Девочка, которая убила свою кошку

Есть ли пределы самонасилия? Лишать себя еды, сна, травить себя стимуляторами, вроде фенотропила. А потом что? Истязать себя за неповиновение, держать тело в ледяной воде, пока не отгонишь мысли о жалости, пока не передумаешь волком выть. Есть ли черта, у которой стоит остановиться? Да и может ли остановиться загнанная лошадь, рвущаяся на всех порах то ли от ужаса, то ли вслед за ним?

Я нашла для неё пару минут между заказами, хотя в тот день работала лишь я и мой повар. Кому я лгу, конечно же я с превеликой жадностью бросилась к ней, как только смогла.

– Почему Вы снова в кроссовках? – Спросила я после того, как получила наказ принести два стакана апельсинового сока.

– Потому что я бегаю. Я всегда бегаю, если не занимаюсь. А если не бегаю, то стою на голове. Я готовлюсь к олимпиаде. Хочу поступить в университет бесплатно. Поступить и уехать отсюда в другой город, чтобы никогда больше не видеть свою мать. Можно мне взять эту картину, с Венерой?

Столько откровений в одном предложении сложно было ожидать от неё. Я рассеянно посмотрела на стену. Рама была немного наклонена, словно её кто-то уже потрогал, хотя есть вероятность, что мне просто показалось.

– В каком смысле?

– В смысле, можно я куплю её?

Мне хотелось что-то сделать для неё, что-то хорошее, но скорее на откуп, нежели от чистого сердца. Но я почему-то быстро ответила, что картина не продаётся и убежала на кухню, потому что и так слишком задержалась в час-пик у одного столика. Лавируя с подносом, я совсем упустила из виду эту пришелицу, но зато она не упустила из виду меня. Девочка сидела вплоть до последнего клиента, но я уже не спешила к ней. Она дала мне подойти поближе, усыпила мою бдительность, только для того, чтобы забрать то, что ей нужно. Она давно опустошила свои стаканы с соком и сидела смирно, как прилежный ученик за партой, уставившись взглядом в стену.

– Если её нельзя купить, то можно обменять на что-нибудь.

Изумившись, я даже спросила, на что именно, но при этом картину отдавать не собиралась. Она хотела кусочек моей собственности. Сначала это была просто картина, но потом это могла быть моя жизнь. Для тебя звучит как иррациональная чепуха, но ты не стоял рядом.

– Я же говорила, что это подарок.

Девочка выходила из себя, теряя самообладание столь же быстро, сколь учащался её пульс.

– Я просидела здесь три часа, растеряв своё драгоценное время. Это очень дорого стоит. Это значит потерю моей возможности лучше подготовиться.

Моё великодушие тоже имеет свойство кончаться и происходит это, когда неприятное ощущение под ложечкой диктует мне условия. Мне нравятся люди, даже если они представляются не в самом выгодном свете. Они не перестают нравиться мне даже проявляя глупость, и я бы сказала, особенно проявляя её. Но когда чьи-то руки тянутся к моему горлу, я против! На меня стараются возложить вину за то, что я оберегаю своё. За то, что подаю вкусный чай, вместо горького чифиря.

– Не думаю, что обсуждение здесь уместно.

Меня била дрожь, но не от злобы, а от ужаса, будто что-то явное угрожает мне. Но, несмотря на это, я изо всех сил создавала иллюзию контроля: своим видом я дала понять, что не собираюсь подыгрывать чужому нахальству и не сдвинусь с места. С моего собственного, прошу заметить, места. Что ты смеёшься, да я вспыльчива, но ведь меня можно понять! К тому же, картина всё равно более здесь не висит. Куда она делась? Кто она, картина или девочка? Обе?

Девочка вернулась вечером. Воспалённые глаза требовали реванша. Она плелась едва ли стоя на ногах. Из носа текла кровь, а тело её дёргалось на ходу как от судорог. Я не могла оставить её, бедное дитя. Промелькнула мысль, что я ужасная женщина, разразившаяся на неповинную девочку, измученную чем-то невообразимым для меня. Вернувшись с кухни с упаковкой льда, я не нашла ни её, ни Венеры. Что я сделала? Вначале вздохнула с облегчением, а уж потом для порядка разочарованно выругалась как следует, подумав, что наверняка она изляпала картину кровью.

– Я уеду отсюда.

Она явилась неделю спустя или около того. Я её почти не узнала. Платье чуть ниже колена, правда руки прикрыты, всё в цветах. Волосы забраны в аккуратную косу, а на ногах туфли. Выправка солдатская и холод всё такой же, неистовый. Голодные глаза и жёсткие пальцы.

– Я просила, но не было сил терпеть Ваш отказ. Она была нужна мне.

Мы молчали. Я стояла за стойкой и ждала, когда мои губы разомкнутся или когда её слова станут более человеческими. Пока что я слышала лишь животное.