Читать книгу: «Тайны снов Черри Наварре», страница 4

Вечерний воздух обласкивал приятным теплом и с каждым дуновением приносил запах городской пыли, смешанный с арбузной сладостью свежескошенной травы.

– Спасибо, что вытащила меня, я в восторге, – сказала Вэл, встряхивая волосы. – Надо будет позвать Карину, пока не съехала и не бросила меня окончательно.

– Да ладно, переезд к бойфренду – это еще не эмиграция.

Под ритмичное гудение проезжающих мимо машин и роботов-доставщиков пиццы они свернули к метро.

– Ладно, мне на эту ветку, – Вэл поцеловала Черри в румяную горячую щеку. – В следующий раз я тоже в деле.

– Привет твоим карапузам, всех обними и потискай от тети Черри.

Черри едва успела повернуть ключ в замке и открыть дверь, как навстречу выскочил Робби с улыбкой до ушей в самом буквальном смысле. Его большой влажный нос тянулся к ее щеке, а глаза – полные мольбы, восторга, абсолютной и безоговорочной преданности – были глазами ребенка и Бога. Казалось, еще немного, и от прилива нежности их сейчас разорвет на части, – и вселенская любовь затопит комнату лавиной теплого света.

Черри опустилась на колени, зарылась лицом в его густую шерсть, провела руками по упругим бокам, ощутив, как под пальцами проступают ребра.

– Меня не было-то всего часа три, – поучительно сказала она, но Робби только продолжал вилять хвостом от счастья, а потом начал крутиться на месте и прыгать на нее своими тонкими и длинными лапами, едва не сбивая с ног.

Черри поцеловала его в лоб, после чего смахнула налипшую на губы шерсть.

– Идем, мой друг. Вечер наш.

Душ в «Бегосфере», конечно, был хорош, но дома Черри снова залезла под массажную струю теплой воды, чтобы освежиться и выполнить привычный ритуал. Из ванной повеяло паром и ароматами душистого геля с нотками агавы. Завернувшись в мягкий халат, Черри босыми ногами прошла по светлому пушистому ковру, чувствуя, как он приятно поглаживает ступни.

Свой дом она всегда воспринимала как место силы, поэтому уделяла особое внимание деталям интерьера – с их помощью она создавала пространство, которое питало ее творческую натуру. Нежно-кремовый диван с мягкой ворсистой текстурой был завален уютными подушками, в которые можно было зарыться и ощутить себя ребенком в манеже, наполненном плюшевыми мишками. Возле дивана стоял торшер – с абажуром, обтянутым матовой тканью оттенка «шампань». Мягкий рассеянный свет, который он создавал, идеально подходил для вечеров с книгой в руках.

Напротив стоял светлый стеллаж с узкими полками, аккуратно уставленными книгами. Кафка, Гари и Гомбрович соседствовали с корейскими уютными фэнтези-романами, а «Дети полуночи» Салмана Рушди подпирали покетбуки по саморазвитию. Отдельную полку занимали книги о книгах – с ними Черри чувствовала себя, как в теплом флисовом пледе – спокойно и безопасно.

Проведя взглядом по разноцветным корешкам, она потянулась к одной из книг. «Дымка» Джеймса Уилла. Тренер по конному спорту, у которого она недавно брала интервью для статьи, упомянул ее во время беседы. И тогда она вспомнила: у нее ведь есть редкое старое издание – из тех, что сохранилось после ухода мамы. Мелкий шрифт, тонкие пожелтевшие страницы, потрепанная обложка – по книгам всегда видно, если они пережили целую эпоху.

Черри устроилась поудобнее, провела пальцами по страницам – и почувствовала, как тепло разлилось где-то глубоко внутри – от драгоценных воспоминаний о маме, так рано покинувшей этот мир. Робби запрыгнул на диван и свернулся клубком рядом с Черри в умиротворенной позе. Мягкая шерсть – теплая, как целебная грелка – коснулась ее ног. Черри погрузилась в чтение.

Эта повесть, написанная ковбоем, – о свободолюбивом жеребенке по имени Дымка, которого никто не мог удержать в узде. Кроме Клинта. Их отношения переросли в дружбу, построенную на доверии, терпении и искренней привязанности. Дымка проходит путь от дикой прерии до ковбойского седла, преодолевая не раз испытания жестокостью, но сохраняя чистоту своей лошадиной души.

«Дымке, наверное, приснился дурной сон, может быть, прирожденный инстинкт нарисовал в его уме врага, похожего не то на волка, не то на медведя, – врага, который прижал его к стене», – напротив этой фразы Черри увидела заметку на полях. Черные, чуть смазанные буквы, написанные изящным мелким, но уверенным почерком: «Нет хуже наказания, чем когда тебе перекрывают сон, словно воздух».

Черри долго смотрела на эти слова, как зачарованная. Как будто ждала, что они вот-вот дрогнут, сойдут с края страницы и обретут очертания любимого лица. Это был почерк ее мамы – Верены. Даже спустя много-много лет он пробуждал в ней волну обрывочных воспоминаний.

Верена, еще до появления Черри, не раз ложилась в стационар. Она страдала редким нарушением: ее мозг не отключался даже в фазе глубокого сна.

Сомнологическая лаборатория казалась каким-то фантастическим местом вне времени. Неяркий свет, длинные тихие коридоры, монотонный гул приборов, запах медицинского пластика и стерильных простыней. Ночами здесь наблюдали за людьми, которые спят.

Верена лежала на спине на медицинской кровати, утопленной в правой части кабинета. Рядом стоял приборный столик, а с противоположной стороны – невысокая тумба с графином, до краев наполненным водой, и стаканом. Врач на время оставил ее одну в палате, чтобы ей было проще уснуть, но был готов в любой момент вернуться на свое рабочее место, к мониторам и записям в медицинской карте. Тонкие датчики плотно прилегали к ее коже – на висках и груди. Напротив глаз, не касаясь век, крепился какой-то странный гаджет, напоминающий больше игрушку. Кабели тянулись к измерительным приборам, изображения – выводились на дисплеи, расположенные над столом доктора. Было видно, как ритмично пульсировали линии: сигналы мозга, показатели дыхания, а по другому экрану плавали яркие пятна на тепловой карте – мониторинг движений глаз. Обстановка располагала к успокоению и погружению в транс. Гипоталамус уже выключал внешние раздражители, сердечный ритм замедлялся, а мышцы переставали удерживать напряжение.

Но с Вереной из раза в раз что-то было не так – оставаясь во сне, она осознавала каждое мгновение, каждую секунду, каждое биение сердца. Заведующий лабораторией наблюдал за графиками ЭЭГ, едва заметно сдвинув брови.

– Удивительно… – бормотал он.

Приборы показывали картину идеальной фазы NREM-3 – глубокого сна, в котором сознание уже отключается, а тело полностью расслаблено: человек крепко спит и не реагирует на внешние раздражители. При этом Верена отчетливо слышала голос доктора и совершенно осмысленно отвечала.

Слышала, как шелестят бумаги в его руках. Как медсестра зевает за ширмой, проверяя списки пациентов.

– Верена, вы меня слышите?

– Да, – сразу ответила она.

Палату заполнила томящая тишина. Доктор перевел взгляд на экран. Невозможно. Пациент должен быть в бессознательном состоянии.

– Что вы сейчас чувствуете?

– Ощущаю… матрас под спиной, руки. Запах дезинфектора в воздухе.

– А сон? Вы видите какой-нибудь сон?

– Да, я во сне.

– Расскажите, где вы в нем?

– Я на улице, – тихо сказала Верена. – Стены домов и дорога мокрые после дождя. Лужи отражают свет фонарей.

– Вы понимаете, что спите?

– Я понимаю, что я во сне, но не сплю.

Доктор молча переводил взгляд с ее расслабленного лица на свои мониторы, а затем устремил его куда-то вдаль. С научной точки зрения, ее мозг определенно находился в фазе глубокого сна. Но в этой же фазе она не просто осознавала себя – она думала, говорила, воспринимала реальный мир. За свою многолетнюю практику с таким он столкнулся впервые. Повторяя исследования, он строил все новые гипотезы, изучал научную литературу на эту тему, но пока так и не приблизился к хоть сколь-нибудь вразумительному объяснению.

Через несколько часов Верену вновь отпустили домой. Диагноз не поставили. «Парадоксальное осознание во сне, диагноз не уточнен», – написал в заключении врач.

Верена не отдыхала, как нормальные люди. Никогда. Ночами она лежала с закрытыми глазами, слушая звук дождя за окном, топот соседей за стеной или шорохи в квартире. С каждым годом границы между снами и реальностью становились все более зыбкими, а дни и ночи – изматывающими и мучительными. Для того, чтобы не забывать, что было сном, а что – настоящей жизнью, мать иногда пересказывала Черри некоторые свои сновидения – например, про лошадь, на которой она каталась верхом по красивым лесным тропам и полям, а еще про поездки в соседний город к озеру с отцом Черри.

Однажды, в канун десятилетия дочери, Верена проснулась в больнице с отчетливым ощущением, что это ее последний день. Она много плакала и просила у дочери прощения за то, что, наверное, не сможет отметить с ней ее первый юбилей. Когда ее не стало – Черри поглотила такая глубокая печаль, что хотелось вывернусь себя наизнанку, лишь бы почувствовать хоть малейшее облегчение.

Взглянув на часы, Черри поняла, что засиделась за чтением и воспоминаниями о маме, закрыла книгу, погасила свет и переместилась в свою небольшую спальню. Робби, лениво виляя хвостом, поплелся за ней. Едва голова ее коснулась подушки – Черри уснула.

Глава 6. ГРАНИ ПРОШЛОГО

Лифт задрожал, как большое напуганное животное, и быстро, хоть и беззвучно, заскользил по невидимой оси, мчась куда-то вдаль. Черри затаила дыхание и прислонилась к стене. Жутко было даже представить, что может находиться за пределами этой кабины. Напротив нее мигали неразличимые символы на маленьком табло. Но при каждой попытке вглядеться и разобрать, что там, – все тут же становилось размытым, как если бы воду пролили на акварельный рисунок.

Поначалу казалось, что лифт везет ее вверх, но внезапно возникшее ощущение, что невидимый поток воздуха крепко обхватил ее тело, говорило о падении. Тот факт, что проваливаешься в пустоту и не можешь ничего контролировать, вызывало кипучую смесь эмоций: страх, гнев, досаду, жалость к себе. Черри рефлекторно сжала кулаки, пытаясь удержаться хотя бы за воздух. Внезапно что-то мелькнуло перед глазами, какое-то маленькое белое пятно. Между створками дверей, где раньше был ровный стык, теперь виднелась тонкая темная щель. Из нее высунулся уголок бумажного листка. Черри всмотрелась. Листок влетел внутрь кабины и начал порхать буквально у нее перед носом. Прежде чем она успела протянуть руку, новый листок проскользнул в лифт через ту же щель. Затем еще один, и еще. Маленькие бумажки выстреливали, как из теннисной пушки, и истерично вихрились в воздухе, напоминая осенние листья, встревоженные порывом ветра.

Черри поймала одну из них и поняла, что это записки. Но как только она фокусировалась на буквах, их тут же застилала невидимая пелена.

Лифт внезапно замедлился – Черри вновь почувствовала силу притяжения. Плавно, с легким постукиванием лифт заехал в какое-то углубление и открылся. Перед Черри торжественно распахнулись двери отеля. Она вошла в холл, и тревога сменилась предчувствием чего-то хорошего.

Зеркальный потолок отражал кариатиды – колонны в виде женских фигур, подпиравшие стеклянные балки. Люстры в форме виноградных гроздьев рассыпали цветные отблески по бархатным гардинам. На позвякивающих серебристых тележках официанты катили хрустальные фужеры и бутылки шампанского, выглядывающие из ведерок со льдом. Персонал отеля в идеально подогнанных костюмах перемещался так плавно и быстро из стороны в сторону, что казался игрой света и тени.

Черри знала дорогу – ноги сами несли ее по длинному коридору, пока она не увидела перед собой массивную дверь с табличкой 10004. Прежде чем она успела постучать, дверь приоткрылась. На пороге стоял Дэнис – тот, кто помогал ей оформлять бумаги, когда она забирала Робби из приюта.

Здесь он выглядел иначе. Не в рабочей одежде, а в светлом пиджаке, безупречно выглаженной кремовой рубашке и брюках в тон, свободного кроя. Волосы были аккуратно зачесаны назад, а с боковым пробором это было похоже на то, что он либо сошел со страниц старого фотоальбома, либо собирался на вечеринку в стиле «Великого Гэтсби».

Дэнис посмотрел на нее спокойно и дружелюбно. Веснушки на его лице заплясали от улыбки.

– Черри, – произнес он так, будто ждал ее появления.

– Дэнис, да? – ее голос звучал тише обычного оттого, что она не была уверена, правильно ли в тот день запомнила его имя.

– Тебе нужно быть внимательнее к Робби, – сказал он осторожно, как будто пытаясь предсказать ее реакцию.

– Что? Почему?

– Он поможет тебе найти то, что ты ищешь.

Черри нахмурилась.

– А что я ищу?

Дэнис склонил голову набок.

– Полагаю, что-то очень важное.

В этот момент отель вздрогнул и затрясся. Уходящий вдаль коридор погрузился в серую дымку. Светлый пиджак Дениса рассыпался в прах и развеялся в воздухе. Черри провалилась в неизвестность, а затем открыла глаза и обнаружила свое лицо вжавшимся в смятое одеяло.

Черри была в легкой ветровке и новых белых Saucony с золотистым принтом по бокам. Выходя из подъезда, она поправила на поясе сумку-поводок, проверив, надежно ли спрятала ключи. Робби нетерпеливо принялся обнюхивать все вокруг, виляя хвостом вправо-влево. Каждый, кто хоть раз видел этот хвост, не мог удержаться и не сравнить его с енотом – уж очень у него характерный окрас. Наконец прозвучало долгожданное «Бежим!» – и с легким рывком поводка они начали свой любимый утренний ритуал.

Черри не сразу вошла в ритм. Первые шаги ощущались тяжелыми и вялыми, тело неохотно включалось в движение. Робби бежал впереди на расстоянии метра с грацией дикого зверя. Уши были прижаты назад, но иногда настороженно поднимались и забавно колыхались от ветра. Мягко перебирая лапами, он немного сбавил темп, синхронизируясь с «ма».

Они пересекли пустынную улицу и свернули в парк, где их встретили стройные ряды деревьев, дремлющих под утренним небом. Чуть влажная земля отдавала накопленный за ночь холод, вдалеке виднелись редкие люди, гуляющие с колясками.

Черри размялась на первых двух километрах – и чугунные ноги волшебным образом превратились в две податливые пружинки, которые, казалось, несут ее по воздушному трапу в самое сердце небесной синевы. Робби время от времени кружился перед ней, как обезумевший от радости цепной пес – разогнаться как следует ему мешал поводок, а энергию нужно было куда-то девать. В эти моменты Черри протягивала ему ладонь, в которую он весело тыкал свой нежный кожаный нос. Она вытирала этот мокрый след, проводя рукой о спортивные леггинсы ярко-розового цвета. Невольно Черри поддалась воспоминаниям, к которым обещала себе никогда больше не возвращаться.

Этот цвет фуксии – дерзкий, но вместе с тем и невинный – стал для нее не просто оттенком, а символом новой жизни – когда тебя бросают на самое дно, но ты все равно взмываешь оттуда ввысь свободной птицей. Розовые леггинсы – маркер ее личной свободы.

Похожую форму для бега почти восемь лет назад Черри купила с благоговейной радостью: новенькие, яркие, девчачьи – беговые лосины с сетчатыми вставками, яркий топ с геометричным рисунком и последняя модель летних асиксов на гелевой подошве. Первая настоящая спортивная экипировка – манифест начала активной осознанной жизни. До этого были в основном офисные костюмы и платья днем и растянутые футболки и застиранные штаны по выходным. Но теперь, вдохновленная пробуждением неведомой до сих пор энергии, она жаждала движения, силы и красоты. Как будто что-то внутри нее пустило росток любви к себе, и этот росток должен был превратиться в красивый крепкий стебель прекрасного экзотического цветка.

Вернувшись в тот вечер домой с покупками из спортивного магазина, она похвасталась обновками Генри. Он попросил ее их примерить, что воодушевленная Черри тут же и сделала, флиртуя и демонстрируя ему изгибы своей прехорошенькой фигурки. Но впившись в нее осуждающим взглядом, Генри сначала погрузился в долгое молчание, которое было куда страшнее, чем любой крик, а потом резко выпалил:

– В этом ты собираешься бегать по улицам?

Его лицо исказила гримаса, словно она сказала или сделала нечто омерзительное. Черри присмотрелась и поняла, что он пьян. Он отошел на шаг, взглянул на нее как на чужую – словно в ней, его женщине, вдруг обнаружилось что-то враждебное.

– Тебе пора взрослеть. Пора становиться женой. Матерью. А не выставлять себя напоказ, как… – он не договорил и брезгливо поморщился, и это «как» зазвенело у нее в голове яростной пощечиной.

Черри засмеялась в ответ, нервно и злобно, в глубине души надеясь, что вышло какое-то недоразумение. Что он просто неудачно пошутил, а пьян из-за серьезных проблем на работе. Но когда Генри сжал ее запястье так, что боль пронзила все тело и оно чуть не хрустнуло, Черри вмиг осознала, что это конец.

Его глаза остекленели, а руки тряслись от гнева. В следующее мгновение новенькие кроссовки, которые все это время аккуратно стояли у шкафа, – те самые, которые она так долго выбирала, со свистом вылетели в открытое окно, смачно стукнувшись об оконную раму. С улицы послышались громкие ругательства – похоже, на кого-то обрушился весь ее недавний восторг – в виде куска резины и растоптанных ожиданий.

После – все, как в тумане: крики, хлопанье дверьми, упреки, обвинения и угрозы. Черри была так шокирована, что тело ее сковало, а все эмоции словно заблокировались. Она молча пошла в соседнюю комнату собирать вещи, чувствуя жжение в руке. Тут Генри еще больше рассвирепел, заслонил собою дверь комнаты и резко наступил своей жилистой ногой на ее босую маленькую ножку. Она вскрикнула от боли и начала, защищаясь, хаотично махать руками. От него разило алкоголем, и впервые в жизни Черри испытала такое острое и непреодолимое отвращение к кому-то.

Она дрожала, не веря, что все это происходит с ней. И с этим человеком она строила планы на будущее? С этим человеком спала в одной постели не один год, жила под одной крышей? Вдруг силы ее покинули – вместо того, чтобы влепить ему со всей силы прямо по лицу или промеж ног и поскорее уйти, она обмякла, как тряпочка, и беспомощно села на пол. Генри опустился на колени и полез ее обнимать, но она свернулась калачиком и закрыла обеими руками лицо, желая провалиться куда-нибудь в пустоту.

Что было дальше – память стерла. Ночью, когда Генри вырубился, Черри тихо собрала вещи и ушла, словно тень. С собой – только рюкзак, куда влезло что-то из одежды, документы, зарядка, любимые духи и старая пижама. Она так тряслась, что не сразу смогла засунуть ступни в свои офисные лоферы, стоявшие на обувнице. Правая нога опухла и была залита фиолетовой гематомой. В таком виде – спортивные леггинсы и топ, лакированные серые лоферы с массивной пряжкой, и серый бомбер, который она сорвала с крючка в прихожей – Черри спустилась по лестнице и покинула свой прежний дом, прижимая к груди рюкзак, будто он мог ее как-то защитить.

Квартира принадлежала Генри, а своего жилья у Черри не было. Поэтому сначала она некоторое время жила в монтажной студии, с которой сотрудничало рекламное агентство, где она тогда работала. У монтажеров и режиссеров монтажа вечно было много проектов, с которыми приходилось засиживаться по ночам, поэтому тут было все: диван, подушки, пледы; около раковины всегда стояли зубные пасты, щетки и бритвы. Два Алекса, работавшие в ту смену и хорошо знавшие Черри, сначала потребовали дать им адрес негодяя, который посмел с ней так поступить – чтобы поехать и сломать ему шею, отрезать детородный орган и сделать еще много всяких нехороших вещей. Но так как мстить и устраивать разборки Черри не собиралась, то просто попросила разрешить ей переждать здесь бурю и непростые времена, пока она будет искать квартиру.

Мужчины суетливо прибрались в студии, заварили ей крепкого чая, достали запасы чипсов с ужасным запахом и постелили импровизированную постель возле звукорежиссерского пульта. Вместо ожидаемой пары дней Черри провела в монтажке больше двух недель. Генри пытался писать и звонить в поисках прощения, но был везде заблокирован, а все воспоминания об их совместной жизни отправились в утиль. Тогда вся эта ситуация казалась ей удручающей и несправедливой. Образовавшаяся в душе пустота ныла и отвлекала от будничных дел. Но Черри еще не знала, что впереди ее ждало кое-что похуже.

После того, как она уже внесла предоплату за два месяца за небольшую, зато свежеотремонтированную квартирку в получасе езды от работы, выяснилось, что она беременна. Вначале задержка казалась ей вполне естественной после пережитого стресса. Тест был куплен скорее для порядка – ну мало ли что. Но когда это «мало ли что» проявилось двумя яркими полосками, Черри ощутила себя такой дезориентированной, что два дня просто пролежала в постели, отпросившись с работы якобы из-за неважного самочувствия – что вообще-то было мягким вариантом правды.

Постепенно осознав происходящее, Черри взяла себя в руки, чтобы выстроить план. Во-первых, надо сходить на УЗИ и подтвердить беременность. Хотя какое-то глубинное, почти животное чувство подсказывало, что сомнений быть не могло. Во-вторых, надо решить, что с этим делать. Перспектива стать матерью, если не брать в расчет обстоятельства, ее даже вдохновляла. Но рептильный мозг охватил ужас при мысли, что этот ребенок навсегда свяжет ее с Генри. Даже если он не узнает, не станет искать ее и никогда больше не появится в ее жизни, стереть факт его отцовства – не в документах, а в реальности – уже не получится.

Дни неслись с неумолимой скоростью. Ближе к двенадцатой неделе беременности Черри была еще немного подавлена, но вернулась к обычной жизни. Она продолжала платить за квартиру, но на время переехала к отцу, так как ее положение хоть и не являлось болезнью, а все же было поводом не оставаться в одиночестве. Георг, папа Черри, не то чтобы очень обрадовался, но в меру своих эмоциональных ресурсов подбадривал дочь, покупал дважды в неделю ферментированную капусту и постоянно переспрашивал, когда предполагаемая дата родов. Иногда он бормотал что-то невнятное о скорой смене поколений: как только-де ребенок начнет общаться с матерью, сам он сможет покоиться с миром. Черри списывала это на стресс и отшучивалась, не желания слышать ничего подобного.

Казалось, таким извращенным способом жизнь дала Черри передышку, чтобы пересмотреть все, что она знала о самой себе, своей жизни, своих желаниях, страхах и надеждах. Она подолгу разговаривала с малышом, поглаживая еще не очень заметный живот, и почему-то была уверена, что носит мальчика. Советовалась со знающими людьми, как выгоднее уйти в декрет, и поглощала десятки, если не сотни, статей о родах, кормлении и материнстве. Боль от пережитого разрыва с Генри притупилась, уступив место токсикозу, но вместе с тем – нарастающей нежности и предвкушению мига, когда она возьмет на руки самого главного человека в своей жизни.

То утро казалось совершенно обычным. Черри машинально выключила будильник, и лежа в уютной постели в квартире отца, медленно пробуждалась ото сна, в котором какой-то незнакомый мужчина в зеленой бейсболке давал ей погладить маленького рыжего щенка. Она сладко потянулась, оглядела комнату, залитую солнечным светом, и села на кровати, чтобы не вставать резко. Тут она заметила кровь на простыне – ее охватил ужас.

– Папа! Папа! Скорую!

Скорая приехала быстро. Заполнив какие-то бумаги в полувменяемом состоянии, она взяла вещи, которые отец собрал ей по наставлению медбрата, и последовала за людьми в синей форме. Отец, не понимая, как себя вести, просто похлопал ее по плечу и остался дома. После смерти матери он вообще редко покидал дом.

Бездушные, хоть и людные коридоры больницы погружали Черри в транс. Она не помнит, кто и как довел ее до кабинета УЗИ. Помнит только экран, на котором то, что должно было мигать, не мигало. Медсестра принесла стакан воды с каким-то успокоительным и, когда всхлипы закончились, объяснила, что чистка будет проходить под общим наркозом.

Боль, которую она тогда испытала, казалась зловещей и опустошающей. Как будто вместе с замершим плодом из нее выскребли все нутро, не пощадив даже самые дальние уголки души. Выписавшись из больницы на третий день, Черри в каждом облаке, в каждом лучике света, в каждой пролетающей над головой птице искала хоть малейший отблеск его души. А через неделю после случившегося отца экстренно госпитализировали из-за проблем с сердцем, но операцию его организм не пережил – и это стало для нее двойным ударом.

Робби, резко дернувший поводок при виде белки, вырвал ее из пучины тяжелых воспоминаний.

– Белки —дети леса, мой друг, – нравоучительно сказала Черри, притягивая его к себе. Она раскрыла силиконовую собачью миску, чтобы налить туда воды из своей спортивной фляги. – А мы с тобой – дети города и не должны нарушать их покой. На, пей, мы с тобой молодцы.

Она погладила пса по широкому лбу, пока тот жадно лакал воду, расплескивая большую часть вокруг. Окинув взглядом окрестности, Черри поняла, что они незаметно пробежали уже километров десять, а значит пора возвращаться домой. Она достала телефон проверить время и увидела сообщение от Тома: «Видел вас утром из окна. Маби, кажется, тоже хочет бегать, но я пока не созрел. Может быть, вечером сходим на концерт в летнем театре у нас в парке?».