Люди хаоса

КОРОБОВ.

 Семён, чего ты замер-то, блин?

Семён так и стоит над листом с ручкой, будто скульптура.

СЕМЁН.

 Да вроде как неприлично это.

КОРОБОВ.

 В смысле?

СЕМЁН.

 Вдруг кляузу кто-нибудь от меня напишет?..

ШУМЯКИН.

 Семён, неужели ты обо мне так думаешь? О своём директоре?

СЕМЁН.

 Мало ли, кто-нибудь зайдёт и воспользуется.

ШУМЯКИН.

 Сейф видишь?

(Указывает на сейф.)

Как только ты подпишешь, я бумагу сразу туда спрячу, а ключ в сейф Любовь Васильны положу и опечатаю, потому что там деньги лежат. Видишь, я даже не побоялся тебе такую секретную информацию выдать.

ПОДГУЗЛО.

 Семён Аркадич, мне даже как-то неловко перед директором…

СЕМЁН.

 Ладно.

(Машет рукой.)

Если что случиться, моя совесть чиста, как этот лист… Вот… в двух экземплярах!

Семён делает внизу две подписи на двух чистых листах – и бросает ручку об стол.

Всё! Забирайте.

Дальше возникает оживление в пьяной компании, бестолковые разговоры, хаотичное движение по кабинету, как это обычно бывает у пьяных людей. Какие-то выкрики, смех, обрывки фраз, скомканные разговоры, непонятные жесты, телодвижения… Эта сцена полностью зависит от бурной фантазии актёров и режиссёра.

ШУМЯКИН.

 Так, я бы попросил налить, Семён Аркадичу. Штрафную, он с нами не с самого начала…

ЛЮБОВЬ ВАСИЛЬЕВНА.

 Самообслуживание… Витал Талыч!..

КОРОБОВ.

 Агусеньки?

ЛЮБОВЬ ВАСИЛЬЕВНА.

 Говорят, после ремонта в филармонии будет три сцены.

ПОДГУЗЛО.

 Обязательно! Для оперы и балета, для симфонического оркестра, для эстрадников…

ШУМЯКИН.

 Какие на хрен три сцены! Мы на одной-то не знаем чего показывать. Они в управлении себе галочку поставят, в Москву отрапортуют о завершении ремонта, а у нас элементарных прожекторов нету. Оперу они захотели! Эстраду! Семён, сыграй им эстраду…

СЕМЁН.

 Жалко баяна нет… Я могу на ложках постучать…

(Стучит ложками по бутылкам.)

КОРОБОВ.

 Сеня, стекло кокнешь! И так денег нету.

ШУМЯКИН.

 Не ссы, Виталик, на столичных гастролёрах бабки заработаем – стёкла купим.

ЛЮБОВЬ ВАСИЛЬЕВНА.

 Азап Калиныч, не выражайтесь! Говорите «сикать».

ПОДГУЗЛО.

 Я могу вместо музыки себе по животу постучать… Смотрите, целый номер!..

(Стучит себя по животу и издаёт ртом пукающие звуки.)

ЛЮБОВЬ ВАСИЛЬЕВНА

(напевая)

. «Я танцевать хочу, я танцевать хочу до самого утра!.. Как будто два крыла… тари-ра-ра-ра-ра…»

СЕМЁН.

 Я с детства мечтал на ударных играть… Чё мне этот баян сдался?..

КОРОБОВ.

 Завтра сам пойду концерты продавать… Я сам! Пусть смотрят, уроды тупые!..

ПОДГУЗЛО.

 Надо рукой, рукой вот так вот надо!..

ЛЮБОВЬ ВАСИЛЬЕВНА.

 Ай, я щас упаду!..

ШУМЯКИН.

 Хоп, хоп!.. Ножкой топ, топ!..

СЕМЁН.

 Ещё, ещё!.. Где, бли-ин?..

КОРОБОВ.

 Ничё уже нету…

ШУМЯКИН.

 Всё есть… всё есть…

СЕМЁН.

 Да там они…

ПОДГУЗЛО.

 Ничего не понимаю…

КОРОБОВ.

 Куда он хотел-то?..

ЛЮБОВЬ ВАСИЛЬЕВНА.

 Отстаньте…

СЕМЁН.

 Ну да, ну да… Прямо так…

Дальше уже слышатся нечленораздельные звуки, человеческие фигуры превращаются в тени, которые барахтаются в сером сумрачном кабинете, как мухи, которых бросили в банку с водой и плотно закрыли. Свет гаснет.

Второе действие

На следующий день. В фойе библиотеки на пуфике сидит Карина Дугова: слегка полноватая высокая женщина с красивым ожерельем на шее и пуховым платком на плечах, на коленях у неё раскрытые ноты, она что-то разучивает, открывает рот и беззвучно поёт, слегка дирижируя себе рукой. Из-за колонны, за которой находится коридор, ведущий к кабинетам дирекции, появляется Подгузло. Он несколько секунда наблюдает за женщиной, затем осторожно подходит к ней.

ПОДГУЗЛО.

 Добрый день, Карина Викторовна. Работаете?

КАРИНА.

 Здрасьте, Николай Василич. Смех это, а не работа. Как я могу вокальную партию в библиотеке репетировать. Уж лучше б нас в баню переселили, там хоть и петь можно, и париться заодно. Сижу как карась на песке, воздух ловлю.

ПОДГУЗЛО

(пытаясь шутить)

. Куда заселился, там и сгодился, как говорится… Карина Викторовна, вам бы надо с директором почаще встречаться, оказывать на него, так сказать, творческое влияние…

КАРИНА.

 Интересно, �