Читать книгу: «Формочки для пустоты», страница 3

Седьмая глава

Зара

У Норы нет психолога, зато у нее есть мастер по маникюру, который также является ее парикмахером. Нора ходит к ней три месяца, и Нора рада, потому что при ней говорить можно все, что угодно. Она как будто слушает Нору, не слушая, и это позволяет Норе раскрыться, сбросить напряжение. Это похоже на исповедь Норы в салоне красоты, ведь красота ‒ это святое.

Нора познакомилась с ней случайно. Однажды на столе Одиссея Нора случайно увидела рекламные листовки и просто взяла одну из них. У Одиссея на столе постоянно лежали какие-то рекламные листовки, буклеты, как будто по пути домой он брал все, что дают, а потом еще и не выкидывал.

Салон красоты назывался «Ио», а мастера звали Зара. С тех пор Нора ходит к ней. Зара очень милая и говорит мало, в этом ее особенность. Ее можно назвать просто человеком, и к таким людям всегда испытываешь симпатию. Норе нужен был просто человек, который выслушать и сделать укладку или маникюр. Вот Зара – просто человек, то есть относительно никакая, человек в обобщенном виде, просто человек.

‒ Она все время говорит, говорит, говорит, как будто у нее там говорильный аппарат, а мне хочется, чтобы он сломался, – со смешком говорит Нора о Лизе, когда Зара ей моет голову. – Мне кажется, она не в себе после рождения сына. Многое бы отдала, только бы она больше к нам не приходила. Неужели ей дома заняться нечем? Ее что, муж не устраивает в постели? Не понимаю, почему ей интересно бывать у нас дома, – высокомерно говорит Нора о Лизе, то и дело приподнимая голову от раковины и мешая мастеру.

‒ Тихо, тихо, – улыбается Зара, – не шевелитесь, а то вода потечет на одежду. Намочу.

‒ Намочишь, ничего страшного, я не сахарная. Мне кажется, я только кажусь такой. А внутри у меня железобетон, правда? Выгляжу я так, как будто у меня внутри железобетон? – снова Нора приподнимает голову.

‒ Не очень, – тихо отвечает Зара, занимаясь своим делом.

‒ Не очень, – смеется Нора, повторяя ее слова. – Да, так могла ответить только ты. Кстати, давай на «ты». Мы ведь давно знакомы, правда?

‒ Хорошо, – отвечает Зара, не отвлекаясь от мытья ее волос.

Зара сдержанная, ей около тридцати лет. У нее легкий макияж и идеальное каре на темных волосах. Теперь, когда Нора видит женщин, то думает понравились бы они Одиссею или нет, теперь это новый ее критерий оценки женщин. Когда она думает, что эта женщина ему не понравилась бы, то успокаивается. Нора ревнует его к тем, с кем он даже не знаком. Нора старается не думать о нем, потому что он вряд ли мог бы составить ей хорошую компанию в этой жизни. Нора недовольна собой, когда думает о нем слишком часто, ведь она достойна большего. Она чувствует опасность увлечься им и разрушить то, чего добивалась многие годы.

‒ У тебя отличные сережки, сережки в виде корабликов, – задумчиво говорит Нора, делая комплимент мастеру, и понимает, что становится немного навязчивой. – Это серебро?

‒ Да, спасибо, – сдержанно отвечает Зара.

Зара мало общается с коллегами, держится особняком. В салоне красоты «Ио» по будням мало людей, и это радует Нору, потому что их никто не услышит. Хотя их бы и так никто не услышал бы: место работы каждого мастера отделено звуконепроницаемыми перегородками.

Зара внешне похожа на узбечку, у нее смуглая кожа, карие глаза и темные брови. О личной жизни Зара говорит уклончиво. Нора решила, что у нее никого нет, и даже предлагала познакомить ее с Павлом, но Зара отказалась. Нора решила, что Павлу нужна тихая и умелая женщина, а Зара именно такая. Иногда Нора приезжает к Заре в салон красоты, чтобы поговорить, а заодно и освежить свой свежайший маникюр или поправить идеальную укладку. Логика Норы проста: чтобы экономить на психологе, надо не экономить на маникюре.

‒ Он с моей помощью сможет купить квартиру, если будет усердно работать, – снова говорит Нора об Одиссее во время процедур.

Норе нравится скромность и воспитанность Зары. Норе нравится ее тактичность, и то, что Зара не задает лишних вопросов. Общение с Зарой – это прелюдия к созерцанию своего прекрасного облика в зеркале. Больше всего Норе нравятся ее рыжие волосы, которые иногда становятся огненно-рыжими, почти красными. Они для нее символ власти, знак могущества. С ними она напоминает себе кого-то из породы львиных. Этим волосам нужен профессиональный уход, этому помогает Зара. Нора не представляет себя без них. Она не представляет себя с короткой стрижкой или с темными волосами, как будто лишившись своей копны рыжих волос, сразу потеряет царственную осанку. С короткими волосами она чувствует себя ребенком, вспоминая, как мать коротко стригла ее в парикмахерской из-за нехватки времени. С тех пор многое изменилось.

‒ А еще он говорит, что я манипулирую даже собственными волосами, когда шевелю мозгами, – со смешком говорит Нора об Одиссее.

‒ Скоро зима, ты должна делать питательные маски, волосы зимой портятся, – говорит Зара.

‒ Ничего, – отвечает Зара с улыбкой. Как-нибудь перезимуем.

Нора часто говорит об Одиссее, Зара это не комментирует. Норе нравится говорить о нем, потому что это скрашивает ее будни, как и салон красоты. Она приезжает сюда с особым настроением. Зеркало в ее жизни занимает особое место. Нора любит смотреть в зеркало, Норе нравится смотреть на свое отражение, она как будто исповедуется зеркалу посредством своей красоты. Когда Зара приводит ее внешность в порядок, то она как будто отпускает ей все грехи до следующего визита.

Нора не сильно верит в искренность Зары, она никому полностью не доверяет. Это ее жизненное кредо. Она говорит только то, что может позволить себе сказать. Нора даже с собой не может быть полностью искренней, как будто ее мысли кто-то может подслушать. «Думай о людях хуже, чем они есть, и ты не прогадаешь», – сказал когда-то отец ее матери, когда еще не ушел из семьи. Нора это запомнила, теперь старается жить по заветам отца, в конкурентной среде это работает.

Нора провела в салоне четыре часа, покрасив, помыв и уложив волосы. Она очень заботится о длине волос и запрещает Заре использовать ножницы чаще, чем раз в месяц. Но наведение красоты ‒ это не главное, главное то, что она смогла рассказать Заре то, что считает нужным: немного выдумки, немного правды, чтобы самой в это поверить. Но за все надо платить.

‒ Ах, чуть не забыла, ‒ наигранно касается головы Нора, явно держа Зару в напряжении. ‒ Деньги, деньги, деньги, ‒ говорит Нора с чувством превосходства. ‒ Я сейчас переведу тебе на карту.

Нора всегда переводит больше, чем стоят услуги мастера. Зара это знает и не препятствует. Уходит Нора легко, как будто и не было этих часовых задушевных бесед, точнее монологов.

‒ Пока-пока! ‒ машет она рукой, не давая Заре опомниться.

Восьмая глава

Одиночество

Проспать возможности можно буквально, просто оставаясь в постели.

Телефон звонил, не переставая, нарушая сон Одиссея, который, в одних красных трусах, спал на диване. В кресле, напротив него, лежал кот, не спящий, но спокойный, как будто привыкший к звонкам. На часах был полдень, но Одиссей, проведший ночь в муках и радостях творчества, не спешил вставать. Его беспокоило только одно, удастся ли досмотреть сон, прерываемый телефонными звонками. Звонил стационарный телефон, потому что Одиссей специально отключил сотовый.

Одиссею снилась заснеженная дорога и следы на ней. Он идет и идет по следам, прибавляя шагу, боясь проснуться и не увидеть финал этой сонной истории. Это повторяющийся сон, в котором ничего не происходит, кроме шагов по следам на снегу. Он продолжает идти по следам, прибавляя шаг и чувствуя, что вот-вот окончательно проснется. Во сне он поднимает голову и смотрит в небо, и яркий свет ослепляет его. Одиссей просыпается, слыша, как учащенно бьется его сердце, как будто он бежал или в тревоге. Этот сон он часто забывает, и только когда видит его снова, вспоминает, что он уже снился. Он узнает следы на снегу, это его следы, он идет по своим следам, как будто ищет себя и не может найти.

Кот перетягивает внимание на себя, кот напоминает Одиссею, что его нужно покормить, издавая протяжное «мау-у-у».

‒ Отвянь, ‒ отвечает ему Одиссей обреченно, понимая, что перед вставанием ему нужно полежать и отдышаться. Телефон звонит уже долго, но Одиссей привык к его звуку. Он не реагирует на звонки, как его кастрированный кот не реагирует на весну. Одиссей любое действие воспринимает как труд, за который ему должны заплатить, даже если он почесал левую пятку правой.

Одиссей идет на кухню, слегка потягиваясь. Кухня кажется ему незнакомой, потому что он меняется каждый день, а в связи с написанием нового романа меняется стремительно, а кухня остается прежней. Одиссей уже живет в своем новом произведении, а кухня все та же, она кажется ему немного чужой спросонья. Одиссей рад, что ему удалось наконец начать новый роман, поэтому он уверен, что скоро будет и новая кухня, и новая жизнь. Но пейзаж за окном пока останется неизменным, как будто преследует его с самого детства: там ничего не происходит, одна и та же тоска на все времена.

За Одиссеем, издавая звук «мррр», бежит его кот. Кот оживает лишь в редкие моменты голода, когда хочет, чтобы его покормили. Женщины, которые приходят к Одиссею, радуются коту, считая его ключом к сердцу Одиссея, но безуспешно. Кот равнодушен ко всему, кроме еды, как Одиссей равнодушен ко всему, кроме денег.

Одиссей кормит кота влажным кормом, выдавливая его из пакетика в оранжевую миску, которая стоит на полу. Есть еще сухой корм в большом пакете. Кот прожорливый, поэтому Одиссей насыпает сухого корма в другую миску, которая тоже стоит на полу, но просыпает его на пол. Кот подбирает кусочки корма с пола. Одиссей ставит пакет с кормом в шкаф, а потом поворачивается к холодильнику и открывает его.

В холодильнике пусто, там ничего нет, кроме трехлитровой банки, в которой одиноко плавает маринованный огурец. Банка напоминает ему мироздание, где он – одинокий огурец, замаринованный обстоятельствами. Одиночество огурца в трехлитровой банке с рассолом заставляет Одиссея немного зависнуть в пространстве, потому что он чувствует свое внутреннее сродство с увиденным. Эту банку огурцов ему принесла Мариночка, его шестидесятилетняя поклонница, все огурцы с ее дачного участка.

Одиссей достает из банки огурец, его рука с трудом вылезает из банки, с нее капает рассол. Он с удовольствием хрумкает огурцом, щурясь от его пряного вкуса. Потом он пьет рассол, чтобы проснуться. Рассол помогает ему собраться волю в кулак, чтобы взять трубку «этого чертового телефона». Стационарный телефон у него в комнате, и Одиссею кажется, что он должен был стать красного цвета от количества звонков, если бы не был красного цвета изначально. Возвращаясь в свою комнату, чтобы взять трубку, Одиссей намеренно сделал остановку возле зеркала в прихожей, которое показало ему его в полный рост. Одиссей не спешил к телефону, надеясь, что как-нибудь само «рассосется». Увидев себя в полный рост, Одиссей отмахнулся от своего отражения, как будто зеркало ему нагло врет. Одиссей считал, что при своем высоком в 192 сантиметра росте и стройном телосложении, вряд заслуживает увидеть сутуловатого парня с помятым лицом и выпирающим брюшком.

‒ Здравствуй, ненормальная женщина, которая решила затрахать меня прямо с утра! – бодро отрапортовал он, внезапно проснувшись.

Одиссей и не сомневался, что так звонить ему может только Нора. И действительно, ему звонит Нора, кричит на него, и Одиссей отстраняет трубку красного телефона, чтобы не оглохнуть. Он кладет трубку на тумбу, слыша ее громкие крики на расстоянии.

‒ Послушай ты, мусорный человек, какого черта ты опять отключил свой сотовый? Ты что, думаешь, я не знаю, что ты сидишь дома? – задыхаясь от гнева, кричит Нора. – Разве мы не договаривались, что сегодня ты приедешь на художественный совет и будешь излагать свои новые идеи? Разве ты не знал, что он в десять? Разве я не предупреждала тебя тысячу раз об этом в письмах и сообщениях?! У тебя вообще есть идеи?! – кричит она. – Ты меня дико подставил, и я уже тысячу раз пожалела, что связалась с тобой! И я еще тысячу раз подумаю, продлевать ли наш договор, условия которого ты нарушаешь. И мне твои оправдания не нужны, – говорит Нора уже осипшим от крика голосом.

Она редко кричит, и Одиссей – единственный человек, способный вывести ее из себя. Она хочет, чтобы он дорожил контрактом с ее издательством, как и другие. Но он этого не делает. Все выходит не так, как хочет Нора, и это ее выбивает из колеи, заставляя показывать свое истинное нутро. Она уверена, что Одиссей не будет оправдываться. Нора вложила в него столько сил, и не успокоится, пока не доведет это дело до конца.

‒ Что ты молчишь? – произносит она уже успокоенным тоном деловой женщины.

‒ Рассол пью, – отвечает Одиссей, подняв трубку, – а-ля «Выдри глаз». А ты с утреца этим не балуешься?

Еще недавно всего полгода назад он ждал звонка Норы из издательства, а сейчас, почувствовав, что имеет над ней какую-то власть, упивается этим. Он уже начал новый роман, но держит интригу, и опирается на нее, как на свою подушку безопасности.

‒ Какие утро еще? Ты что, только что встал? – с удивлением говорит Нора. – А писать за тебя кто будет? Литературные черти?

‒ Черти – это уже не актуально, – произносит он с иронией, давая понять Норе, что ее набор шуток морально устарел. – Скорее, моя муза.

‒ Что твоя муза? – перебивает раздраженный голос Норы. – Опять не пришла, умерла, объелась белены?

‒ Нет, – говорит Одиссей. – Она бычит. Приревновала меня к рассолу, – смеется Одиссей, понимая, что это раздражает Нору еще больше.

У Одиссея муза постоянно что-то делает, особенно когда звонит Нора. Нора готова к новым приключениям его музы. В прошлый раз Одиссей рассказывал ей, как муза душила его, била палкой по голове, таскала за волосы. «Как она тебя может таскать, – удивлялась Нора, – если у тебя даже ухватиться не за что? Вначале волосы отрасти, ладно? – Она всегда найдет за что ухватиться, – рассмеялся Одиссей ей в ответ, и его ироничная пошлость получала оттенок благородной придурковатости».

Раньше, когда новый роман еще не был начат, Одиссей подолгу разговаривал с Норой о музе, чтобы не остаться наедине с чистым листом бумаги. Он хотел ее звонков и побольше, чтобы унять муки творчества, чтобы заговорить их, заболтать в разговоре с ней. Длительные диалоги с Норой были для него отсрочкой перед казнью, под которой он понимал новый роман, который никак не мог начать. Когда он не мог ничего написать, чувствовал удавку на шее, а когда начинало получаться, удавка исчезала, становясь лавровым венком на голове. Он чувствовал себя победителем.

Но иногда даже самые веселящие его разговоры с кем бы то ни было становились для него разрушительной силой, когда на него обрушивалось понимание того, что он больше ни на что не способен. Иногда это понимание снисходило на него во время разговора, и он внезапно прощался, чувствуя себя опустошенным. Все становилось пустым и никчемным, и весь мир вокруг превращался в ничто, и все, что в нем – тоже ничто, пустота, в лучшем случае – формочки для пустоты, как и он сам.

Он долго не мог успокоиться, ощущая свою никчемность. Когда кончалось вдохновение и слова, кончался он и мир вокруг него, который он переставал ощущать. Все так зыбко и хрупко, и не за что зацепиться. Он не мог усидеть на месте и не мог лежать. Он ходил и ходил, пытаясь придумать себе занятие. Иногда он как будто видел себя со стороны – высокий, сутуловатый и неприкаянный – это было жалкое зрелище. Его путь от короля положения до ничтожества был очень короток, иногда он вмещался в одну минуту.

‒ Договорим потом, – говорит он, обрывая связь. – Договорим потом, – произносит одними губами в пустоту, потому что разговор с ней окончен.

Настроение у Одиссея меняется очень быстро, потому что он очень зависим от творчества. Он как будто теряет себя, когда не пишет, и обретает, когда начинает писать. Он боится, что умрет заживо, если вдохновение больше не придет. Он ничего не умеет, кроме того, чтобы писать, поэтому если отнять у него это умение, то ничего не останется. Ему нужно доказательство, что он еще жив, а доказательство в его строчках романа.

Одиссей заходит на кухню и берет сигареты. Он закуривает и садится на корточки рядом с миской кота, которая с рассыпанным кормом. Он ищет глазами, куда стряхнуть пепел. Курение стало для него передышкой в творчестве. Он смотрит на миску с водой и борется с искушением стряхнуть туда пепел, чтобы не вставать и не стряхивать его в раковину. Одиссей чувствует себя обессиленным и перегоревшим, как истлевшая сигарета. Он с трудом встает, хотя еще недавно был весел и бодр в разговоре с Норой.

«О чем писать дальше? О чем писать дальше? О чем писать дальше?», ‒ проносится в его голове поезд, состоящий из множества одинаковых вагонов.

Девятая глава

Пресс-конференция

Нора стояла под душем, чувствуя, как вода стекает по ее телу. Под ресницами еще виднелись следы вчерашнего макияжа. Ей было так хорошо под теплыми струями воды, она еще не отошла ото сна, она пыталась досмотреть сон до конца и одновременно пробуждалась. Сон для нее – это продолжение рабочего дня. Даже во сне она продолжала работать, и когда просыпалась – продолжала работать, как будто во сне, но реальность ее радовала. Ведь наяву она видела то, о чем раньше могла только мечтать. Она видела свою жизнь, которая вначале была мечтой-проектом, а потом стала реальностью.

На часах было уже около семи тридцати утра. За ночь ей удалось поспать всего три часа, потому что она допоздна задержалась в офисе.

Иногда Норе казалось, что она могла бы работать, даже не приходя в сознание. Она была хозяйкой своей жизни, и ее жизнь была организована так, что все работало как часы. Она начала создавать мыслеформы будущей жизни очень давно, создавая энергетическую матрицу, в которой теперь функционировала.

Иногда ей казалось, что это не она делает дела, а дела делаются сами, как она запланировала много лет назад. На любое событие в своей жизни она могла сказать: «А я так и знала, я так и думала, что так будет». Все главные события были предопределены ею изначально. Она знала, что выйдет замуж за состоятельного человека, который будет старше ее. Она знала, что создаст свое дело, которое будет успешным. Она знала, что станет такой, какой всегда хотела быть. Но с Одиссеем, которого она теперь тоже считала частью своей жизни, вышла ошибка. Она никогда не думала, что какой-то оборванец без царя в голове так сильно будет влиять на ее настроение.

Нора собиралась быстро, делая все автоматически. Сегодня был один из важных дней. Сегодня у нее была пресс-конференция и банкет в честь успеха двух молодых авторов и двух новых контрактов, которые заключило ее издательство.

Книги, которые вышли недавно, стали очень популярными. Это, конечно, была заслуга не авторов, а редакторов. Они собрали их рукописи по кусочкам, иногда совершенно разрозненных и никак не связанных. Нора предчувствовала, что следующим этапом в развитии этих авторов будет стадия «дешевых понтов». Это когда они будут доказывать, что достойны большего, чем то, что у них есть.

Нора уже не раз сталкивалась с таким отношением и разрывала контракты с такими авторами. Оставшись без издательства, они терялись в мире, и больше никому не были нужны. Таких она никогда не брала обратно. Поэтому в воспитательных целях время от времени она напоминала своим авторам о судьбе тех, кто потерял ее покровительство и хорошее отношение. Это часто срабатывало.

Но сейчас ее мысли были заняты другим. Внешне она казалась спокойной, но в глубине души она переживала из-за того, что Одиссей, который был теперь ее главным проектом, до сих пор не прислал ни одной главы своей новой книги. Она была напряжена.

Каха заметил изменения в ее поведении. Нора сама выдала себя. Вчера она случайно наступила на тряпку, которую забыла уборщица. Нора вскрикнула от неожиданности, а затем, прижав руку к груди и повернувшись к Кахе, сказала: «Я думала, это кот». Очевидно, что у Норы не было кота. Даже находясь у себя дома, она мысленно была у Одиссея, у которого кот был, и поэтому могла на него наступить. Каха ничего не сказал, но взял на заметку.

***

Нора была рада, что длинные разговоры между ней и мужем – редкость. Когда она собирается на работу, Каха еще спит. А кода она возвращается, то до сна остается совсем немного. «Как же хорошо, что я не вижу мужа!», – иногда думает она, когда удается его вообще не видеть весь день.

Нора так занята работой, что живет в офисе. Дома она только переодевается и моется. Если бы Каха сейчас вышел из своей комнаты, она бы его проигнорировала. Она бы не поздоровалась с ним, потому что мыслями она далеко от дома.

Нора одевается и собирается на пресс-конференцию. Она делает все автоматически, как будто у нее есть расписание в голове. В блокноте у нее тоже есть записи, но ей не нужно заглядывать туда, чтобы вспомнить, что делать.

Через 40 минут после душа Нора готова к выходу. Она идет на кухню, чтобы съесть свои «порошки». Это такая специальная еда из перетертых злаков, которую нужно заливать кипятком, а потом есть. Она не чувствует вкуса, но это ей и не надо. Эти злаки помогают похудеть, поэтому спортсмены их часто едят перед соревнованиями. А Нора ест их, чтобы быть злой. Злость дает ей энергию.

Нора обращается с собой жестко. Она готова работать изо всех сил. Сегодня она надела темно-синее платье до середины колена и взяла с собой тесные туфли-лодочки. Она купила их специально, чтобы быть в тонусе. В этих туфлях она чувствует себя собранной и злой. Это помогает ей завоевывать новые территории. Раньше Нора давала себе пощечину, чтобы быстрее проснуться. А сейчас ей нужны более жесткие испытания. Поэтому на важные мероприятия она берет с собой тесные туфли, чтобы переобуться.

***

В здании издательства «Киффа Бореалис» были свои конференц-залы, но Нора решила там не проводить пресс-конференцию. Она предпочитает выездные мероприятия, потому что это увеличивает масштаб событий. В этот раз пресс-конференция была запланирована в конференц-зале гостиницы «Урания Плаза», которая находилась за городом. Поэтому журналисты и писатели были приглашены именно туда. Туда поехала и сама Нора с самого утра. Для подобных мероприятий Нора предпочитала выбирать раннее время, так как, по ее мнению, раннее время увеличивает важность мероприятия. Она как будто сама создавала гостям мероприятий дополнительные сложности, но это ее вдохновляло.

‒ Ты ужасно выглядишь, ‒ произнесла Нора, цокая каблуками, едва завидев в коридоре гостиницы Павла. В руке у нее был костюм на вешалке в сером портпледе.

‒ Надень вот это, ‒ сказала она, поравнявшись с ним. ‒ Переоденься хоть в туалете, ‒ протянула она ему костюм, как будто точно знала, что Павел будет одет неправильно.

У Павла действительно были проблемы со вкусом, но именно в той части, когда дело касалось официальных мероприятий, поэтому Нора предусмотрела и это.

‒ Ты лицо компании, ‒ продолжила она, ответив на повисший в воздухе вопрос «а зачем?», и добавила: ‒ Это костюм моего мужа. У него их миллион, и он в них не ходит, дома только сидит, так что можешь не отдавать.

Павел – это своего рода Каха на минималках, поэтому Нора точно знала, что ему подойдет. От своего четко поставленного голоса Нора как будто окончательно проснулась. Она даже толком не помнила, как села в машину и как доехала до гостиницы.

Нора водит сама, она получила права довольно рано. Ей нравится это делать, и поэтому она водит сама, хотя могла бы нанять водителя. У нее серый Jeep Grand Cherokee, а внутри этого джипа есть практически все, что нужно, чтобы там жить. Это почти маленький перевозной дом, говорящий о том, что Нора любит подстраховаться. Так, на всякий случай.

Там в машине есть большая упаковка воды в маленьких бутылочках, она стоит на заднем сидении, есть всякие женские причиндалы, электрическая кружка, которой можно воспользоваться прямо в машине, упаковка злаков, которые ест Нора, и множество гигиенических и антисептических салфеток с полной аптечкой. Еще есть теплые вещи, маникюрный набор и четыре набора картинок для медитации.

Едва приехав в гостиницу, Нора начала раздавать всем ценные указания. Она была крайне строга и выдержана, но внутри у нее все трепетало. И вовсе не потому, что ей нужно было пережить этот день с этим большим залом, полным журналистов, которых она сама и пригласила. Она трепетала в предвкушении письма от Одиссея.

Никто восторга Норы по поводу Одиссея не разделял. Павел ждал от него в лучшем случае обычное «проходное» произведение, и то только потому, что Нора в Одиссея очень верила, а он не привык сомневаться в интуиции Норы. Интуиция, а, точнее сказать – деловой нюх, был у Норы, как у животного.

‒ Мне кажется, что ты похожа на люстру, значительную и красивую, как в Большом театре, и освещаешь нам путь, – сказал ей почти на ухо Павел, увидев ее серьги.

Эти серьги Нора надевала по особым случаям. Они были из белого золота и были изготовлены на заказ. В них были причудливо переплетены две буквы «К» и «Б», что означало «Киффа Бореалис».

‒ Нет, нет, нет, ‒ отмахнулась от него Нора. ‒ Это не мое, никаких люстр. По мне так лучше лампочка Ильича, потому что я за функциональность и мобильность. А скоро подойдут те блогеры, которых ты пригласил?

‒ Скоро.

‒ Кстати, костюмчик тебе пойдет. Только рукава могут быть длинноваты, у моего мужа очень дли-и-инные руки, ‒ протянула Нора с усмешкой. – Иди переодевайся.

‒ Кошмар, я боюсь, что забуду слова, ‒ вдруг выпалил Павел.

‒ Успокойся и не нуди.

‒ Мне кажется, я забуду слова, – повторил он.

‒ Ну, знаешь, ‒ усмехнулась Нора. – У человека всегда есть выбор: направить энергию на волнение или на правильные дела. Я всегда выбираю второе. Когда человек волнуется, он меньше, чем человек.

‒ Ну, не знаю, мне кажется, что без волнения… – произнес Павел.

‒ Что? – перебила его Нора, чтобы он говорил быстрей.

‒ Ну, кажется, человек без волнения – это машина. Мы все волнуемся, – посмотрел Павел на своих сотрудниц, которые заходили в конференц-зал.

‒ Бред все это. Это лишние чувства, которые диктуют лишние мысли, которые никому не нужны, – сказала Нора. – Ты знаешь, если бы мне пришлось разделывать сегодняшний трудовой день, как курицу, то первое, что я бы сделала, это отвернула бы ему голову, ну и выкинула бы ее. Потому что толку от нее никакого. Куриные мозги обстоятельств не способны выбить меня из колеи, а значит, и вас тоже. Давайте так: я буду думать за вас, а вы уж не думайте и не волнуйтесь, а просто делайте, что я вам говорю, и все получится.

Как только Нора договорила, к ней подошла девушка с микрофоном, чтобы договориться с ней об интервью. Павел всегда восхищался Норой. Он не понимал, откуда в ней столько энергии. И это было бы понятно, если бы она была не так хороша собой и пыталась добиться чего-то, чего не могла взять внешностью. Но она была прекрасна, у нее был муж. Поэтому Павел не понимал, зачем ей что-то еще доказывать.

Еще немного посмотрев на прекрасную Нору, которой журналистка стала задавать вопросы, он удивился, как ловко и быстро Нора находит ответы на эти вопросы. У него даже возникло ощущение, будто внутри нее было много-много ящичков с ответами, и когда ей задавали очередной вопрос, то нужный ящичек автоматически открывался, и оттуда вылетал нужный ответ. Павел пошел переодеваться в костюм ее мужа.

«Ну, знаете, ‒ проходя мимо Норы, услышал Павел ее слова, ‒ мы не практикуем в «Киффа Бореалис» осознанные занятия фигней, поэтому у нас нет никчемных писателей. А если мы и занимаемся ею, то делаем это неосознанно», ‒ произнесла иронично Нора, и журналистка рассмеялась.

Павел отметил про себя, что раньше Нора так не шутила, и, видимо, на нее так повлияло общение с Одиссеем. Она многое взяла от него, и не только хорошее. У Павла даже сложилось впечатление, что Нора помешалась на нем, или что он ее каким-то образом приворожил.

***

«Ну что, неплохо получилось», ‒ подумал Павел, надев костюм ее мужа и посмотрев на себя в зеркало. Каха действительно его не надевал, потому что внизу на пиджаке болталась этикетка. Павел оторвал ее. Это было не странно, что Нора забыла оторвать этикетку, потому что великий человек обязательно просчитается с какой-нибудь мелочью, например, с этой этикеткой или с этим Одиссеем.

Павел был старше Норы всего на четыре года, и оба они выросли в небогатых семьях. Но Нора казалась ему чем-то особенным, несокрушимым и великим. Он чувствовал, что он умнее ее в мелочах, и он действительно знал больше, его IQ был выше, но все равно Нора брала чем-то другим. У нее была невероятная воля и целеустремленность, которая заставляла ее мощно вкручиваться в дела. Павел, со всем своим интеллектом, никогда бы не смог открыть издательство, он бы побоялся, а она ‒ нет.

Вот и сейчас, в этой гостинице, где было полно людей, Павел терялся, не зная, что делать, а она чувствовала себя, как рыба в воде, как будто каждый день у нее берут интервью. В этом была ее готовность к успеху и будущей славе.

«Смотри, ‒ сказала ему еще вчера Нора, ‒ ты думаешь, это просто плановое мероприятие, а на самом деле это переломный момент». Об этом переломном моменте Павел уже слышал от Норы. Она ему говорила, что нужно всего лишь раз переломить судьбу, а потом все будет получаться. Он долго думал над ее словами, но так и не понял, что конкретно нужно переломить, как будто это знала она одна.

В банкетном зале крутились официанты в белых перчатках, везде сновали журналисты, и Павел был готов упасть в обморок от волнения. «Неужели за пять лет работы у нас получилось вывести этот бизнес на тропу успеха? – думал он. – Неужели все то, к чему изначально готовила их Нора, у них стало получаться?». И от этого он начинал волноваться еще больше. Павел был бледен, и у него кружилась голова. Его положение было осложнено еще и тем, что он не помнил, куда дел свой вельветовый костюм, в котором он пришел на мероприятие и который забраковала Нора. Впрочем, увидев официанта с бокалами шампанского на подносе, он решил, что это тот самый повод, когда можно попробовать шампанское на вкус.

«Здравствуйте, дорогие друзья! ‒ услышал он голос Норы из соседнего зала. ‒ Я рада сообщить, что с «Киффа Бореалис» готовы работать много современных и талантливых авторов, которые уже хорошо себя зарекомендовали. Также я рада сообщить…».

Нора продолжала говорить, но Павел уже ничего не слышал, шампанское ударило ему в голову. Он уже глотнул шампанского и с ужасом думал, что скоро придется ему говорить свою речь, но теперь ему хотелось в туалет. Он был совершенно невменяем от успеха и думал, что действительно упадет в обморок на людях.