Память

Что же касается Славика (я привыкал к этому имени), то я вспомнил его в туалете реанимации, когда очень боялся потерять равновесие и упасть. Ещё я вспомнил эпизод с Эви в столовой, и об этом тоже рассказал. По мне, так тут на лицо была общность моментов, ассоциативный ряд, но доктор оказался иного мнения.

– Известно, что эмоциональные события запоминаются лучше. Вы вспоминаете в первую очередь то, что связано с эмоциями: со страхом, отвращением, гневом. Это нормально, это естественно, ведь с точки зрения сохранения вида это самые важные эмоции.

Я слушал, пытаясь вникнуть. Он говорил, что когда мне можно будет читать, мне нужно перечитать книги, которые когда-то мне нравились, хоть детективы, хоть фантастику, а, может быть, что-то из школьной программы, очень рекомендовал стихи. Он говорил, а я думал, почему же тогда я не могу вспомнить своих чувств ни к Нине, ни к Славику, если всё дело в эмоциях?

Когда он ушёл, я до самого ужина, а после и до ночи всё ещё думал. Мне стало страшно, что это чужие люди, которые хотят выдать себя за мою семью. Вдруг всё это какая-то подстава? Доктор говорит мне, что мою жену зовут Нина, и она приходит. Но я не помню её, хоть убей, не помню.

Эта идея была больше похожа на бред, чем на правду. Зачем кому-то выдавать себя за мою семью? Я уже достаточно насмотрелся на облупленную краску на стенах, отвалившуюся плитку в сортире, на скромненькую реанимацию, где почти нет приборов, кроме механического тонометра и капельницы. Очевидно, я не очень богат, раз лежу в такой больнице. Поэтому деньги вряд ли могут быть мотивом. Я не помнил, не знал, как должна выглядеть больница, не имел в голове образов к словам "богатый" и "бедный", но душой понимал, что это не обман. Я хотел верить.

Я не помнил их: ни Нину, ни Славу, и они казались мне чужими людьми, и это представлялось мне довольно жутким. Что я скажу родителям, когда они приедут меня проведать? Я знал, что не узнаю их, и не почувствую ничего, как не чувствую ничего сейчас к своей семье. Это меня мучило и пугало.

Странно, но мне это казалось совершенно несвязанными вещами: я не помню человека, но моё сердце должно подсказать, что это близкий и родной мне человек, разве нет? Почему мои чувства так же забыты, как имена и лица? Придут ли они ко мне опять, эти забытые чувства, или, вдруг, я вспомню Нину, но не смогу её полюбить заново?

Я уже почти засыпал, преследуемый такими невесёлыми мыслями, как вдруг в памяти всплыл кусочек сегодняшнего разговора: "ты юрист". И я вздрогнул от ужаса. Плотник может вспомнить своё ремесло, может научиться каким-то вещам заново. Я помнил движения рубанка, даже не я, мои руки помнили всё: шершавую поверхность и тяжесть, и силу, с которой нужно было давить, и скорость, с которой нужно было скользить по поверхности доски. Но мой мозг не помнит ничего, что касается права. В какой области я был юристом? Что я делал по работе? Чем я занимался? Мне придётся изучать все законы сначала, с чистого листа. Меня охватило отчаянье: я не помню ничего, из того, что было важно мне когда-то, не помню того, что было смыслом моей жизни… Моё существование стало таким же пустым и бестолковым, как моя память. Отсутствие прошлого лишало меня всякой надежды на будущее. Мне предстояло самому быть чистым листом в жизни без смысла.

Я очень плохо спал. Мучили кошмары, какие-то крики, меня опять тошнило, всё кружилось вокруг, кругом был страх, безотчетный, первобытный животный страх. Я проснулся в ужасе и холодном поту, и лежал до самого рассвета.

Всё утро меня мутило, но я всё же сходил на завтрак, потому что после бессонной ночи чувствовал себя вконец разбитым. Кофе нам не давали, но я сделал себе очень сладкий чай, и тошнота прошла, мне даже удалось задремать.

После обеда пришла Нина и принесла альбом с фотографиями. Я привыкал к тому, что каждый день ко мне будет приходить чужая женщина, от которой пахнет незнакомыми духами. И я должен быть с ней вежливым, потому что она моя жена. Она принесла мне какие-то фотографии, и я должен посмотреть их из уважения к ней.

Это был наш свадебный альбом и, хотя я никого не узнавал, смотреть его было интересно. На Нине было длинное белое платье, оно ей очень шло, но я заметил, что платье было не с таким широким подолом, какие обычно бывают свадебные платья. Я удивился, что вспомнил это, в голове был образ какого-то белого платья, но на манекене, без лица, и сказал ей, она закивала: да-да, тебе и мне никогда такие не нравились.

Я узнавал себя. Теперь я знал, как выглядит моё лицо, и на каждой фотографии оно было рядом с лицом незнакомки, сидящей напротив. Мы улыбались, и это было приятно, хотя на фотографиях мы казались мне чужими людьми: оба – и она, и я.

Она показала мне своих родителей и сестру Эмму, показала моих родителей. Люда и Николай. Я не узнал их. Нина сказала, они сегодня вылетят, чтобы приехать ко мне.

– Откуда? – спросил я.

– Из Калининграда. Они живут в Калининграде.

В голове было пусто. Ни единого воспоминания, ни единой зацепки. От этого опять подкрадывалась тошнота. Я не мог вспомнить, и это мучило меня. Я хотел начать новую жизнь с чистого листа, но это было ужасно, потому, что я не помнил, что я люблю, а что нет. Я не знал, что мне нравится, что составляет суть моей жизни, что составляет моё "я", и что за люди меня окружали. Всё, что было для меня ценным и важным просто перестало существовать, потому, что я этого не помнил.

Я перевернул страницу и там лежал засушенный белый цветок. Я взял его в руку, и в голове вдруг вспыхнула и ожила картинка: удушливый запах шиповника, летний зной, оглушительное стрекотание кузнечиков, мокрые от пота ладони, я и она держимся за руки, у меня бешено стучит сердце и по спине тоже течет пот от жары и от ужаса, заикаясь, я прошу её выйти за меня замуж, и жутко боюсь, что она откажет.

Я посмотрел на неё. Напротив меня сидела темноволосая красивая девушка с большими и добрыми карими глазами, та самая девушка из моего видения, только немного старше. Я держал в руке плоский и хрупкий цветок шиповника, готовый рассыпаться в прах, цветок, пролежавший между страницами около двадцати лет, и я знал, что это именно шиповник, что это тот самый цветок, который я сорвал с куста и протянул ей, предлагая стать моей женой. Я по-прежнему не помнил нашего сына, не знал своей фамилии, не знал, одна ли у нас с ней фамилия, но я помнил, как она сказала "да" в тот момент, почти двадцать лет назад, я очень хорошо помнил сладкий запах шиповника, будто вдыхал его прямо сейчас, а главное – я помнил Нину, помнил её улыбку, свой страх и своё счастье, когда она согласилась.