Читать книгу: «Прыжок в ничто», страница 2

Всё шло идеально – до того момента, как они не столкнулись с пастухами.

Три человека вышли неожиданно, перегоняя впереди себя стадо в сто голов. Две огромные собаки, с жёлтыми глазами и развевающимися шкурами, держались по флангам, внимательно следя за каждым шагом.

– Ассалому алейкум, – произнёс самый старший пастух. Он был седой, с глубокими морщинами, в выцветшем халате, в руке держал длинный посох, которым подгонял баранов. – Куда путь держите, уважаемые?

– Ваалейкум ассалам, – ответил Шерали, который шёл первым, ведя верблюда за уздцы. Все остальные остановились, оценивая ситуацию.

Собаки почуяли неладное. Одна подошла к группе, зарычала, прижав уши. Салим напряжённо следил за ней.

– Мы направляемся в Самарканд, – сказал Шерали.

– В Самарканд? – переспросил молодой пастух, глядя на тюки, прикреплённые к вьючным животным. Он явно заметил – в мешках что-то не то: слишком тяжёлое, слишком аккуратно упаковано.

– Мы местные, – вставил Бектемир. Его голос прозвучал уверенно, но туркменский акцент не остался незамеченным.

Фольке и Штокли стояли чуть поодаль, спокойно, но с пистолетами в руках, спрятанными в складках одежды. Их лица были бесстрастны. Они были готовы стрелять, но знали: убийство пастухов привлечёт внимание. Пропадут люди – начнут искать. Бараны разбредутся – поднимется шум. А если найдут стадо – пойдут по следам. НКВД давно охотилось за чужаками.

– Мы везём кожу для сапог, кумганы. Из Ирана идём, – продолжал Бектемир, но в этот момент один из пастухов прищурился.

– Ты… Бектемир? Сын Рузмета? – его голос дрогнул. – Я видел твою жену два месяца назад. Ты же должен быть на фронте… Говорят, пропал без вести…

И всё. Секунда молчания, и Бектемир сделал рукой короткий знак. Фольке и Штокли одновременно подняли оружие – глухие хлопки пистолетов с глушителями разорвали тишину. Два пастуха упали, сражённые в голову и грудь. Но старик – несмотря на возраст – бросился бежать.

Собаки зарычали и нагрянули на Салима и Турсунa, хватая их за рукава, за халаты. Те с яростью вытащили кинжалы и зарезали животных, густая кровь брызнула на песок. Санжар выхватил автомат МП-40, но Фольке приказал ему не стрелять.

Старик бежал между саксаулов, и в какой-то момент исчез за холмом. Но Алихан с топором в руке метнулся следом и, настигнув его, ударом в шею и спину повалил на землю. Старик вскрикнул один раз – и затих.

Бектемир вытер пот со лба, огляделся. Бараны блеяли, сбившись в кучу.

– Чёрт, – процедил он. – Что делать с этим стадом? Убивать – бессмысленно, прятать – невозможно. Кто-нибудь увидит – и всё.

– Двигаемся дальше, – скомандовал он. Времени не было.

Солнце уже опускалось, и всё вокруг приобрело зловещий оттенок. Кровь, впитавшаяся в песок, казалось, испарилась, растворяясь в закатном свете, окрашивая горизонт в тёмно-красные и фиолетовые цвета. Тени становились длиннее, песок – холоднее, воздух звенел от тишины.

Но диверсанты не заметили одного: за дюной, лежа в пыли, притаился мальчик – четырнадцатилетний сын убитого пастуха. Он всё видел. Его губы дрожали, руки тряслись, но он не двинулся, не издал ни звука.

Он ждал темноты, чтобы уйти в кишлак, к людям. Рассказать. Поднять тревогу.

Он знал: это война, и он больше не ребёнок.

9.

Ранее утро 23 апреля 1943 года, колхоз «Красный рассвет»

Солнце ещё не поднялось над горизонтом, только первые серые полосы рассвета прокрались по небу. В это предрассветное время, едва не падая от усталости, Узакбай добрался до родного кишлака. Его лицо было бледным, губы потрескались от жажды и ветра, руки дрожали, а глаза были полны слёз.

Он подошёл к первому дому и, собрав остатки сил, постучал в ставни. Дверь открыл старик Йулдош Акрамхожа – жилистый, сухопарый, с длинной седой бородой и строгими, но добрыми глазами. Он был известен в кишлаке как старожил, ветеран трудовой армии и уважаемый человек.

– Что случилось, Узакбай? – спросил он, нахмурившись.

Мальчик, задыхаясь от рыданий, всхлипывая, обрывающимся голосом сообщил, что какие-то люди убили его отца и ещё двух пастухов, и что он всё видел.

– Их было восемь! – хрипел он. – Злые и жестокие!

– О-о Аллах милосердный!.. – вскрикнул старик, и в его голосе прозвучал ужас. Он быстро повернулся к дверям:

– Зулфия! Быстро, займись мальчиком! Я бегу в сельсовет!

– Что случилось? – спросила его супруга, худая и горбатая старушка с татуировками на подбородке, выглядывая изнутри. Когда она увидела заплаканного Узакбая, сердце её сжалось.

– Узакбай, дитя, почему ты плачешь?

– Его отца убили, – коротко бросил Йулдош и поспешил по пыльной улице, ударяя посохом по камням.

В здании сельсовета уже собрались люди. Первые работники, несколько колхозников, сторож.

Туда и вбежал запыхавшийся Йулдош.

– Беда! Беда! Троих пастухов убили! Узакбай только что пришёл, видел всё!

Секретарь сельсовета, Нугманжон Хиддисов, мужчина пятидесяти лет, с сутулой спиной и выраженным горбом, поднялся со скамейки. Из-за своей физической особенности он не был призван на фронт, но трудился на гражданском поприще с особым рвением.

– Это бандиты? – спросил учитель Геннадий Еременко, эвакуированный из Минска, высокий, носатый, с проницательным взглядом. Его русский язык и история были уважительно воспринимаемы в кишлаке.

– Узакбай говорит, что те были на верблюдах с тюками. Восемь человек. Это не бандиты – бандиты не возят на себе такие грузы. И его отец узнал одного. Имя – Бектемир, сын Рузмета.

– Был такой, – припомнил Хиддисов. – Туркмен, мрачный. На людей смотрел как волк. Призвали в армию, но говорят – пропал. Кто-то шептал, что сдался сам…

– Сам или не сам – это теперь дело милиции, – спокойно заметил Еременко. – Нужно сообщить участковому. Если это новая банда, то ничего хорошего ждать не приходится.

Йулдош подошёл к старому телефонному аппарату, стоявшему в углу. Он покрутил ручку, подсоединился к линии – телефон был полевой, соединён с райцентром.

– Передадим, передадим, – сказали на том конце провода. – Сообщим в Бухару и Ашхабад. Но мы тоже двинем от себя на поиск бандитов.

– Пастухи с баранами были. Надо тела искать и стадо собрать, – сказал Хиддисов.

– Он сказал, где это?

– Пятнадцать километров к югу от кишлака, – подтвердил Йулдош.

– Тогда так. Я собираю людей. Возьму охотников, участкового, оружие. Пока хищники не сожрали трупы.

Через полчаса десять человек отправились в путь. Впереди ехала арба, запряжённая лошадью. Остальные – верхом, с ружьями, палками, лопатами. С ними был младший лейтенант милиции Санжар Абдусалямов – крепкий узбек лет тридцати, в гимнастёрке и кожаной тужурке, с «наганом» у пояса и острым взглядом. У него был опыт: до войны – старший милиционер в Термезе, прошедший школу на границе.

Местность была открытой, песчаной, с невысокими холмами, заросшей саксаулом и джузгуном. Местами лежали белёсые пятна солончака. Сухой воздух жёг ноздри, пыль хрустела на зубах, а над горизонтом поднимался жёлтый шар солнца.

Через час верховой езды группа добралась до места преступления. Над телами кружили стервятники, а у ближайших кустов шныряли волки, уже почуявшие мертвечину. Один из них даже зарычал на людей.

Абдусалямов выстрелил в воздух – волки рванули прочь.

Тела лежали в беспорядке, двое пастухов – с огневыми ранами в грудь и голову, третий – с глубоким рубленым ранением в шею, будто топором. Рядом валялись задранные собаки, изрезанные кинжалами, их шкура была порвана в клочья, язык высунут, глаза остекленели.

Пятеро охотников пошли искать разбредшееся стадо, а остальные осматривали место. Записывали, зарисовывали. Абдусалямов вёл протокол в своей тетради. На песке виднелись следы – копыта верблюдов, ботинки, клочья верблюжьей шерсти, пятна крови.

Трупы аккуратно сложили на арбу, накрыв брезентом. Ещё один из охотников сел рядом, чтобы отгонять зверей.

Путь в кишлак занял дольше – арба шла медленно, колёса поскрипывали, лошади уставали на жаре.

Солнце уже поднялось высоко, кишлак ждал похорон и ответа – кто убил пастухов и зачем.

10.

Бухарская область, 23 апреля 1943 года

Вся информация из районов и от оперативников стекалась в Бухару и ложилась на стол майору Токсанову. Он просматривал донесения, делал пометки на полях, карандашом помечал ключевые фамилии, маршруты, странности. Лицо его оставалось хмурым – чем больше он читал, тем отчётливее чувствовал: где-то, совсем рядом, зреет серьёзная угроза.

Всем воинским частям и структурам было отправлено срочное сообщение о необходимости повышенной бдительности. Командиры получили указания держать личный состав в боевой готовности – особенно в районах, прилегающих к железным дорогам, мостам и складам.

Уже были задержаны несколько подозрительных групп, но, прослушав допросы, Токсанов лишь мрачно отмахнулся:

– Это не они… Эти – дезертиры, уголовники, кто угодно. Но диверсанты на смерть пойдут, они не сдаются. Им пощады не будет, и они это знают. Настоящие – хитрые, подготовленные, как тень – и уходят бесследно.

Капитан Сарымсаков лично обходил предприятия Бухары, проверяя охрану на складах, докладывая в штаб. Другие офицеры выдвинулись на железнодорожные станции, взяв с собой вооружённых милиционеров с ППШ. К ним присоединились активисты – городские и сельские, с охотничьими ружьями и решимостью в глазах. Люди чувствовали тревогу, но действовали чётко.

Военные патрули проверяли все мосты, транспортные пути, подъезды к аэропорту, тщательно осматривали погрузочные площадки, склады с техникой, местами хранения грузов по ленд-лизу – бензобочки, рации, ящики с обмундированием и медикаментами. Всё это подлежало особой охране: Москва не потерпит провала.

А Касым Токсанов, несмотря на всю ответственность, ощущал: не хватает опыта. Он знал, как ловить карманников, убийц, самогонщиков. Но бороться с диверсантами Абвера – это другое. Это противник, который обучен, мотивирован, умеет растворяться в толпе. Это враг, которого не видно, пока он не ударит.

В этот момент дверь кабинета распахнулась, и внутрь вбежал капитан Богатырев, запыхавшийся, с зажатым в руке листом.

– Товарищ майор! Поступила информация!

– Говори.

– Сообщение из колхоза «Красный рассвет». Сын пастуха, Узакбай, рассказал, что какие-то люди убили его отца и ещё двух пастухов. Говорит, это был караван – восемь человек и верблюды. Большие тюки. Хорошо говорят по-узбекски, по-туркменски. Один из них – Бектемир. Он слышал это имя. Сын Рузмета.

Токсанов нахмурился, кивнул Богатыреву продолжать.

– Проверили по картотеке. Есть такой – Хамраев Бектемир Рузметович, 1910 года рождения. Призван в сентябре 1941 года. Пропал без вести под Киевом.

– Значит, попал в плен… или перешёл к немцам, – произнёс Токсанов с ледяным голосом. – Если он здесь – это не случайность. Он ведёт группу. Значит, Абвер. Что ещё?

– Караван движется в сторону Кызыл-Аяк.

– А это прямо к Чарджоускому мосту… – медленно сказал майор. – Значит, цель – мост. Там всё по ленд-лизу идёт – машины, бензин, провизия… Если они подорвут его – вся цепь снабжения рухнет.

Он встал и прошёлся по кабинету.

– Так. Делаем так: формируем три группы. Оповестить Ашхабад – пусть подключаются. Мы перекроем путь к мосту. Начинаем поиск. И уничтожение. Без пощады.

Через час три грузовика «ЗИС» с вооружёнными милиционерами покинули двор Бухарского управления НКВД и взяли курс на юг, в сторону узбекско-туркменской границы.

В кабине первой машины сидел сам майор Токсанов – он решил лично участвовать в операции. Его лицо было сосредоточенным. Рядом с ним – капитан Богатырев и милиционер с «дегтярёвкой» наперевес.

День стоял жаркий. Солнце уже жгло в полную силу, воздух над дорогой дрожал маревом. Пыль от колёс густыми столбами тянулась ввысь, въедаясь в глаза и ноздри. Жёлтые поля, редкие саксаулы, сухая, растрескавшаяся земля – всё было обжигающим, беспощадным. Жара стучала в виски, сушила рот, липкая рубаха прилипала к спине.

Но ни один человек в грузовиках не жаловался. Все знали: это больше, чем просто операция. Это – вопрос войны. И чести.

Чем ближе к мосту – тем острее становилась тень врага…

11.

25 апреля 1943 года, Чарджоу

Амударья ревела, как рассерженный зверь. Её бурные воды с грохотом неслись меж обрывистых берегов, и шум реки был слышен за пару километров – как гул далёкой бури, перемешанный с рокотом перекатов и плеском водоворотов. На солнце гладь реки сверкала, словно расплавленное серебро. Волны перекатывались, разбиваясь о валуны и сваи, и над рекой стоял туман из мельчайших брызг.

Чарджоуский мост был настоящим чудом инженерной мысли – длина почти три километра, с прочными металлическими фермами, прочно врезанными в массивные бетонные опоры, утопленные глубоко в дно. По нему проходили железнодорожные пути и проезжая часть, защищённые перилами. Конструкция стояла на восьми основательных пролётах, каждый из которых тянулся на сотни метров.

Группа диверсантов – восемь человек, среди них Фольке, Йоганнес, Салим, Шерали и Бектемир, – остановилась в трёх километрах от моста, в засушливом урочище, заросшем чахлыми кустарниками. Они спешились, оставив верблюдов дальше в степи под присмотром Санжара, и изучали цель.

Фольке, холодный и расчётливый немец, осматривал мост через бинокль. В его голове складывалась картина. Рядом Йоганнес, инженер-сапёр, делал аккуратные технические наброски, расчёрчивая, где можно будет заложить заряды. На его листе мелькали точки креплений, металлические стыки и пролёты.

– Охрана там, – сказал Салим, указывая на блокпосты. Он тоже делал пометки, занося в блокнот расписание смены, перемещения часовых и число бойцов.

Действительно, с двух концов моста стояли военнослужащие НКВД и РККА, в маскхалатах и касках. Было две пулемётные точки, а вдоль моста патрулировали вооружённые дозорные. Периодически проезжали мотодрезины с бойцами, иногда появлялся военный грузовик.

– В открытую – бессмысленно, – хмуро произнёс Шерали, бывший кавалерист Красной Армии. – В лоб – смерть. Но заметил: охрана плотная только с двух сторон. Вода не вариант – течение рвёт, как бумагу.

Фольке медленно кивнул:

– Ночью. Мы просчитаем график патрулей, подберём момент. За двадцать минут справимся, если всё подготовим заранее. Уберём дозорных тихо, заложим мины под несущие опоры.

– Верблюдов нельзя – зашумят, – добавил Бектемир. – Придётся тащить всё на себе, порциями. По два-три ящика. Слишком тяжело – распылим силы, но иначе нельзя.

Был разработан План диверсии:

1. Разведка (25 апреля, днём и вечером):

– В течение дня они наблюдают за мостом и его охраной.

– Йоганнес определяет критические точки на конструкции – шарниры пролётов, стыки ферм, узлы опор, где при взрыве возможен обвал части моста.

– Салим и Шерали высчитывают график смен патрулей, промежутки между обходами, маршрут дрезин.

2. Подготовка (ночь с 25 на 26 апреля):

– С наступлением темноты они двигаются к мосту.

– Два бойца – Фольке и Бектемир – обезвреживают двух дозорных тихо, с ножами или ударами в горло.

– Остальные подносят взрывчатку (ТНТ, мины, детонаторы) в рюкзаках, завёрнутую в ткани, чтобы не гремела.

– Прячутся у подмостовья, ближе к первой опоре с незаметной стороны (возможно, со стороны зарослей камыша).

3. Заложение зарядов (ночь):

– Йоганнес, Салим и двое других работают над закладкой.

– Используются магнитные мины и растяжки, часть кладут на несущие балки, часть – на стыки рельс, чтобы разрушить и движение поездов, и саму конструкцию.

– Фольке устанавливает таймеры или дистанционные детонаторы.

4. Отход (ночь/предрассвет):

– После закладки они отходят к месту, где спрятаны верблюды.

– Планируют взорвать мост, когда по нему пойдёт очередной грузовой состав – это создаст максимальные разрушения и замешательство.

– Сразу после подрыва – уход в сторону пустыни, с целью скрыться и пробиться к следующей точке.

Фольке медленно свернул бинокль, и сказал:

– Всё зависит от времени и тишины. Один звук, одна ошибка – и нам конец. Но если всё пойдёт по плану – мы обрушим этот мост и перекроем Ленд-лиз через Туркестан.

12.

25 апреля 1943 года, предвечерние часы. Вблизи Чарджоуского моста.

Первый грузовик из Бухары заглох в пяти километрах от стратегического объекта. Солнечный диск клонился к горизонту, окрашивая небо в пепельно-золотистые тона. Это была уже территория Туркменской ССР, но ответственность за безопасность Чарджоуского моста лежала на бухарском управлении НКВД.

Майор Касым Токсанов, выйдя из кабины, оглядел окрестности – ровная, поросшая сухим кустарником степь тянулась до самого горизонта. Вдали, сквозь марево, едва угадывались очертания железнодорожного моста, уходящего над бурной Амударьёй.

– Нельзя ближе, – негромко сказал Токсанов, повернувшись к своим людям. – Если подъедем – нас заметят. А они не станут вступать в бой – просто уйдут. Нужно подойти скрытно, под покровом ночи.

В кузове сидели десять милиционеров, вооружённых автоматами ППШ, винтовками и револьверами. Вместе с водителем – двенадцать человек. Сила небольшая, но отборная. У каждого был боевой опыт, а у некоторых – участие в задержаниях опасных бандформирований в горах и пустынях. Но даже с этим майор знал: против них – не уголовники, а подготовленные диверсанты Абвера. Жестокие, бесстрашные, прошедшие школу тыла. И каждая ошибка может стать фатальной.

Два других грузовика не остановились – один свернул к северу, другой – к юго-западу, чтобы прочёсывать степь, перекрывая возможные пути отхода диверсантов. У экипажей были радиостанции, и они поддерживали связь, передавая короткие сообщения.

В это время, гудя и скрежеща металлом, по мосту двигался военный эшелон. Состав, состоящий из десятков платформ, тянул за собой американские танки M4 «Шерман», поступившие по программе ленд-лиза. Танки были выкрашены в оливковый цвет, на бортах – звёзды в белом круге, а на башнях – маркировки союзников.

Мост гудел под тяжестью, металлические пролёты вибрировали, резонируя с рельсами. От вибрации воздух дрожал, как над горячей землёй. Но конструкция выдерживала. Она была рассчитана на грузопотоки в тысячи тонн – не зря этот мост считался одним из ключевых объектов всей Среднеазиатской железнодорожной магистрали.

Майор взглянул на состав.

– Вот за что они сюда пришли, – проговорил он про себя. – Это – цель. И мы должны быть на шаг впереди.

Он снял кобуру, проверил ТТ, и сказал своим:

– Ждём ночи. Потом – выдвигаемся.

Милиционеры молча кивнули и без лишних слов расселись по склону холма, стараясь держаться в тени. Каждый из них знал: шум и силуэт на фоне неба – смертельная ошибка. Они укрылись за природными выступами, под кустарником, в ложбинах – холмистая местность служила надежным щитом от глаз потенциального противника.

Касым Токсанов отошёл чуть в сторону, лег у ствола низкорослой саксауловой акации, и достал карту и карандаш. Сомнений почти не было: диверсанты попытаются атаковать этой ночью. Они торопятся – убийство трёх пастухов вызвало тревогу в кишлаке, и наверняка уже запущена система реагирования. У них нет времени ждать.

– Был бы у нас самолёт, – глухо сказал Токсанов, глядя на пустое небо. – Облетели бы район, караван с верблюдами не спрячешь…

Он мысленно перебрал недавние сводки, доклады, ориентировки. Даже если диверсанты попытаются прятаться, верблюды будут выдающимся пятном – их габариты, следы, запах. Но пока оставалось полагаться только на глаза, уши и опыт.

Развернув карту, майор начал чертить возможные сценарии нападения.

Вариант первый – атака через проломы в охране с флангов, снятие часовых, проход по мосту и установка взрывчатки на опорах. Это требует максимальной скрытности, потому, скорее всего, выберут ночной переход.

Вариант второй – переброска диверсантов вплавь ниже по течению, с выходом на опоры. Но Амударья бурна, и ночью идти в воду – это почти самоубийство.

Вариант третий – отвлекающий манёвр с одной стороны и основной удар с другой. При этом убийство часовых с ножами или глушителями – почти наверняка.

Вариант четвёртый – установка взрывчатки с таймером и отход. Взрыв может быть синхронизирован с моментом прохождения важного груза.

Майор сделал пометки: «возможные точки подрыва», «патрульные маршруты», «мертвая зона видимости».

Пока он писал, небо над головой постепенно темнело, и на синем полотне начали выплывать первые звезды. Где-то в стороне чуть слышно зашуршала ящерица в сухой траве. В воздухе повисла прохлада пустыни, сменяя дневной жар.

Далеко за горизонтом, где-то над рекой, раздался гул – остаточный отзвук прошедшего эшелона. Всё стихло. Только ветер мягко гнал пыль по степи, и небо напоминало шёлковый свод, усыпанный звёздами, будто предвещая скорую бурю – бурю, которую этой ночью могли устроить диверсанты.

Токсанов, хмурясь, сложил карту и взглянул в сторону моста.

– Мы здесь. Ждём.

13.

2:12, 26 апреля 1943 года. Чарджоуский мост.

Луна в ночном небе висела наполовину закрытая облаками, от чего мир вокруг казался тусклым, тревожно-серебристым, но не светлым. Свет был рассеян, неравномерный, бросал длинные, искажённые тени. Через всё небо, от востока к западу, тянулась белая, мерцающая полоса Млечного Пути, будто древняя тропа в вышине, напоминая о вечности над бушующим настоящим. Она освещала тёмное небо, как древний факел, и в этом величии было что-то почти мистическое.

Воздух был прохладным, почти колючим. Несмотря на апрель, ночь здесь была суровой – в степи резкий перепад температур, и ветер с реки пронизывал до костей, вырываясь из тьмы и царапая кожу, как ножом. Земля под ногами уже остыла, и при каждом шаге сапоги оставляли едва слышный хруст по мерзлой пыли и камешкам.

Майор Фольке поднял руку.

– Los! Jetzt beginnt es. (Вперёд! Начинаем.)

Все бесшумно поднялись, словно призраки, и двинулись вниз, к реке. Оружие – только пистолеты с глушителями. Такое выдавалось только элите Абвера. Точное, смертельное, тихое – оно идеально подходило для того, чтобы убивать в темноте.

Йоаннес, словно хищник, сиял внутренним светом от предвкушения. Его глаза блестели, как у зверя. Он любил смерть. Особенно, когда мог врезать кинжалом в горло, в сердце, в живот. Остальные тоже были собранными и бесстрастными. Каждый понимал: обратной дороги нет. Их могли не ждать в Берлине. Но фанатизм, железная дисциплина и вера в «миссию рейха» толкали их вперёд.

Группа бесшумно спустилась вниз, лавируя между кустарником и скальными выступами. Фольке видел в темноте, как кошка – не по природе, а по привычке. Десятки ночных тренировок приучили его ловить форму, движение, блеск глаза или отблеск металла. Лунный свет хоть и тусклый, но помогал различать объекты: силуэты, габариты, позиции охраны.

Впереди замаячили фигуры часовых. Два красноармейца стояли у первой опоры, третий – неподалёку, на смотровом пункте с винтовкой на груди.

Фольке и Бектемир двинулись к ним, пригибаясь, двигаясь, как тени. Диверсанты подошли настолько близко, что красноармейцы не успели даже повернуть головы. Один удар в шею, другой в сердце, третий сдавленный хрип – и все трое рухнули без звука.

– Schneller! Los geht’s! (Быстрее! Вперёд!) – прошипел Рихард, указывая на мост.

Они начали разбегаться по опорам, чтобы заложить взрывчатку. Всё шло по плану. Но внезапно…

Из темноты, как будто вырезанный из самого воздуха, перед Фольке вырос Касым Токсанов. Мгновение. Взгляд. Узнавание. Два майора – два мира, два фронта – одновременно выхватили кинжалы и рванули друг на друга.

Фольке был быстрее и сильнее, его удары были отточены, как по учебнику. Касым отбивался с яростью, но ему явно не хватало ловкости диверсанта. Немец дважды ранил его – порез по предплечью, укол в бок. Касым зашатался, но не упал. Фольке занёс руку, чтобы вогнать сталь в сердце, и уже почти торжествовал…

Но в этот момент Касым резко ушёл в сторону, развернулся всем телом и вогнал свой нож в шею противника.

Рихард захрипел, отпрянул, споткнулся – и рухнул, хватаясь за горло, из которого била тёмная кровь.

Тем временем за спиной Токсанова двое милиционеров сцепились с Бектемиром. Тот был, как разъярённый зверь – молниеносный, беспощадный, хладнокровный. Он вогнал нож в живот первого, оттолкнул, выстрелил второму в бедро, и уже готовился добить…

Но раздался выстрел – короткий, хлёсткий, как пощёчина.

Касым, стоя, качаясь от боли и усталости, направил ТТ прямо в сердце Бектемира и спустил курок.

Пуля ударила точно. Бектемир пошатнулся, упал на колено, потом на землю. Без звука.

Тишина.

Остатки диверсионной группы уже начинали отходить, когда по реке понёсся красный сигнал ракеты – знак тревоги.

Мост был спасён. Цена – кровь и ночь.

14.

3:01 ч., 26 апреля 1943 года. Чарджоуский мост.

Остатки группы диверсантов срывались с места в тёмной ночи, отступая в хаосе выстрелов, криков и грохота шагов. Штолке, один из старших по группе, быстро сообразил: «Это засада. Нас ждали.»

Всё было ясно: миссия провалена. Мост – уцелел. Взрывчатка так и осталась неиспользованной у первой опоры. Вернуться в Афганистан, пересечь границу и добраться до Турции – мечта, которая больше никогда не станет явью.

Но абверовцы были не теми, кто сдавался. Если уж умирать – то с оружием в руках, дорого продав свою жизнь.

Алихан и Турсун отступали прикрываясь развалинами насыпи. В их руках – автоматы МП-40: компактные, складные, с характерным коротким стволом и длинным прямым магазином на 32 патрона. Они плевались короткими, чёткими очередями, которые скашивали всё, что попадало под огонь.

Пули резали ночь, как иглы, и каждая очередь была меткой – один за другим падали раненые и убитые милиционеры и бойцы охраны. МП-40 гудел в руках Алихана, как живое существо, и стрелял без промаха.

Но их всё равно прижимали – с флангов, с тыла, из-за насыпи и со стороны моста.

В этот момент две другие группы милиции подъехали на грузовиках, осветив пространство фарами, как прожекторами. В пыльном мареве фар мелькали фигуры, которые тут же открыли огонь.

Среди прибывших были старший лейтенант Арипов, невозмутимый, с длинным лицом и острым взглядом; Губайдуллин, крепкий и решительны и Хамракулов, у которого в руках была винтовка СВТ-40, и глаза горели жаждой возмездия.

Автоматчики диверсантов били в ответ, перебегали, перекатывались, прятались за валунами, пытались прорваться сквозь окружение – но наступал конец.

Алихан получил пулю в грудь – его отбросило назад, и он слабо ударился спиной о камень. Турсун, закричав что-то невнятное, рванулся к нему, чтобы помочь, но пуля Арипова пробила ему висок. Оба остались лежать в пыльной траве, неподвижные.

Капитан Штолке, Санжар, Салим и Шерали рванули к песчаному обрыву, надеясь пробиться к реке. Касым, раненный, но непоколебимо решительный, вместе с тремя бойцами преследовал их, не чувствуя боли, только жажду добить врага.

Шерали стрелял в ответ – взрывами пуль сек тростник, и один из милиционеров упал с простреленным плечом. Но вторым выстрелом Губайдуллин попал Шерали прямо в живот. Тот вздрогнул, вскрикнул и повалился лицом в песок.

Салим метался, стрелял, пытался убежать, но Касым из ТТ срезал его двумя выстрелами – один в ногу, второй в грудь. Салим взвыл, упал, еще попытался подняться – и замер.

Остался только Санжар. Он был упрям, вынослив и всё ещё держал свой МП-40, стреляя короткими, злыми очередями, отступая к кустарнику. Пуля прошла рядом с Касымом, и тот упал на колено. Но в этот момент Хамракулов, стоя сбоку, навёл СВТ и выстрелил.

Пуля ударила Санжара в бок, вышла из шеи – и он рухнул, как марионетка, обрезанная ножом.

Тишина. Где-то хрипел раненый. Где-то треснул сухой куст под ногой бойца. Но бой закончился.

Мост остался стоять. Пыль медленно оседала. Ночь снова становилась тёмной и немой. Миссия Абвера провалилась. Они не дошли до Берлина. Только до Амударьи.

15.

29 апреля 1943 года, Берлин. Здание Абвера.

В просторном, но полутемном кабинете пахло старой бумагой, табаком и тревогой. Адмирал Вильгельм Канарис, с каменным выражением лица, стоял у окна, сжав в руке папку. Напротив него, вытянувшись по стойке «смирно», стоял полковник Хайнрих Кёлер.

– Группа уничтожена. Миссия провалена, – ровным голосом закончил он свой доклад. – План «Шайтан пустыни» не исполнен.

В кабинете, из радиоприёмника на подоконнике, раздавался визгливый, истеричный голос: «Verräter! Feiglinge! Wenn sie es nicht schaffen, werde ich sie persönlich vor das Kriegsgericht stellen!» («Предатели! Трусы! Если они не справляются, я лично предам их военному трибуналу!»)

Канарис скривился, раздражённо щёлкнул тумблер и отключил радио.

– Они дошли до Чарджоу – и были уничтожены? Проделали путь через Иран, Афганистан, пустыню, кишлаки, степь… – он потёр ворот мундира, злясь больше на себя, чем на подчинённых. – И что в итоге?

– Да, герр адмирал, – кивнул Кёлер. – Похоже, где-то допустили утечку или просто не просчитали реакции советов.

– Мост цел, – зло бросил Канарис. – Ленд-лиз продолжается, Красная армия получает танки, топливо, боеприпасы… А мы теряем людей, ресурсы и репутацию.

Он начал шагать по кабинету, тяжело ступая, будто каждое движение давалось с трудом.

– Борман вызывает меня к себе, – проговорил он, остановившись у карты на стене. – Что я ему скажу? Что «песок сожрал лучших»?

Полковник кашлянул, явно подбирая слова:

– Мы можем начать новую операцию. У нас есть… Отто Скорценни. Он…

– Нет! – резко отрезал Канарис, повернувшись. – Скорценни – это инструмент хирургической точности. Я не буду разменивать его на безнадёжные экспедиции.

Он посмотрел на карту, где красной линией была отмечена ленд-лизовская трасса через Иран и Среднюю Азию. Потом, медленно, словно говоря самому себе, пробормотал:

– Будем искать другие способы. Время работает против нас, но пока оно ещё есть.

– Среднеазиатское направление? – осторожно уточнил Кёлер.

– Нет. – Канарис отрезал. – Разработайте другой план. Не через Чарджоу. Не через Бухару. Что-то иное.

Кёлер отдал честь, резко вскинув руку:

– Heil Hitler!

Канарис не ответил. Он только вздохнул и начал застёгивать китель, готовясь покинуть здание. В этот момент завыли сирены. Пронзительный вой пронёсся над Берлином, и стены задрожали от далёкого гудения самолётов. Налёт. Британцы. «Ланкастеры» и «Галифаксы».

Где-то на окраине уже гремели первые взрывы. Окно осветилось оранжевыми отблесками, и в небе медленно разрастался купол прожекторов, выискивающий вражеские тени.

Канарис медленно подошёл к окну, не прячась.

– Мир летит в пропасть, а мы в нём – только одни из пассажиров…

Он надел фуражку, взял портфель и вышел, оставив позади себя кабинет, освещённый только красными вспышками войны.

16.

10 июня 1943 года. Бухара, здание областного НКВД