Жонглёр

– Фирсанов! Старый друг! Куда ты пропал? – услышал он вечером голос однокашника, когда ноги помимо воли вынесли его на Невский.

Он поднял глаза.

– Старик, у тебя все в порядке? – стал допытываться Александр Краснов. – С отцом всё хорошо?

Лёня едва кивнул.

– Ты ел? – Фирсанов неопределённо пожал плечами. – А ну, поедем ко мне, – практически приказал однокурсник. И схватив за рукав, потащил уставшего от себя самого Фирсанова к извозчикам. – Перекусим, махнём и разберёмся!

Леонида пленил простой алгоритм действий, он устал от одиночества и собственных мыслей, поэтому, не сопротивляясь, побрёл следом, безропотно позволив товарищу верховодить.

Только они расположились у Александра дома, как к тому завалила ватага университетских друзей. И шампанское полилось рекой.

После того как в сознании стёрлись все острые грани, боль немного притупилась, остался только саднящий уголёк в левой части груди. Его сознание раздвоилось. Один – глядел на происходящее трезво, где-то даже цинично, приговаривая: «Ну, давай! Отчебучь какой-нибудь номер! Что ты ещё можешь?» Другой – трогательно подпевал Краснову и требовал, чтобы тот спел: «Нынче время пришло // Все каменья собрать в закрома. // Вдруг взошли семена, // Что бесплодной рукою засеяны»^[8]. А ведь и вправду – нынче время пришло. Гори всё прахом! Активно махал в такт бокалом, участвовал в заковыристой беседе, хихикал и даже находил остроумные доводы и ответы. В самый разгар веселья Краснов пристал к Фирсанову.

– Фирс, ну покажи хотя бы один фокус!

– Не хочу, Саша. Настроение не то.

– Мы все тебя просим, – беря остальных в поддержку, наседал Александр. Народ подхватил неуверенными голосами: «Просим! Просим!»

– Нет. Не до фокусов сегодня! – резко отрезал Леонид. – Я покажу вам кое-что похлеще. Трюки от американского эскейпера Гарри Гудини.

– О! Это что-то новенькое! – захлопал в ладоши Краснов, и остальные его поддержали.

– Пошли! – скомандовал Фирсанов.

Люди, в ожидании чего-то необычного, не задавая вопросов, пошли следом. Фирсанов вывел всех на большой балкон Красновской спальни, который выходил на набережную одного из кривых каналов. Хотя «набережная» – это слишком гордое и недостижимое слово для этого явления архитектуры. Балкон нависал над жирной чёрной водой, которая липко и грязно, с невероятным одолжением отражала свет соседних домов. Луна светила как паровозный прожектор, а пронизывающий ветер стих, но температуру на улице это не повышало.

Взмахами разогрев немного тело, Фирсанов протянув Краснову руки и, указав на ноги, безапелляционно приказал:

– Вяжи!

Его фигура в белой рубашке, эффектно подсвеченная луной и светом из окна, романтично выделялась на фоне города.

– Чем? – ни о чем не догадываясь, спросил Краснов.

– Чем угодно! Ремнём, галстуком, полотенцем, в конце концов. Только не простынёй, запачкаю, – предупредил Леонид.

Нашлись доброхоты, которые пожертвовали галстуки. Смеясь и веселясь, Саша и добровольный помощник сделали всё так, как потребовал их товарищ.

– Только вяжите хорошенько, чтобы потом не говорили, что дали слабины! – требовал Лёня. – Любой может проверить. – Но публика добродушным гулом высказала полное доверие иллюзионисту.

Пошевелив руками и ногами, Лёня показал столпившимся на балконе и в проёме двери, что связан он по-настоящему.

– Затянул, со всей любовью, как извозчик вяжет, – уверил однокурсник.

– Милостивые государи, трюк исполняется впервые, так что возможны огрехи, за что заранее приношу извинения.

– Да чего уж там – давай! – подбодрил кто-то из присутствующих.

– Вы всё ссудили мне сами, так что всё без обмана или сговора, – готовил Леонид публику к номеру, мелкими шажками двигаясь к самому краю.

Присев, он с места вспорхнул на перила, шириной в кирпич. Выровнялся, прыжком встал на руки, секунду постоял «свечой» вниз головой, толкнулся ладонями и снова был на ногах. И так несколько раз. Публика ахнула. Этот трюк Леонид любовно обозвал «козлик». На пятый или шестой раз он застыл на руках, сильно прогнулся, закинул ноги в сторону канала. Все на балконе застыли в ужасе, боясь случайным возгласом спугнуть тронувшегося умом у них на глазах однокашника. А он стал сгибать локти и заворачивать по дуге тело. Через несколько секунд он опирался свободной рукой на перила, а ноги продолжали висеть над бездной. Баланс он удерживал второй рукой. Вдоволь насладившись беззвучной паникой зрителей, Леонид распрямился как пружина и соскочил на пол. Краснов и другие стояли молча с открытыми ртами.

– А вот ваши вещи, господа! – протянул иллюзионист развязанные аксессуары своим владельцам. Только тогда публика обратила внимание, что связанные руки и ноги свободны. Студенты одобрительно загудели, а кто-то даже зааплодировал.

– Ну ты, старик, даёшь! – выдохнул бледный Саша, который смотрел на Леонида трезвым и слишком внимательным взглядом. – Я что-то продрог. Айда по шампанскому!

И народ, шутливо толкаясь в дверях, повалил к столу.

– Останься у меня, – возле самой двери попросил его Краснов, когда последний гость исчез в гулком парадном.

– А твои… – начал было Фирсанов, застыв одной ногой над подъездной гулкостью.

– Я эти дни один. Так что никого не обременишь. Даже меня.

– В таком случае – я согласен, – улыбнулся Фирсанов и, сделав почти балетный пируэт, вернул пальто на вешалку.

– Зачем ты так поступил? – уже в комнате серьёзно спросил Саша.

– Ты о чём?

– Ну эти эскапады на балконе.

– Это фокусы от Гудини.

– Это попытка покончить с собой от Фирсанова! – рявкнул Краснов. – Или ты думаешь, что я слепой безмозглый болван!

– Я так не думаю, – после некоторой паузы ответил Лёня.

– Тогда выкладывай.

С Красновым он максимум приятельствовал, но не дружил до той степени, чтобы доверить душевную тайну, а тут Леонида прорвало. Он рассказал о Гермесе Трисмегисте, о капитане корабля, о Гарибальди с Байроном и Бакуниным заодно, ну и конечно же о бурах с англичанами. И о Елизавете Меньшиковой. За несколько минут его монолога приятельские отношения переросли в дружбу.

После исповеди Фирсанова Краснов долго молчал, потом схватил яблоко и аппетитно им захрустел. И так отдался этому занятию, что Леонид почувствовал себя опять оконфузившимся. Он ему сердце на подносе серебряном вынес, а этот яблоко хрупает, как мерин ямщицкий! Но яблоко не арбуз, наконец, и оно закончилось.

– И всё-таки я буду настаивать, – утерев салфеткой рот, произнёс свой приговор Краснов, – что ты подобен шару или, на худой конец, сфере. К последней ты даже по более тяготеешь.

– Это почему? – растерялся Лёня.

– Потому что идиот! Круглый!

– Я бы попросил бы! – взвился Леонид.

– После того что ты там вытворял, – Саша кивнул в сторону балкона, – я имею на это право. А кто бы потом трясся и бледнел перед околоточным? А? Молчишь?! А с батюшкой твоим мрачную беседу кто имел бы? Вот то-то и оно! Так что изволь выслушать! Ты относишься к очень интересной породе людей.

– Какой?

– К такой! Вам невозможно почесать левое ухо левой рукой. Вам обязательно нужно правой и желательно ногой. Легкие пути не для вас. Нет чтобы тихо-мирно сидеть дома в кругу семьи, вы, как оглашённые, носитесь с диким рёвом по горам, морям и пустыням в поисках подвигов, даже не спросив отмеченных вашим вниманием, а нужны ли этим несчастным ваши подвиги вообще? Так сказать, в принципе. Вы впихиваете и втискиваете людей в свой образ мышления. Вам необходимо постоянно кого-то куда-то волочь. А может, мне на речке с удочкой, в трёх шагах от дома, охота посидеть? Так нет! Ты обязательно поволочёшь меня на Амазонку, утверждая, что это самая большая река в мире и, значит, на ней неизбежно будет удивительный клёв. И рыба там просто исполинских, до того мною никогда не виданных размеров! А мне хотелось просто пескариков возле дома поймать, в маслице на сковородке поджарить и с румяной картошкой под штоф водочки на закате у себя на веранде употребить. Всё. И не надо мне ширины Амазонки, полноводности Миссисипи и плёсов Конго или Замбези. Я если и поеду, то в лучшем случае до родной Волги или Невки. Фу!

– Просто расплющил, – впервые улыбнулся Леонид. Уж очень ему этот разговор напомнил спор с Лизой.

– И если бы я к тебе хорошо не относился…

– То…

– То скрыл бы от тебя, что мой любимейший дядя Сила Яковлевич Афанасьев, владеющий «Невским экспрессом», ищет молодого, лёгкого на подъем, с резвым пером корреспондента!

Леонид удивлённо поднял брови.

– Для того чтобы его читатели имели самые свежие новости с театра военных действий! – сказал и эффектно вскинул над всклокоченной головой ладонь.

– Так чего же мы сидим?! – опешил Леонид.

– То есть мы сейчас, прямо среди ночи, помчимся, замучив извозчика и клячу, с мятыми лицами и в несвежий сорочках? Поднимем с постели бедного, спросонья ничего не понимающего дядю и будем петь ему пламенную песнь о любви к Южной Африке?

– Ты прав. Особенно про сорочки.

– И я упустил две мелкие детали, которые весьма существенны.

– Например?

– Знание английского и французского соискателем обязательно.

 
– My soul is dark – Oh! quickly string
The harp I yet can brook to hear;
And let thy gentle fingers fling.
Its melting murmurs o’er mine ear^[9], —
 

не моргнув глазом, спокойно процитировал лорда Байрона Фирсанов. Как всякий пылкий юноша, он любил стихи, а с детства за ним ходил гувернёр англичанин. Так что, английский язык был для Леонида, можно сказать, вторым родным языком. Не говоря об английской классической литературе.

– Красиво. Слушай, а может, тебе на эстраду, читать и петь. Чечёточку освоишь – и цены тебе не будет! Скажи, а бить чечётку и одновременно показывать фокусы возможно?

– Да отстань ты со своими глупостями.

– У меня, значит, глупости, а у тебя самые что ни на есть серьёзности? Даже если так. – Александр не на шутку увлёкся конструированием артистического будущего Леонида. – Да что там петь! Одни фокусы чего стоят!

– Как говорит мой батюшка: «В современном мире эдакая ловкость рук не спасёт, но и не всегда накормит. И самое главное – в скользкие минуты мира руки салом не измазать».

– Александр Леонидович как всегда прав. Вот у кого надо учиться! Всё разложено по полочкам, при этом такая бесподобная широта души и творческая красочность натуры. Тебе пока до него далеко, но со временем дорастёшь до его уровня.

– Думаешь?

– Спрашиваешь!

– Чего-то я сомневаюсь…

– А я лично уверен. Сколько души вложил в тебя твой отец, этого движением плеча не сбросишь, это не пыль, братец. Да и другой гадостью не вытравишь. Это внутри тебя. Тебе придётся очень постараться, чтобы избавиться от этого.

– Да уж… И как оправдать его труд?

– Всё будет хорошо, я думаю. Если только не сгубишь себя неразумным мальчишеством. Всё-таки мне сдаётся, что ты большой авантюрист. И ждёт тебя на этом поприще или верёвка, или в лучшем случае гильотина. Мне сложно судить, что в данном случае лучше, а что хуже. И то и другое весьма щекотно, а я страсть как боюсь щекотки.

 
– Je suis François, cela me peine
Né a Paris près Pontoise,
Au bout de la corde d’une toise,
mon cou saura ce que mon cul pese^[10], —
 

иронично продекламировал Леонид.

Краснов смеялся до слёз.

– Странный у тебя взгляд на жизнь, – вытирая слёзы, сказал Саша.

– Чем он тебе не угодил?

– Наоборот, он мне даже импонирует. Ты напоминаешь мне графа Б** из Пушкинского «Выстрела». Соперника Сильвио. Так же с любопытством ешь черешню из фуражки, так же плюёшь на жизнь. Я иногда даже тебе завидую.

– Чему?

– Свободе. У меня в душе такой нет. Может, иногда проскочить в словах, а в делах и поступках нет. Я с самого детства кому-то что-то вечно должен. Начнём даже с примитивного: ложку за папу, ложку за маму. А дальше пошло, поехало! И туда сходи, и так, а не иначе сделай, ни в коем случае не подведи ни себя, ни нас, ни целый сонм родственников. Робею. А особенно эти примеры: «А вот твой кузен Петя или Вася добились того-то». И вот уже бедные Петя или Вася ненавидимы мною лютой ненавистью. А спрашивается: «За что?» Могли бы сложиться дружеские отношения… Складывается ощущение, что мне в затылок постоянно кто-то дышит. Обернусь – никого. А затылок тёплый, даже волосы взмокли и закурчавились. Вот так-то, брат! Ну что же, думаю касательно твоей языковой подготовки у дяди вопросов не возникнет. А как насчёт резвого и быстрого пера?

– Ты институтскую газету читаешь?

– Ну, ты спросил. Конечно! Иногда такое смешное напишут или кого-нибудь пропесочат.

– Имя Шарль Куртуа что-нибудь говорит?

– Спрашиваешь! Всегда смеялся над его… Так это ты?!

Леонид кивнул со скромной улыбкой, потупил глаза, весь его вид говорил: «Вот такой я скромный».

– Сегодняшний вечер оказался длиною в жизнь. Я столько о тебе узнал. Чтобы усвоить это, необходимо несколько глотков шампанского.

– Но…

– Не бойся, пригубим по бокалу и спать, завтра встреча с дядей. Он хоть и весёлый, но въедливый. Надо произвести на него должное впечатление с первого раза. Моя протекция – это всего лишь повод для беседы. Готов?

– Конечно. Съезжу домой за сорочкой, побреюсь и вперёд к любым испытаниям!

– Свежую сорочку и бритвенный прибор, так уж и быть, я тебе выдам, – показно проворчал Краснов, – а вот ума и обаяния, чтобы произвести впечатление на дядю, – увы. У самого в дефиците. Второго шанса на первое впечатление у тебя не будет.

– Ну, не скромничай! Ложная скромность тебе не к лицу.

– По-твоему я выскочка? – Напружинился Краснов.

– По-моему, ты отличный приятель и друг. И мне повезло, что наши пути пересеклись. Я даже больше скажу, я просто горд и рад этому обстоятельству.

– Балуете вы меня, батенька, балуете! – Польщённый Краснов смущённо зарделся.

– Это прерогатива друзей. Врагам некогда – ножи или зубы точат.

Несмотря на то что план завтрашних действий был расписан друзьями, можно сказать, поминутно, легли они перед рассветом.

Сны Леонида были сумбурны и беспокойны, оставляя после себя тревожную недосказанность. Он разом открыл глаза и вскочил с кожаного дивана с валиками и зеркалом в спинке, на котором его расположил Краснов. Остатки сна изгонялись комплексом упражнений, частично разработанным им самим, в понимание богатейшего арсенала задач, поставленных перед собственным телом, а частично заимствованным из книги о Гудини. Теперь, помимо привычного развития гибкости рук и эластичности кистей и пальцев, он ввёл в свой арсенал занятия, позволяющие мышцам выдерживать длительные монотонные нагрузки на растяжение и скручивание.

Через сорок минут занятий он облился в ванной комнате холодной водой из-под брызгающего крана и, довольно отфыркиваясь, растёр кожу полотенцем. Но с бритьём вышло не всё гладко. То ли мысли его были где-то среди жирафов и слонов, то ли сказалось напряжение предыдущего дня, а может быть, плохо распарил кожу, но, подправляя бакенбарды, он порезался. Кровь залила скулу. Повертев головой и рассмотрев себя в зеркале со всех сторон и ракурсов, Леонид решил, что выглядит брутально для свидания с роковой красоткой где-нибудь в вечернем Париже или сумеречной Андалузии, но не для встречи с издателем из Санкт-Петербурга. Старый отцовский трюк с приклеенным куском газеты остановил кровотечение и спас внешний вид. Так, небольшая и тонкая царапина, а ведь могло быть и гораздо хуже. Теперь он точно был готов к новому дню и к новым свершениям!

Голова Краснова, после десятиминутной вибрации, была готова отделиться от тела, но сам хозяин никак не желал вырываться из объятий Морфея. Леонид тряс Александра за плечи, сажал его на кровать, даже опускал ноги на пол, но тот с упорством и настойчивостью гуттаперчевой куклы возвращался в исходное состояние.

В ярости Фирсанов выскочил на балкон, надеясь, что свежий ветер хоть как-то умерит злость. Он был готов убить этого соню Краснова! У них встреча с дядей, а он спит! Он даже весьма рельефно представил себе, как выдёргивает одну руку, потом вторую, откручивает по часовой стрелке голову, вырывает сердце и бросает его кровавой рукой в канал. И быть бы Александру Краснову разодранному в мелкие клочки, если бы в этот момент под ногами не хрупнула корочка первого осеннего льда в небольшой лужице.

Фирсанов одной рукой снова усадил Краснова, но тот по-прежнему не собирался реагировать. Тогда Леонид с змееподобной улыбкой Игнасия де Лойолы^[11] из ладони, сложенной лодочкой, спустил за шиворот ночной рубашки Александра лёд, собранный на балконе. Выражение блаженства на лице Александра жило секунду с небольшим. Вот эти крошечные отрезки времени древние вавилонские мудрецы называли «регаим» – мгновения и «хелаким» – доли. Именно через эти доли и мгновения глаза Краснова разом открылись во всю анатомическую возможность. А рот раскрылся ещё шире и издал шикарное и устойчивое басовитое: «А-а-а!», которому бы позавидовали любой брандмайор или пожарная машина города.

Через полчаса, постоянно понукаемый Фирсановым, Краснов был готов. Ему даже удалость смыть с лица не только остатки сна, но и выражение вчерашней помятости. Пока Краснов плескался, Фирсанов сварил им кофе по-варшавски для придания тонуса и общей бодрости.

– И кто дёрнул меня за язык, – тихо скулил Саша, – молчал бы в тряпочку, спал бы как сурок. Так нет же, ляпнул на свою голову!

– А сделать благое дело во имя институтской дружбы? – допив кофе, несколько удивился Леонид.

– Ага, а потом ты мне за это «благое дело», как сарацин иноверцу, язык-то и вырвал бы. С корнем. Как шестикрылый Серафим на перепутье. Я-то тебя знаю.

– Да ну! Когда же ты успел разобраться? – сузил глаза Фирсанов.

– Знаю, знаю. Было время, – неопределённо сказал Краснов. – И вообще я гений интуиции, поэтому и пишу стихи.

– Не смотри на мир так пессимистически, – философствовал Фирсанов внутри пролётки, которую для ускорения процесса нанял сам. – А представь: лет через десять-пятнадцать, вращая в руках том с золотым обрезом, ты, раздуваемый от гордости, будешь рассказывать своим детям, что помог дяде Лене в его столь трудном начинании. Потом повторишь отрепетированный рассказ внукам.

– Так это что, ко всему прочему, чтобы соответствовать твоим фантазиям, мне необходимо будет и срочно жениться?

– Ну зачем срочно, но ведь в обозримом будущем тебе всё равно это придётся сделать. А так у тебя будет хороший стимул и мощное оправдание. Ну не век же ты бобылём будешь дни свои коротать?

– Конечно. Но в мои планы входило достичь положения, финансового благополучия и только потом заняться этой стороной жизни, без понуканий с внешней стороны.

– С таким подходом ты затянешь с этим на десятки лет, а так – покатишься, как по рельсам. И вся недолга!

– Я хотел по любви. Сумасшедшей страсти. Ну, в худшем случае, – из выгоды. Если уж ограничивать себя, то хотя бы за деньги. За хорошие деньги. Вкусные и жирные, – надув щеки и широко раскинув руки, изобразил Александр.

– А ты меркантилен, братец! – восхитился Фирсанов.

– Какой уж есть! Другим не стану. И пока мы не доехали до места, пообещай мне две вещи.

– Слушаю?

– В случае дядиного отказа ты оставишь попытки воплощения своей бредовой идеи, а если всё получится, то ты не полезешь там, – махнув рукой в сторону, потребовал Краснов, – под пули. Не важно, с чьей стороны они летят.

– Первое – пока не знаю, а вот второе – обещаю! Иначе, кто же напишет на зависть современникам и в назидание потомкам дневник англо-бурской войны?

– Иначе я себе свою болтливость не прощу. И останусь вечным холостяком.

– Серьёзная угроза, – протянул в задумчивости Леонид. Изобразив на лице титаническую работу мысли, неожиданно просветлел. – Только ради твоих будущих детей.

– Ну, Лёнечка, гран мерси тебе за такую заботу о моих чадах и домочадцах! Притормози, любезный, прибыли! – приказал кучеру Краснов.

Они вышли возле большого бежевого здания в романо-готическом стиле. Его обильно украшали стрельчатые арки и остроконечные башенки. Дом был облицован разноцветной керамической плиткой. Внешняя основательность сразу внушала посетителям полное доверие ко всему, что находилось за его дверьми.

Атмосфера в самом издательстве поразительно не соответствовала монументальности здания. Леониду и Александру показалось, что они попали на тонущий пароход в тот самый момент, когда закончились спасательные круги, жилеты и плотики. Беготня в разных направлениях, округлённые в отчаянье глаза, заломаные в немой мольбе руки. Естественное редакционное состояние неизбывной паники. Так, наверное, выглядел последний день Помпеи. Если бы рядом где-нибудь на этаже был замечен со своим мольбертом Карл Брюллов, Краснов и Фирсанов ни чуточки не удивились бы.

И только возле кабинета Силы Яковлевича Афанасьева царил покой. Такой редакционный омут спокойствия, где с сотрудников слетала вся шелуха повседневности и в их светлых головах рождался «Завтрашний Нумер»!

Их встретил молодой человек с заострённым личиком лисёнка, прямым пробором напомаженных волос и пустым взглядом прозрачных серых глаз.

– Что изволите, господа? – поинтересовался служащий.

– Мы к Силе Яковлевичу, – почему-то извиняющее промямлил Краснов.

– Это невозможно-с. Сегодня-с не приёмный день.

– Невозможно? – радостно переспросил Краснов. – Ну, тогда мы в другой день явимся.

– Может, что переда… – по инерции заучено затарахтел секретарь, но буквы, еле видным серым дымком, растаяли на тонких губах.

Схватив конторщика за грудки и приблизив его водянистые глаза к себе, Фирсанов зашипел, как кобра индийского факира.

– Запомни хорошенько, человече, иначе ты будешь жалеть об этом до конца своих ущербных дней. Передайте господину Афанасьеву, что прибыл его племянник Александр Краснов со сотоварищем с деловым предложением, касательно «Невского экспресса».

– Сей момент доложу, – сказал секретарь, оправился и исчез, будто и не было его сейчас здесь.

Молодые люди оглянулись. В рамочках – первый, сотый и тысячный экземпляр «Невского экспресса». Несколько дагерротипов с видами Парижа, Лондона и Амстердама. А вот и фотографии самого Силы Яковлевича с его роскошной седой бородой. Она была настолько величественна, что существовала отдельно от хозяина. Как некое знамя.

– Глазам своим не верю, племяш! – воскликнул Афанасьев, когда молодые люди оказались у него в кабинете, и стал усердно мять Александра в своих медвежьих объятиях. Он разве что не завязывал бедного Сашу в узел. Племянник не отставал от дяди, причём, оба делали это сосредоточенно и искренне.

– Разреши представить моего лучшего друга и однокурсника Леонида Александровича Фирсанова! – широко, по-театральному, открыв дяде своего спутника, торжественно объявил Краснов.

– Располагайтесь, молодые люди, – указал им на добротный кожаный диван с валиками и высокой спинкой с зеркальцем. – Я так понимаю, молодой человек, что Сашка объявился в этом месте только благодаря вашим стараниям.

– Как проницательный человек, Сила Яковлевич, верно заметили, но я всего лишь придал лёгкий первоначальный импульс. А весь путь до места назначения Александр проделал сам! Я даже палец о палец не ударил.

– Ты смотри, – удивился Афанасьев, – значит, и Сашок сам что-то да умеет.

– Вам бы только пилить и понукать меня, – обиженно проворчал Краснов, оккупируя большую часть дивана.

– Да ладно, племяш. Если с тебя профилактически не снимать стружку, то ты мигом из Пиноккио обратно в говорящее полено обратишься.

– У меня, конечно, нет такого длительного и богатого опыта общения с вашим племянником, как у вас, но, по моему разумению, он имеет все предпосылки вырасти в хорошего поэта, если не бросит этим заниматься.

– Да ну! Потом дашь почитать, – безапелляционно объявил дядя племяннику. – Но насколько я понял, не поэтическое будущее нашего Саши привело вас, молодые люди, ко мне.

– Дядя, если я верно помню, – обречённо напомнил Краснов, – то в последнюю нашу встречу ты сетовал, что необходим молодой и лёгкий на подъем человек на роль корреспондента на англо-бурском театре военных действий.

– Ты верно всё помнишь, Сашенька.

– Так он уже нашелся? – с робкой надеждой спросил племянник.

– Увы и ах!

– Так вот, Леонид Александрович как нельзя лучше подходит на эту роль, – траурно, как приговор, произнёс Саша.

– Хм, – удивился Сила Яковлевич. – Дело принимает крутой оборот. Один момент.

Он грузно встал и направился к своему необъятному рабочему дубовому столу, который монументально возвышался в центре кабинета, перегораживая комнату почти от стены до стены. За ним на стене красовался ростовой портрет Николая II. Массивное кресло с резными подлокотниками и ножками, обитое чёрной лаковой кожей, прикреплённой к деревянному основанию сотней-другой каретных гвоздей, больше напоминающее императорский трон. Слева на стене висела физическая карта Российской Империи, справа, возле большого окна, располагалась похожая карта мира. Сила Яковлевич ударил по колокольчику, стоящему на столе, и в комнате неслышно материализовался прозрачноглазый конторский.

– Миша, три чаю с лимоном. Или кто-то желает бразильский кофий? – Но выяснив, что все будут чай, добавил: – Цукаты в сахаре, сушек, сухарей и варенья вишнёвого. И меня ни для кого нет, до особого разрешения.

– Даже для главного редактора?

– Даже для него.

– Понял. Сей момент, – еле слышно сказал Миша и с поклоном исчез.

– Диспозиция в общих чертах понятна. Приступим к детальной рекогносцировке, – прогудел Сила Яковлевич и расправил на груди бороду.

– Я, конечно, понимаю ваши сомнения, – заговорил на английском Фирсанов, – неизвестный человек, может быть, измором взявший вашего племянника, но мне решительно нужно это место. Даже скажу вам больше, оно мне необходимо до крайности!

– Надеюсь, вы понимаете, – на английском же продолжил издатель, – что это не увеселительный пикник за городом с музыкантами и хористками?

– Мало того, я отдаю себе отчёт, что это другое полушарие, другое небо и другие люди.

– Слава лорда Байрона не даёт покоя?

– Отнюдь. Дара стихосложения Господь меня лишил, видимо понимая, что это будет явный перебор. Убеждён, что романтичность натуры вещь весьма эфемерная и быстро проходящая. И опять же, если бы я был романтиком с головы до ног, разве пришёл бы я сейчас к вам сюда? Вряд ли. Я бы пропадал у стен посольства Нидерландов и искал бы соратников для того, чтобы тайными тропами пробраться к нужному мне месту.

– Этим занимается Александр Иванович Гучков с братом, но я вам этой информации не говорил. Я, как честный издатель и человек, про всё, что связано с нелегальной переправкой людей и грузов, кое-что знаю, но не поддерживаю.

– Гучков? Понятно, и буду иметь это в виду!

– Отлично! – хлопнул в ладоши Сила Яковлевич, и в этот момент открылись двери в кабинет.

Миша внёс в комнату большой поднос со стаканами чая, розетками варенья, блюдечками для мёда и маленькими вазочками с сухарями и сушками. Разместив всё на столе, предназначенном для редакционных совещаний, он снова бесшумно дематериализовался.

– А что, Южная Африка мёдом намазана? – по-русски спросил Афанасьев и прицелился к табачного цвета горке сот.

– Мёд, конечно, приятная вещь, – ответил на французском Леонид, – но только в кулинарных или медицинских целях. В жизни одним мёдом сыт не будешь. Потребуется хлеб.

– Мне лично с трудом верится, что всё это затеяно ради заработка.

– Безусловно. Я бы тогда избрал бы журналистику основой своей деятельности, а не юриспруденцию.

– Вы, юноша с взором горящим, хотя бы понимаете, что иногда журналистика это не скрип пера по бумаге, это трудно физически и по-человечески страшно?

Леонид загадочно взглянул на Афанасьева. И эффектным и плавным жестом, так, чтобы племянник и дядя следили не отрывая глаз, поднял руку и опустил её на угол редакционного стола. Поднялся и опершись на неё, расположил своё тело параллельно полу. Когда трюк был воспринят «публикой» как должное, опустил на крышку стола вторую руку и вышел на «свечку». Потом неспешно опустил ноги на пол и сел на своё место.

– Однако же! – только крякнул Афанасьев.

– Он ещё не так может, дядя. Ты же знаешь Красновых, ветошь не подсунем!

– Не мне вам говорить, – как ни в чём не бывало продолжил Леонид, – что не боятся только идиоты, а вот второе место на университетском турнире по фехтованию и первое место в гимнастических упражнениях, надеюсь, позволят мне легче перенести возможные физические тяготы и лишения.

– Как знать, как знать. Жизнь не спортзал. Там всегда что-нибудь да пойдёт наперекосяк. Возвращаясь к журналистике, – снова заговорил на русском Сила Яковлевич. – Говорите вы на обоих языках весьма бегло и сносно, но это не гарантирует хороших статей в мою газету на родном языке, – сделав внушительный глоток чаю, засомневался издатель «Невского экспресса».

– Зато гарантирует вот это, – снова встрял в разговор Краснов и вытащил из внутреннего кармана пальто несколько выпусков университетской газеты.

«А я ему лёд с утра за шиворот запустил», – устыдился своей экзекуции над сокурсником Фирсанов.

– Любопытно, любопытно, – загудел Сила Яковлевич и грузно пошёл к рабочему столу. Водрузив на нос пенсне, стал бегло просматривать газетку. – Почитаем, почитаем. А кого искать-то?

– Шарль Куртуа, – разламывая сушку, сказал племянник.

Чай был хороший, цейлонский. Лимон душистый. Да и жажда после вчерашнего давала о себя знать. Ребята с удовольствием ели и пили. Афанасьев полностью погрузился в чтение. Пару раз хохотнув, Афанасьев взял второй номер, и буквально через минуту оглушительно захохотал. Он откинул большую лобастую голову, отчего борода встала торчком и регистрировала каждое движение груди и объёмного живота. Отсмеявшись, он снял песне и вытер слёзы.

– Ну развеселили вы старика, молодой человек, развеселили. Это же надо так поддеть. Тонко, зло и изящно. Хорошо.

На лице Леонида зажглась робкая улыбка.

– А я что говорю – талант! Бриллиант чистой воды! – оживился племянник.

– Осторожно, перехвалишь, – стал уводить себя из-под огня лести Лёня.

– Не бойся, не сглажу.

– Хорошо-то хорошо, но только этого мало.

– Мало? – удивился Саша. – Пару десятков номеров я могу вынести из библиотеки, но собрания сочинений у Лёни пока нет, молод ещё.

– Я не об этом. Я, конечно, люблю и, не при нём будет сказано, ценю Сашу. Я рад за своего родственничка, что у него такой остроумный друг, тонкого ума и филигранного таланта, но…

– Но? – напрягся Леонид.

– Этой рекомендации недостаточно.

– Что же делать? – картинно схватился за голову Краснов.

– Если вы, молодой человек, в течение трёх дней предоставите письменные рекомендации трёх известных и уважаемых мною людей, то, вероятно, мы с вами вернёмся к этому разговору. В противном случае – не обессудьте.

– Я вас понял, – сказал, поднимаясь, Фирсанов.

– Но не зависимо от результатов этого разговора, если в будущем захотите разместить у нас какой-нибудь материал по животрепещущей теме, то милости просим. Лёгкое протеже окажу, кой-какое влияние на эту газету у меня имеется, – улыбаясь, заметил издатель.