Читать книгу: «Временные трудности Саши Р.»

День первый.

В один из солнечных августовских дней, таких, что в золотистых лучах солнца видны были беззаботно летающие пылинки в воздухе, Саша решила устроить уборку в своей когда-то детской комнате. У каждого из нас в жизни наверняка была такая уборка. Уборка душевно уставшего, можно даже сказать, истощённого человека, который бежит от бардака в своих мыслях, концентрируясь на перебирании старого хлама в шкафу, старательно расставляя всё по полочкам. Маленькие игрушки, рисунки, школьные тетради из далёкого-далёкого прошлого – всё это Саша с нежностью рассматривала, а потом пыталась придумать какую-нибудь закономерность, с которой она приведёт в порядок старый письменный стол. Саша этим летом закончила учебу в педагогическом ВУЗе и решила на несколько дней приехать с визитом к маме. Детская комната была довольно большой, но мебели в ней было мало, оттого она казалась совсем не уютной. Одноместная кровать, давно расстроенное пианино, которое теперь уже больше походило на клумбу, а не на музыкальный инструмент (мама заставила его горшками с цветами), старый коричневый шкаф и письменный стол – все предметы были расставлены у стен комнаты. За четыре года отсутствия Саши ничего не изменилось.

Как же всё-таки приятно вернуться в отчий деревенский домик после долгой разлуки, вспомнить детство: тёплые от утюга брюки, наглаженные к школе тёмным зимним утром, грядки с горохом, уличный туалет с пауками, ржавый велосипед в гараже, халва к чаю. Но Саша уже давно усвоила: как бы ни был доброжелателен и уютен отчий дом, оставаться в нём больше чем на три дня лучше не стоит. В противном случае чувство ностальгии уступает место сначала мелким бытовым скандалам, затем разбору детских травм и обид на повышенных тонах, и в конечном итоге приходится покидать родителей в гордом молчании. Случайным образом так совпало, что визит в деревню, который Саша планировала еще во время сдачи экзаменов (это примерно начало июля), пришелся на похороны бабушки.

Сполоснув тряпку в рядом стоящем ведре, Саша, закончив с одной полкой, приступила к уборке следующей. Она достала все тетрадки, что там лежали. Следом покатились кисточки и краски, которые почему-то были не в коробке. Первым на глаза попался школьный дневник. «Вроде так недавно это было, а если посчитать, уже почти четыре года прошло, как я закончила школу». Засохшие краски пришлось выкинуть, а кисточки всё-таки было жалко. Складывая тетрадки обратно в ящик, Саша остановила свой взгляд на самой растрепанной и толстой. «Ах, какие глупости. Точно, я ведь планировала написать книгу… Глупости, глупости», – подумала про себя Саша, и лёгкий стыдливый румянец украсил её уставшее лицо. Естественно, как это обычно и полагается у любого нормального человека, уборка одного письменного стола растянулась на долгое время из-за найденной интересной вещицы. И Саша, сидя на полу рядом с ведром и тряпкой, начала читать свою рукопись, написанную на каникулах после первого года обучения в ВУЗе.

***

«Глава 1

Окно с видом на огород. На подоконнике стоят уродливые горшки со сгнившими от постоянно влажной земли цветами. Жёлтые, сморщенные стволы опираются на стекло, чтобы хоть как-то устоять. Бабушка всегда с трепетом заботилась о своих цветах, поэтому поливала их каждый день. Между двумя горшками лежит чёрная муха брюхом кверху. Можно было бы подумать, что она давно умерла и засохла, если бы время от времени она не подавала признаков жизни. Дёргает из последних сил лапками. Перевернуться не получается.

– Шурочка, что ты ничего не кушаешь? Кушай, кушай. – Бабушка пододвинула ко мне поближе всё, что стояло на столе. К этому времени мы уже около часа просидели на кухне и успели два раза попить чай.

Если честно, то аппетита у меня не было совсем. Моя бабушка хоть и любила покормить меня побольше, готовить и держать порядок на кухне она совершенно не умела что в молодости, что сейчас. На первый взгляд, всё было расставлено по своим местам, посуды грязной в раковине никогда не было. Но если приглядеться, то всюду можно было найти засохшие следы масла, жира, копоти, муки, въевшейся в текстуру клеёнки, что лежала на столе. В серванте, на подоконнике и полках был толстый слой утрамбованной пыли.

– Кушай, бери вишню. Может, салатик сделать? – Она, постанывая от боли, повернулась к шкафу, который стоял прямо за её спиной, достала овощи и медленно положила их на стол. На несколько секунд замерла и закрыла глаза, – поешь, что ты ничего не ешь-то? – Она говорила это с очень тяжёлой одышкой, каждое действие требовало больших усилий. – Я пойду полежу. Не могу. Тошнит и тошнит. Не могу.

– Так это от давления, наверное. Ты таблетки пила? – встревоженно спросил дедушка.

Стол заскрипел под весом бабушки. Она, игнорируя вопрос деда, начала приподниматься с табуретки.

– Ты таблетки-то пила? – повторил он чуть громче.

Морщась и всё так же постанывая от боли, она, прихрамывая и тучно приземляясь на одну ногу, медленно встала и пошла в свою комнату. Убедившись, что бабушка ушла и больше не слышит нашего разговора, дед объяснил:

– С каждым днём всё хуже и хуже. От комнаты до кухни ходит, ре-е-едко на улице на лавочке посидит. Лекарства не помогают. То того попробуешь, то того, а оно не помогает. Я уже уколов штук шестьдесят поставил, уже закрытыми глазами могу.

Указательным пальцем он поправил свои большие квадратные очки с толстыми линзами, которые очень нелепо смотрелись на иссохшем со впалыми щеками лице. Дедушка весь выглядел по-доброму комично, как персонаж из советского мультфильма, пожилой Волк из «Ну погоди!», такой же худой, черноволосый и шустрый.

– Вот смотри, – он достал из холодильника использованные одноразовые шприцы, которые для чего-то хранил в пакетике, – тут целым профессором надо быть, чтобы запомнить, какие таблетки когда.

Я не задавала никаких вопросов, просто молча слушала и смотрела на подоконник с полумёртвой мухой.

– Я научился уколы ставить, чтобы синяков не было. Там решётку йодовую, потом мазь рассасывающую. Следов почти не остаётся.

Нашу беседу прервали звуки рвоты из соседней комнаты. Дед быстрыми маленькими шагами пошёл туда. Я пошла за ним.

– Ты давление мерила?

– Да мерила, а что толку. – Раздражительно процедила бабушка.

– Ну дак тебя и рвёт от давления. Таблетку-то выпей.

Дед быстренько достал нужную таблетку из упаковки. Он действительно стал профессиональной сиделкой для бабушки за очень короткий срок. Я села на край разложенного дивана, на котором бабушка теперь проводила большую часть своего времени. Комната была неестественно чистой: иконы, книги, одежда – всё непривычно аккуратно сложено и расставлено по своим местам. Общую картину стерильности портит еле уловимый запах, который исчезает сразу после моих попыток принюхаться и понять, чем пахнет. Но как только я отвлекаюсь на разговор с бабушкой, он тут же напоминает о себе – что-то похожее на смесь приторно сладкого с протухшим мясом. Мама иногда приходит к старикам убираться, как она говорит, чтобы не было стыдно в случае чего вызвать скорую. На этот раз она послала меня.

Бабушка очень изменилась с нашей последней встречи. Её тело, бледное, рыхлое и беспомощное, напоминало холодец. Оно шумно дышало и время от времени издавало протяжно ноющие звуки; требовало невозможно много усилий для того, чтобы хоть как-то функционировать, чего не могла позволить себе бабушка. Она выпила таблетку и продолжила лежать с закрытыми глазами. Наверное, из-за такого отталкивающего зрелища я навещала их всё реже и реже. Дед ушел в свою комнату. Последние два года бабушка и дедушка жили раздельно – каждый в своей комнате. Даже не знаю, с чего начать эту удивительную историю. Сюжет её комичен и крайне нереалистичен.

Многих подробностей я не знаю по причине того, что и знать не хочу. Как только кто-то из взрослых начинает заикаться об этой истории (а заикаются о ней часто, история – анекдот, с этим не поспоришь), я сразу стараюсь развернуть диалог в другое русло. Иногда доходило до того, что мне в лоб приходилось напоминать взрослым о своём положении, о том, что я всё-таки внучка или дочка, и что знать ничего не хочу. Два года назад моей бабушке диагностировали рак груди. Она, как человек религиозный, рассудила, что рак – это наказание Божье, и начала искать причины наказания своего в грехах, которые она совершила за свою жизнь. Главными её грехами, с её же слов, были блуд и многочисленные аборты. Все сорок с лишним лет, что они живут с дедушкой, они живут не в браке. Чтобы свой грех искупить, бабушка стала чаще молиться в слезах, читать религиозную литературу, посещать церковь и пару раз даже хотела в монастырь уйти. Но из-за её скверного характера долго она там не задерживалась и всегда возвращалась домой. Всё это время она пророчила себе «последний год жизни» и мечтала умереть на Пасху, так как Царские врата в этот святой праздник открыты, и любая, даже самая грешная душа, может попасть в рай. Эта ситуация была для нас семейным анекдотом, никто всерьёз бабушку уже не воспринимал, и лишь с недавних пор чёрной молчаливой тучей в воздухе повис вопрос о реально приближающейся смерти бабушки. Ещё ни разу никто не осмеливался произнести это слово вслух, не считая контекста утешения. Напряжение росло и росло. Слова для беззаботного диалога находить становилось всё труднее и труднее.

– Я начала читать Ветхий Завет.

– Внуча! Правда?! – Бабушка мигом оживилась и приподнялась.

– Да, но я так… Для общего развития. – Я сразу попыталась осадить её неоправданную радость. Хоть ложь в данном случае была бы и во благо, врать мне было противно.

– Ой как хорошо, внуча! Наконец-то ты поняла, а я-то думала, кто будет Псалтырь после смерти читать за душу мою грешную. Подай мне, вон на полочке чёрная книжечка.

Я почувствовала вибрации, распространившиеся по всему дивану. Он невесело скрипнул под весом бабушки, пытающейся сесть из положения лёжа.

– Держи. – Я быстрым движением подала ей книгу. Мне даже стало стыдно за то, что я могу встать с дивана с лёгкостью, могу быть шустрой, бесшумной. Мне стало стыдно за свою молодость.

– Вот, Шурочка, это Псалтырь. – Она раскрыла книгу, и из неё тут же высыпались закладки, которые были сделаны из рваных тетрадных листов. – Его читают по усопшим, читайте за меня его. Я не смогла грехи свои отмолить, хоть вы… – У неё дрогнул голос, на глазах выступили слёзы. Я ненавидела это. – Хоть вы за меня отмолите. – Глаза покраснели, и крупные слезы покатились по её щекам. Утешать я её не стала, решила просто отмолчаться.

– Хорошо. Я буду читать.

– Надо целую ночь читать. Мы вот когда бабу Нину хоронили, так мы по очереди в церкви читали. А что мы? Старые… Не можем долго стоять. Вот по очереди до пяти утра и читали.

– И охота тебе это для чужих людей делать?

– А как же, мы же грехи отмаливали, чтобы баба Нина в рай попала, да и нам всем зачтётся на том свете. Вот, Шурочка, смотри: двадцать молитв. Надо все за одну ночь прочитать. А потом сорок дней – каждый день по одной.

– Подожди, а в какой день все вместе читать? Когда похоронят?

– Нет… зачем? Над гробом. – Совершенно спокойно произнесла бабушка.

– В каком смысле над гробом? Над трупом, что ли?

– Да. Но надо с чувством, искренне читать, чтобы Бог услышал. – Бабушка продолжала говорить, совершенно не замечая моего потрясения от её просьбы.

– Подожди. Всю ночь. Стоя. Над трупом. Читать молитвы? – Я всё ещё думала, что что-то не так поняла.

– Ну можешь с кем-нибудь, если одна устанешь. Может, батюшку можно будет попросить.

– Жесть какая…

– А что? Ты боишься что ли? Не надо бояться, я же ничего тебе плохого не сделаю. – Наверное, в её голове это прозвучало заботливо.

Мне стало не по себе. Этими словами она как будто оживила свой будущий труп. «Я же ничего плохого не сделаю». Плохого (что бы это ни значило) не сделает, но это ведь вовсе не исключает сам по себе глагол "сделаю". Ничем не выдающая себя интонация пугает своей спокойностью и сводит с ума. Это безумие. Как можно о таком просить? Меня?

– Я не боюсь, просто думала, этим батюшка должен заниматься.

– Нет, надо, чтобы те, кто любит человека, читали. Так Бог лучше услышит.

На этот раз моя совесть проиграла «лжи во благо». В моё благо.

– Ладно, я постараюсь. Странные, конечно, у Бога уши.– Последние слова я произнесла почти про себя.

Чувство тошноты затуманило мой разум, я не могла ни о чем думать, перед глазами стояла одна картина. Ночь, тусклый свет, пластмассовые венки с ленточками, как у выпускников. Чёрный – не элегантный, а траурный. Перед моими глазами текст Псалтыря, на заднем плане в лёгком расфокусе изменившееся до неузнаваемости, серое несмотря на грим лицо. Мысленно я сосредоточена только на нём. «Я же ничего плохого не сделаю». Выглядит как сцена из пошлого фильма ужасов.

– Я вот за вас всегда записочки подаю, чтобы батюшка молился о вашем здравии. За Сонечку особенно, бедный ребёнок…

– А вдруг он не молится?

– Это уже на его совести, Бог видит, что я заплатила. А остальное уже на совести батюшки. – Она потянулась к тумбочке, чтобы отложить всё ещё находившийся в руках Псалтырь, и резко застонала. – Вот левой рукой вообще не могу шевелить, всё болит. Ммм… – процедила она, стиснув зубы.

Я аккуратно забрала у неё чёрную книжечку и на этот раз без резких движений, лишний раз не демонстрируя свою молодость, медленно положила на место.

Бабушка продолжала рассказывать про жизнь, смерть и Бога. Я любезно ей предоставила свои уши, а сама, тупо уставившись в пустоту, задумалась о своём.

Зачем живым существам умирать в муках? Если смерть – это всего лишь промежуточный этап между двумя, хоть и принципиально отличающимися, формами жизни, то зачем всё так усложнять? В чём заключается глубинный смысл физической боли? Может, это и есть универсальное наказание за грех, возможность выстрадать милосердие Бога? Физическая боль не обращает внимания на пол, цвет кожи и социальный статус, чего не скажешь об угрызениях совести, раздирающих душу на части, – это привилегия не для всех. Но поймёт ли моральный уродец природу своих телесных страданий? Сможет ли установить причинно-следственную связь между грехопадением и наказанием? А бабушка? Она ведь считает себя великомученницей, как те юродивые, про которых она читает в брошюрках, что брала каждое воскресенье в церкви, пока ещё могла ходить. Но она в этом, конечно, вслух не признается, но видно, что она наслаждается своими страданиями за грехи свои. Думает, что муки – это не наказание, а испытание или проверка веры её в Бога.

– Пора делать перевязку. – Комнату на мгновение освежил прохладный поток воздуха, появившийся вместе с дедушкой.

Я встала с дивана, чтобы не мешать дедушке делать свою работу. Он помог бабушке снять халат, и я увидела картину, которая до сих пор стоит перед моими глазами и с неугасающей силой вызывает рвотный рефлекс. С максимально быстрой скоростью, которая не могла обидеть бабушку, я развернулась к выходу из комнаты и пошла прочь, прикрывая рот рукой.»

***

Закончив читать первую главу, Саша прикрыла тетрадь и улыбнулась. «А всё-таки моим любимым писателем остаюсь я сама», – размышляла про себя Саша, – «Да, немного гротескно, но чего ещё можно было ожидать от восемнадцатилетней девушки, возомнившей себя писателем?».

– Саша! Ну ты долго будешь одну комнату намывать? – за дверью слышались приближающиеся шаги Ольги. Саша быстро спрятала свою «книгу» и принялась неестественно быстро убираться.

Сегодняшним днём, рано утром, около семи, Ольга написала сообщение своей дочери о том, что бабушка умерла. Саша в это время ещё спала, она вообще любила поспать до обеда, но так как сегодняшним днём она, ничего ещё не подозревая, собиралась из областного города поехать погостить к маме в деревню, встала около десяти утра. Жила она вместе со своим молодым человеком Марком в маленькой однокомнатной квартирке со старым ремонтом, которая находилась, тем не менее, недалеко от центра. Союз их был очень гармоничен и добавлял их квартирке творческого шарма и обаяния. Они вместе занимались творчеством: Саша рисовала картины на холсте, Марк писал стихи. У них было много музыкальных инструментов: электронная и акустическая гитары, две укулеле и синтезатор. Время от времени они устраивали музыкальные вечера, пили белое полусладкое вино и курили сигареты прямо в квартире.

Сообщение «Бабушка умерла.» по началу не вызвало у Саши никаких чувств, но она очень сильно переживала за свою маму, которая всё это время, с семи утра, была наедине со своим горем. Рано или поздно это должно было случиться. Можно даже сказать, что момент смерти немного подзатянулся. Все знакомые семьи Рязиных могли только удивляться, что бабушка протянула целых три года, находясь в лежачем положении. Но вот это случилось. Что нужно делать в таких ситуациях, все родственники знали, поэтому волнения и суматохи никакой не было.

Собрав необходимые вещи, Саша отправилась на ЖД вокзал, испытывая лёгкий стыд от того, что так ни разу не поплакала о смерти родной бабушки. В электричке было непривычно безлюдно, так что она заняла место у окна. Дорога до деревни была не слишком долгой, но так как по пути пропадал интернет, часто приходилось либо засыпать, либо читать книгу, чтобы скоротать время. Сегодня Саша была поглощена мыслями о недалеком будущем. В голове вертелось множество вопросов, но главным из них был «А что, если я не буду плакать на похоронах? Что обо мне подумают? А что, если я засмеюсь?». И в тот же миг, вместе с этой мыслью, Саша хихикнула. «О нет, нет, нет. Я точно засмеюсь». По телу пробежали мурашки от пяток до кончика макушки, волосы на руках встали дыбом. Мысль в голове стала назойливо вертеться по кругу «А что, если я засмеюсь?». Сердце стало биться так громко, что Саша чувствовала каждый удар пульсацией в висках и кончиках пальцев. Ладошки покрылись капельками холодного пота. Нервно вытерев их об колени, она поняла, что с её телом происходит что-то не то. Саша уставилась в одну точку на полу и начала шумно и медленно дышать, пытаясь сосредоточиться на словах «вдох-выдох, вдох-выдох». Сколько это длилось? Казалось, что очень долго.

Но, придя в себя спустя какое-то время, Саша обнаружила, что электричка проехала всего одну остановку, то есть волна паники, возникшая из ниоткуда, накрыла её где-то на пять-семь минут. Оглядевшись по сторонам и не обнаружив пассажиров поблизости, Сашу окончательно отпустило, она была рада, что никто из посторонних не застал её в таком состоянии. Всё оставшееся время в пути Александра старалась не думать о предстоящих похоронах, хотя, конечно, чем старательнее она пыталась от этой мысли избавиться, тем назойливее она лезла ей в голову.

К обеду она уже стояла на пороге отчего дома. Это был довольно большой кирпичный одноэтажный дом. Снаружи выглядел вполне ухоженно и красиво. Часть дома, что выходила на улицу, украшал небольшой палисадник, украшенный разного сорта петуниями, гортензиями и георгинами. На наружных подоконниках также стояли горшочки с цветами, кажется, это была герань. Ольга очень любила цветы и всегда хвасталась своей дочери, когда кто-то из проходящих мимо людей хвалил её садик.

– Ну что, выпускник, хвастайся дипломом. – Ольга вышла встречать свою дочь. Лицо её выражало странную гримасу. В попытке улыбнуться, губы её извернулись дугой вниз, а брови, неестественно приподнятые, собрали лоб в гармошку.

– Дай хоть отдохнуть да чаю выпить.

Саша с Ольгой крепко обнялись при встрече, и вторая тут же заплакала на плече у дочери. Она всегда плакала бесшумно, без истерик и всхлипываний, только так, изредка скулила, как маленький щенок, и неровно дышала. Саша ещё крепче обняла маму и стала потихоньку молча гладить её по волосам. Так простояли они некоторое время, до тех пор, пока плечо дочери не стало влажным от слёз. Взявшись за руки, они вместе прошли на кухню и сели за стол.

– Тебе чаю или кофя? – Когда Саша разговаривала с мамой, она нарочно коверкала слова для смеху.

– Кофя. – Понемногу успокаиваясь, ответила Ольга. Щёки уже успели высохнуть от слёз, но голос всё ещё дрожал, а неровное дыхание то и дело сбивало речь.

Мало-помалу разговор налаживался. Ольга Александровна рассказала о том, что было после того, как она в семь утра написала сообщение о том, что бабушка умерла.

– Слава богу, что было светло уже, я не знаю, я бы, наверное, сама там рядом слегла, если бы ночью её мёртвую нашла. Всё равно я испугалась, из дома сразу выбежала, тебе написала, Димке написала. Он хорошо, что выходной был, так приехал сразу. Мы скорую вызвали, они приехали, забрали её в морг. Не знаю, вскрытие, наверное, не будут делать.

– Да какое вскрытие, она же на учёте у них была, что они, не знают, что ли, что её тело – одна сплошная опухоль?

– Да хер их знает. Димка поехал к этим… как их… в ритуальные услуги! Поехал, будет узнавать, сколько это стоит. Ну, мы решили поминки у нас дома делать. На ресторан денег нет. Надо будет уборку капитальную сделать. А то приедут батюшки да друзья её с церкви.

Ещё немного поболтав за чашкой кофе, Ольга с Сашей распределили обязанности и принялись за уборку по дому. Ну, а о том, как Саша нашла у себя в комнате «книгу», которую она начала писать в восемнадцать лет, вы уже знаете. К вечеру, несмотря на ностальгические чувства, которые то и дело мешали то Саше, то Ольге прибрать дом к поминкам, они всё-таки закончили.

– А может, фотографии посмотрим? Держа в руках фотоальбомы, предложила Саша.

Они уселись вдвоём на диване в зале, включили на фоне телевизор и принялись листать альбом. Фотографий было много: от совсем старых, истрепанных чёрно-белых до фотокарточек годовалой давности. Очень много было фотографий из детства Саши, преимущественно на них она была одна или с мамой, редко со своей сестрой-двойняшкой Сонечкой.

Сашу и Сонечку Ольга воспитывала одна, как могла. Появились они на свет, как это часто бывает в деревнях и сёлах, неожиданно. Мать Ольги, Нина Давыдовна (та, что уже умерла сегодняшним днём), как человек глубоко верующий и богобоязненный, узнав о положении своей дочери, оттаскала её хорошенько за волосы и поколотила за то, что та «принесла в подоле». Но делать было нечего, Ольга родила и со временем стала замечать разницу в своих дочерях. Саша была спокойным, в меру упитанным ребенком, а Сонечка постоянно плакала, особенно с наступлением темноты, тельце у неё было худеньким, можно даже сказать, хрупким. Время шло, а разница между двойняшками становилась всё заметнее. В конце концов, местные врачи поставили Сонечке диагноз ДЦП. Насколько этот диагноз был верным никто никогда не уточнял. Нина Давыдовна снова поколотила свою дочь. Она вспомнила вдруг, что, будучи в положении, Ольга ходила, оголив свой живот, «а Бог за этот грех наказал Сонечку». Прожили они так недолго, вскоре Ольга всё-таки вышла замуж за отца своих детей и уехала с Сашей и Сонечкой подальше. А ещё, как это часто бывает в деревнях и сёлах, отец вскоре ушёл «за хлебом» и не вернулся по сей день.