Жонглёр

– Ты близок к истине.

– Но почему ты ушёл со сцены?

– Я не ушёл, я на неё даже не вступил. Мой отец и твой дед примчался в Милан. То ли нашёлся неведомый мне доброхот, который предупредил его, то ли родительское сердце ему подсказало. А может быть, он умел внимательно читать между строк в моих письмах, где я слишком много внимания уделял опере. Что его двинуло из Санкт-Петербурга в Милан, «сие для меня тайна великая есть» до сих пор. Он нашёл меня в таверне, где я угощал своего учителя. Наш разговор с твоим дедом было трудно назвать спокойным. Учитель неожиданно встал на сторону моего отца, поддакивая ему, что успех на сцене очень эфемерен, а хорошая специальность в руках выручит не раз. Найдя надёжного союзника, отец присоединился к нашему застолью, с удовольствием ел рыбу и пил белое вино. Они со старым маэстро даже послушали моё пение. Я надеялся, что вопрос о моей оперной карьере решён. Посетители таверны встретили мой импровизационный концерт бурными овациями. Я понял, что и тот, и другой остались довольны моим исполнением, и мы договорились.

– До чего?

– Меня освобождают от медицины, но я не иду на сцену.

– Как?! Как ты мог пойти на такое?! Блестящая оперная карьера! Удивительная жизнь! Известность, признание публики, гастроли! Весь мир у твоих ног.

– Начнём с того, что дед был прав. Ангажемент на один сезон – это не признание публики и вся жизнь в лучах славы. До признания очень далеко. На вершину восходит один из тысячи, если не из миллиона. И каждый шаг его босых ног усеян битым стеклом и горящими угольями. Простыл, заболел, понервничал и голос ушёл. Хорошо, если он вернётся, а если… Чуть позже ты поймёшь, что наша жизнь – это бесконечная череда компромиссов. Это не две краски: белая и чёрная, а широкая и сочная палитра серого.

– Но это же скучно!

– Скорей всего. Но девяносто девять процентов людей так и живёт. Ежедневный маленький подвиг.

Леонид даже вздрогнул, явственно услышав свои собственные интонации из недавнего разговора с Лизой, но без всякой иронии. Оказывается, на самом деле, яблоко от яблоньки недалеко падает.

– Когда появляется любовь, – продолжил Александр Леонидович, – не увлечение и страсть, налетающие как порыв ветра, пускай даже урагана, но рано или поздно всё же уходящие, ты понимаешь: если любишь человека, то готов ради него не только на краткий миг подвига, а на каждодневную жертву. С улыбкой на устах и радостью в сердце.

– Это сколько же надо прожить!

– Здесь дело не во времени, а в качестве. На следующий миг, как перестало биться сердце твоей матери, я был готов умереть, и рука сама потянулась к ящику письменного стола, где у меня лежал пистолет, но ещё через секунду я понял, что теперь самое важное для меня – это ты. И никто, слышишь, никто не имеет права даже на вершок влезать в наше пространство!

– Не зря Краснов тебя почти боготворит.

– Воспитанный юноша! С зачатками не только разума, но и вкуса, – улыбнувшись, похвалил институтского друга сына Фирсанов-старший.

– Да и любому понятно, что ты всегда минимум на полкорпуса впереди всех.

– Хм! Весьма польщён такой оценкой молодого поколения. А есть те, кто только на смертном одре понимают, что дарить радость гораздо приятней, чем принимать её самому. А третьему – надо пройти дни и годы испытаний, прежде чем он доковыляет до этого понимания. Поэтому выкладывай проблему, из-за которой ты порезался у Краснова.

– При чем тут проблема? – горячо воскликнул Леонид. Потом, сражённый догадкой, удивлённо прошептал: – Но как ты это узнал?!

– Я не только модный, я – хороший адвокат и по множеству признаков складываю мозаику происходящего и хорошо понимаю своего подзащитного.

– Даже не знаю, как подступиться к объяснению.

– Начинай с сути.

– Я хочу на год взять академический отпуск и уехать в Южную Африку.

– Сейчас же выкину сочинения Майн Рида, ты явно слишком рьяно их читал в детстве!

– Я хочу поехать туда корреспондентом «Невского экспресса».

– Голова вроде бы на месте. Но для журналистики нужен талант! – едко заметил отец.

– Я сегодня с Красновым был у Афанасьева, – не обратив внимания на замечание старшего Фирсанова, продолжал Леонид.

– Он не выставил вас за дверь?

– Если за три дня я найду рекомендации трёх известных людей, то он готов вернуться к разговору о предоставлении мне места корреспондента.

– Вернуться?

– Да.

– А талант? – снова вернулся к этой теме Александр Леонидович.

– Ему кое-что глянулось из опубликованного в институтской газете.

– И? – в нетерпении спросил Александр Леонидович. – Почему из тебя всё надо тащить клещами?

– Две рекомендации я добыл. А вот с третьей вышла осечка.

– Какая?

– Поручик Барсуков девять дней как почил в бозе.

– Это даже не осечка, братец мой, это, извини меня, это полный конфуз. А с кем у тебя виктория?

– Граф Аристов дал рекомендацию.

– Жив ещё курилка! Ох, он и имел на меня здоровенный зуб. Вот за что – не понимаю.

Леонид, оберегая чувства Александра Леонидовича, не стал делиться с отцом своими предположениями о безумной влюблённости графа в свою кузину.

– А второй рискнувший?

– Ипполит Зарембо-Рацевич.

– Это надо ж, как тебя припёрло, что ты такую бурную деятельность развил! Странно и похвально.

– А что странного?

– Та, ради которой ты на всё это пошёл, – стоит таких титанических усилий?

– А почему ты решил, что тут замешена женщина?

– Это подсказывает мой житейский и адвокатский опыт.

– Я хочу в первую очередь проверить себя.

– Да ну?

– Хочу понять, хватит ли у меня силы воли довести задуманное до конца. Смогу ли я сделать что-то стоящее или всю оставшуюся жизнь буду жить чужими мыслями, чужими чувствами. А Южная Африка – это хороший способ проверить себя самого. Поскольку в экстремальных ситуациях человек раскрывается лучше всего. И пред собой, и перед другими.

– Философская база крепкая. Даже походит на правду.

– Почему «даже»?

– Посыл, мой сын, посыл. Кто спихнул тебя на дорожку эдаких размышлений? А поближе полигона для проверки нет?

– Там тепло, – неожиданно ответил Леонид, вспомнив Николашку.

– Серьёзный аргумент. И не лишён прагматичности.

– Понимаешь, – Леонид вскочил с горящими глазами и стал активно ходить перед столом и доказывать свою точку зрения, – не важно, кто втянул или не втянул меня в эту историю, важно, что если я осуществлю этот проект, то впоследствии смогу спокойно заниматься чем угодно с чистой душой. Я смогу идти по жизни, подняв голову и веря в свои силы. Даже если поездка принесёт мне мало пользы, хотя я в этом сильно сомневаюсь, главное в этой затее – я всё же попытался. Сейчас тот самый редкий момент, когда можно это сделать.

– А если позже, скажем, по окончании учёбы? – с интересом полюбопытствовал Фирсанов-старший.

– Во-первых, ты сам прекрасно знаешь, что профессия всегда жестоко мстит, если из неё уходишь. Все навыки исчезают весьма быстро, можно сказать мгновенно.

– Согласен. А во-вторых?

– Во-вторых, война, конечно, может длиться и тридцать, и сто лет, история знает такие прецеденты, но кто даст гарантии, что она не закончится завтра? В-третьих, потом всегда найдётся куча дел, которые сначала не явно, а затем всё дальше и дальше будут отдалять меня от задуманного. То устройство на работу, то наработка репутации, то создание семьи, то воспитание детей. Et cetera, et cetera^[13]. Не хочу остаться человеком нереализованных возможностей. Пускай поражение, но я попытался это сделать! Я хотя бы не буду лежать в темноте своей спальни и думать, что тогда-то я не сделал того-то, тогда-то того-то не сказал, тогда-то что-то не сумел.

– Лучше лежать в темноте спальни, чем в темноте могилы.

– Отличный аргумент, Александр Леонидович! Отец, я еду не воевать и даже не писать в газету, я еду проверять себя. От замысла до воплощения.

– Часто проекты превращаются в прожекты.

– И я о том же. Есть одна китайская мудрость: желающий ищет пути, а не желающий – отговорки.

– А ты серьёзно подковался, друг мой.

– Так чья же школа!

– Грубо льстить ты уже научился.

– Не переживай, тонкие кружева научусь плести со временем. Найду третьего рекомендующего, съезжу, вернусь, зауважаю себя и с чистой совестью кирпичик за кирпичиком начну строить свою жизнь. Вот такой план на ближайший год! – утомлённый этим яростным спором, Леонид опустился снова на диван.

– План хороший и разумный, но рискованный.

– Вероятность риска в Южной Африке и риск попадания под лошадь извозчика у подъезда в Санкт-Петербурге примерно равноценны.

– Тогда я дам тебе рекомендацию.

– Ты?! – переспросил поражённый Леонид.

– Я! Твой отец учился в Воронежском кадетском училище в одно время с Силой Яковлевичем Афанасьевым.

– Такой расклад карт слишком даже для меня! – воскликнул Леонид, но было непонятно – чего больше в этом возгласе – удивления или восхищения.

– Но тем не менее. Он всегда был не глупым и хватким человеком, хотя иногда любил, что называется, пустить пыль в глаза. Но судя по газете, в делах он так не поступает.

После этих слов Фирсанов-старший достал из бювара, лежащего на столе, украшенного металлическим горельефом с двумя ангелами, чистый лист бумаги и очень быстро написал рекомендацию.

– Держи! – протянул он сыну рекомендацию в конверте с личной печатью.

– Даже не знаю, как тебя благодарить.

– Благодарить не надо, надо пообещать.

– Что именно?

– Всегда иметь голову на плечах и не лезть под пули. Очень часто умные мысли приходят после того, как все глупости уже сделаны. Не допускай никакой бравады в поступках. Думай, думай и ещё раз думай. Не хочу ломать твою веру в себя и понимаю, что, посадив тебя на короткий поводок, могу отбить у тебя вкус к самостоятельной жизни. Хотя и этим письмом…

– Обещаю тебе, отец.

– И помни: ты всегда и везде будешь русским. По тебе будут оценивать и судить о целом народе, целом государстве, которые не несут ответственность за твою глупость и малодушие. У тебя за плечами сильное подспорье: славные дела наших родственников по обеим линиям. Многие из них делали разные глупости, но ни один из них не предавал тех, с кем делил стол, хлеб и кров. И пуще всего ценил данное слово. Проповедь окончена. Дерзай!

Леонид подошёл к отцу и крепко его обнял. Так они простояли очень долго. Каждый боялся разрушить то, что между ними возникло в этот момент. Леонид сейчас, как и Краснов, восхищался своим родителем: взял и помог. Не стал читать нотации, угрожать лишением наследства и прочими карами. А его условия – это даже не условия, а так – рекомендации, как поступать, чтобы потом не чувствовать жгучий стыд за себя самого. Хороший урок отца сыну.

Только через десять минут после бесконечных звонков и стука в дверь, заспанный Краснов появился на пороге.

– Девять часов? Ещё глубокая ночь, – застонал Саша. – Уйди, кошмарный сон!

– Девять. Без пяти. Пролётка ждёт! Или ты хочешь пропустить самый важный момент?

– Без брюк я буду смешон в любом месте!

– Торопись, нас ждут великие дела!

Через полчаса постоянно зевающий возница высадил их возле редакции. Прозрачноглазый секретарь тут же кинулся в кабинет. Вернувшись, он молча распахнул перед ребятами дверь.

Леонид, как заправский покерный игрок, выложил веером перед Афанасьевым, который пристально следил за его действиями, три конверта с рекомендациями.

– На ходу подмётки режет, – усмехнулся Сила Яковлевич и аккуратно, специальным ножиком для бумаг, поочерёдно вскрыл конверты. – То-то, сударь, мне ваша фамилия показалась слишком знакомой. Как батюшка?

– Защищает и выигрывает.

– Отменно! Отменно! Поскольку последние препятствия устранены, то вынужден со всей прямотой вам, Леонид Александрович, процитировать мою любимейшую Гоголевскую фразу о пренеприятнейшем известии.

Брови Краснова и Фирсанова синхронно поползли вверх.

– Я принял решение, не подлежащее обсуждению. – Сила Яковлевич гордо окинул молодых людей, расправил бороду на груди, выдохнул и, выдержав немыслимую долгую паузу, произнёс. – Я беру вас на место корреспондента «Невского экспресса».

– Дядя, я чуть было не умер. Но всё равно: «Ура!» – выдохнул уже было покрасневший Александр.

– Ну не всё же вам, молодёжи, куражиться. И у нас стариков есть порох в пороховницах. Открою по секрету, что и без этих рекомендаций я бы дал вам это место.

– Так для чего тогда нужна была вся эта свистопляска, дядя? – удивился Саша.

– Должен же я был проверить сметливость и проворность корреспондента. Теперь вижу: он и мёртвого подымет, и Луну с неба принесёт. Дельный молодой человек.

– Благодарю вас, Сила Яковлевич, надеюсь, что у вас не будет повода для недовольства вашим решением.

– Надеюсь, – прогудел издатель и нажал кнопку звонка. Когда в комнате появился Миша, он распорядился: – Позови-ка, голубчик, главного редактора и главного бухгалтера.

Миша тихо исчез.

– С этого момента вы, Леонид Александрович, обязаны беречь себя, я слишком много в вас вкладываю. Никаких фокусов! Тем более глупостей! Осторожность превыше всего! А теперь – к столу, что-то я проголодался изрядно!

Краснов и Фирсанов с понимающими улыбками переглянулись.

Через полтора часа оба студента зашли в вестибюль университета. Александр помчался на лекции, а Леонид поднялся в деканат. Фирсанов надеялся, что там будет только секретарь и он с ним по-тихому оформит все необходимые бумаги. Но по закону подлости глава факультета, профессор римского права Николай Васильевич Малахов, оказался на месте. Поначалу он очень обрадовался его приходу, а потом по его глазам стало видно, он понимает, что Леонид чего-то недоговаривает, но согласился подписать бумаги.

– Очень жаль, очень жаль, – искренне расстроился старичок декан, когда Леонид объявил, что по семейным обстоятельствам он берет в университете академический отпуск.

– Так ведь всего на год прошу отпустить меня. Дома всё уладится и я обязательно вернусь. Обещаю.

– Запомните, юноша, вы дали мне слово, а нарушать его ой как некрасиво. Такие хлёсткие статьи писали, да и по многим дисциплинам имели самые высокие показатели. А иначе никак?

– Никак. Николай Васильевич, обмануть вас может только изверг, а я не такой, – врал на голубом глазу бывший студент юридического факультета и нынешний корреспондент «Невского экспресса». Вторая по древности профессия уже брала верх над ранее выбранным делом.

– Не такой, не такой, – прошептал Николай Васильевич и почему-то сразу сник и скукожился.

Фирсанов ушёл с тяжёлым сердцем. Было ощущение, что он затевает что-то бесчестное. «Но ведь борьба за свободу буров это благородное дело!» – Леонид пытался высокими словами осадить поднятую взглядом Малахова муть в его душе. Перед глазами так и стояли клубы ила, которые поднимаются со дна чистого водоёма в яркий солнечный день.

Среди узора кованных ворот в арке, перед домом, белым пламенем горела хризантема. «Где он их берет в эту пору?» – мелькнуло в голове у девушки. И вопреки стараниям на лице вспыхнула улыбка. Она прикоснулась рукой к цветку. Он был здесь не так давно, холодный ветер ещё не успел прихватить лепестки и листья. Она оглянулась, но его не было видно. Она специально немного задержалась у чугунной створки, надеясь, что он сейчас откуда-нибудь выскочит, как чёртик из табакерки. Но увы. Она взяла цветок и инстинктивно убрала его в вырез пальто, пытаясь согреть. Всё-таки живое. И красивое. За воротами было пусто. Но когда до подъезда оставался один или два шага, дверь медленно, будто под напором ветра, открылась сама. Внутри у Елизаветы всё задрожало от предчувствия и желания вскрикнуть. На площадке, облокотившись спиной и руками на перила, в лунном свете, словно в луче прожектора, стоял её воздыхатель. Его тёмная шинель эффектно подчёркивала бледность лица и ярко-синие глаза. Лиза мгновенно погасила свою улыбку. Ещё чего не хватало, чтобы он заметил! Не заслужил. «Обдадим холодом эту столичную штучку, будет как шёлковый. Надо воспитывать. И в конце концов, я женщина!» – мгновенно набросала план своего поведения Елизавета.

– Вы снова меня напугали, Леонид! – сурово, без улыбки произнесла она.

– Странно, – неизвестно чему удивился юноша.

– Что вам странно? – начала заводится Лиза.

– Испуг и улыбка до этого момента у меня не вязались воедино. Или это была гримаса?

– Фу! А вы следили за мной! Слежка – удел филёров! – взвилась Меньшикова.

– Надо понимать, что цветы вам не понравились, а разговор утомляет. Тогда честь имею. – Он оторвался от перил.

– Мне интересно, – она остановила его вопросом. – Где вы берете живые цветы об эту пору?

– Так сказать, на родительском горбу выезжаю. Отец когда-то помог одной цветочнице в суде и та до сих пор от него без ума. Каюсь, а я бессовестно этим пользуюсь.

– А ларчик, оказывается, просто открывался…

– Ну, чтобы не разочаровывать вас окончательно, Елизавета, более не смею обременять собою.

Фирсанов направился к двери.

– А ещё в герои рвались! – с неприятным удивлением отметила Меньшикова. – Если любое препятствие будет вызывать у вас такую панику, то вы ничего не добьётесь в жизни.

– Прекрасно!

– Что прекрасного сейчас произошло?

– Я получил предельно дельный рецепт, как действовать в любых ситуациях. Гран мерси, Елизавета Борисовна, за науку. Буду долго носить её в своём сердце и непременно воспользуюсь. Перед самым отъездом так обогатился! Прекрасно! А теперь разрешите…

– Перед каким таким отъездом?

– Выходит так, Елизавета Борисовна, что эти знания вам уже ни к чему.

– Постойте, постойте, Леонид! Пока я несу за вас ответственность и должна знать.

– Правда? – удивлённо протянул Фирсанов.

– Немедленно говорите! – Но он молчал и нехорошо улыбался. – Не отвечать женщине – это неучтиво, в конце концов! – разозлилась Лиза и слегка повысила голос.

– Ну, поскольку это наша последняя встреча, я воздержусь от просьб в дальнейшем не делать мне замечаний в подобном тоне. Послезавтра я уезжаю туда, где люди воюют за идеалы свободы. Перебираюсь ближе к мысу Доброй Надежды. Правда, придётся давать большой крюк через Одессу, но как известно – сто вёрст не крюк для бешеной собаки.

– Зачем?

– А кто ж их, бешеных, знает? Может, они и двести пробегут.

– Я об Африке.

– Чтобы буры были не столь одиноки в своей борьбе, – криво ухмыльнулся ухажёр.

– Вы что, с ума сошли? – искренне спросила она своего кавалера.

– Видимо. Прощайте. – И Леонид рывком вышел из подъезда.

– Погодите! Леонид, остановитесь! – Ещё не затихло эхо удара входной двери, а Лиза уже выскочила во двор. Но он снова будто растворился в ночи. Улица была пуста. Лиза, постоянно оглядываясь, вернулась во двор и, открывая дверь, с чувством произнесла:

– Боже мой, какая я дура!

Леонид возвращался с набережной Пряжки с ощущением, что случилось непоправимое. Он потратил массу усилий, времени и нервов для исполнения, как оказалось, каприза курсистки?! Что-то хрустнуло внутри и надломилось. В отношении к Елизавете образовалась трещина. Она ещё не была видна, но уже чувствовалась. Иногда возьмёшь в руки чашку, она и целая, и блестит, а проведёшь пальцем – и под подушечкой чувствуешь зазубрину будущего скола.

«Ну почему, почему я не послушался трёх человек, которые мне сказали одно и то же?! Сидел бы завтра преспокойно на лекциях, веселился в перерывах, а вечером разговаривал с отцом в кабинете. И, может быть, стал бы брать у него уроки вокала?» Пение отца произвело на него сильное впечатление.

И что теперь делать? Контракт подписан, подорожные и суточные получены, а то, ради чего он всё сделал, уже не нужно!!! Ни ему, ни кому-либо другому! А обратный ход уже не дашь!!! Сам не посмеешь, да и засмеют так, что в пору будет топиться в ледяной воде. Перестанешь себя уважать. Дурак! Поддался порывам и вот итог: жизнь, не начавшись, пущена под откос. И что самое обидное, своими руками и по собственной глупости. Эти мысли, подобно метеоритам на ночном небе, вспыхивали в воспалённом мозгу влюблённого студента.

«Ну почему я опять стала скандалить? Он же сделал огромный шаг навстречу. Вместо того чтобы рассказать ему, как я ждала этой встречи, опять наговорила глупостей. Вечно кто-то, – девушка суеверно перекрестилась, – тянет меня за язык. Что я натворила?» – подумала Лиза, накрылась одеялом с головой и горько зарыдала в подушку. Хорошо, что квартирная хозяйка была туга на ухо.

День накануне отъезда Леонид начал с рассветом. Слишком многое надо было успеть. Он прошёлся по Дворцовой набережной перед Зимним дворцом. Задержался у одноимённого моста, полюбовался освещёнными не в полную силу в это время Томоновскими ростральными колоннами. Потом отдал честь основателю города, гордо восседающему на вздыбленном коне. Бросил прощальный взгляд на шпиль Петропавловской крепости, на летящего ангела. Может, и его ангел-хранитель смотрит сейчас на него с небес? Второй ангел проплыл в небе по левое плечо вместе с Александровской колонной. Далее он направился по осевой линии почти безлюдного Невского. Он позволил себе быть в своём городе слегка небрежным напоследок. У львов на Банковском он сбавил шаг. Ситуация, возникшая на этом мосту, теперь казалась до ужаса глупой, но ничего поделать было нельзя. Он, как всегда, поторопился. Толика сдержанности – и не было бы многопудовой глупости.

Возвратившись в родовой особняк рано утром, Леонид отдал подробные указания заспанной прислуге – что, когда и в какой последовательности подавать во время торжественного ужина. Он хотел, чтобы в этот вечер всё происходило именно так, как он того хочет.

Тщательно собрал небольшой саквояж. Впопыхах собирая вещи с утра, можно легко забыть необходимые мелочи. Поскольку вечер Фирсанов твёрдо решил провести в обществе близких и приятных ему людей, чтобы быть свежим и не пропустить ни одного драгоценного мгновения последней встречи, он завалился спать. Он спал без снов, не видел, как заходил отец, посмотрел на спящего, перекрестил и тихо вышел.

Во второй половине дня Леонид появился возле университета перед самым окончанием последней лекции и благополучно перехватил Краснова. Того не пришлось упрашивать и они отправились домой. Александр, как лейденская банка^[14], был так заряжен ожиданием, что даже слегка подпрыгивал от нетерпения. Едва они скинули пальто, появился Александр Леонидович. Пока накрывали на стол, мужчины лениво обсуждали городские сплетни и высказывали свои впечатления о последних событиях светской жизни. Политики касались слабо, намеренно избегали произносить вслух или даже намекать на любые события, обсуждение которых могло привести к разговору о запретной на этот вечер Южной Африке. Потом уселись за стол.

Уничтожив значительную часть приготовленного и выпив вина, они перешли в отцовский кабинет, чтобы выкурить сигары. Чуть позже туда подали кофе и коньяк.

– Теперь, когда рядом со мной самые близкие мне люди, – Леонид даже встал, грея в рюмке коньяк, – хочу выпить за то, чтобы мы всегда помнили очарование именно этого момента и высоко ценили его. Я хочу сказать вам обоим, что я сверх меры благодарен вам за ту помощь и поддержку, которую вы мне оказали при осуществлении моей сумасбродной идеи.

– Лёня, – Краснов, ощущая небывалую торжественность момента, тоже поднялся, – надеюсь, нашими помыслами выстлана нормальная дорога, а не та, которая ведёт сам знаешь куда. Сколько бы не прошло лет, я всегда буду помнить этот вечер. Его тепло, его свет, но более всего я буду помнить ощущение чуда, витающее для меня в этом воздухе.

– Сын! – Теперь поднялся и Александр Леонидович. – Помни, что этот дом – место, куда ты обязан вернуться целым и невредимым. И пусть твой ангел-хранитель всегда будет с тобой.

Мужчины сдвинули рюмки и выпили.

– А теперь, Лёня, покажи нам несколько фокусов, а то мы их долго не увидим.

– Саша, я виновник этой встречи. Прости, но я её уже распланировал. Фокусы будут, обязательно будут, но позже. А сейчас я хочу пережить снова восхищение, которое я недавно здесь пережил. Думаю, ты тоже будешь в восторге. Отец, ты не откажешь?

– Как можно.

С понятным волнением и трепетом старший Фирсанов сел за рояль и запел. В этот раз под сводами кабинета зазвучала «Santa Lucia». И снова, но уже втроём, мужчины перенеслись на берег неаполитанского залива. Двое зрителей явственно слышали плеск волн, сварливые крики чаек и шёпот ветра в рыбацких сетях. Им светило солнце и бил острый запах йода. Почти потухший костёр ещё дымил, ещё чувствовался на губах привкус свежеприготовленной рыбы. Это было настоящее волшебство и магия: не покидая кабинета, они оказались в Италии.

Краснов был обескуражен. Он только пучил глубоко посаженные глаза и широко, как рыба, раскрывал рот.

– Божественно, – еле слышно прошептал он, едва затихли звуки.

Александр Леонидович с артистической грацией поклонился. Лёня расплылся в улыбке и подмигнул отцу: «Что я тебе говорил!» Затем он сделал едва заметный кивок головою и Фирсанов-старший запел «Funiculì, Funiculà»^[15], следом «O sole mio»^[16], а в конце этого импровизированного концерта прозвучала особо полюбившееся Леониду «Come prima». Краснов был в состоянии шока. Он ожидал всего что угодно от этого вечера, но только не посещения итальянской оперы. Его кумир открылся для него с совершенно незнакомой стороны.

После очередного глотка из коньячной рюмки, Лёня на несколько минут исчез. Пока его не было, Краснов пел соловьём и расточал комплименты Александру Леонидовичу. Тот благосклонно их принимал.

– А теперь фокусы, – весело выкрикнул Леонид. Он принёс какую-то странную одёжку с длинными рукавами, большой амбарный замок и длинную цепь.

– Помоги, – попросил он Сашу.

– Что надо делать? – с недоверием спросил товарищ.

– Сначала помоги надеть смирительную рубашку, потом обмотай меня несколько раз цепью, а последние звенья застегни на замок.

– Зачем?

– Ну, ты же просил фокусы. Вот тебе и пожалуйста!

– Так я думал шарики, карты и прочие.

– Это вчерашний день. Сам же подсунул книжку Гудини, а теперь на попятную?

– Вообще-то я за любое веселье, кроме поножовщины. Я всё сделаю, но ты уверен?

– Конечно!

Саша без особого энтузиазма помог облачиться и завязал рубашку на спине. Потом долго гремел звеньями цепи и чертыхался, застёгивая замок.

– Только смотри, чтобы замок был обязательно на спине, – потребовал Лёня у удивлённого сокурсника.

– Еле стянул звенья. Замок аккурат между лопаток!

– Теперь положи меня на пол.

– Ну это уж слишком!

– Положи!

Это было сказано так, что Краснов беззвучно выполнил эту просьбу. Сначала Фирсанов-младший пару раз прокатился туда-суда по полу, сел и резким движением встал на ноги. Потом Саше показалось, что по телу его друга пошла мелкая волна, замок необъяснимым способом открылся сам по себе и цепь, которую он с таким трудом застегнул на спине, упала к ногам Леонида. Теперь волной ходили руки, где-то через минуту узел, связывающий рукава смирительной рубашки, разошёлся, а уже через пятнадцать секунд Леонид держал и саму рубашку. На его лице была лучезарная улыбка, по лбу катился пот.

– Ты чем-то недоволен? – смахнув со лба бисеринки влаги, спросил Лёня изумлённого приятеля.

– Но с шариками и картами как-то занимательней. Весело и не так страшно.

– Так ведь это ловкость рук. Сам подарил.

– Сколько лет ты мне это будешь припоминать?

– Но раз древние фокусы тебе понравились больше, то – пожалуйста!

Где-то около получаса шарики взмывали к потолку комнаты, исчезали и появлялись в самых необычных местах, скользили по тыльной стороне ладони. Карты тоже творили чудеса, то меняя масти и достоинство, то появляясь в самых неожиданных местах костюма, молчаливо и бесстыдно вылезали на всеобщее обозрение. Старший Фирсанов лишь слегка посмеивался в усы.

Потом Леонид заставил Александра, несмотря на его смущение, прочесть несколько собственных стихотворений. Леониду врезались строчки:

 
– Леса смрадный пожар
Принимал за цветы.
Я надеждой пленён
Долететь до мечты.
Выбиваясь из сил,
Конь, зрачками искря,
Карусель выводил
До победного дня!^[17]
 

К глубочайшему удовлетворению Саши, отец и сын Фирсановы высоко оценили его поэтический дар. И заряжаясь от слушателей, Краснов, с горящими глазами и раскрасневшимся лицом, снова эффектно читал свои стихи. Песни петь он не рискнул. Не помогли никакие уговоры и даже появившаяся откуда-то гитара. Одним словом, прощальный ужин удался.

Стоя в дверях, Краснов долго жал руку Александру Леонидовичу и рассыпался в восторгах его голосу и пению. Старший Фирсанов не часто выслушивал дифирамбы по этому поводу, а посему с благожелательной улыбкой кивал в такт словам Александра. Для Саши Краснова Леонид, видимо, оказался в родственном кругу, поэтому последовал принятый в его семье ритуал крепких мужских объятий.

– Откуда завтра пароход? – спросил Саша, когда весь «сок» из Леонида уже был выжат.

– Ниоткуда.

– Ты что, передумал ехать?! – ужаснулся Краснов.

– Нисколько. Только отсюда я не поплыву.

– Это ещё почему?

– Если прямо из Портсмута до Кейптауна, то Сила Яковлевич опасается, что с англичан станется, как он говорит, «чинить каверзы». Так во избежание оных я завтра с Витебского отправлюсь в Одессу. Далее через Стамбул и Александрию в Лоренцу-Маркиш, а далее поездом в Трансвааль. – Кто бы мог подумать, что оброненное капитаном название порта станет теперь для Фирсанова предпоследней, но важной точкой назначения. – А дальше железной дорогой до Оранжевой республики, а там на лошадях до места назначения.

После ухода Краснова отец и сын долго сидели в кабинете, допивали коньяк и говорили о всяких разностях, но серьёзных тем не поднимали. Это был вечер небывалого единения отца и сына. Они усилием воли заставляли себя не заглядывать в будущее. Ни далёкое, ни самое ближайшее. Не сговариваясь, они приняли постулат – нет ничего, кроме сейчас. Если бы они могли заглянуть в будущее, то… Но такой возможности у них не было. И слава богу!

На вокзале, стоя возле вагона, оба Фирсанова себе и окружающим демонстрировали, что ничего особенного не происходит. Правильный сын уезжает погостить на некоторое время к бабушке в Одессу – и ничего более. А уважаемый отец провожает. Каждый выцедил из памяти полный арсенал известных ему шуток, связанных с дорогой, проводниками и забывчивыми путешественниками. На самом деле Леонид первый раз в жизни предпринимал столь длительное путешествие. За границей они бывали, но впервые младший ехал один. И не на курорт. Отца бил озноб, то ли нервный, то ли от гулявшего по перрону пронизывающего ветра. Он старательно кутался в пальто. А ветер вдруг расшалился не на шутку, он не только обжигал кожу, но и выдавливал нежданные, но соответствующие моменту слёзы. Из-за чего вся перспектива перрона и вокзала в глазах Фирсанова дрожала и гнулась.

Норд-ост норовил залезть в любую щель, дырочку и складку. Отец одной рукой удерживал котелок, а второй пытался свести борта демисезонного пальто. За то, что не находилось щелей и дырочек для залезания «под кожу» или не удавалось что-нибудь с кого-нибудь сорвать, ветер мстил всеобщей красноносостью, носоотвислостью и носоопухлостью. И не удовлетворившись неприятностями, доставляемыми людям, он поднимался ввысь, гнал по небу и яростно трепал, как злобный пёс, мелкие облака.