Чуть короче жизни

14

Прохор продолжал подгонять лошадей, хотя они и без того скакали во весь опор. Когда опасное место осталось позади, и лошади замедлили бег, Бусик соскользнул с плеча, обнюхал тряпицу. Коричневая мордочка выразила явное сожаление, потом зверек начал аккуратно подбирать крошки хлеба и сыра, лапками заталкивая себе в рот.

– Ловко вы, барышня, волков прикормили! – сказал Прохор уважительно.

– Зато ты без завтрака остался, – теперь Женя почувствовала дрожь в теле и легкий звон в ушах.

Прохор видимо заметил необычайную бледность хозяйки, вздохнул тяжко, сунул руку куда-то под сидение и вынул початую бутылку водки.

– Хлебните, барышня, замерзли вы! Чтоб не простудились, а то мне Надежда Никитична голову оторвет!

Женя молча приняла бутылку, сделала длинный глоток, почувствовала растекающееся внутри тепло, и на секунду пожалела, что Прохора с его бутылкой не случилось под рукой вчера. Бусик сердито заверещал, протягивая лапки к бутылке, но Женя легонько шлепнула его по спине и вернула бутылку владельцу.

– Ты сам не слишком увлекайся-то! – посоветовала она кучеру, – На голодный-то желудок!

Прохор беззлобно хохотнул, вспоминая, как волки лишили его еды, осторожно глотнул и вновь сунул бутылку под сидение.

– Видно кто молился сегодня за нас, что волчары так быстро отстали!

Женя ничего не ответила. Исчезновение опасности, спиртное, продолжающее согревать изнутри, разморили ее, она откинулась на подушки и попыталась дремать. Буська с любопытством посмотрел на хозяйку, потом на Прохора, потом быстро перебежал на козлы. Потершись маленькой головкой о локоть кучера, он цапнул его лапкой.

– Чего тебе? – недовольно спросил Прохор. Буська цокнул и юркнул было под сидение, но кучер успел поймать зверька за хвост.

– Да ты, никак, выпить хочешь?! – Буська сложил вместе передние лапки и умильно заглянул человеку в глаза. – Ну, ты и скотина, брат! Твой фокусник, видать, крепко за воротник закладывал?!

Буська просительно цокнул.

– Мне не жалко, брат, но Евгения Александровна не одобрит! – сказал кучер совершенно серьезно. – Они не приучены, шобы их животины пили! Так и Кертон, глядишь, водки запросит, а кто лаять будет, я, шо ли?

Буська извернулся на хвосте, дотянулся до Прохора и жалобно пискнул ему в ухо.

– Ладно, я ж не зверь какой! Только ты меня не выдай!

Прохор вынул бутылку, откупорил, и с удивлением наблюдал, как Буська проворно заработал язычком, слизывая с горлышка капли водки. Но это продолжалось недолго: Прохор оторвал зверька от бутылки, и загнал пробку на место.

– Пора и честь знать! А то еще буянить начнешь!

Довольный жизнью Бусик разлегся на козлах, лениво щурясь в сторону лошадей, а Прохор поднял брезентовый верх у коляски, закрывая дремлющую хозяйку от лучей утреннего солнца.

15

Женя не слышала, как подъехали к хутору отца Федора, проснулась только тогда, когда басом взлаяла Пальма – крупная серо-черная дворняга, охранявшая подворье. Взлаяла, да скоро замолчала, узнав знакомых гостей. Только Бусик вызвал было у нее сомнения. Она заворчала, но после окрика Прохора смолкла, тихонько показывая клыки зверьку. Вполне счастливый Бусик поглядывал на собаку с высоты Прохорова плеча и лениво шевелил усиками.

Поскольку на собачий лай никто не вышел, Женя подумала, что отец Федор на пасеке. Пасека была его любимым детищем, и мед у него получался каким-то особенно ароматным да вкусным.

Женя вышла из коляски, чтобы пройти в большую, крытую соломой хату. Хату свою отец Федор никогда не закрывал, утверждая, что знает от воров особое слово. Впрочем, воры и верно, к нему не лазили. То ли опасались огромной Пальмы, то ли заветное слово действовало. А может, и медвежья фигура самого отца Федора внушала им почтение.

Отец Федор жил бобылем. После смерти матушки он крепко запил, забросил церковные службы, разругался с церковным начальством, и в приход прислали другого священника.

Чужака отец Федор не любил, прозвав гусаком за тонкую шею и шепелявую речь. В церковь отец Федор ходил теперь только по праздникам, но молитвы не оставлял, и прихожане втихомолку почитали его, как блаженного. Болтали, что одно слово отца Федора исцеляет недужных и укрепляет слабых духом. Новый священник считал это бесовщиной, и угрожал всякими карами тем, кто по старинке бежал к отцу Федору за помощью. Отец Федор посмеивался в густую бороду, но в помощи никому не отказывал.

Вот и сейчас Женя присела подождать, пока Прохор отыщет хозяина. В горнице стоял приятный полумрак, пахло медом и сушеными травами, где-то лениво жужжала заблудившаяся пчела. В красном углу, под иконами, теплились лампады. Дремавшая под лавкой кошка Мурка проснулась и потерлась спинкой о ногу гостьи, напрашиваясь на ласку.

Пока Женя щекотала кису за ушком, заскрипела дверь, и в комнату, слегка пригнувшись, вошел отец Федор. Роста бывший священник был немалого, и потому всегда берег в дверях голову. Сунувшемуся было за ним Прохору отец Федор велел слазить в погреб и позаботиться о хлебе насущном, а сам прошел к столу и сел напротив Жени.

– Рассказывай! – коротко приказал он.

Женя вздохнула, но обманывать отца Федора не рискнула. Услыхав о визите к Ботвеевой, отец Федор нахмурился: гадалку он не любил и посещений ее барышнями категорически не одобрял. Но говорить пока ничего не стал, а дослушал до конца, до самого происшествия с волками.

– Где они пристали?

– На одиннадцатой версте.

– А во время представления этот Вольф говорил что-нибудь?

– Нет. Молчал, как я просила. Я сама не знаю, что случилось. Такой страх напал!..

Отец Федор задумался, комкая в кулаке седоватую бороду, посматривая на Женю искоса. Кошка мурлыкала у него на коленях.

– А холодом от него не веяло?

Теперь уже задумалась Женя. Она не помнила подробностей. Помнила только пронизывающий взгляд и собственный дикий ужас. А был там холод или не был?

Отец Федор неожиданно встал, вышел и через минуту вернулся с большим серебряным крестом на серебряной же цепи.

– Ну-ка, смотри! – крест качнулся перед глазами Жени, блеснул на серебряной грани отраженный солнечный луч. – Смотри и говори, что видишь!

Женя смотрела на крест, но видела только карие глаза Вольфа, которые заставляли столбенеть и терять разум. Женю качнуло.

– Сидеть! – грозно рявкнул отец Федор. – Что видишь?!

Женя видела Вольфа, но не только его. Позади Вольфа клубилось нечто бесформенное, излучавшее холод. Потом оно втянулось в иностранца, и на Женю оскалилась волчья морда. Женя оцепенела.

– Ах, ты, сукин сын! – словно сквозь сон услышала отца Федора, но Женя не могла обернуться, не могла оторвать взгляда от оскаленных клыков. Но она почувствовала, как за спиной появилось что-то огромное, пышущее жаром, услышала грозный рев. Это длилось всего мгновение, и Вольф исчез.

Женя продолжала сидеть неподвижно, не отрывая взгляда от того, места, где только что видела волка. Сзади продолжало струиться тепло, словно от пышущей жаром русской печи. Внутреннее оцепенение еще не прошло, но страха уже не было. Он растаял под натиском тепла.

Крест снова качнулся перед глазами Жени, на своем запястье она почувствовала теплую ладонь отца Федора.

– Испугалась, дочка? – спросил он ласково. – А ты не бойся! На всякого волчару свой медведь есть.

Женя все еще не могла опомниться. Но душевное смятение не мешало ей наслаждаться ощущением облегчения после схлынувшего ужаса. Словно из души убрали что-то тяжелое.

– Что это было?

Отец Федор снова присел к столу, положил цепь с крестом на столешницу, подпер рукою щеку. Обычно доброе лицо его было грустным и немного сердитым.

– Нечисть это была. Самая обыкновенная нечисть. Но ты-то чего испугалась? Я тебя, что ли, молиться не учил?

– Мне и в голову не пришло!

– А по гадалкам бегать, пришло?! Что тебе неймется? Зачем тебе будущее?!

Женя сама не знала, что ей нужно. Она знала, что ей нестерпимо скучно в Арсеньевке, да и в Улатине не лучше. Но так жили все.

– Не ворчи! Лучше посоветуй, что делать. Они сегодня к маменьке приедут.

– Если насчет имения: не продавайте! Это год такой выдался! Другой будет лучше!

– Далось вам всем наше имение! Он сказал, родственница нам его хозяйка! Поехали с нами, отец Федор!

Отец Федор призадумался. Думал он не очень долго.

– Поезжай пока одна! Я приду к четырем, познакомлюсь с твоим… Вольфом!

16

На этом серьезный разговор закончился. Со двора позвали Прохора, который уже успел не только слазить в погреб, но даже и ознакомиться поближе с угощением отца Федора. Хозяин погрозил ему пальцем.

– Я – токмо для соблюдения су… субординации! Надежда Никитична не велит дворовым вместе с господами за столом сидеть!

– А ты и не будешь сидеть, – спокойно ответил отец Федор. – Стоя, больше влезет!

Прохору и в самом деле пришлось до конца завтрака стоять, но он не обиделся. На отца Федора обижаться было трудно. Порою он вел себя странно, но и в помощи отказывал редко. Поскольку мед его на ярмарке раскупался хорошо, деньги у бывшего священника водились, и Прохор сам не раз одалживался у хозяина хуторка.

В присутствии отца Федора Буська вел себя необычайно смирно, прикидывался меховым украшением и накрывал лапками мордочку. Сидел он при этом на плече у Прохора. Отец Федор мельком посмотрел на зверька, но Бусик сидел, почти не дыша, и речь о нем так и не зашла.

После еды Прохору еще хотелось покалякать о том, о сем с отцом Федором, но барышня торопилась, и Прохор заручился обещанием отца Федора зайти к нему в Арсеньевке.

17

Передохнувшие лошади бежали проворно, в Арсеньевку приехали задолго до полудня. Надежда Никитична встретила известие о гостях без особого воодушевления.

– Это они о неурожае проведали и на наше имение зарятся!

– Да кому наша нищая Арсеньевка нужна! – возразила Женя. – Это вам, маменька, мерещится!

– Чует мое сердце, по миру пойдем! Будешь ты, Женька бесприданницей!

Надежда Никитична подняла глаза к потолку, что должно было означать крайнюю степень отчаяния, но надо же было такому случиться: увидела на потолке паутину и сразу переменила тон:

– Глашка, душа окаянная, подь сюда!

«Глашка» – толстая баба лет тридцати неторопливо вплыла в дверь и остановилась посереди комнаты.

– Я те сколько раз говорила, чтоб ты все углы обметала!

– Я и обметала, – спокойно пробасила Глафира. – Нешто углядишь за кажным пауком?

– Сейчас гости приедут иностранные, сродственница моя заморская, а ты меня позорить перед ней станешь?

– А она нехай чужих пауков не считает, на то свои есть!

– Убери немедленно паутину! – заверещала Надежда Никитична и схватилась за виски. – Вы меня в гроб загоните!

Женя переждала паутинную суматоху (Глафира взяла на помощь пару дворовых девок, и они принялись утюжить потолок щетками, изгоняя паучьи семейства из завитков гипсовой лепнины) и напомнила:

– Маменька, велите, чтоб обед собирали праздничный!

– Одно разорение, одно разорение! – запричитала Надежда Никитична. – Они не могли тебе в городе о делах сказать?

– Я вашу родственницу не видела. Господин Вольф сказал, они к вам желают!

– Так что ты стоишь? – неожиданно спокойно сказала Надежда Никитична. – Иди на кухню и распорядись. Скажи, что я велела. Из города, небось, не догадалась чего-нибудь особо изысканного привести? Обо всем я должна заботиться!

– Городскую еду они уже пробовали! – возразила Женя. – Надо их деревенской попотчевать. Да, я забыла сказать. Отец Федор зайдет!

Услыхав про отца Федора Надежда Никитична сразу успокоилась. Она крепко доверяла бывшему священнику и надеялась, что он не позволит ее облапошить.

Разговор о потраченных на Бусика двух рублях Женя благоразумно решила отложить на более позднее время, надеясь, что за хозяйственной суетой Надежда Никитична забудет расспросить о городских покупках подробнее.

18

При жизни отца Жени, Александра Семеновича, Арсеньевы жили зажиточно. В их двухэтажном доме верх был отведен под спальни, кабинет Александра Семеновича и библиотеку, а нижний этаж планировался под приемы. Там был роскошный зал, уставленный тяжеловесной немецкой мебелью, с белым роялем, с мозаичным паркетом.

Со временем мебель обветшала, паркет рассохся, и только праздничные блики на крышке рояля напоминали о временах, когда в этом зале устраивались вечера камерной музыки.

По случаю приезда гостей стол Надежда Никитична решила накрыть стол в большой столовой. (В обычные дни хозяева обедали в маленькой комнате неподалеку от кухни).

На кухне мигом закипела работа: щипали птицу, жарили молочного поросенка, растирали горчицу на провансальском масле для соуса. Из погреба тащили домашнее вино и городскую водку Рябушинского.

19

Женя не участвовала в общей суматохе. Она переоделась, оставила удивительно сонливого Бусика в корзине с вязанием, окликнула своего любимца – пса Кертона и ушла гулять в парк. Когда-то разбитый по всем правилам английский парк зарос лопухами и чертополохом. Периодически Надежда Никитична выгоняла дворню наводить порядок, но последний такой набег был пару месяцев назад, и лужайки давно уже потеряли ухоженный вид. Окрестные крестьяне втихомолку пасли коз на окраинах, и противные животные кое-где повредили деревья.

Женя направлялась к пруду. Пруд по ее настоянию регулярно чистили, в нем водилась рыба, и на восточной стороне его стояла купальня. Правда, ночью Женя ею не пользовалась. Она дожидалась, пока в доме все заснут, брала собаку и уходила купаться. Нагревшаяся за день вода еще не успевала остыть к полуночи. Женя погружалась в воду и плыла, глядя на звезды, к середине пруда. Кертон тревожно взлаивал на берегу, потом не выдерживал, бросался в воду, и плыл к хозяйке. Женя поворачивала к берегу, но выходить не спешила. Вода была теплее, чем ночной воздух. Женя полулежала в воде, слушала, как шумно обследовал прибрежные заросли Кертон и думала о далеком океане, О таинственных глубинах, где живут неведомые твари, о стройных чайных клиперах, почти перепархивающих с волны на волну со своим драгоценным грузом. О моряках, щеголяющих в белоснежных кителях и непременно курящих табак в изогнутых трубках.

На картинках в толстом журнале Женя видела кораблекрушения, вулканы и полеты на воздушных шарах. Россия тогда зачитывалась переводными романами о путешествиях, и Женя привезла себе из города целую стопку таких романов.

Сейчас Женя прошла к мосткам, где была привязана лодка, влезла в лодку и бездумно уставилась в зеленоватую воду. Кертон не пошел вслед за хозяйкой, а полакал воды из пруда и растянулся на мостках, подставив солнцу серый с черными крапинами бок.

Сквозь прозрачную толщу воды было видно, как в водорослях шныряют крошечные рыбки. Женя перегнулась через борт, упавшая на воду тень спугнула водяных жителей, и они мгновенно исчезли. Какое-то время только одинокая лягушка, распластавшаяся на поверхности, таращила глаза на возмутительницу спокойствия. На борт лодки села крупная синяя стрекоза, развела в стороны серебристые крылья и замерла.

Тихо вокруг, только ветерок еле слышно посвистывал в кронах деревьев да сонно вздыхал Кертон. Округа дремала, маленькие волны бесконечно сменяя друг друга, стремились к берегу, покачивая лодку. Не выспавшаяся ночью Женя почувствовала, как опускаются веки, и погрузилась в блаженную полудрему.

Что-то говорила вода, воркотала о чем-то сокровенном, бесхитростном, как идущий по сучку муравей. О чем-то древнем, родившимся задолго до Жени, но понятном.

20

Убаюканная говором воды Женя не сразу поняла, что слышит человеческие голоса.

– …Темный здесь народ, запуганный. Слово против помещика сказать бояться. Всем управляющий вертит, что хочет, то и делает!

– Давно пора под корень! – поддержал его второй голос. Разбуженный Кертон недовольно заворчал, Женя подняла голову и увидела идущих берегом людей. Один, постарше, в обычной деревенской одежде, второй, по всему видно городской – в костюме-тройке, из кармана жилета свешивалась массивная часовая цепочка. Тот, что постарше, с окладистой по-мужицки бородой, молодой – с аккуратно подстриженной бородкой и светлыми серыми глазами. Идущие тоже заметили Женю, но реакция у них была разная – мужик насупился, а городской его приятель приветливо взмахнул рукой:

– Не спите на солнце, барышня!

Женя не спала. Волшебство одиночества нарушилось, и она вспомнила, что пора возвращаться. Двое уже поворачивали на ведущую в деревню тропинку, Кертон лениво гавкнул им вслед, встал, отряхнулся и вопросительно уставился на хозяйку. Женя поднялась, качнув лодку, ступила на мостки, и в этот миг вода вздыбилась! Полупрозрачная зеленоватая фигура седого старика приподнялась над бортом лодки, сурово глянула на оторопевшую Женю и вновь погрузилась в воду. Кертон зашелся истерическим лаем так, что уходящие оглянулись.

При виде совершенно белого лица Жени, молодой что-то сказал пожилому и быстрыми шагами вернулся. Деревенский нехотя двинулся за ним. Кертон все еще лаял, с визгом, захлебываясь, не отрывал взгляда от воды. Обычно высоко задранный хвост его в этот раз был зажат между задними лапами.

– Что случилось, барышня? – голос молодого был искренне участлив.

Как ни испугана была Женя, но говорить о том, что видела на самом деле, она не хотела.

– Что-то очень большое, в воде…

Молодой подошел к самому краю мостков, перескочил в лодку, которая все еще качалась, всмотрелся.

– Я ничего не вижу!

– Сом это! – хмуро сказал его приятель. – Сом озорничает. У нас сомы уток под воду утаскивают!

– Ничего не вижу! – повторил молодой и вернулся на мостки. – Может и сом. Вы откуда, барышня?

– Оттуда, – Женя неопределенно махнула рукой в сторону смутно белеющего за деревьями дома.

– Вас проводить?

– Не нужно, – медленно, с расстановкой ответили Женя, все еще находясь под впечатлением встречи с водяным.

– Я – Юрий Викторович Зимин, студент из Петербурга, а вы верно из имения Арсеньевых?

– Я – Евгения Александровна Арсеньева, дочь той помещицы, которую вы собираетесь извести под корень.

Зимин ничуть не смутился, поняв, что разговор был услышан.

– Смотря какой корень! Не бойтесь, мы не так кровожадны, и с барышнями не воюем.

– А я и не боюсь! – Женя посмотрела на свисающую из кармана цепочку. – Скажите, пожалуйста, который час?

Зимин вынул из кармана часы, откинул крышку.

– Четвертый! Вас, верно, дома уже заждались? Вы всегда гуляете в одиночестве?

– Это наш парк, еще не поздно, и я не одна, а с собакой.

– С этой?! – Зимин пренебрежительно посмотрел на Кертона. – Да он своей тени боится!

– Это – нормальная собака! Он свое дело знает.

– Не похоже. А если бы я был разбойник и захотел бы вас обидеть… – Зимин не договорил, потому что, желая подчеркнуть свои слова, он неосторожно протянул руку, почти коснувшись плеча Жени, Кертон прыгнул, всей массой ударил обидчика в грудь, и человек вместе с собакою полетали в пруд.

– Ах, ты!.. – приятель Зимина потянулся за валяющейся в траве палкой, но Женя пинком ноги отбросила ее далеко в сторону.

– Кертон, ко мне!

Мокрый пес, шумно работая лапами, поплыл к берегу. Зимин, чудом не ударившийся о нос лодки, барахтался у мостков, его сердитый приятель протянул ему руку и помог взобраться на мостки.

Кертон выбрался на берег, отряхнул воду и, подбежав к хозяйке, вполне добродушно смотрел, как вытаскивают недавнего противника.

– Вот теперь вам точно придется меня проводить, – покачала головой Женя, глядя, как со студента ручьями бежит вода. – Вам нужно переодеться, до деревни еще далеко идти.

Зимин с удивлением посмотрел на собаку:

– Он казался вполне безобидным!

Женя подумала, что неизвестно каким был бы сам Зимин, повстречайся ему среди бела дня водяной. Она могла бы посчитать свое видение сном, если бы собака не отреагировала бы так бурно. Подумать только: в собственном пруду, в котором она столько раз купалась! Не скоро ей теперь захочется на ночную прогулку!

Наскоро распрощавшись, приятель Зимина ушел, а Женя с новым знакомым отправилась к дому. Бежавший впереди Кертон то и дело оглядывался, но Зимин держался от хозяйки на значительном расстоянии, и пес успокаивался.

21

Добравшись домой, Женя поручила гостя Глашке, а сама отправилась переодеться к обеду. Надежда Никитична хотя не обрадовалась известию, что за обедом у них будет еще один едок, но велела поставить еще один прибор.

Только закончили отбивать мелодию настенные часы в столовой, взлаяли дворовые собаки. Гости оказались удивительно точными, и их пролетка подкатила к парадному входу в одну минуту пятого. Гости приехали на извозчике, что заставило Надежду Никитичну недовольно поморщиться. С ее точки зрения это не говорило о высоком статусе приезжих, могли бы нанять автомобиль.

Глашка проводила господ в гостиную, где Надежда Никитична соизволила подняться им навстречу и произнести приветствие на плохом французском языке.

Вначале Ирил Данни показалась Жене моложе матери, но, увидев седину, Женя поняла, что они ровесницы. Впечатление производила статная фигура вошедшей, и ее моложавое, с едва заметными морщинками лицо. Надежда Никитична в город выезжала редко, а деревенская пища сохранению фигуры не способствовала. Хозяйка добросовестно затянулась в корсет, но полнота рук и двойной подбородок выдавали любительницу вкусно покушать.

Выслушав приветствие, Ирил склонила голову и ответила по-русски:

– Добрый день, милочка, очень рада вас видеть!

Надежда Никитична опешила, но довольно быстро пришла в себя.

– Я тоже очень рада, как добрались?

– Спасибо, хорошо. Вы позволите погостить у вас пару дней? Нам нужно закончить кое-какие дела?

Надежда Никитична была несколько огорошена такой откровенной навязчивостью гости. Вначале следовало обменяться любезностями и сведениями о родственниках, а лишь потом переходить к просьбам! Но что взять с иностранцев?! Разве они понимают приличия? Один их синематограф чего стоит?! Сплошной разврат!

– Конечно-конечно, гостите, сколько пожелаете! Наш деревенский воздух для здоровья весьма полезный!

Темно-синего шелка платье Ирил произвело на Женю впечатление. Оно было неброским, но удивительно элегантным, и чем-то напоминало английские платья Анны Горюновой.

– А это мой секретарь – Герни Вольф! – с некоторым запозданием представила Ирил своего спутника.

Вольф вновь был одет весьма экзотично: короткие кожаные сапоги, кожаные брюки со шнуровкой до колена, широкий ремень с пристегнутыми к нему ножнами охотничьего ножа, неизменная сорочка и замшевая куртка с бахромой. Вольф напоминал не то богатого американского плантатора, не то зажиточного железнодорожного бандита, но никак не обычного секретаря.

– Глафира покажет вам ваши комнаты! – сообщила Надежда Никитична, мысленно прикидывая, не извлечь ли из приезда иностранцев дополнительной пользы и не пригласить ли назавтра на обед соседа – Егор Дмитриевича Поливанцева. Авось он впечатлится иностранной родственницей и позволит повременить с выплатой долга! – Освежитесь с дороги и, милости просим, к столу!