Беспризорный князь

Внезапно Оляна умолкла. Обернувшись, Иван увидел Млаву, уже не склоненную. Она стояла прямо, и рука ее была в крови. «Порвала!» – похолодел Иван. Млава, прочитав вопрос в глазах князя, покачала головой.

– Тужься, княгиня! – приказала весело. – Добре тужься!

Встав рядом с Иваном, Млава уперлась в живот жены предплечьем и стала двигать им по направлению к лону.

– Старайся, княгинюшка! Старайся! Скоро уже! Головка показалась!

Млава отбежала к лавке и вернулась с куском полотна в руках. Положила его на стол и склонилась над лоном княгини. Мгновение – и в руках ее оказалось нечто сморщенное и красное.

– Нож, княже!

Иван выхватил засапожник.

– Режь!

Князь чиркнул лезвием по синевато-красной веревочке – там, где указала Млава. Брызнула кровь, но сразу утихла. Млава убежала с красным к ведру, заплескала водой, но скоро вернулась.

– Держи, княже! – сказала весело. – Сын!

Иван испуганно принял ребенка. Тот был теплым и мягким. Сморщенное, красное личико, закрытые глаза…

– А он… – начал Иван. Он хотел спросить: «Живой?», но не успел. Ребенок открыл глаза. Те оказались маленькими и мутными. Внезапно князь ощутил на ноге влагу. Скосив взгляд, увидел желтую струйку, изливавшуюся из крючочка младенца ему на порты.

– Ишь, какой! – засмеялась Млава. – Не успел родиться, как батьку обмочил.

Забрав ребенка, она ловко запеленала его в холстину и вернула князю. Тот держал сына, боясь пошевелиться. Чувства, которые обуревали сейчас Ивана, словами передать было невозможно. Внезапно ребенок сморщил личико и закричал.

– Дай! – услышал Иван. – Мне!

Оляна, приподнявшись, жадно смотрела на них. Иван подошел и протянул сына. Оляна схватила ребенка и прижала к груди. После чего заплакала. Младенец тут же поддержал.

– Он… Есть хочет…

Оляна попыталась дать мальчику грудь, но тот выплюнул сосок и продолжил плакать.

– Не спеши, княгиня! – сказала Млава. – Покормишь еще! Он от другого плачет. Чрево покинул, где ему было тепло и добре. Привыкнет и успокоится. А ты тужься! Послед должен выйти.

Млава забрала у Оляны младенца и положила рядом. Тот, к удивлению князя, почти сразу затих. Выдохнув, Иван на плохо гнущихся ногах прошел к двери и вышел на крыльцо. Несколько пар глаз немедля уставились на него.

– Сын! – сказал князь, глупо улыбаясь. – Здоровый!

Стражи заорали, бросая вверх шапки.

– Всем по гривне! – добавил Иван, когда крик умолк. – Сегодня же!

Шапки снова полетели вверх.

– А теперь скачите в Звенигород и пригоните покойный возок! Княгиню повезем, с дитем! И одежу роженице не забудьте!

– Как она? – протолкался ближе Олята.

– Здорова! – ответил Иван и внезапно одернул себя: «Здорова ли? Вдруг нет?»

Он торопливо вернулся в избу. Млава, склонившись над лоном жены, махала иглой.

«Порвала!» – испугался Иван. Млава тем временем, перекусив нитку, посыпала рану желтым порошком из туесочка и выпрямилась.

– Это не то! – пояснила, поймав взгляд князя. – Промежность разлезлась. Такое бывает. Сам гляди: крови мало.

Князь, однако, глядеть не захотел, подошел сбоку. Измученная Оляна спала, прикрытая чьей-то свитой. Завернутый в холстину младенец дремал рядом. Иван полюбовался на сморщенное личико и отошел. Млава возилась у лавки, собирая узелок.

– Держи! – Иван протянул ей отвязанный от пояса кошель. – Здесь ромейские номисмы – в пересчете на серебро гривен пять будет.

Млава покачала головой.

– Ты спас мне жизнь!

– А ты сегодня – две. За одну должен. Возьми! Или чего другого хочешь?

Млава кивнула.

– Чего?

– Остаться в городе.

– Живи! – пожал плечами Иван. – Это денег не стоит. А золото возьми! – Он вложил кошель в ладонь Млавы и завернул ей пальцы. – Купишь дом, заведешь хозяйство… Мужа себе доброго найдешь – приданое будет. Я тебя не забуду. Не чаял, что Оляна будет жить! – Он улыбнулся.

«Жить-то она будет, – подумала Млава, сжимая толстый кошель. – А вот рожать более – нет!»

Она подумала, сказать ли это князю, и, поколебавшись, решила молчать. Еще обвинит, что она нарочно. Млава сама не верила, что у нее получилось. Даже у покойной матери повороты выходили редко. Мокошь помогла своей жрице. Она отметила этого высокого, красивого мужа с синими глазами. Млава догадалась об этом на берегу, когда князь с кучкой воев разогнал ляхов, не получив при этом даже царапины. Удача князя подтвердилась и в этот раз. Мокошь давала ясно понять: это он! Тот, кого богиня избрала жертвой…

3

На третий день после рождения сына к Ивану приехал Малыга с женой. Женился батько неожиданно для всех, в том числе и для себя. Случилось это, как мне рассказывали, так. Малыга, как положено посаднику, принимал жалобщиков, когда к нему вошла странная девица. О том, что она незамужняя и даже не вдова, говорил венчик в волосах, хотя на вид посетительнице было за двадцать – в Галиче к таким годам успевали овдоветь. Тем не менее, девица не выглядела ни косой, ни рябой, что объясняло бы привередливость женихов; наоборот, смотрелась весьма гожей. Чем, собственно, и привлекла внимание Малыги.

– Сосед межу запахал! – пожалилась Любава, как звали просительницу. – Накажи его!

– Сами разобраться не можете? – заворчал Малыга (он не любил склок). – Посаднику дело до вашей межи?

– Сосед у меня дурной! – возразила девица. – Мало того, что жадный, так и обзывается всяко. А вступиться некому – сирота я.

– Что ж без мужа? – сощурился Малыга.

– Не берут.

– Отчего?

– В то время, как Володько здесь правил, уные его меня снасиловали. Схватили на улице, затащили в хоромы, после чего выкинули, побитую и в одеже разодранной. Домой шла через весь Галич, люди позор мой видели… – Любава насупилась.

– Где эти уные сейчас? – посуровел лицом Малыга. – В Галиче?

Любава покачала головой:

– Сгинули, – она вздохнула. – Вы их и посекли. Уцелей кто – сама бы зарезала! – добавила мстительно.

Малыга внимательно глянул на просительницу.

– Батюшка объявил в церкви, что я непорочная^[7], только женихи все равно носы воротят.

– Дурни! – сказал Малыга. – Девка ты гожая: как мне – так по нраву. Совсем, что ль, не звали?

– Которые и звали, – подтвердила Любава. – Только не пошла.

– Отчего?

– Они не по любви, – фыркнула Любава. – Дом мой хотели, хозяйство. Я хоть и не боярышня, но не бедная! Сама тружусь, холопов имею, приглядываю за ними! – добавила Любава с гордостью.

Малыга задумчиво прошелся по гриднице.

– Сосед только донимает, – продолжила Любава. – Забижает сироту!

Вид девицы резко контрастировал с ее словами. «Эту обидишь! – подумал Малыга. – Скорей она сама…»

– Заглянуть к тебе вечерком? – предложил, сощурившись.

– Даже не думай! – возмутилась Любава. – Я себя блюду. У кого хошь спроси! Даже сосед – и тот лает меня «целкой церковной». Привечала б мужиков, кричал бы: «Блядь!»

– «Церковной»? – улыбнулся Малыга.

Любава насупилась.

– Батюшка сказал «непорочная» – значит, такая и есть!

– Жаль! – развел руками Малыга. – А то бы заехал.

– Сором тебе, посадник, девицу к блуду склонять! – осердилась Любава. – Коли по нраву, так замуж бери! По-честному!

Малыга захохотал.

– Нашла жениха! – сказал, отсмеявшись. – Ты на голову мою глянь, глупая! Вишь, седая?!

– Что из того? – возразила Любава. – Голова седая, а телом крепок. На ристалище молодых бьешь – сама видела. К женкам вдовым захаживаешь – весь Галич о том знает. Ко мне вот ночевать просился. Значит, не старый.

Малыга снова захохотал. Любава, нахмурившись, ждала, когда он закончит.

– Ладно, – сказал Малыга, отерев с глаз слезы. – Повеселила ты меня. Пошлю тиуна. Коли правду молвила, соседа накажут. Станет впредь лаяться – получит батогов. Довольна?

Любава кивнула, но не ушла.

– Что еще? – удивился Малыга.

– Замуж! – напомнила Любава.

– Так не звал! – изумился Малыга.

– Сказал, что я по нраву.

– Ну… – Малага почесал в затылке. – Сказать-то всякое можно. Рассуди сама: куда мне жениться, старому? Смеяться станут.

– Не станут! – возразила Любава. – За тебя любая пойдет!

– Так уж и любая! – не согласился Малыга. – Вдова – еще поверю, но чтоб девка? Девке со стариком невместно.

Любава потупилась.

– Не девка я, – сказала чуть слышно, – сам знаешь. Хоть батюшка и объявил, но девство порушено… И лет мне много – двадцать три. Как для тебя – так в самый раз! – добавила торопливо.

– Думаешь? – спросил Малыга.

Любава кивнула. Малыга прошелся по гриднице во второй раз.

– За тех, кто звал, не шла, – сказал, встав против просительницы. – За меня сама просишься. Захотела в посадницы?

Любава покачала головой.

– Тогда отчего?

– Ты мне по нраву. Крепкий, статный и гожий. С виду строг, но сердцем добрый. Встретил ласково, помочь обещал. Другой бы выгнал.

– Ладно! – сказал Малыга. – Я подумаю.

– Только недолго! – предупредила Любава. – Ждать не буду!

Она гордо подняла голову. Малыга засмеялся и отпустил просительницу. Жалобщиков в тот день набралось много, он принимал их допоздна, после чего, поужинав, отправился в ложницу. Спал плохо, ворочался и встал на заре. Надев новую свиту и такую же шапку, кликнул гридня. Спустя короткое время в сопровождении дружинников он выехал со двора и отправился на торг. Там купил золотые, с яхонтами серьги и красивый шелковый убрус. Сложил их в сумку и вскочил в седло. Встреченный прохожий рассказал, как проехать к нужному двору – тот оказался неподалеку. Прежде, чем постучать, Малыга внимательно осмотрел дом. Тот выглядел справным: крепкие стены, тесовая крыша; и не пузырь, а стекла в узких окошках. Забор вокруг дома был из высоких, тесаных плах, дубовые ворота окованы железом – не разобьешь. Малыга одобрительно крякнул.

– Хозяйка в поле! – сказала холопка, открыв калитку.

– Так рано? – удивился Малыга.

– Она с петухами встает, – поведала холопка. – Поснедает – и туда! Хозяйский глаз везде нужен.

– Проводи к ней! – велел Малыга. – Живо!

Холопка юркнула обратно, ворота отворились, из них выехал отрок. Рыжий коник под ним выглядел веселым и упитанным, шерсть его блестела, Малыга крякнул еще раз.

– Ты кто? – спросил отрока.

– Холоп Любавин! – сказал отрок и шмыгнул носом. – За конями гляжу. Скачи за мной, посадник! Мы скоро…

Доскакали и впрямь быстро: поле хозяйки было неподалеку. Еще подъезжая, Малыга заметил работающих в поле людей и знакомую фигуру наобочь пахоты. Любава была не одна. Рядом крутился мужичонка в суконной шапке. Они с Любавой о чем-то спорили, размахивая руками. «Это и есть сосед!» – догадался Малыга, с любопытством наблюдая за сценой. Спорщики увлеклись и не замечали гостей. Внезапно мужичонка что-то сказал Любаве, та отскочила и подхватила с земли грабли. Размахнувшись, огрела ими мужика. Тот закричал и закрылся руками. Любава ударила еще раз. Малыга пустил коня вскачь. Мужичонка увидел его первым.

– Защити, посадник! – закричал, кидаясь к коню. – Вишь, чего творит? Дерется! Вира мне за обиду положена!

– Вира, говоришь? – сказал Малыга, прыгая на землю. – А кто межу сироте запахал? Кто ее «целкой церковной» лаял? Святая церковь объявила девку непорочной, а ты, значит, против?

Мужичонка побледнел.

– Сказано в Правде: коли муж мужа батогом ударит, то с него вира, – продолжил Малыга, – но не писано, как быть, когда девка бьет. А раз так, то и взыскивать нечего. А вот про межу запаханную в Правде есть. Двенадцать гривен продажи^[8], и ты их заплатишь.

– Смилуйся, посадник! – мужик бросился на колени. – Христом Богом молю! Где ж столько взять?

– Тогда прикуси язык свой поганый и впредь держи за зубами! – рявкнул Малыга. – Прочь с глаз моих!

Мужичонка вскочил и убежал. Малыга снял с седла сумку и, ступая по вспаханной земле, пошел к Любаве. Дружинники двинулись следом. Любава смотрела на них, уперев руки в бока.

– Межою пройти не могли? – спросила, когда гости приблизились. – Пашню зачем топтать?

Малыга захохотал. Дружинники за спиной присоединились. Любава нахмурилась.

– Чего приехал? – спросила, когда посадник утих. – Тиуна ждала.

– А я более не по нраву? – прищурился Малыга.

– Грех тебе, посадник, смеяться! – насупилась Любава.

Малыга полез в сумку, достал убрус, положил сверху серьги и протянул девице.

– Вот!

– Что это? – удивилась Любава.

– Дар невесте. Они, – Малыга кивнул на дружинников, – видоки, что честью замуж зову, как девку непорочную. Пойдешь за меня?

– Я… – Любава вспыхнула, растерянно посмотрела на дары, затем на посадника, на дружинников за его спиной. – Ты хоть бы человека упредить прислал! – выпалила сердито. – Нашел, где сватать! В поле, не прибранную…

– Домой к тебе заезжал, – ответил Малыга, пряча усмешку в усы, – сказали, что ты здесь. Вот и поскакал. Боялся не успеть. Грозилась ведь, что ждать не станешь. Ну, раз не по сердцу… – он завернул серьги в убрус, намереваясь спрятать дар в сумку.

– Отдай!

Прежде чем Малыга успел сообразить, Любава подскочила и вырвала дар. Развернув, выхватила серьги и мгновенно вдела их в уши, заменив ими свои, серебряные. После чего расправила и повязала убрус прямо поверх венчика. Тот встопорщился на темени, образовав на голове поперечный гребень. Малыга, не удержавшись, засмеялся.

– Ты! Ты…

Любава села на землю и заплакала. Малыга, потоптавшись, неловко опустился рядом.

– Ты что, ладо? – он обнял невесту за плечи.

– Ты… – проговорила Любава сквозь всхлипывания. – Думала: шутишь. Кто ты и кто я? Посадник и девка ославленная… Те, которым отказала, кричали: ноги должна им мыть и воду ту пить. Сосед и вовсе сказал, что никто добрый меня не возьмет…

– Голову ему оторву! – пообещал Малыга.

– Не надо! – сказала Любава, вытирая слезы. – Он и без того удавится – из зависти. Вот что я скажу тебе, посадник! Честь великую ты мне оказал – о такой и мечтать не смела. Этого не забуду! Никогда! Отныне не будет у тебя человека вернее меня. Я теперь за тобой, как нитка за иголкой: хоть в хоромы, хоть в шалаш. И ноги мыть тебе буду! Знай!

– Этого не надо! – сказал Малыга. – Сам помою…

Выбор посадника изумил Галич. Любава не врала: породниться с Малыгой желали многие. Бояре наперебой сватали ему вдовых сестер и даже юных дочек, а тут смердка, к тому же непонятно кто: не то девка, не то баба. Мгновенно возник и пополз по Галичу слушок: посадник поспешной женитьбой прикрыл блуд. Возник и увял. Дружинники, бывшие с батькой, поведали о подробностях сватовства. Заодно намяли бока рьяным сплетникам – а не порочь честного человека! Языки угомонились.

На свадьбе батьки я не был: Малыга постеснялся торжества. Сейчас представилась возможность отдариться. Я поднес молодой жене ромейские паволоки. Любава ахнула, взяв в руки узорчатый шелк. Мужу достался меч в богато украшенных ножнах. Малыга немедленно извлек клинок, потрогал грань, бегущую посреди лезвия, оценил заточку и крепость стали.

– Кольчугу проткнет и разрубит! – сказал довольно. – Добрый меч! Угодил старику!

– Какой ты старик?! – засмеялся я, выразительно глянув на Любаву. Та закраснелась и потупилась. Малыга усмехнулся и покрутил ус.

– Кажи сына! – сказал весело.

Я провел гостей в ложницу. Оляна встретила нас в постели (ей пока неможилось), но принаряженной. Малыга расцеловал княгиню в зарумянившиеся щеки, после чего склонился над младенцем.

– Вылитый батька! – сказал авторитетно. – И большой какой – настоящий волот^[9]! Молодец, доча!

Любава глянула на младенца тем жадным взором, каким смотрят на чужих детей женщины, мечтающие о своих, и, склонившись, поцеловала Оляне руку. После чего все отправились к столу. Пир не затянулся. Ватага была в разъездах, а другие понимали: посаднику с князем нужно поговорить. Выпили за молодых, затем за новорожденного, после чего торопливо закусили. Я украдкой поглядывал на батьку. И без расспросов было видно, что он счастлив. Но еще более счастливой выглядела Любава. Она не отрывала от мужа влюбленных глаз, а когда тот встал, сославшись на нужду, скользнула следом. Я чуток подождал и тоже вышел. Малыга стоял в коридоре, а Любава висела у него на шее, прильнув щекой к его щеке.

– Что ты, ладо! – говорил Малыга, гладя женку по спинке. – Натешимся еще!

– Ага! – возразила Любава, поднимая голову. – Видела, как с князем перемигивался. Теперь ночь с ним проговоришь, а я тосковать буду. И без того мало тебя вижу… Поцелуй меня! Живо!

– Так уж и мало! – пробурчал Малыга, но просьбу жены исполнил. Я отступил назад: дальше подглядывать было сором.

Батько явился в гридницу не скоро и слегка встрепанным, а вот Любава не показалась. Спрятав усмешку, я поднял здравицу за гостей, те поняли и откланялись. Малага поставил кубок и вытер усы.

– Как назовешь? – спросил, щурясь.

– Иваном, – ответил я, поняв, что он о сыне.

Малыга кивнул. В лето, когда Галич стал наш, тело Ивана перевезли в Звенигород. Володько так и не узнал, где покоится княжич. Никто не выдал место захоронения, хотя знали о нем многие. В соборе отслужили литию, обветшавший гроб вложили в новый – из крепких дубовых досок, после чего младший брат лег подле отца с матерью, оставив старшего в неутоленном горе. Звенигород рыдал, плакали ватага и дружина, даже Малыга не удержался. Сам князь… Оляна позже сказала, что не чаяла видеть мужа в таких соплях. Я и сам не чаял…

– Крестных нашел? – продолжил Малыга.

– Хотел тебя звать.

– Княжича крестит князь! – возразил батько.

Я это знал. Князья на Руси повязаны узами; если не родственными, то крестильными. Это заменяет договора о дружбе и помощи. Оно б, конечно, хорошо иметь крестным князя, только где взять? Кого ни пригласи, от всех будет афронт. Не любят соседи Ивана. Мало того, что сам никто и звать его никак, так еще на Галичский стол залез.

Примерно так я и сказал Малыге.

– В Теребовле сидит Ярослав, – возразил он, взяв полный кубок. – С тех пор как ты в Галиче, извелся весь. Удел-то Володько ему давал.

– Ну и что? – пожал я плечами.

– Боится, что прогонишь. Некуда ему идти. Он хоть и Рюрикович, да из засохшей ветви. Повсеместно Мономашичи с Ольговичами правят, а он им чужой. Заезжал я в Теребовль, так веришь? кланялся мне, как князю! Услышит, что крестным зовут, до небес воспрянет! Дар такой поднесет, что изумишься.

– Не нужен мне его дар!

– Пусть везет! – возразил Малыга. – Пока Володько не сбежал, Ярослав как мышь под веником сидел. Весь Галич за тебя был, а он до последнего ждал! Другим разом умнее будет.

– Ладно! – согласился я. – Ярослав так Ярослав.

– Крестной зови Ефросинью из Любачева. Она вдова. Была замужем за ляшским князем, да тот сгинул, детей ей не оставив. Деваться некуда, вернулась в Любачев, который в кормление ей дали. Помнишь?

Я помнил. Любачев княгине в кормление пришлось дать по просьбе ляшского короля. Того, в свою очередь, попросил брат мужа Ефросиньи: вдова мешала ему чувствовать себя хозяином. Ссориться с союзником не хотелось, и я согласился, скрепя сердце.

– Она тебе обязанная, – продолжил Малыга. – Баба разумная, в городе ее любят. Любавичский посадник шагу не сделает, ее не спросив. Честь ей окажешь и ляхам угодишь: за их князем замужем была. Роду Ефросинья доброго, Святослав Киевский ей троюродный дед. Вот и крестники…

Я слушал, угорая. Батько ел меня по полной. Инвентаризацию князей и княгинь, живущих в галичских землях, провести следовало давно. Разобраться, кто есть ху, чем живет и как дышит. На Руси это большая политика. Любой князь перечислит своих предков до двенадцатого колена, проследит генеалогию других родов – вплоть до прапрапрапрабабушки, выданной замуж за конунга Рваное Ухо, победившего ливов у Гнилого Брода. Здесь этому учат с детства. Правитель, мля! Считал, что есть дела поважнее. Опомнился, когда крестить сына стало некому…

– Чтоб я делал без тебя! – Я обнял Малыгу.

– Не подлаживайся! – он отпихнул – впрочем, не сильно. – Ишь, запел! Когда дурость затевал, не спрашивал!

– Ты о чем?

– О сиротах, коих князьями делать вздумал! Еле ватагу успокоил. Сказал: Иван с соседями дразнится. Виданное ли дело: смердов в правители пихать!?

– Так ромеи советуют!

– Нам на них глядеть? У них одно, у нас другое. У ромеев простой дружинник басилевсом стать может, на Руси век от веку правит природный князь!

– А я?

– Что ты? – пожал плечами Малыга. – Потомственный Рюрикович, родной сын князя Петра Звенигородского и княгини Доброславы, сестры Мстислава Волынского.

Я не откусил язык лишь потому, что пил из кубка – разговор требовал подкрепления сил. Покосился на Малыгу: шутит? Прищур глаз у батьки был хитрый, но по лицу не читалось, что издевается.

– Переведи! – сказал я, ставя кубок. – С русского на греческий.

Малыга даже глазом не повел.

– Как сел ты в Галиче, многие стали спрашивать: откуда таков? То, что ты приемный сын князя Петра, ведали, но какого роду-племени? Вот и вспомнили…

Малыга почесал бороду, что служило признаком долгого рассказа.

– У князя Петра много лет тому случился разлад с женой. Трех дочек родила княгиня, а сына все не было. Петр ее не попрекал, но Собислава места не находила: наследника-то нет! То ли надоумил ее кто, то ли сама в голову забрала, но стала у поганых помочи искать: на капища ходить да идолам кланяться. Прежде в церквах службы заказывала – там не помогло, решила других богов просить. Петр, как это узнал, крепко разгневался. Укорял жену, ругал всяко – не слушала. Как только князь отъедет, она шмыг – и на капище. Рассердился Петр и съехал во Владимир-Волынский, к князю Мстиславу, который давно в гости звал. А к Мстиславу как раз сестра вдовая из Менска вернулась…

Малыга осушил кубок, я торопливо наполнил. История становилась захватывающей.

– Доброславу выдали замуж за Ингваря Менского в осьмнадцать лет. Князь не молод был, да и вдовый к тому же. Своих детей полон двор, а тут молодую женку взял. Только не по любви. С Мстиславом породниться хотел: в силе был князь Волынский. Недолго пришлось Ингварю с молодой женой тешиться. Месяца не прошло, как на охоте с коня сверзился – и головой о камень. Может, помогли ему в том – ходил такой слух, да видаков не было. В Менске брат Ингваря сел, вдова ему без надобности, он ее к Мстиславу и отослал. Пригожей была Доброслава, да отец твой не хуже. Ликом чистый, сам статный, умен, речист – куда там Ингварю! Покойный-то жаба-жабой был, к тому же пил с утра до вечера. Чего терять вдове? Замуж не возьмут – княжон хватает, одна судьба – в монастырь или векуй при брате. Быстро у них сладилось. Мстислав это заметил, да смолчал. Видно, решил: пусть потешится сестра, раз судьба ее такая: любил он Доброславу. Словом, ехал князь Петр во Владимир на месяц, а остался на три.

Малыга помолчал.

– Как слух о том дошел к Звенигороду, Собислава испугалась. Мол, наденет на нее муж монашеский клобук, а сам с ладушкой обвенчается. Правильно опасалась: было у князя такое намерение. Кинулась Собислава во Владимир и пала Петру в ноги. Вымолила прощение. Страшной клятвой поклялась, что более к идолам – ни ногой. Пожалел Петр дочек. Доброслава плакала, а что сделаешь?

Через полгода родила она сына. Объявили, что от Ингваря, только мало кто тому верил. Младенца окрестили Иваном. А у князя Петра через два года другой сын родился – и тоже Иван…

Малыга приложился к кубку.

– Как Собислава умерла, князь Петр ездил к Мстиславу сестру вдовую сватать, да опоздал – постригли ее…

Малыга вздохнул.

– О том Градислава, старшая сестра князя, позаботилась. У Мстислава наследников не было – сплошь дочки. Сыновья рождались, да умирали в младенчестве. Кому стол передать? Мстислав подумал и решил: сыновцу Ивану. Женись Петр на Доброславе, так бы и вышло: сберегли бы мы наследника. Только Градислава иного желала. У нее самой сыновей не было, а муж, ляшский князь Болеслав, спал и видел, как Волынь захватить.

Градислава наклепала на сестру: дескать, мужей привечает, честь княжескую не блюдет, Мстислав и поверил. Велел Доброславу постричь. Иван без ока материнского остался, Градиславе того и надобно было.

Малыга отхлебнул из кубка.

– На охоте это случилось. Княжичу тринадцать стукнуло, время уже на ловы ездить. Подняли кабана. Иван от дружины оторвался – конь у него добрый был – и сгинул. Кинулись искать: нашли коня. Стоит у болота и фыркает, а княжича нету. Кричали, искали – как в воду канул. Подумали, что кабан в болото порскнул, Иван – за ним. Оба и утопли. Переполох, все плачут, Мстислав велел распорядителя охоты повесить, да что толку? Болото добычу не отдает…

Малыга поставил кубок.

– Через два дни был я там и проехал следом. Подковы у жеребца Ивана были приметные. С версту болота того не доходя, нашел полянку, а на ней следы трех коней. Только не княжеских. У тех подковы гладкие, а у этих с шипами – не успели с зимы перековать. Стал приглядываться, а сбоку на кустах – ветки поломанные, а на них – кровь. Мало совсем, потому и не заметили, когда искали.

– Ну? – не утерпел я.

– Засада Ивана ждала. Сбили его стрелой, а тело увезли. После или закопали тишком, или в реку с камнем бросили – кто ведает? Коня же к болоту пригнали, чтоб все думали: утоп. Стал разбираться. Градислава с мужем как раз у брата гостили. Я подковы у ляхов глянул – с шипами.

– Сказал князю?

– Стал бы он меня слушать! Видаков-то нет. Не только у ляхов кони не перекованы.

– Зачем ты ездил во Владимир?

– Доброславу повидать.

– Князь Петр послал?

– Ну… – Малыга замялся.

Я вдруг понял. Мы-то гадали в ватаге: отчего батька бобыль? Ведь и собой хорош, и бабы к нему тянутся, ан нет! У Малыги, в отличие от Петра, надежды на счастье не было: княгини не выходят замуж за воевод – если, конечно, те не князья. Как надо любить женщину, чтоб столько ждать? И только поседев, избрать себе половинку, причем с такой же изломанной судьбой?

– Ты объявился в Звенигороде через год после того, – продолжил Малыга. – А теперь представь: находится отрок, зовут Иваном, лет ему четырнадцать, как и должно быть сгинувшему княжичу. Кто таков – неведомо, сам он того не говорит, сообщает только, что жил у поганых, которые подобрали его, раненого. Уразумел, о чем мы подумали? Приплыл-то в Звенигород – единственное место, где княжичу Ивану спасения искать стоило, а что таится и не говорит о себе, так опасается: как встретят? Тем более, что ликом с покойным княжичем ты схож. Не совсем, конечно, но у отроков, пока они растут, обличье меняется.

Я молчал, но Малыга и не ждал вопроса.

– Потом разобрались, конечно. Однако решили, что Господь тебя послал. Забрал одного, но дал другого. Поэтому князь Петр тебя усыновил. Уразумел, к чему я?

Я покачал головой.

– Мстислав месяц, как умер. Во Владимире Болеслав с ляхами сел. Закрыл пути, купцы в Галич проехать не могут. Мыто им ляхи положили такое, что любой разорится. Караваны повернули на Киев. За одно такое войной идут, а Болеслав еще и задницю^[10] чужую схапал. Через жену на Руси земли не наследуют. Тем паче, что настоящий наследник, которого сам Мстислав избрал, жив и здоров. Уразумел?

Батька – голова. Волынь – это вам не баран начихал. Сильное, богатое княжество, ничуть не уступающее Галичу. Надо брать! Землями прирастем – соседи обзавидуются. Моральные соображения – по боку! Я, конечно, не племянник Мстислава, но Болеслав, убивший законного наследника, сволочь еще та. К тому же ляхи – соседи беспокойные. С запада подпирают, теперь и с севера станут?

Это с одной стороны. С другой – междоусобица. В Киеве отреагируют нервно. Болеслав хоть лях, но князь, Иван же – непонятно кто. Если Великий поднимет Русь… Со смоками отобьемся, но крови, своей и чужой, прольется море. Да и не готовы мы к походу. Большая часть дружины на рубежах – в Звенигороде сотни не наскрести. У Малыги в Галиче – от силы две. Смоков тоже двое – второй вернулся вчера, остальные в разлетах. Слишком мало для затяжной войны. У Болеслава сил больше. И еще…

– Княжича знали в лицо.

– С той поры минуло двенадцать лет! (Малыгу не прошибить. Он уже все решил). Был отрок, стал муж. У тебя – борода, усы… А вот глаза, как у Ивана. Теперь вот что скажу, княже. Хоть мнят люди, что ты сыновец Мстислава, а подтверждения нет. Возьмешь Владимир – поверят. Спешить надо, пока Болеслав не укрепился. И еще одно… – Малыга побарабанил пальцами по столу. – Опоздаем – Доброславе не жить. Она ведает, кто сына ее убил. Не только ведает, но и Градиславе о том сказала. В рожу ей плюнула.

Худо. Медлить нельзя.

– А Доброслава?

– Ждет! – ответил Малыга, вставая.

– Когда выступать?

– Завтра!..