. Забыв о своей дочери на кресле, она схватилась за ручку и поспешила вращать ее в разные стороны, не понимая, в какую из них ей нужно вращать, чтоб отпереть эту дверь, так как Катя, вошедшая вчера с прогулки, дверь не закрыла, а лишь захлопнула и отвлеклась на кота. Мать ее сегодня поутру, не понимая, что происходит, своими действиями, наоборот, замкнула дверь, повернув ручку в ненадлежащую сторону. Человек, который стучал в дверь, подумал, что она теперь отперта, и силой надавил на дверь своим телом, отчего она прогнулась и старая краска откололась и осыпалась на женщину. В возмущении, что дверь не открылась, а, наоборот, закрылась, незнакомец начал тарабанить еще сильнее и бить ногами по порогу, казалось бы, своими солдатскими, на первый взгляд, сапогами, так что краска продолжала откалываться. Это не могло не навести ужаса на женщину и она резко пришла в себя. Взявшись в панике крепко за ручку, она все же смогла отворить. Приоткрыв старую рыхлую дверь, перед собой она увидела довольно высокого человека. Лицо же его было смуглым, местами черным, с до жути красной кожей в районе шеи, которая к тому же выцвела на солнце и превратилась в нечто твердое, словно каменное, грубое и довольно незнакомое. Впрочем, лицо его было как стена песчаного оттенка, могло даже показаться, что он приехал откуда-то с юга и явно был не из здешних мест. Лоб у него был сухой, не в морщинах, не засален, хотя на нем виднелись многочисленные трещины явно механического характера. Губы же его были тонкие, местами в шрамах. Это как-то даже напугало чересчур вспыльчивую мать, ошеломленная, она так и продолжила таращиться, стоя на пороге, и, не сказав ни слова, ступила назад в замешательстве.

Где-то примерно секунд двадцать пять оба стояли и друг на друга смотрели.

– Ну, здравствуйте, Мария Сергеевна, – проговорил загадочный мужчина. Одет он был довольно строго. Что бросалось в глаза, так это его темно-синие кожаные перчатки. И именно этот факт добавил еще свой тон в дело: что они такие темные и солидные, а не вульгарно-лимонные, к примеру, или бежевые, – заставил испуганную женщину подумать о чем-то плохом. Лицо его было худое, вдобавок к этому песчаное, словно печенье, и как будто все сыпалось само по себе, как это часто бывает с подобными кондитерскими изделиями, кроме того, на щеках выступала легкая небритость, и непонятно было, то ли его волосы так растут, потому что они были еще рыжие, то ли его лицо так запесчанилось и приобрело настолько сухой и дымчатый вид. Однако же сам он был еще и прокуренный, судя по запаху, который доносился в том числе и от перчаток, и при каждом покашливании пыль или известь спускалась с его лица, или же самой Марине (так звали мать Кати), стоящей рядом, так показалось от испуга. Он был значительно выше нее и даже поднялся на одну ступень порога, чтобы казаться еще более громадным, и, обхватив одной рукой дверной проем, неумолимо взглянул прямо испуганной даме в ее глаза, делая акцент на своей речи.

В другой руке он держал какое-то письмо или даже документ. Однако же сразу это не было понятно.

– Вы кто? – проговорила Марина каким-то больным и еле дрожащим голосом. Странное появление такой персоны очень даже сказалось на ее характере и подкосило ей поджилки. При всем неординарном внешнем виде данного человека, судя по его манерам и речи, за бездомного этого песочного мужчину было тяжело принять. В таком виде иного человека с таким компрометирующим лицом, может быть, она и прогнала бы палкой, – но не его! Она вдруг стала вести себя крайне трепетно, чего не наблюдалось ранее – так это явного замешательства.

Ведь буквально еще шесть минут назад она вела себя вызывающе по отношению к своей дочери и даже хотела опрокинуть ее с кресла. Но присутствие столь серьезного мужчины, да еще и с каким-то серьезным документом в руках, – настолько огорчило и скомпрометировало ее саму, что в горле ее резко стало сухо и запершило, отчего она начала откашливаться.

– Могу ли я поговорить с Екатериной Андреевой? – произнес он с какой-то ехидной улыбкой. Каким-то необычайно диким взглядом посмотрел он в ее глаза, при легком напутствии, вероятно, апеллятивно, чтобы казаться еще безобразней, но при этом сохраняя деловой вид, который он так эффектно внес во внимание, он продолжал:

– Ах! Должно быть, вы меня не ожидали, верно? Ну, да впрочем, этот день все равно бы когда-нибудь настал. Ведь так? – произнеся данную фразу, он размеренно подвинулся еще ближе, и фраза эта была тяжела для Марины, а его телодвижения были весьма внушительные и что-то предвещали. Но пока с порога было не ясно, чем это закончится.

Женщина стояла и слушала, будто ее поразила молния среди ясного неба.

– Зачем же вам моя дочь? – произнеся это с невероятным… сильным изумлением, она начала медленно опускаться, постепенно теряя равновесие. Все это выбило ее, словно пробку из шампанского, и ударило ей в голову, так что она уж казалась такой напуганной и беззащитной и в этом состоянии не могла совладать с собой, но продолжила вести беседу и как-то намеревалась выяснить, разгадать, разоблачить, что происходит в голове у самого человека, который так нагло ворвался в дверной проем. Но внезапно едкое чувство чего-то злого и давно забытого застало ее врасплох, и она потупилась.

– Я… ее здесь… ее здесь… – она начала задыхаться, – ее здесь нет! Она! Не здесь… – заявила тут же она, по-видимому, спокойно, чтобы не вызвать подозрение, но что-то безудержнно вздрагивало в ее голосе. – Прошу вас, уходите, я… давно с вами все обговорила! Я давно все вам передала! И вы сказали, вы же сказали… – Нотка безумия проявилась на ее лице.

– Да… но теперь он умер! – Произнеся эту странную фразу, песчаный человек добавил: – А теперь позвольте мне пройти? Ну!.. Пошла! Ха! Ну? Что вытаращилась? И что ты теперь будешь делать?

Нахально смеясь и буквально толкнув ее с прохода, он направился вдоль по коридору, бросив при этом все приличия, гордо шагая, как на параде, с едва остывшими словами о чьей-то смерти на губах, он помчался вперед.

Достав одну большую сигару, он повернулся к женщине лицом из полутемного коридора и даже как-то улыбнулся; это была настолько шутливая и детская улыбка, что местами он начал даже вести себя как-то игриво. Он достал зажигалку, бензиновую, старую, и поджег сигару прямо в коридоре.

Она смотрела на него и даже не знала, как себя вести, в то же время и он повернул голову в ее сторону, медленно затянулся и послал ей большой клуб дыма, – потом изъяснился, или даже заругался, на непонятном языке, но резко переменился и в шутливой форме пробормотал вскользь:

– Ну и грязно же у тебя в коридоре! Ты не против? Я тут немного намусорю еще пепла. – Стряхнув весь пепел с сигары, он почему-то снял шляпу и положил ее туда, и со шляпой в руках он прошел в комнату, где еще спала Екатерина.

Он взял стул, который нашел там же, сел прямо перед ее креслом и начал разглядывать ее с минуту. Мать же хотела войти в комнату прямо за ним, но не решилась: она остановилась в дверном проеме.

– У нее сегодня день рождения, – робко выскользнула фраза из ее уст, периодически с жалостью она смотрела то на него, то на свою дочь.

– Да неужели?! Ну раз так, тогда – с днем рождения! – произнес он очень громко, так что мать не то чтобы вздрогнула, а пошатнулась назад в этом же проеме, ноги ее болезненно подкосились, при этом она так крепко схватилась за дверной косяк, словно нашла в нем защитника.

Девушка проснулась. Она почему-то даже как-то и не испугалась ни крика, ни странного песочного мужчины, сидящего перед ее лицом, и понятное дело не заметила всего, что в данный момент случается вокруг нее. Уж тем более крики и грохот стен, к которым она так привыкла за этот год, не могли напугать и завлечь ее сознание. К тому же она вернулась обратно в очередной раз из паутины своих снов, которые кормили ее тревогой. Мужчина нахмурил брови и начал говорить, обращаясь, в частности, строго напрямую к лежащей и удивленной девушке на кресле. Но когда он резко всмотрелся в ее лицо (она смотрела на него в ответ), ее пронзающий взгляд дал ему что-то заключить, какую-то несущественную мелочь во всей этой нелепой ситуации, и он резко сменил тон на более мягкий, начав свое вступление.

– Не знаю, доброе ли сегодня утро, для тебя оно явно будет другое. Меня зовут Джек, я работал с твоим отцом довольно долгое время, а теперь… А теперь! Он умер, – прошептал он это с улыбкой.

Катя смотрела на него и слушала без каких-либо эмоций, в то время как ее мать заливалась слезами и что-то бурно про себя шептала из засаленного дверного блока. Человек продолжал:

– Он умер в море, так как, кроме моря, он ничего и не видел. Тело его, конечно, раздулось жутко, – произнес он это с какой-то ехидной насмешкой в очередной раз. – Ну! Как большая лягушка, вот такая вот! – И руками он принялся изображать эту самую лягушку. – Вообще же когда мы его обнаружили, мы подумали, что мы рыбу выловили. – Мужчина начал откатываться назад, задрав ногу за ногу, а руки скрестив и положив на колени, смотря прямо на Катю, его стул даже затрещал от давления. – Ну и вонь же была от него дикая! А впрочем… В общем, что распинаться, он тебе тут «бабла» оставил! Ну… точнее, наследство! Да, оно, именно оно, – заключил он в досаде, произнеся эти слова о каких-то деньгах и о каком-то наследстве, он в досаде задумался. И в своих размышлениях он на секунду выпал из реальности, глаза его поднялись вверх, и он занялся работой – стал прорисовывать какие-то схемы и одновременно что-то подсчитывать, пока его не перебила Катя, и взгляд его резко сфокусировался на ней, вернувшись обратно в реальность, и он вышел из этого состояния.

– Мой отец умер? – еле слышным голосом спросила Катя у него, глотая слюну, глаза же ее резко намокли, и она тут же потянулась своими худенькими ручками вытирать слезы. Вместе с этим чувством опустошения и душевного расстройства она пыталась анализировать все, что было сказано, но у нее ничего не получалось, как назло. И, не сказав ни слова, она лишь набрала воздуха в грудь и принялась выдыхать этот же воздух мелкими такими своеобразными истерическими спазмами, имитируя припадок. Когда же воздух закончился, она опять набрала воздуха в грудь и замерла окончательно с надутыми щеками. Возможно, она так боролась со стрессом. Но мне кажется, в этот день что-то в ней переменилось навсегда, вскоре глаза ее намокли, мешая ей смотреть и поминутно размывая изображение, делая при этом блюр; не в силах более сдерживаться, она пустила слезу, несколько даже стыдясь этого.

Но сам же мужчина, сидящий подле нее в этом время, был как бы навеселе и откровенно смеялся ей в лицо, рассказывая это; всматриваясь в нее, он преподносил довольно обыденную историю, которая случается буквально каждый день с ним и его окружением и которую, по всей видимости, нужно рассказывать как откровенный анекдот, опошлить ее и наиглупейшим образом попытаться скомпрометировать того, кому она адресована.

Такое впечатление, что он работал в похоронном бюро, которое принадлежит какому-нибудь зажиточному господину, и его работники имеют полное право на такие вот шутки, исходя из мысли, что сервис они готовы предоставить безукоризненный и почтеннейший в своем городе. Что каждый человек, который обращается к ним за помощью, остается доволен, и если хоть один жалобный отзыв просочится в массы, то это никак не ударит по репутации данного бюро. Но в эту минуту было непонятно, почему плачет мать, который нет дела ни до какого мужа, или тем более отца, будь он хоть кто ей. И с чего бы в эту минуту ей плакать, разве как не от страха? Каким-то сумасшедшим и едким криком она закричала на всю квартиру:

– Она никуда не поедет! Она никуда не уйдет. Я все вам заплатила! – добавляла она. – Ну, где же справедливость? – всхлипывала она, обращаясь, в частности, как бы не к кому-то конкретному из двух людей в комнате, а к самому господу богу… сложа при этом руки крестом.

Услышав это, Катя сконцентрировала свое больное внимание на ее словах, вытирая рукавом слезы, которые были ей неподконтрольны; впрочем, какая-то странная, но пока необъяснимая мысль залезла ей в голову. И тот час она даже что-то вспомнила, какую-то сцену из детства, каких-то людей. Она была сильно ошеломлена как этой мыслю, которая возникла из неоткуда, так и смертью ее отца, о которой известил этот грубый и бессовестный человек. Эти два состояния терзали ее и взаимодействовали между собой, дабы терзание превратилось в настоящую пытку. И вдруг она от паники и стресса начала погружаться прямо в само кресло. Все вокруг стало темнеть, ей казалось, что она умирает и медленно входит в некое забытье, от которого она не видит спасения. Но вдруг рука мужчины коснулась ее свитера, и девушка резко вернулась в реальность.

– Вставай, – схватил он ее за рукав. – Поехали! Здесь тебе больше нечего делать. – Он продолжил он в облегчении на выдохе: – Здесь тебе больше нечего делать, ну-с, идем!

– Куда? – проговорила тихо, еле слышно Катя.

– Куда, куда? В дом твоего отца! Ну не на скотобойню же я тебя веду! – Поднявшись со стула и поправляя свой костюм, он встал окончательно и так же с улыбкой посмотрел на нее, нагнулся к ней, двумя пальцами правой руки схватил ее еще раз за свитер, но уже сбоку, в районе локтя.

– Не обращай внимания на эту сумасшедшую. – Наклоняясь и начиная говорить ей шепотом об этом, он положил руку ей на плечо, а потом и вовсе закричал и начал размахивать руками, но уже обращаясь прямо к Марине, стоя при этом над смущенной Катей.

– А ну пошла отсюда! Прочь! Ну! Мы уезжаем! Да уйдешь ли ты с дороги наконец?!

Он топнул ногой как можно сильнее и устремился прямо в сторону Катиной матери. Когда он настиг ее, то локтем левой руки оттолкнул ее с дверного проема, а правой рукой достал какой-то предмет из заднего кармана штанов.

Как выяснилось позже, это был револьвер 22-го калибра, которым он пригрозил Марине, направляя оружие ей в бок. Они оба в суете синхронно протолкнулись в коридор. Екатерине, сидящей на кресле, уже не было видно, что там происходит. И она, не придавая этому значения, подогнула ноги под себя и начала качаться, но ее мать уже резко умолкла.

– Все, идем! – Вернувшись обратно, он схватил Катю за руку. – Вещи собирать не надо. Я тебе по дороге все объясню и расскажу поподробней.

Катя встала, охваченная ужасом, взглядом окинула свою комнату, прошла мимо матери, которая лежала на полу в жалобном плаче, не понимая, что происходит. Девушка следовала за страшным человеком, который волок ее к выходу. В эту роковую минуту она без устали сканировала все помещение, пытаясь найти своего кота, который в этот момент стал важной и значительной для нее вещью. Катя пыталась даже вырываться, но усилия эти были до того крохотные и слабые, что мужчина, тащивший ее к выходу, принимал эти порывы беззащитной девушки за дуновения ветра и все-таки безудержно тащил ее за руку к двери. Наконец, они оба вышли на улицу, солнце ударило ярким светом в глаза девушке.

– Подожди секунду, – резко обратился он к Екатерине. – Где же моя чертова сигарета? – Он остановился на лужайке возле дома и начал рыться по карманам. Девушка тоже остановилась, она не предпринимала более попыток вернуться в дом или как-то сопротивляться, перечить ему, хотя он уже и не держал ее руку.

– А ну и черт с ней, – проговорив это, он махнул рукой и ускорил шаг.

Они оба подошли к машине, и он принялся открывать все двери одну за другой. В его машине было ужасно много мусора; какие-то банки с недопитым пивом, бутылка газировки, которая при этом была кем-то обсосана, наполовину отпита и выброшена на заднее сиденье его недорогого автомобиля. Бутылка из-под лимонада, содержимое которой растеклось по сиденью, и образовалось пятно, к которому омерзительно прилипли крошки, все это напоминало рвотную лужу. Кроме того, на заднем сиденье были накрошены чипсы. Он нагнулся и начал выгребать их тряпкой на глазах у девушки. Та стояла и молча, без эмоций смотрела на эту картину. Весь мусор из машины минутой позже валялся на траве.

– Ну, что стоишь? Садись в машину, – в повелительном тоне приказал ей мужчина. – Да нет, стой, на переднее садись, куда полезла? Не видишь, что там мокро и грязно.

Катя быстро поползла до переднего сиденья, не сказав ни слова, она была настолько приниженной в этот момент, что все ее телодвижения выражали собой беспомощность и обреченность, и в таком состоянии, с ней можно было делать все что угодно. Якобы это состояние и выражало ее жалкое существование. Смотря на это, мужчина кое о чем подумал и быстро сел за руль автомобиля, дабы исполнить задуманное. Одну свободную руку он положил на руль, второй взял шляпу и снял с головы, – сигарета, которую он до этого искал, тут же выпала ему на колени. Пользуясь моментом, он начал издавать странные звуки ртом, похожие на протяжное: «фy-у, фу-у», и при этом еще в неком удивлении.

– Ты это видела? Не, ну ты это видела?! – он проговаривал и повторял это быстро, в какой-то эксцентрике или даже, можно сказать, в экстазе, что, безусловно, заставило девушку улыбнуться хоть на мгновение.

Делал он это, конечно, специально, чтобы немного сгладить обстановку, а может быть, усыпить ее бдительность, скорее всего, он специально положил ее так, дабы вследствие проделать такой комический трюк. И немного сбавить нарастающие обороты.

– Вы ее туда специально положили, – с легкой улыбкой произнесла Катя, моментально пряча свои карие глазки, дабы не поймать его взгляд.

– Я? Да вы что? – подхватил он в изумлении. – Я не кладу сигареты в шляпы! Разве, может быть, только недорогие. – Он улыбнулся, затем заключил что-то особенное в собственной правоте, поднял сигарету с колен и вложил ее в зубы.

После чего машина завелась, и они тронулись с места. Он быстро прибавил скорость, давя на педаль. Катя смотрела через зеркало заднего вида на ее бывший дом, который, возможно, она больше никогда не увидит, хоть и прожила здесь совсем немного. Она вовсе не думала, что в этот момент может произойти с ее матерью, так как ненавидела ее больше всего на свете. И странно, что именно в такой ситуации она почему-то решила вспомнить что-то хорошее. Но сделать это не смогла. Катя еще раз закрыла глаза, чтобы представить в своей голове что-то действительно доброе о своей матери, и когда на ум ничего не приходило, девушка сдалась. Как же глупо и наивно все это было. Перед прощанием и расставанием люди, ненавидевшие друг друга, уж со всей силы пытаются выдавать из себя хоть слезинку, хоть мордочку покривить напоследок, непонятно только, для чего все это ей было нужно. Ведь она лицезрела свою мать, лежащую на полу без сил, но в этот момент была озабочена другими вещами. Ветер разгонял облака. Где-то вдалеке ударила молния, грозовая туча постепенно приближалась к городу. На улице никого не было. Машина ехала очень быстро, Катя даже не заметила, как они выехали за город и покинули его. На большом голубом баннере было написано: You are leaving this town for now, – кто-то зачем-то облил эту надпись синей краской.

Проехав еще пару километров, мимо заправок, мимо завода, который располагался за городом, они свернули на другую дорогу. Катя увидела забор, обтянутый колючей проволокой, по правую руку, с правой стороны дороги, кроме этого, она увидала двух детей, которые пытались чем-то разрезать эту самую проволоку и проникнуть на территорию завода. Хоть машина мчалась очень быстро, но в больном состоянии, которое было вызванное страхом, Кате удалось запомнить все мелочи в один кадр, и если ее возьмут для дачи показаний, то она обо всех этих деталях расскажет офицеру с такими подробностями, как будто она с ними десять минут стояла или даже час, чтоб все так хорошо запомнить. Дети, которые перекусывали проволоку бокорезами, лезли вовнутрь завода за «чернухой», которую можно было сбагрить местным алкашам чуть ли не в каждой подворотне этого города.

«Ну вот, уже и забор остался позади, но впереди еще одна дорога, да сколько можно ехать? – Катя начала протестовать внутри себя, поворачивая голову на водителя. – Убьет, наверно, а и черт с ним, все так кончают, я это в фильмах видела, сейчас завезет… и убьет, а вот и лес, а вот и он». И они еще раз свернули на дорогу, которая, действительно, вела в лес; дорога эта была слишком узкая, и вся местность походила на лесопильню, было много кустов, кругом находились спиленные деревья. Все опилки и отходы от работ были разбросаны и лежали на дороге, не убирались с нее, казалось, годами. Колеса машины, проезжавшей по сору, изрядно шумели, и в голове Кати раздавался сильный треск, вызванный этим звуком.

– Мы уже почти приехали? – спрашивала она это низким голосом, для себя заметила, что мужчина продолжает строить какие-то изрядно странные схемы у себя в голове. – А вас как зовут? – добавила она к этому вопросу, робко поднимая взгляд на него, при этом ее глаза выражали усталость и страх.

– Что? Да, я тут! – ответил он ей. Почесав свою щетину, но продолжая думать о своем, он зачем-то полез в карман, торопливо вынул телефон и моментально полностью повернулся к ней лицом; рука его с телефоном опустилась. Он быстро надавил на тормоз. – Вот и приехали, и да, меня Джек зовут, я, кажется, говорил тебе, ты, видимо, еще спала и не запомнила, ну да и ладно. Послушай, – обратился он напрямую к девушке и развернулся полностью к ней всем телом, так, чтоб та уже не смогла отвести от него взгляд, – видишь этот телефон? В общем, мне нужно позвонить, а ты, ну да, ты сиди тут, в общем! И вообще никуда не выходи из машины, и я знаю, что здесь много тавтологии, но боже, тебе лучше не шутить со мной.

Бросив ее одну в машине, он прямо, без колебания, скатился из нее тайком, хлопнув дверью, и направился куда-то в боковую сторону. У Кати на секунду появилась какое-то облегчение, когда он вышел, какая-то жизнь зашла в ее сердце, и возможно, надежда, что она останется жива.

Куда именно он пошел, через тонированное стекло было разглядеть трудно. Он отошел так далеко, как это было только возможно, и начал о чем-то говорить, забрав с собой ключи, по этому самому мобильному телефону, который он только что тыкал в лицо девушки. И в этот момент Катя и сама довольно быстро начала осматривать местность. Зыркая глазками в разные стороны, как мышка, девушка пыталась в этот час зацепиться за любую мелочь, подумать ей захотелось в эту роковую минуту и, таким образом, обуздать те мысли, которые закрадывались в ее голову: «кто этот человек?», «зачем он меня сюда привез?». В этот самый период она, действительно, начала переживать за свою жизнь, и невероятное волнение охватило ее сердце. И на самом деле, именно в эту минуту она впервые пожалела, что по воле случая, пусть и не без ее ведома, но уехала так далеко от матери. Что бросила ее и, возможно, уже более никогда не увидит. Иногда люди такого склада или характера, как у Екатерины, хотят переступить эту черту, эту грань между дозволенным и лишь только мечтами, но вся суть каверзно выражена в одном вопросе: «Как бы достичь этого?», по достижении же они тут же конфузятся и не понимают – что делать дальше. Екатерина именно сейчас хотела переступить эту грань, но что ей делать, она не понимала, как и в остальных случаях, она пробовала делать что-то запретное ранее.

Спустя десять минут ее ожидания, терзающего томления он возвратился с таким же улыбчивым лицом, как она его в первый раз увидела подле кресла. Это улыбчивое лицо, может быть, в какой-то степени и действительно подкупало бы, но только не в этот раз и не в этой ситуации. Собственно, сама ситуация прибавляла нечто пугающее к этому лицу, словно образ клоуна, который тут же меняется, в зависимости от ситуации, и более уж не веселит, а пугает детей. Он открыл дверь машины и сразу начал:

– Эй, ну чего ты дергаешься? Все нормально! Мы направляемся в дом твоего отца. Я разговаривал с адвокатом, – добавил он как-то спокойно, чтобы повлиять на девушку, но от недоумения лицо его нахмурилось, порой казалось, он действительно не понимает, что делает, вся ситуация уже походила на какой-то спектакль.

– Послушай, дело в том, – начал он снова историю, – что твой «раздутый отец», – он опять зачем-то посмеялся, – хоть и оставил тебе какое-то наследство, но хитрость в том, что его еще и получить, черт! не так просто! Хотя, бесспорно, ты его единственная дочь, но с документами у тебя полный «писец». – Он удивленно развел руками в стороны, словно «торгушка» на базаре, и продолжил: – А точнее, ни у кого из вас нет нормальных документов. – Уже в экспрессии он начал убеждать в чем-то девушку. Катя смотрела на него и прислушивалась в удивлении, но не понимала, о чем идет речь, и то ли от вежливости, то ли от испуга лишь поддакивала ему, но мужчина продолжал, ничего не замечая.

– Что именно значит «нормальных» в моем-то понимании? – вскричал он в некой озлобленности. – А это значит, что эта сумасшедшая, твоя мать… Хотя какая она тебе мать? – Он сделал паузу, и взгляд его резко устремился в глаза девушки, она тоже посмотрела на него, они обменялись взглядами, но что-то мужчину остановило…

– Ну да черт! Слушай, слушай сюда. – Он начал медленно наклоняться и смотреть ей прямо в глаза. – В доме отца ты все узнаешь, – заявил он. Потом он как-то резко выпрямился, начал мять руки и приговаривать:

– Тебе просто нужно подписать кое-какие документы и все… Все просто! Ну, давай садись… Эй, не смотри на меня так.

Катя посмотрела на него как-то очень странно; хотя у нее был довольно пробивной характер, но она уже как с час пребывала в забвении и безысходности, но при этом нашла силы, чтоб проявить любопытство, потому что она подумала: в этот момент ничего лучше идиотского любопытства случиться не может.

– Вы знали моего отца? – спросила девушка у душегуба, отрекаясь уже от всякой надежды на спасение после услышанного рассказа про документы, при этом проявляя это самое любопытство, она посмотрела на него через фронтальное зеркало, висевшее в центре машины.

– Да, знал. Ну а теперь закинь ноги в машину и закрой дверь, ты что, в самом то деле собралась убегать от меня в этом лесу? – Он дико расхохотался.

Машина завелась в очередной раз, и они тронулись. Преодолевая разные препятствия из мусора, хозяин начал рулить то влево, то вправо, то зачем-то ерзать на сиденье и говорить: «Вот мы сейчас преодолеем этот чертов бугор или холм – во имя сатаны, да что это за местность?!» Он сигнализировал недовольство точно и сам заблудился в ней.

– Слушай… – обратился Джек к девушке, и, пристально всматриваясь во фронтальное стекло, он завел очередную беседу. – Мы вот сейчас тут немного проедем. Затем будет проселок, маленькие домики такие, ха-ха, тут люди живут, отдыхают, а потом будет озеро. Вдоль этого озера мы буквально проедем два иль три километра, и ты увидишь дорогу к дому. Сам дом высокий, большой, из разряда курортных, и вид у него хороший, – с какой-то неподдельной завистью произнес это он.