Читать книгу: «Стеклянный Дворец», страница 6

7

В Ратнагири многие верили, что король Тибо всегда первым узнает, когда море потребует жертвы. Каждый день он долгие часы проводил на балконе, глядя вдаль в свой бинокль в золотой оправе. Рыбаки научились отыскивать характерные двойные блики света в его линзах. Вечером, возвращаясь в гавань, они поглядывали в сторону балкона на вершине холма, словно ища утешения. В Ратнагири ничего не случилось, говорили люди, но король узнал об этом первым.

Хотя самого короля никто не видел с того первого дня, когда он вместе с семьей проехал из гавани к дому, королевские экипажи с их упряжками пятнистых лошадей и усатым кучером стали привычным зрелищем в городе. Но сам король никогда из дворца не выезжал, а если и выезжал, то об этом невозможно было догадаться. У королевского семейства имелось два гаари³⁶: одно – открытая коляска, а другое – карета с занавешенными окошками. Ходили слухи, что иногда в карете скрывается и король, но из-за плотных бархатных шторок нельзя было сказать наверняка.

С другой стороны, три или четыре раза в год в городе видели принцесс, которые ехали к причалу Мандви, или в храм Бхагавати, или к тем британским чиновникам, в дома которых было позволено наносить визиты. Горожане узнавали их по лицам – Первая, Вторая, Третья и Четвертая принцессы (последняя родилась в Ратнагири, на второй год королевского изгнания).

В первые годы жизни в Индии принцессы обычно одевались по-бирмански. Но с течением времени наряды изменились. Однажды, никто не помнил в точности когда, они появились в сари – не в дорогих или роскошных сари, а в простых местных хлопковых, зеленых и красных. Они начали заплетать и умащать маслом волосы, как школьницы в Ратнагири. Научились свободно говорить на маратхи³⁷ и хиндустани, как любой горожанин, – по-бирмански они теперь говорили только с родителями. Они были симпатичными девочками, и было в них нечто искреннее и непринужденное. Когда принцессы проезжали по улицам города, они не отводили взгляд, не отворачивались. В глазах их светились любопытство и тоска, как будто они жаждали узнать, каково это – пройтись по базару Джинджинака, заглянуть в лавку и поторговаться за сари. Они сидели напряженно выпрямившись, впитывая окружающее, и время от времени задавали вопросы кучеру: “Чей это магазин сари?”; “Что это за сорт манго на том дереве?”; “Какая это рыба висит вон там над прилавком?”

Мохан Савант, кучер, был местным парнем, из обнищавшей деревушки у реки. В городе у него имелись десятки родственников, работавших рикшами, кули или извозчиками на тонга³⁸, и все его знали.

Когда Мохан Савант появлялся на базаре, народ зазывал его: “Передай Второй принцессе эти манго. Настоящие «альфонсо» из нашего сада”; “Угости-ка маленькую девочку вот этой сушеной гарцинией. Я видел, как она у тебя просила”.

Взгляды принцесс задевали за живое каждого, на кого они падали. Совсем же дети, что такого они сделали, чтобы так жить? Почему им не разрешают ходить в гости к местным, почему нельзя дружить с детьми маратхи³⁹ из образованных семейств? Почему они взрослеют и превращаются в женщин, не зная иного общества, кроме компании слуг?

Раз или два в год вместе с дочерьми выезжала королева; лицо ее напоминало белую маску, мрачную и неподвижную, губы из-за курения чирут были окрашены в глубокий мертвенно-лиловый цвет. Люди толпились на улицах, чтобы поглазеть на королеву, но она, казалось, никогда не замечала никого и ничего, сидя идеально прямо, как палка, с суровым и неподвижным лицом.

А еще была мисс Долли, с длинными черными волосами и точеными чертами – прекрасная, как принцесса из сказки. С годами все, кто сопровождал королевскую семью в Ратнагири, постепенно исчезали кто куда, свита редела – прислуга, родственники и управляющие хозяйством. Осталась только мисс Долли.

Король знал, что говорят о нем люди в Ратнагири, и хотя его несколько тревожило приписываемое ему могущество, одновременно он был приятно удивлен и немало польщен. И как мог старался исполнять роль, которой от него ожидали. Женщины, бывало, стояли на крышах домов, с новорожденными младенцами на руках, в надежде привлечь воображаемое благословение его взгляда. И он порой по несколько минут не отводил бинокля от этих доверчивых матерей. Просьба казалась наивной и незначительной, так почему бы ему не даровать то, что было в его власти?

Вообще-то не все, что говорили о нем, было неправдой. Насчет рыбаков, к примеру: каждый день, с рассветом выходя на балкон, он видел квадратные паруса рыбацких лодок, наклеенные на воды залива, как цепочка почтовых марок. Это были хорис, выдолбленные из ствола катамараны с одним балансиром, из рыбацкой деревушки Карла в устье реки. По вечерам, когда солнечный диск вырастал все больше и больше, опускаясь к горизонту, он видел, как те же самые лодки лавируют против ветра, проскальзывая в бухту. Король никогда не пересчитывал лодки, отплывавшие поутру, но каким-то образом всегда знал, сколько их. Однажды, когда суденышки были далеко в море, он увидел, как на них надвигается шквал. Тем вечером, когда флотилия пробиралась назад, он был уверен, что число не сходится, одного не хватает.

Король послал за Савантом: он знал, что рыбацкая деревня располагается неподалеку от селения, где жила семья мальчика. В то время Савант еще не был кучером, ему было всего четырнадцать, и он пока служил простым конюхом.

– Савант, – сказал король, – в море был шторм. – И объяснил, что произошло.

Савант помчался в город, и новость добралась до рыбацкой деревни еще прежде, чем лодки вернулись в гавань. Вот так и родилась легенда о всевидящем оке короля.

С наблюдательного пункта на балконе перед королем открывался самый лучший морской вид в округе, потому неудивительно, что многое он должен был видеть раньше, чем остальные. В бухте, недалеко от пристани, стоял маленький эллинг – крытый соломой навес с примыкающим к нему сарайчиком. К сараю прилагалась легенда. Рассказывали, что однажды британский генерал, лорд Лейк, оказался в Ратнагири с подразделением отборных войск, известных как Королевский Батальон. Дело происходило после долгой военной кампании, в ходе которой наголову были разгромлены несколько местных правителей. Его Лордство был в приподнятом настроении и вечером, после разгульного веселья, устроил офицерские лодочные состязания. Лодки конфисковали у местных рыбаков, и офицеры Королевского Батальона вышли в залив на покачивающихся каноэ и челноках, неистово работая веслами под подбадривающие крики своих солдат. Легенда гласит, что Его Лордство опередил всех на целый корпус.

Впоследствии у местных чиновников в Ратнагири это стало чем-то вроде традиции – гребля в водах залива. Прочие военные базы в Индии могли позволить себе такие развлечения, как охота на кабанов или поло, а вот в Ратнагири единственную возможность предоставлял залив. С годами эллинг обзавелся собственным пантеоном героев-гребцов и героев парусного спорта. Самым знаменитым из них считался некий мистер Гибб, моряк из Кембриджа и широко известный районный администратор. Мистер Гибб был настолько искусным гребцом, что сумел провести свое длинное узкое гоночное судно через тесный и бурный канал, ведущий в открытое море. Именно король стал первым свидетелем этого удивительного подвига, именно от него в Ратнагири узнали об этом.

По этой причине жители Ратнагири и ждали надежной информации о приближающихся муссонах от короля. Каждый год наступало утро, когда, проснувшись, он замечал легкое, но безошибочное изменение цвета в линии горизонта, рассекавшей вид из окна. Эта полоска, тонкая, как черточка сурьмы на веке, стремительно росла, превращаясь в надвигающуюся стену дождя. Расположенный высоко на холме Аутрем-хаус первым встречал удар муссона, дождь хлестал по балкону, просачивался под дверь и сквозь щели в закрытых ставнях, собираясь в лужу глубиной в несколько дюймов под королевской кроватью.

– Савант! Дождь приближается. Быстрее. Закрывай ставни, доставай ведра и убери все с пола.

Уже через несколько минут новость слетала к подножию холма: “Король увидел дождь”. Внизу начиналась суматоха, старушки спешили убрать сушеные заготовки, а детвора с радостными криками выскакивала на улицы.

И именно король первым замечал пароходы, направлявшиеся в бухту. В Ратнагири приходы и отходы этих судов отмечали движение времени, примерно как в других городах это делали выстрелы пушки и бой часов на башне. С самого утра в ожидании парохода толпа народа собиралась на пристани Мандви. На рассвете в залив заходили рыбацкие лодки с грузом сушеной рыбы. Торговцы подъезжали на воловьих повозках, груженных перцем и рисом.

Но никто не ждал прибытия парохода с бо´льшим нетерпением, чем король Тибо. Несмотря на предостережения врача, он не смог обуздать свою страсть к свинине. Поскольку в Ратнагири ничего такого было не достать, каждую неделю ему привозили партию бекона и ветчины из Бомбея, а из Гоа прибывали острые португальские колбаски чоризо, приправленные перцем чили.

Король изо всех сил старался побороть свою неподобающую страсть. Он часто вспоминал о своем давнем предшественнике, короле Бирмы Наратхихапати, известном обжоре и любителе свинины. За трусливую сдачу столицы армиям хана Хубилая король Наратхихапати заслужил вечный позорный титул “Король, который сбежал от китайцев”. Собственные жена и сын вручили ему яд, чтобы Наратхихапати покончил с жизнью. Любовь к свинине не считалась добрым предзнаменованием для короля.

Король обычно замечал пароход, когда тот был еще далеко в море, примерно в часе пути до причала.

– Савант! Судно!

И спустя несколько минут кучер уже мчался в карете к городу.

Появление королевского экипажа стало предвестником прихода парохода. Людям больше не нужно было весь день ждать на пристани – спускающаяся с холма карета подавала ясный знак, что судно на подходе. И вот так бремя подсчета дней постепенно перешло к черной карете с павлиньим гребнем, как будто само время оказалось в руках Тибо. Невидимый на своем балконе, Тибо стал духом-хранителем города, вновь стал королем.

В тот год, когда Долли исполнилось пятнадцать, на побережье разразилась чума. Особенно сильно пострадал Ратнагири. День и ночь пылали погребальные костры. Улицы опустели. Многие люди покинули город, оставшиеся заперлись в своих домах.

Аутрем-хаус располагался достаточно далеко от населенных центров, чтобы оставаться на безопасном расстоянии от заразы. Но по мере того, как страх расползался по окрестностям, стало очевидно, что и в такой изоляции таится угроза – Аутрем-хаус оказался отрезанным от мира. В бунгало не было канализации и водоснабжения. Каждый день необходимо было очищать отхожие места, это делали уборщики, воду нужно было носить в ведрах из ближайшего ручья. Но с началом эпидемии уборщики больше не появлялись, и ведра для воды валялись пустые у входа в кухню.

Обычно посредником между прислугой и королевским семейством выступала Долли. И так вышло, что с течением лет все больше и больше домашних обязанностей перекладывалось на нее. Нелегко было иметь дело со множеством людей, работавших в поместье, – носильщики, конюхи, садовники, няньки, повара. Даже в лучшие времена Долли с трудом находила слуг и уговаривала их остаться. Проблема состояла в том, что не хватало денег на выплату им жалованья. Король и королева продали почти все, что привезли с собой из Мандалая, постепенно все богатства разошлись, кроме нескольких памятных пустяков и сувениров.

Сейчас, когда город замер в ужасе перед болезнью, Долли ощутила, каково это – вести дом без всякой помощи. К концу первого дня уборные источали невыносимое зловоние, цистерны с водой опустели и не осталось ни капли, чтобы умыться, постирать или принять ванну.

Единственные, кто остался, это полдюжины слуг, живших в самом поместье, и Савант среди них. Савант быстро поднялся с должности конюха до кучера, а невозмутимость и жизнерадостность придавали ему солидности, несмотря на юный возраст. В кризисные моменты все обращались именно к нему.

За первые пару дней с помощью Саванта Долли сумела организовать дело так, чтобы емкости для воды в спальне королевы были всегда наполнены. Но королю воды не хватало, и уборными почти невозможно было пользоваться. Долли воззвала к Саванту:

– Сделай что-нибудь, Моханбхай.

– Подожди.

Савант нашел решение: если королева позволит прислуге построить времянки около стен поместья, они тоже окажутся далеко от источника заразы. Тогда слуги вернутся и, что важнее, всегда будут под рукой для необходимых работ. Не нужно будет посылать гонцов в город, звать кухарок или нянек, и никто больше не станет заводить разговоров про увольнение. Они станут самодостаточной маленькой деревней на вершине холма.

Долли благодарно пожала парню руки.

– Моханбхай!

Впервые за много дней она смогла выдохнуть с облегчением. Какой же он верный и надежный, всегда готов помочь. Что бы они без него делали?

Но как теперь получить разрешение королевы? Та вечно жаловалась, какой маленький у них участок, какой тесный, как похож на тюрьму. Что она скажет, если предложить, чтобы вся прислуга из города перебралась сюда? Но времени не оставалось. Долли пошла к королевским покоям.

– Мибия?

– Да?

Долли оторвала голову от пола и села на пятки.

– Слуги перестали приходить из-за болезни в городе. Через пару дней они разбегутся по деревням. В Ратнагири никого не останется. И в доме скоро не будет воды. Уборные заполнятся. Нам самим придется выносить помои. Моханбхай говорит, почему бы не позволить людям построить хижины у наших стен, снаружи? Когда страх минует, они уйдут. Это решит все проблемы.

Королева отвела взгляд от стоящей на коленях девушки и взглянула за окно. Она тоже очень устала от конфликтов со слугами – негодяи, неблагодарные негодяи, что еще можно о них сказать? Чем больше им даешь, тем большего они хотят – да, даже лучшие из них, вроде этой девочки Долли. Что бы они ни получали, всегда нужно что-нибудь еще, вечно новые требования – больше одежды, новое ожерелье. А что до прочих, этих кухарок, уборщиков и нянек, почему их с каждым годом все труднее находить? Стоит оказаться в городе, как видишь тысячи людей, стоящих просто так на обочинах, глазеющих по сторонам, которым нечем заняться, кроме как слоняться без дела. И тем не менее, когда возникает необходимость найти прислугу, можно подумать, что живешь в мире призраков.

А теперь, с распространением эпидемии, они наверняка погибнут тысячами. И что тогда? Те, кто готов работать, станут еще большей редкостью – как белые слоны. Уж лучше пускай они переедут, пока еще есть время. Девочка сказала правду: безопаснее держать их на холме, подальше от города. В противном случае они могут занести заразу в поместье. И можно будет компенсировать неприглядность ситуации – они будут доступны в любой момент, когда понадобятся, днем и ночью.

Королева повернулась к Долли:

– Я приняла решение. Позволим им построить свои хижины на холме. Вели Саванту сообщить им, что могут приступать.

За несколько дней вокруг поместья вырос басти, поселок из лачуг и хибарок. В ванных комнатах Аутрем-хаус заструилась вода, уборные вновь стали чистыми. Обитатели басти денно и нощно благодарили королеву. Настал ее черед быть обожествленной – в одночасье она стала богиней-хранительницей, защитницей обездоленных, воплощенной деви⁴⁰, которая спасла сотни душ от ужасов чумы.

Через месяц эпидемия пошла на спад. Вокруг поместья теперь жило около пятидесяти семейств. Они вовсе не собирались возвращаться в свои старые дома на перенаселенных улицах города, ведь здесь, на продуваемом ветрами холме, было гораздо уютнее. Долли обсудила вопрос с королевой, и та решила позволить поселенцам остаться.

– Что, если опять эпидемия? – рассуждала королева. – В конце концов, мы пока не знаем, закончилось ли все на самом деле.

Принцессы были в восторге, что вокруг останутся хижины прислуги: у них никогда прежде не было товарищей по играм их возраста, а сейчас появились десятки. Первой принцессе было восемь лет, самой младшей – три. Они целыми днями носились по поместью со своими новыми друзьями, открывая для себя новые игры. Проголодавшись, они забегали в бедные лачуги своих новых друзей и просили чего-нибудь поесть, а после полудня, когда играть на улице было слишком жарко, они дремали на земляном полу какой-нибудь крытой соломой хижины.

Четыре года спустя случилась новая вспышка чумы. И еще больше людей переселилось на холм. Как и предсказывал Савант, басти вокруг поместья превратился в маленькую деревню, живущую своей жизнью, с кривыми переулками и лавчонками на углах. Поселение больше не состояло из одних только хибар и лачуг, один за другим начали появляться крытые черепицей дома. Но в этом маленьком поселке не было ни канализации, ни других удобств. И когда менялся ветер, запах помоев и экскрементов, поднимавшийся из ущелья с дальней стороны обрыва, накрывал Аутрем-хаус.

Английский окружной чиновник обеспокоился образованием принцесс и организовал приезд английской гувернантки. Только одна из принцесс обнаружила склонность к учебе, самая младшая. Именно она и Долли получили наибольшую пользу от пребывания гувернантки. Обе вскоре свободно заговорили по-английски, а Долли даже начала рисовать акварелью. Но гувернантка задержалась ненадолго. Она была настолько возмущена условиями заточения королевской семьи, что разругалась с местной британской администрацией. В конце концов ее пришлось отправить обратно в Англию.

Принцессы повзрослели, как и их товарищи по играм. Мальчишки иногда дергали девочек за косички и якобы случайно прижимались к ним, бегая по поместью. Саванту пришлось взять на себя роль защитника и лидера. Он в гневе мчался в басти и возвращался оттуда с синяками на лице и разбитой губой. Долли с принцессами в молчаливом благоговении собирались вокруг него: без всяких вопросов они знали, что он получил эти раны, защищая их.

Савант к тому времени превратился в высокого смуглого юношу, с широкой грудью и аккуратными черными усиками. Теперь он работал не только кучером, но и привратником. Для службы в этом качестве ему отвели в пользование домишко у ворот. Комнатка была маленькой, с одним окном и плетеным топчаном, а единственным украшением служило изображение Будды – символ обращения Саванта, под влиянием короля.

Обычно девочкам запрещено было заходить в жилище Саванта, но они не могли оставаться в стороне, когда он лежал там, залечивая раны, полученные из-за них. Они находили способ проскользнуть внутрь незамеченными, с тарелками еды и свертками сладостей.

Одним жарким июльским днем, зайдя в домик Саванта по какой-то хозяйственной надобности, Долли обнаружила его спящим на плетеной койке. Он был обнажен, если не считать белой набедренной повязки, хлопкового лангота, завязанного между ног. Присев рядом, она наблюдала, как его грудь приподнимается в такт дыханию. Думая разбудить, она потянулась к его плечу, но вместо этого рука коснулась его шеи. Кожа у него была скользкой, покрытой тонкой пленкой влаги. Долли провела указательным пальцем вниз к середине груди, через лужицу пота, скопившуюся в углублении, к спиральной ямке его пупка. Линия тонких волос змеилась вниз и исчезала во влажных складках лангота. Она коснулась волосков кончиком пальца, погладила против направления роста, приподнимая их. Савант пошевелился и открыл глаза. Она почувствовала его пальцы на своем лице – пальцы, обрисовывающие линию ее носа, приоткрывающие губы, поглаживающие кончик языка, следующие изгибу подбородка и опускающиеся к шее. Когда он добрался ниже, она остановила его руку:

– Нет.

– Ты первая начала трогать меня, – поддразнил он.

Она не ответила. И сидела неподвижно, пока он возился с ее завязками и застежками. Грудь у нее была маленькая, запоздало развивающаяся, с крошечными бутончиками сосков. Ладони кучера были в колючих мозолях, и грубая кожа царапала нежные бугорки груди. Долли положила руки ему на бока и провела вниз вдоль грудной клетки. Прядь волос выбилась у нее на виске, и капли пота, кружась, покатились по локонам, медленно стекая с кончиков на его губы.

– Долли, ты самая прекрасная девушка на свете.

Ни он, ни она не знали, что нужно делать. Казалось невозможным, чтобы их плоть можно было совместить. Тела скользили, неловко ворочались, царапались. А потом внезапно она ощутила вспышку жгучей боли между ног. И громко вскрикнула.

Он развязал свою набедренную повязку и вытер ею кровь с ее бедер. Она взяла другой конец ткани и вытерла красные потеки с его члена. Он потянулся к ее промежности и погладил по лобку. Потом оба сели на пятки, глядя друг на друга, тесно прижавшись коленями. Он расстелил влажную белую ткань поверх их соединенных ног, солнечные лучи ее крови были испещрены опаловыми искрами его семени. В молчаливом изумлении они уставились на яркий рисунок ткани – это было их произведение, знамя их союза.

Долли вернулась на следующий день и приходила еще много дней после. Она ночевала в гардеробной на верхнем этаже. В соседней комнате находилась спальня Первой принцессы. Кровать Долли стояла у окна, а снаружи, только руку протянуть, росло манговое дерево. Ночью Долли соскальзывала по нему вниз и забиралась наверх перед рассветом.

Однажды днем в домике у Саванта они уснули, обливаясь потом, на его плетеной койке. Но вдруг комнату заполнил пронзительный крик, и оба мгновенно вскочили. Над ними стояла Первая принцесса – глаза сверкают, руки уперты в бедра. В пылу гнева она из двенадцатилетней девочки превратилась во взрослую женщину.

– Я подозревала, а теперь знаю наверняка.

Принцесса велела Долли одеться и немедленно убираться.

– Если еще когда-нибудь увижу вас вместе наедине, тут же пойду к Ее Величеству. Вы слуги. Она вышвырнет вас вон.

Савант, абсолютно голый, бросился на колени и умоляюще сложил ладони:

– Принцесса, это была ошибка, ошибка. Моя семья, они зависят от меня. Откройте свое сердце, принцесса. Это была ошибка. Больше не повторится.

С того дня взгляд Первой принцессы следовал за ними, куда бы они ни направились. Она сообщила королеве, что видела, как грабитель карабкался на манговое дерево. Дерево срубили, а на окно поставили решетку.

Было решено, что вместе с поставками свинины для короля в Аутрем-хаус будут доставлять бомбейские газеты. В первой же партии обнаружились репортажи, вызвавшие всепоглощающий интерес: рассказ о европейском туре короля Чулалангкорна из Сиама. Впервые азиатский монарх посетил Европу с государственным визитом. Путешествие продолжалось в течение нескольких недель, и все это время для короля Тибо не существовало никаких иных тем.

В Лондоне король Чулалангкорн останавливался в Букингемском дворце, в Австрию его пригласил сам император Франц Иосиф, в Копенгагене он подружился с королем Дании, президент Франции встретил его в Париже с распростертыми объятиями. В Германии кайзер Вильгельм стоял на перроне, ожидая прибытия королевского поезда. Король Тибо перечитывал репортажи еще и еще раз, пока не выучил их наизусть.

Совсем недавно прадед Тибо, Алаунгпайя, и дед, Баджидо, завоевали Сиам, разгромили его армию, свергли правителей и разорили Аюттайю, главный город. Впоследствии поверженная знать избрала нового правителя, и Бангкок стал новой столицей страны. Именно благодаря королям Бирмы, предкам Тибо, благодаря династии Конбаунов в Сиаме возникла нынешняя династия и правящий король.

– Когда наш предок, великий Алаунгпайя, завоевал Сиам, – сказал однажды дочерям Тибо, – он отправил письмо королю Аюттайи. Копия его хранится в дворцовых архивах. Вот что там сказано: “Нет равных нашей славе и нашей карме; поставить вас в один ряд с нами это все равно что сравнить Гаруду Вишну с ласточкой, солнце – со светлячком, божественную королевскую кобру небес – с земляным червяком, Дхатараттху, великого правителя Востока, – с навозным жуком”. Вот что наш предок сказал королю Сиама. А теперь они ночуют в Букингемском дворце, тогда как мы похоронены заживо в этой навозной куче.

Нельзя было отрицать истину этих слов. По прошествии многих лет Аутрем-хаус все больше напоминал окружающие его трущобы. Черепицу сдуло ветром, и новой не положили. Штукатурка осыпалась со стен, обнажив кирпичную кладку. Сквозь трещины пробились ростки фикуса и быстро выросли в крепкие молодые деревца. Плесень в комнатах поползла вверх от пола, и стены выглядели так, словно были задрапированы черным бархатом. Увядание и разложение стали для королевы символом неповиновения.

– Ответственность за содержание этого дома не на нас, – заявила она. – Они выбрали его в качестве нашей тюрьмы, вот пусть и следят за ним.

Вновь прибывающие районные администраторы порой заговаривали о сносе басти и переезде слуг обратно в город. Королева лишь хохотала: насколько же одурманены эти люди собственным высокомерием, воображая, что в такой стране, как Индия, они смогут удержать всю семью в одиночном заточении на холме? Да сама земля восстанет против такого!

Редкие визитеры, которым позволено было навещать королевскую семью, были шокированы видом басти, запахами отходов и экскрементов, пеленой дыма от очагов, висевшей в воздухе. Зачастую гости выходили из своих экипажей с выражением ошеломленного удивления на лицах, не в силах поверить, что резиденция последнего короля Бирмы стала ядром трущоб.

Королева приветствовала гостей гордой ироничной улыбкой. Да, оглянитесь вокруг, взгляните, как мы живем. Да, мы, кто правил богатейшей страной Азии, низведены вот до такого. Вот что они сделали с нами, и вот что они сделают со всей Бирмой. Они отобрали наше королевство, обещая железные дороги, шоссе и порты, но запомните мои слова: все закончится точно так же. Через несколько десятилетий богатства иссякнут – драгоценные камни, тик и нефть, – а тогда уйдут и они. В нашей золотой Бирме, где никто никогда не голодал и никто не был настолько беден, чтобы не уметь читать и писать, останутся лишь нищета и невежество, голод и отчаяние. Мы были первыми, кого заключили в тюрьму во имя их прогресса; за нами последуют еще миллионы. Вот что ждет всех нас, вот так мы все и закончим – узниками, в трущобах, порожденных чумой. Спустя сто лет в вопиющей разнице между королевством Сиам и состоянием нашего порабощенного королевства вы прочтете обвинительный акт жадности Европы.