Больная

День 5

Если днём от жары плавилась земля, то ночью ураган едва не выдавил стекло. Сосновые кроны не настолько распушились, чтобы ветки дотягивали до стен. Хоть деревья качало до натужного скрипа стволов, хвойные кисточки не скребли по окнам. Сон прерывал лишь рёв ветра, точно взрывы волн в бушующем океане. Сон тех, кому тревожно в непогоду.

Но в больнице хватало счастливчиков, которым, напротив, в такую ночь спится хорошо. Вера была одной из них. Даже утром проснулась легко. Сонливость отступила по щелчку пальцев. Буря с восходом солнца за непроницаемыми синими тучами едва ли стихла. А пока бушевала стихия, Вера, точно поддерживая вселенское равновесие, в тот день была тише воды, ниже травы. Сама на себя не похожа. Никто с ней, ожидаемо, беседу не заводил, и та с самого пробуждения и слова не проронила. Благо хоть лечащему врачу кивнула на справку о самочувствии. Стала непривычно задумчивая, сутулилась. Даже Шухер, как белка из дупла, время от времени поглядывала за соседкой из-за своей потрёпанной книженции.

Скоро пройдя лечение, в воскресенье ограничивающееся уколом и двумя таблетками, до обеда Вера просидела на одном месте. Вылила впечатление о вчерашнем на альбомный лист. Поглощённая мелкой работой по очерчиванию листочков и травинок наточенным карандашом, рассчитывала тем самым собрать мысли в кучу. Но глаза лишь тяжелели от шторма в голове. Приходилось то и дело возвращаться в горизонтальное положение. Пялиться в потолок, прислушиваясь к голодной, мягкой тишине коридора. Больничный корпус замер в ожидании, когда утихнет буря. Домик Элли. Смерч унесёт его в страну глупых пугал, трусливых львов и бессердечных дровосеков.

Куда ни направляй вектор мысли, они сводились к одному. К странному разговору Филина с чьей-то родительницей. Это речи доктора, тягучие, тавтологичные, магнетические. Не вбивал молотком – вшивал в сознание. В подсознание. Напоминает… гипноз.

Вера вздрогнула, как от удара грома. Нет, дождь вряд ли пойдёт, иначе бы уже лил стеной. Устало потёрла лоб. Если угадала, тогда хамство врача понятно. В фильмах запудренный вообще похож на «овоща» и якобы каждое слово глотает. Задала сама себе вопрос, разговаривал ли Филин подобным образом с её мамой. Пришла к выводу, что лучше маме вопрос и переадресовать. Хотя, если этот тогда, в первый день, присел ей на уши с аналогичными формулировками, то до «жертвы» уже вряд ли получится достучаться. Тем более, учитывая её характер.

«Самое главное – зачем? Что за ерунда с «не угрожает»? А должно?».

Щипок не отрезвил. Вера поджала губы, склонила голову. Нет, поток дум не разворачивается в обратном направлении. Этот «детский сад», в самом деле, отравляет её. Начинает верить в сказки для дошколят.

«Как по совету Лиз возглавить мелкую шушеру, если сами тихонько приручили?.. Как справится одной?»

Отняв ладони от лица, вскочила с постели. Осторожно выглянула в коридор. Две медсёстры заседали за столом, сторожа телефон – теперь единственное доступное средство связи. Меря шагами «камеру», тем самым действуя Шухеру на нервы, Вера всё приникала к косяку – проверить, не ушли ли болтушки. Не ушли и после обеда.

На сон-часе всё терапевтическое отделение уснуло. Даже книжный червь отложил своё чтиво и теперь сладко сопел, жадно обнимая подушку. Двери всюду распахнуты, но ниоткуда не доносится ни звука. Никого. Даже у телефона. Вера не повелась на соблазны удачи. В такое время и в такой день у медперсонала не должно быть дел: ни операций, ни приёма. А значит, они в любую секунду вернуться на пост. Нельзя оставлять целый этаж с больными детьми. Может произойти что угодно.

Ветер низко гудел, подгоняя, зазывая. Да, стоит прогуляться. Мало того, что стёкла в рамах дрожат, ещё и стены давят. Теперь особенно. Хотя на улицу в такую погоду не тянет. Зато какой повод пошарить мышкой по углам. Подглядеть за местными чудаками.

Больница как вымерла. Похолодало. Спасала импортная кофта на манер курток для американских спортивных клубов. Видимо, все разбрелись пить чай и наблюдать, как буря остервенело ломает ветки, расстреливает зайцев шишками. Храбрая Вера, скрываясь в тени, навестила чужие отделения. Проверить, не покинули ли её все, не удосужившись оповестить об отъезде.

В неврологическом крыле гремела колёсами каталка, кто-то интеллигентно ругался. Из хирургического доносился заливистый девичий смех. Где-то, куда забыли повесить табличку на входе, бегал по кругу мальчик лет трёх, звонко шлёпая пятками. Бесцельно, зато ему, похоже, весело. Отчего-то тревожная картина. Вера поспешила удалиться.

Вернувшись в свой корпус к концу сон-часа ни с чем, беглянка рискнула из чистой вредности. Или так просто ласково обозвала свою злость. Огибая незамысловатое ограждение с предупреждающей надписью «Ведутся ремонтные работы. Проход запрещён!», поднялась на последний этаж. Ломая шпингалеты, толкнула две хлипкие двери. Абсолютно бесшумно прошагала до середины коридора. И всё. Детский страх забился синицей в груди, больно царапая рёбра когтистыми лапками.

Если больница сегодня выглядела на редкость неуютно и неприглядно, то здесь, в самом деле, надобно снимать фильм ужасов. Планировка однотипная, но по сравнению со всем остальным корпусом – небо и земля. Ремонт ни при чём. Какой ремонт? Вполне приличная, не облезлая эмаль болотного цвета на стенах. Никаких инструментов, стройматериалов, признаков запустения. Просто коридор с тяжёлыми железными дверьми, как на заводе. Не похоже на палаты. Заперты на ключ. Это видно, проверять незачем. Только ногти ломать, ковыряя щель. Одно единственное окно далеко впереди завешано то ли картонкой, то ли щитом. Тусклые лампы гулко жужжат. Одна мигает. Вера нахмурилась. Чувствовать себя дурой приходилось часто, так сейчас хоть эмоции скрывать не от кого.

«Хватит с меня».

Подняла ногу, чтобы сделать шаг, да в таком положении и застыла. Гляди в оба, вот-вот приведение выскочит из-за угла. А то и бешеная собака. Вся в крови и с выпученным глазом. Инстинкт самосохранения задавил логику. Вера, кляня себя последними словами за трусость, вернулась на лестничную площадку. К чёрту. Прибьёт какая-нибудь балка, а тут вопи, не вопи – не услышат. Бетон поглощает звуки, как вата. Хотя бы те же шаги.

Нет. Пусть у её позорного отступления не оказалось свидетелей, перед собой необходимо реабилитироваться. Необходимо! Кроме того, сама судьба даёт добро. В многоквартирном доме и в школе эти пути запечатаны проржавевшими по выслуге лет навесными замками. А здесь – всего то засов. С облупившейся краской, но рабочий. Видимо, пожарная безопасность для главных здесь – действительно не пустой звук. Вот ведь правда – элитная больница.

Взобравшись по коротенькой, дышащей на ладан, лесенке, Вера дёрнула железный язычок раз. Второй. Третий, раскроив палец, и железо, отрывисто лязгая, поехало в сторону. Озираясь, будто её это спасёт, хулиганка взобралась на чердак.

Пространство представляло собой длинную широкую комнату с низким треугольным сводом. Всюду хлам – медицинский и бытовой, крупногабаритный, незаслуженно забытый, пыльный. Про пыль – отдельный разговор. Она здесь царь и бог. Или злой дух. Вселяется с первым вдохом, облепляет.

Вера, удовлетворённая бесполезностью своего пребывания здесь, как и вылазки в целом, уже собиралась ретироваться. Обострённый тишиной слух различил топот по ступеням. Наверх, на последний этаж. Двое. Девочка замерла, чтоб не дай Боже половица не скрипнула. Неизвестные остановились прямо под ней.

– Ты что, тут бывал уже? – спросила своего спутника какая-то девица.

– Проверял.

– Так закрывать надо! А то по шапке надают.

– Ты ещё громче ори.

Лесенка щёлкала под чужим весом. Вера ползла на карачках к ближайшей куче строительного мусора, подпирающей вершиной потолок.

«Так вот он где! Как только не лень каждый раз закидывать на чердак?»

Устроилась на полу в тот самый момент, когда чирикнули петли люка. Через пару секунд металлическую трещотку сменили те самые звуки, которых стоило бояться. Лобызания. Невольница своего положения зажмурилась, брезгливо высунула язык.

– Ну, не здесь же! – закапризничала дама.

– Да чего ты? Нормально.

– Тут грязно! И где вообще ты, интересно, собрался?

– Не бойся, маленькая. Я удержу тебя.

– Нет, я сказала! – топнула ногой.

Пауза.

– Ну а где?! – вспылил он. – У тебя мать, у меня бабка. Я устал!

– Уж лучше в «тёмную». В офтальмологию, – капризный тон заиграл по-новому, стоило добавить немного кокетства. – У меня и ключик есть.

– А, то есть там безопаснее, по-твоему?

– Хотя бы чище. И никто сегодня не зайдёт, – хмыкнула. – Это же ты разнообразия хотел. Струсил?

– С тобой это вынужденный риск. Моя проказница.

Девушка ахнула, когда он, судя по всему, зажал её в объятиях. Вера отвлеклась на гримасы отвращения. Мгновением позже к своему ужасу в полной мере прониклась происходящим. Стала его главным действующим лицом. Пленницей жестокой фантазии. Вот эти двое, шоркая, уходят. Вот хлопает люк. Вот снаружи щёлкает засов. Размышляя о том, что было бы лучше дать о себе знать и только потом отхватить «по шапке», девочка упустила драгоценные секунды – шанс на спасение.

Дыхание сбилось, виски кольнуло. Вера также, на четвереньках, добралась до выхода. Поскребла мелкопузырчатую поверхность. Прикидывала, услышат ли теперь, если побить кулаком. Ладошка шарахнула по железу. Оно отозвалось глухой вибрацией. Предатель – только подвижные элементы визжат, как резанные кошки. С этой стороны сейчас ничего не сделать.

«Давай, паникуй уже» – предложила себе Вера.

Дешёвая пародия на реверсивную психологию, как ни крути, помогает. Всяко лучше киношных выкриков. Вера прождала минуту, другую, чтобы жар схлынул с щёк. Чтобы безмолвие превратилось из палача в союзника. Даже ураган притих, помогая думать. Внимательные глазки оглядели тонувший в полумраке чердак. Выхода не нашли. Кроме одного. Вера подошла к нему, отошла в нерешительности. Снова подошла, поломала.

– Чтоб тебя!

Улица дыхнула через окошко свежей прохладой. Небо держало воду при себе, чтобы в нужный момент смочить крышу и устроить несчастный случай. Каждая минута промедления этим и грозит. Смелая протиснулась через узкую квадратную раму. Босая нога осторожно ступила на шиферный лист, повозила. Не скользко. В шлёпанцы Вера вцепилась так же крепко, как в деревянный косяк. Не так давно каталась с мамой на лыжах. Там, в горах, не было такого ветра. А этот не рвёт, но шпыняет.

Это должно стать лучшим трюком в её жизни. Где-то в лесу, сдавшись стихии, сочно хрустнул древесный ствол. Пойдёт как хлопок стартового пистолета. «Циркачка» покатилась по наклону навстречу неизбежному. Упёрлась мысочками в выступ. Судорожно вдыхая, пригнулась, пощупала перила обрешётки. На вид – проволока, а так – крепки. Жаль, за них особо не подержишься. Низко, если встать во весь рост, а хождение гуськом на покатой крыше, как подсказывает интуиция, чревато. Молясь про себя, Вера поднялась на трясущихся ногах и пошла по краю, готовая в любой момент упасть плашмя, цепляясь за всё подряд. Ногтей лишиться, но не разбиться.

– Чтоб тебя!

Прогулка на другую сторону явила неутешительную истину – пожарной лестницы нет. Воздушный коридор соединял это здание с соседним по второму этажу. До него лететь и лететь. Вера вернулась к окошку. Обратно не полезла. Снаружи легче дышится, да и высок риск более носа не казать из спасительного укрытия. Кусая заусенцы на окровавленных пальцах, Вера размышляла, как ей быть.

«Покидать мусор? Авось заметят».

– Нет, не вернусь!

Крики – хороший вариант. Если бы не шторм-истерик. Во всей больнице окна наглухо закрыты – не услышат. Попрыгай – на падающие ветки спишут. Но при этом почему-то очень не хотелось, чтобы обнаружили. Не просто на чердаке – на крыше! Идти, так до конца. Если кошка сама забралась на дерево – сама и слезет. Только вот у человека нет чудесных лапок с волшебными подушечками.

Вера сняла верхнюю одежду, завязала рукав на перилах. Ветер-шутник трепал волосы, забирался под футболку.

– Боже, помоги мне. Боже, помоги мне. Не дай мне упасть, Боже.

Перекинула одну ногу. Другую. Ахнув, отпустила. От полёта в никуда спасала кофта, натянутая, как альпинистская верёвка. Вера ловила каждое дуновение, не веря, что делает это. Перегруппировалась, повисла паучком на паутинке. Показалось, что импортная ткань треснула. По крайней мере, тело рывком дёрнулось на сантиметры вниз. Этих сантиметров хватило, чтобы дотянуться носочками до узенького оконного водоотлива на уровне четвёртого этажа.

Коснувшись тонкой опоры пальцами ног, Вера вспомнила о маме. Единственную дочь никогда не били, в том числе в воспитательных целях. Но сейчас хулиганка, была уверена, не избежала бы ремня. Разумеется, когда окажется в безопасности. Целая, не переломанная.

Перспектива «живая и невредимая» оказалась под угрозой. Окно закрыто. Ветер толкнул Веру. Закрутившись по инерции, удержалась, облокотилась о выступ наружной стены. Будто угрожая всему миру, девочка вытащила из кармана одно из своих главных сокровищ. Не таблетки. Стальная штучка, чиркнув, обратилась в ножик. Лезвие нырнуло в щель, но толкнуть язычок оказалось не так-то просто. Тем более в таких условиях.

Днём с улицы кажется, что в домах люди живут в кромешной темноте. Окна чёрными зеркалами транслируют полёт небесных облаков и понурую качку деревьев. Это только если оказаться достаточно близко и вглядеться, можно увидеть, какое всё на самом деле. А на самом деле палаты страшного этажа обитаемы. На койках покоятся три тела, укрытые простынями. Благо, не с головой, иначе их угодно было бы уличить в мертвенности. Но это, видимо, придётся проверять лично. Пациенты никак не отреагировали на потуги медвежатницы пробраться внутрь. Не шелохнулись даже.

В любом случае – это удача! Искала медь – нашла золото. Идеи-то изначально были не наполеоновские. В палатах есть батареи, чтоб постучать по ним. Скорее раньше, чем позже, должны бы прийти люди. Уже там.

– Давай, собака!

Сколь нелепая получится смерть, когда кофта окончательно расползётся. Как в ночном кошмаре – иронично и сумбурно. Однако даже сейчас бить стекло не хочется. Рано. Тем более треклятый жестяной язычок, сопротивляясь, да двигался. Крашенная рама скромно брякнула. Не замечая своего нервного хохота, Вера просунула руку в форточку, зацепилась за щеколду, ввалилась в комнату.

Секунду назад она геройствовала. Точно изящный сказочный вампир парила на огромной высоте и ломилась внутрь. Теперь, крыской вцепившись обломанными ноготками в ледяную трубу, переводила дух. Чтоб не заныть, вдыхала глубже. Вскочив на подоконник, дёрнула растянутый рукав. Треск рвущихся ниток – реквием по импортной вещице. Зато больше не болтается. Только кусочек, обмотанный вокруг перекладины, но за ним Вера никогда не вернётся. Она поцеловала нашивку и лишь тогда удостоила вниманием присутствующих.

Те смотрели седьмой сон. Одного потревожил шум. Он бы выпучил глаза, но не хватало сил. Действительно больные. Хилые, худые, и даже в этом сером дневном свете желтушные. В тонких запахах высохшей эмали, медикаментов и слежавшихся матрацев узнавалась кислятина, какой смердят общественные уборные.

– Т… т… – ронял звуки полудохлик.

Любопытная, проходя мимо его койки, отметила про себя выступившие капилляры, сетями обмотавшие страдальческое лицо и шею. Бедняга, он тянул руки в немой мольбе. Из сгиба локтя, обвязанного бинтом, торчала коротенькая трубочка – катетер. Взломщица бросила на ходу:

– Ты ничего не видел.

– По… по-мо…

– Почему закрыто? – кинула претензию Вера. Непонимание ситуации, по-детски смехотворной, выводило из себя.

– По-мо-ги-и.

Злая, как цепная собака, та осталась стоять на месте. Тот и думать не хотел, что такие глотки грызут. Напротив, к ней, как к матери рвался, да не мог и шелохнуться. Впервые в жизни Вера почувствовала себя мамой. Загнанной в угол человеком, взвалившим на неё ответственность за свою жизнь. Хотя логичнее было бы узнать в себе врача. Врача смертельно больного пациента, бредящего напоследок.

Не обув тапочек, прошлёпала к постели. Плохая медсестричка цапнула за подголовник, грозно нависла:

– Ну что?!

Остальные двое как померли. А этот, третий, задрожал. Счастью не верит? Или глазам. Тусклым, в коих, как свет в конце туннеля, мигнуло что-то. Подсобрался, чтоб дар речи вернулся. Потрескавшиеся губы складывали слоги в слова.

– По-моги.

– Как? Выйти как?

Паренёк ахнул, грустно супя брови. Вера невольно переняла эмоцию. На вид – восемнадцать или даже двадцать лет. Что забыл в детской больнице?

– Пос-лушай.

– Ну?

– Нас дер… держат. К-ровь. Р-д-кая.

Девочка пусто хлопнула ресницами.

– По-чему меня не ищут? – Слеза лизнула впалый висок. Вера перетрусила, что с такой значительной потерей жидкости живой скелет испустит дух. Но нет, аж складнее заговорил. – Кровь берут. Не мо… встать.

Та скривилась.

– Упыри?

– Полгода. Полгода меня… Позвони в ми-милицию. – Забился под одеялом птицей, пойманной в ловчи. – П… По..!

– Ладно-ладно! – По-свойски постучала по мужской груди. Как по ксилофону. Рёбра через ткань проступают. – Я помогу. Ты только успокойся. Всё нормально. Я здесь. Ч-ш-ш.

Взрослый ребёнок побоялся спугнуть. Смиренно прикрыл веки. Сегодня выдался слишком нервный день, чтобы разбираться немедленно ещё и с этим. Вера по-прежнему заперта в четырёх стенах. А ей нельзя быть пленницей. В книжках принцессы меланхолично выглядывают на горизонте прекрасного рыцаря. У ребёнка с болезнью желудочно-кишечного тракта сказка другая. Потому что живот на новость об отсутствии доступа к нужнику обычно начинает выкобениваться, как строптивая лошадь. Чем сильнее волнуешься, тем вероятнее конфуз. Вот и сейчас внутри что-то перевернулось. Недостаточно болезненно, чтобы паниковать, но достаточно, чтобы думать холодно. Исключительно головой.

– Как открыть дверь?

– Врач. Ключ.

– Зашибись. Дальше?

Больной сделал старательное лицо. Из носа выступило красное. Вера сделала над собой титаническое усилие, чтобы это проигнорировать. Тем более, парнишка сам не обратил внимания.

– Я… по-зву. Спрячься. Выс-кчь.

– Что за врач?

– Ле-ч-щий. Не дол-жн… тебя…

– Да поняла я, – махнула гостья. Имени допытываться бесполезно.

Проверила, закрыто ли окно. Провела ладонью по полу – не оставила ли следов. Встала в угол, кивнула сообщнику. От его стона органы в брюхе в ливер скрутило. Раненное животное так не вопит. Эффективнее было бы орать самой. Но тут вроде как разворачивается секретная операция.

«Ни ногой больше из палаты. Ни ногой».

Дверь распахнулась внутрь. Мышкой вжавшись в угол, Вера проводила взглядом неизвестного в белом. В одной руке – капельница на колёсиках, в другой – приличная связка ключей. Смертельный номер – повиноваться порыву и выхватить. Хотя, как самой из-под носа незаметно улизнуть?

«К чёрту».

– Ну чего? Чего? – гундел уставший врач.

Больной, имени которого так и не представилось узнать, хныкал, не смея выдать девочку переглядками. Босая юркнула в коридор. Вспотевшая ступня предательски скрипнула о линолеум. Не заботясь более ни о чём, кроме спасения своей шкуры, Вера со всех ног кинулась к лестнице. Пыхтела, гремела дверьми, что возникали на пути. Не оглядываться, не уронить тапочек. Не Золушка.

Очнулась только у центрального входа. По-прежнему никого. Выходной. Даже мутного дяди Миши нет. Беглянка поплелась в своё отделение. Больше некуда.

В голове ни одной мысли. По дороге в палату ни одна так и не пришла. Книжный червь не оторвалась от чтения. Вера уткнулась лицом в подушку. Кровь с пальцев пачкала наволочку.

«Папа, ну где же ты?»

День 6

Дверь открылась бесшумно, но медсестра обернулась стремительно. Видно, глаза на затылке. Сквозняк пахнул кафельной чистотой.

– Опять последняя! – женщина в голубой рубашке и брюках комично махнула руками. – Садись уже.

– Здрасьте.

«Последняя» прокралась к кушетке, в который раз отмечая про себя занимательную странность, если можно так назвать. Персонал частной клиники посреди леса – исключительно молодой контингент. Если в остальных больницах, где Вера поправляла здоровье, работали великовозрастные дядьки и тётки, никому здесь, кроме техничек и поварих, она не дала бы и тридцати пяти. Даже своему лечащему врачу, не по канону бодрому. Без того странностей хватало. Хотя бы вчера.

Вера легла на кушетку. Потянула за бляшку ремень брюк.

– Да не ложись! Садись, говорю!

– В смысле?

На эти две недели в процедурном назначены внутримышечные уколы и только. Жгучие, до фиалковых синяков.

– Руку на стол, работай кулаком. – Женщина, что по долгу профессии кажется опаснее, чем есть на самом деле, пустила фонтанчик из иглы.

– Чего? Зачем? – Голосочек приплющило.

– Предписание врача с понедельника. Давай.

Вера не успела ни возразить, ни сообразить, когда плечо стянуло жгутом. Растерянно опустила глаза. Бордовый ручеёк нитью пополз по коже. Медсестра отошла. Не за бинтом, не за пластырем – снова перебирать свои склянки. Пациентке ненароком вспомнился пленник последнего этажа, в компании двоих других. Потому что с кровью из тела утекала жизнь.

– Мне… плохо.

Голову сдавил горячий обруч боли от падения в горизонтальное положение. Стекло весело бренчало где-то совсем рядом, как игрушки на новогодней ёлке.

«Да что же это? Она так меня оставит?»

Послышались шаги. Много, больше двоих. Не увидеть – перед глазами гладь обивки. Не позвать – лицевые мышцы стали ватными. Получилось хрипнуть. С губ капнуло.

Мир закружился каруселью, но взгляд сохранял кристальную ясность. Врачи куклой уложили безвольную на бок, вместе с кушеткой потащили к другой стене. Железные ножки дребезжали, царапая пол. Медсестра распорядилась:

– Держите. Всё равно будет брыкаться.

И Вера брыкалась. Вяло, придавленная руками. Пыхтела и поскуливала, наблюдая, как сладились железные коробки с проводками и датчиками. Сонный паралич без сна. Вполне реальные люди, которые обещали спасать и защищать, на деле творят уму непостижимое. Невозмутимые болванчики умыкнули складной нож, припрятанный в кармане брюк. Разрезали хозяйке вещицы футболку. Зажали между челюстями жертвы пластиковое кольцо, чтоб не перекусила.

Вера плакала. Для процедурного рыдания – обычное дело. Кто по ту сторону двери – в лучшем случае внимание обратит. Заглянуть и не подумает. Подопытная вскрикнула, когда трубка протолкнулась в пищевод, царапнув глотку. Солёные слёзы выедали глаза. Желудок ощутимо потяжелел. Возникло одно единственное желание – выхватить нож, вспороть живот и вытащить это из себя.

Безымянный врач как мысли прочёл. Присел перед Верой на корточки.

– Ну что орёшь? Я ещё даже не начал тебя резать.

Под душераздирающий рёв сосредоточенно орудовал скальпелем на живую. Разбирал, как настоящий механик. Но Вера не чувствовала себя машиной. Больше кромкой озёрного льда. Холодно, раскалывается вся. Под рёбра вкручивается бур. На самом деле – фистула. Слово из учебника биологии. Некий Павлов экспериментировал с собакой. Разве что Вера не собака.

Сияющий ангел, незримый для нечестивых, принимал несчастную душу на руки. Он уносил её от земного ада.

– Сама виновата, – напоследок снизошла до пояснений медсестра. – Нечего лезть, куда не просят.

Вера съёжилась, прижимая согнутые по-птичьи пальцы к себе. Потные ладони погладили твёрдый живот. Синяя ночь очертила чёрным линии подоконника, тумбочки, койки соседки и её саму, безмятежно сопящую. Убедившись в истинности окружения, очнувшаяся от кошмара перевернулась на бок с беззвучным стоном. Морок миновал, а до сих пор больно. Минута потребовалась, чтобы признать – боль и есть причина пробуждения. Морозит. Пациентка вскочила, как есть, босая засеменила прочь.

Люди не доверяют темноте. Укрывает то, что хочет остаться ненайденным. Зачем прятаться, если у тебя всё хорошо? Если ты не опасен и людим? Оттого ночью Вере проще немочь, чем днём. Пусть сон отменяется, вероятность нежеланной встречи с кем бы то ни было стремится к нулю. Никому в отделении, кроме неё, уборная не понадобилась.

Под утро немного отпустило. Тут не до волшебного таинства рассвета, что озолотил мир, обратив в подобие рая. Такого же пустого, как Вера. Желудок с кишечником перекрутило и выжало, как тряпку. От обезвоживания органы вроде бы слабо вибрировали. Лёгкая щекотка внутри, сравнимая с дребезгом раскрошенного хрусталя. Жгло пищевод, но от одной мысли о глотке воды во рту становилось кисло.

Гладя стену, Вера шаркала в палату, не разгибая спины. Перспектива потерять сознание на унитазе претила. Если и выбирать место смерти, тогда уж по-человечески – растянуться в больничном коридоре. Никак не полураздетой, в запертой кабинке. Мама со стыда сквозь землю провалится, если узнает.

Через толстое стекло полуобморока спросили:

– Эй, всё хорошо?

На границе поля зрения мелькнуло белое пятно.

– Что с тобой? – Ледяные пальцы взялись за запястье. Мурашки пробежали до самых пят. – Тебе плохо?

Обычно Вера в минуты слабости проявляет агрессию к любому, кто канючит её внимание. Сейчас же, вспомнив, где находится, кивнула, тут же пожалев об этом. Ладно, что глаза не выпали из орбит. Здесь под замком держат живых трупов. Здесь ходят легенды о продавце из ларька, что похищает маленьких пациентов. Здесь в кабинете первичного приёма гипнотизёр отваживает родителей от детей. Откуда взяться в современном, пусть и изменчивом, мире частной больнице? Чтобы государство не ведало о местных бесчинствах? Если загвоздка, ожидаемо, исключительно в прибыли, зачем все эти страшилки?.. Повезло же вляпаться в историю. Будучи настолько уязвимой. Без мамы. Без папы. Без Лиз.

– Идём-идём.

Молодая девушка в свежей форме, павушка, не иначе, повела дальше. Вера, пришибленная приступом боли, оставалась покорной. Разве что вырвалась, когда прочла на табличке «Процедурный кабинет», но не убежала. Проворачивая ключ, медсестра обратилась к коллеге за постом далеко-далеко:

– Мань, позови Натича.

Беря под локоть, проводила больную до кушетки. Усадила, погладила по влажному от пота плечу.

– Да ты вся дрожишь!

Недавний кошмар обрушился дежавю. Разве что перед Верой стояла не та грозная дама, а ангел воплоти. С нежным голоском, солнечными лучами, вплетёнными в волосы. Обликом, интонацией взывает к безоговорочному доверию.

– Со вчера не ела, не пила?

– Не.

– Это даже хорошо.

Вера поджала ноги, как разглядела, что ей несут. Зашуганным зверьком вжалась в угол.

– Кровь возьму. Не бойся!

– У меня… уже брали, – полушёпотом сказала та, повинуясь чужим рукам.

– Повторно. Живот сильно болит?

Вере не нужно было говорить. За неё говорили напряжённый лоб и мокрые ресницы.

– Маленькая… Ложись, обезболивающее вколю.

Уже тянула резинку пижамных брюк обратно на талию, когда вошёл тот самый Натич – дежурный врач.

– Что тут?

– Девочке плохо.

После небольшого допроса и беглого чтения истории болезни, доктор ухмыльнулся, глянул сверху вниз.

– Стало быть, кто-то нарушил диету?

Воспоминание нарисовало пачку солёных сухариков из злосчастного ларька, разделенную с Шухером вчера утром. Так давно. Врунишку не укусила совесть, замотай она отрицательно головой.

– Ну-ну, – подытожил врач.

Быстро отдал распоряжения медсестре на их медицинском языке и закрыл дверь с той стороны. Куда ему спешить в такую рань? Вероятно, досыпать в ординаторской.

– На кровати с капельницей удобнее. Идти можешь?

В коридоре больная, переступив через стеснение, предостерегла:

– Если мне потребуется отойти?

– Таблетку дам, не переживай. Посижу с тобой, если не против.

Предложение было принято без нареканий. Уже в палате Вере поставили капельницу и отошли на минутку за лекарствами. Туманный взгляд встретился с другим. Сонным, немножко злым и ещё немножко сочувствующим. Шесть утра, а вместо пения птичек за окном – скрип пружин, шлепки подошв по линолеуму, пощёлкивание колёсиков медицинского штатива.

– Шухер, прости. – Слабость голоса подчеркнуло искренность извинений.

Ей так же тихо ответили:

– Милена. Меня зовут Милена.

На бледном лице расцвела такая тёплая улыбка, что уголки губ соседки сами невольно поползли вверх.

– Спасибо, Милен.

Старания медиков дали плоды. Даже лечащий врач, явившийся задолго погодя, заходил проверить свою подопечную аж три раза. Последний – под конец сончаса, когда по опыту Веры должен уже дома чай пить. Или куда взрослые сбегают после работы?

Пусть отлегло, состояние осталось варёным. Лежание на койке теперь не воспринималось скучным занятием. Концерт воробьёв за окном и дремоту юная художница разнообразила рисованием. Правда, для этого приходилось возвращаться в сидящее положение, но результат на бумаге устраивал.

В безделице думать сподручнее. Поток мыслей растягивается на паутинки. В попытке расплести зачастую путается. В итоге ничего не остаётся, кроме как выставить серый бесформенный ком в качестве вывода.

Кошмарный сон держал крепко, ревностно. Вера буквально слышала, как из подсознания, точно со дна колодца, эхом доносится: «…даже не начал тебя резать». На самом деле реплика за авторством Фредди Крюгера. Некогда просмотр фильма произвёл впечатление исключительно положительное. Смелая не боялась выдуманного убийцу с изъеденным огнём лицом. Но сегодня эта фраза так и впилась в голову когтями-лезвиями. Совершенно беспричинно! Мутный доктор с медовым голосом ещё в первый день заверил – операция не требуется. Лечащий врач вдобавок ничего не говорил. Поводов для волнений нет. В остальных больницах не кромсали, и здесь не планируют.

Иных поводов – хоть ложкой ешь. Может, оттого ненароком вспомнила Фредди? Трусливая соседка, конечно, откатывала сюжетец в ситуационную комедию. Хотя сошло бы за отвлекающий манёвр. Режиссёры могут впихнуть сцены, над которыми предполагается посмеиваться, чтобы в скором времени контраст сыграл злую шутку с ничего не подозревающим зрителем.

«Кто, если не я» – жизненный девиз, обещающий путь непростой, но интересный. Как бы то ни было, Вера видела себя и главным героем, и режиссёром. Кому корректировать сюжет – так только ей. Раскадровки в её альбоме. Цветные карандаши тоже её.

Рассматривая Милену за чтением книги, тряхнула головой. Не хватало ещё разглядеть в случайном человеке подкупленного актёра. Это большая проблема «ведущих» персонажей. Они отчего-то наивно полагают, что кому-то очень нужны. Особенно антагонистам. Особенно живыми и даже без денег. Но на кой человек неприятелю, если даже самому близкому ты не то чтобы близок.

«…если, уже взрослая, ищу маминых объятий. Совета. Папа звонит, когда освободится, а нам – нельзя. «Занят! Я занят!» Давшие клятву друг другу – в горе, в радости, пока смерть не разлучит, на самом деле давно свободны. Как птицы. Одна – на Восток, другой – на Запад. Негласный договор. И всем хорошо. Почти».