Граммовое детство

Алик Аллаяров

Граммовое детство

Вместо предисловия.

Детство для меня вечное, неподвластное времени. С одной стороны оно очень далекое. Настолько, что, в общем-целом, уже кажется нереальным и выдуманным. Будто было оно вовсе не в моей жизни. Вместе с тем, чем дальше, тем яснее проступают отдельные воспоминания. Некоторые эпизоды настолько ярко врезались в сознание, что воспринимаются как события, произошедшие на прошлой неделе.

До сих пор я действую с оглядкой на "мнение пацанов". Иногда даже во вред собственным интересам. Что бы они сказали? Как бы оценили? Одобрили, не одобрили? Почему-то это кажется важнее, чем личная выгода в моменте. Причем, пацаны представляются мне, внешне именно пацанами. Они не выросли за эти долгие годы. Они так и остались в памяти молодыми. Только их жизненный опыт рос и мужал вместе со мной.

Детство – время, которое, кажется, вернется скоро. Обязательно! Ведь все происходящее кажется каким-то отступлением от основного пути. Все чаще не покидает ощущение, что вот-вот скоро все это закончится и отмотается к изначальному. Когда все друзья детства вновь соберутся вместе, обсудят произошедшие изменения в жизни каждого, посмеются и продолжат жить вместе, в одном дворе.

У каждого поколения – свои фирменные словечки. Они возникают из неоткуда, и прочно входят в лексикон современников.

Я помню тот день, когда впервые услышал слово «прикол» в новом контексте. Понял не сразу, но, естественно, с удовольствием начал использовать, как и все мои друзья.

Среди множества других «фенек» того времени был и «грамм». Означал он что-то небольшое, скоротечное, невесомое.

В детстве детство тянулось медленно. То была отдельная большая жизнь. Жизнь перед жизнью. И только повзрослев, понимаешь, насколько детство было коротким и мимолетным.

То было "Граммовое детство".

Нина

В советское время телефон был роскошью. Не каждый мог его установить у себя в квартире. Кроме денег, необходим был еще блат.

У кого не было хотя бы одного из этих двух компонентов, бегали на улицу до автоматов. Однако из бело-желтой будки нельзя было позвонить в другой город. Чтобы сквозь помехи услышать голос иногороднего родственника, необходимо было заранее взять талончик и в назначенный час придти на почту. Затем следовала обязательная для тех лет процедура сидения в очереди в ожидании заветных слов диспетчера: "Кто заказывал Казань, пройдите во вторую кабинку".

Чуть было не забыл еще один момент из этой канители. Чтобы с другой стороны линии нужный человек взял трубку, в моем случае это тётя Лида, надо было еще оплатить телеграмму. Ее отправляли в тот же день, когда получали талончик. В телеграфном послании так и было написано: "Пятого декабря с семнадцати пятидесяти пяти минут до восемнадцати ноль ноль ожидайте телефонный звонок тчк".

Поэтому, особую крутизну владельцам аппаратов с диском придавала возможность позвонить по межгороду. Такие соседи считались самыми уважаемыми. Каждый старался угодить им. Кто картошку занесет, кто дверь в подъезд придержит, а кто и с ремонтом подсобит.

Конечно, междугородные звонки стоили денег. Отдельных от ежемесячной оплаты за саму линию. Поэтому разговоры были недолгими, чаще не более трех минут.

Но только не для нас.

Ведь у моей мамы был наикрутейший блат на телефонной станции.

Тётя Нина!

Тётя Нина работала телефонисткой. Именно она соединяла между собой людей и города, при помощи кабелей и штепсельных вилок.

Нина была женщиной без сантиментов. Обладала крутым нравом и низким голосом. Первый был, видимо, с рождения, второй ― результат частого курения. Вместе с тем, она была общительной и жизнерадостной, никогда не отказывалась от словесных перепалок и при необходимости за словом в карман не лезла. С виду ― училка в очках, по сути ― бой-баба. Такая нормальная советская тетка в хорошем понимании этого словосочетания, которая и в очереди за колготками огрызнуться может и подвыпившему мужику из соседнего двора присесть поможет.

Мне она нравилась, видимо, потому, что сильно отличалась от моей матери, женщины скромной, скованной, можно даже сказать зажатой. Что не мешало им дружить, долго и достаточно крепко.

У тёти Нины, как у любой порядочной телефонистки, был свой позывной. Когда мама звонила на станцию, она просила соединить ее с "седьмой". Со стороны это напоминало шифр и очень походило на сцену из шпионского фильма. Может еще и поэтому тётя Нина мне нравилась.

Когда маму переключали на "седьмую", она быстро и просительным голосом спрашивала: "Нин, можешь со столицей соединить?", или "Дай Лиду, пожалуйста". Ей не надо было диктовать номер телефона, она их помнила наизусть. Я подозреваю, помнила номера не только наших родственников, но и телефоны окружения всех своих друзей. А друзей у нее было полпоселка.

На работе тётя Нина была немногословной. Поэтому быстро и молча соединяла маму с сестрой Лидой и отключалась. Не знаю, как в те аналоговые времена работал таймер, и как она его отключала, но сестринские разговоры длились часами. Обсудив ближний круг, то есть детей и мужей, мама и тётя Лида переходили к обсуждению жизни следующего круга интересующих лиц. Соседи, общие друзья, земляки, одноклассники ― никто не оставался без внимания сестер, получивших доступ к безлимиту. Порой разговор достигал нижней точки активности. Паузы увеличивались по хронометражу, и казалось еще чуть-чуть и интерес в его продолжении иссякнет. Но затем, одна вспоминала, что недавно получила письмо из Андижана, в котором одноклассница подробно описала, как меняла кровлю в своем частном доме. Беседа вновь оживлялась. Интонации опять отражали живейший интерес. И разговор продолжался еще минут 40, до следующей паузы.

Иногда эти беседы продолжались по полдня. Даже представить не могу, сколько бы пришлось заплатить за этот безлимитный трафик по официальным расценкам. Но мы, конечно, не платили. У нас была тётя Нина.

Был еще один момент, который притягивал меня – подростка, к этой женщине. В ней чувствовался стержень. Такой же твердый, как и не заметный на первый взгляд. Лишь общение, долгое и продолжительное, лишь подслушанные взрослые разговоры, давали представление о характере Нины Сергеевны.

Он был несгибаемый и волевой. В какой бы диалог не встревала тётя Нина, вскоре она превалировала и начинала давить авторитетом бесспорных аргументов. Ее речь была отрывистой, предложения короткими и простыми. Словно пули она выстреливала колкие замечания и ковровыми словометаниями гасила любое возражение. При этом она не была груба. А матерок, то и дело проскальзывающий в ее речи, не воспринимался как похабщина из уст хабалок с рынка. Ее ругательства были логичным и естественным продолжением обычных фраз. Они не унижали собеседника, а лишь усиливали авторитетность мнения. И как козырной туз били любую карту соперника. Даже мне, мелюзге прыщавой, было не запрещено слушать тётю Нину. Меня не отправляли в другую комнату, как это бывает, когда у родителей начинались "взрослые разговоры". И ни у кого даже мысли не возникало, чтобы шикнуть на Нину Сергеевну, мол "не при детях же".

У нее был стержень. Была непокорность. Был характер. Была воля. И это чувствовали все окружающие. Про себя я ее сравнивал с Зоей Космодемьянской, вернее с тем образом, который был навеян старым советским фильмом.

Когда я уехал учиться в большой город, связь с родным поселком, конечно, прервалась. Друзья детства, знакомые, соседи – всё ушло на второй план, а вскоре и вовсе стало забываться, как давний сон. Так произошло и с моими воспоминаниями о тёте Нине.

Прошло несколько лет. Вернулся в родной поселок. Сидим за столом. Мама радостно рассказывает "новости нашего двора". Оля замуж вышла. Валерку посадили. Саня от передоза умер в больничке. Будни рабочего поселка городского типа на стыке эпох. И тут мать осеклась и погрустнела.

– Помнишь, тётю Нину?

– Ну, конечно! Как она?

– Ой, не спрашивай. Такое произошло, никому не пожелаешь.

После глубоких вздохов и рюмки чая, мама рассказала историю.

У тёти Нины был сын. Ее гордость. Парень что называется видный. Спортсмен. Десантник. И, видимо, с мамкиным характером. Я не был с ним знаком и видел лишь раз. В те годы мы были в разных возрастных категориях. Он был уже взрослым. И мама как-то упоминала, что Нина готовится стать бабушкой.

Так вот. Его убили. Убили жестоко, даже по меркам нашего криминального поселка. Кирилл возвращался с беременной женой поздно вечером. За гаражами какие-то отморозки пили пиво. Прицепились…

Этот факт, кстати, потом вызывал наибольшее удивление и негодование в пацанской среде РПГТ*. Даже у самых отмороженных в те времена было неписанное правило: не трогать пары. Если степень предъявы зашкаливала и требовала немедленной сатисфакции, парню всегда давали возможность проводить подругу домой. Мужской разговор обычно начинался со звуком захлопнувшейся за ней двери подъезда, не раньше.

А тут жена. Да еще беременная.

Чуть позже я узнал подробности от соседа. Это было громкое дело, обсуждалось оно всем миром и находило отклик в каждом сердце. Поэтому кровавую историю в деталях знал каждый житель поселка.

С начала что-то спросили (курево?). Ответ не понравился. Хотя какая разница?! Вопрос был риторический и задан с целью докопаться. Оценив ситуацию, Кирилл мягко подтолкнул жену к проему между двумя гаражами, закрыл промежуток спиной и прошептал: "Беги, когда начнется".

Он был уверен в себе, в своей силе и навыках. Поэтому не стал ждать. Напал первым, давая жене время убежать. Говорят, двоих уложил сразу, но пока разбирался с третьим, получил нож в бок от четвертого. Упал на бок. Озверевшие упыри накинулись на лежачего. Добивали ногами. Толпой. Как это могут делать только слабые духом и недалекие умом. Они были под "бычьим" кайфом, одновременно упоротыми и пьяными. Когда подобные сбиваются в стаи, их невозможно остановить. Они или убьют, или умрут. Силы были неравные, поэтому случилось первое.

Меня, как и моих рассказчиков, там не было. Но почему-то я верил, что погибал сын тёти Нины спокойно и даже с улыбкой. Ведь в арке между гаражами уже никого не было. Она успела…

Говорят, их потом поймали. Судили. Но следом уже появлялись другие. Такие же отмороженные. На улице начиналась новая эпоха. Эпоха людей без понятий и принципов, без совести и чести. Вскоре они органично вольются в малиновые ряды новых русских и начнут отжимать и крышивать зарождающийся класс коммерсов.

– Теперь Нина ходит по поселку, вся в черном, как призрак. Никого не узнает. Ни с кем не разговаривает. Траур так и не снимает. Не дай Бог, ― всхлипнула мать.

Вскоре я перевез родителей в большой город, где отучился и начал строить жизнь. Связь с родным поселком была потеряна окончательно. Однако, проезжая как-то мимо по трассе, решил завернуть, увидев указатель со знакомым с детства названием.

Припарковав машину у автовокзала, за несколько кварталов от родных домов, я прошелся по дворам и улочкам. Родными я считал два дома. Девятиэтажку, кстати первую в РПГТ*. В ней я прожил все свое детство. И пятиэтажку, куда мы переехали, когда я учился уже в старших классах. Находились они в непосредственной близости, расположившись в форме буквы "Г", почти касались друг друга углами в тесном дворе. Смена жилья не привела к замене друзей. Поэтому тот переезд мало чего изменил в моей жизни, не считая того, что у меня появилась собственная комната.

В детстве здесь пахло удивительным букетом: мокрым асфальтом, прибитой пылью, полынью, бензином и необыкновенными приключениями. Сейчас пахло мочой и гнилью. Напрасно я бродил по знакомым переулкам и дворам в надежде пробудить ностальгию. Она никак не хотела просыпаться. Разочарованный, мысленно чертыхаясь, я было уже развернулся к парковке, когда услышал знакомый голос. Два пожилых на вид мужика о чем-то спорили с торговкой возле магазина.

– Завтра занесем, бля буду, ― гундосил тот, что повыше.

– Да-да. Ты же нас знаешь, занесем. А пока возьми вот, на реализацию, ― подхватил с жаром второй и сунул какой-то пакет тетке.

Именно его голос заставил меня остановиться. Я наблюдал.

– Ладно, давай. Только в последний раз, ― прошипела женщина, быстро оглядываясь по сторонам. Небольшой сверток был мгновенно закопан в мешке с семечками. Затем она быстро отсчитала несколько купюр и сунула их заметно повеселевшим мужикам.

Трава?! Барыжат. Каждый живет, как может.

Я направился за барыгами в сторону магазина. Дождался, когда они вышли оттуда с пакетом и проводил их до знакомого двора.

– Марыч, ты?

Мой крик застал Марата врасплох. Оглянувшись и явно не признав, он припустил еще быстрее. Скрылись в подъезде…

Я еле успел остановить почти уже захлопнувшуюся дверь.

– Марыч, выходи, поброди́м-пошкоди́м, ― крикнул я в подъездную темноту. Я знал, что он не мог забыть наш детский призыв.

Отпустив дверь, я присел на лавке. Достал сигареты.

– Стрельну, если не жаль? ― Я поднял глаза. Передо мной стоял Марыч, Марат, друг детства, один из нашей банды.

Обнялись.

– А я тя не признал сразу, ― состарившееся лицо Марыча расплылось в беззубой улыбке. ― Если бы не крикнул по-нашенски, так бы и смылся…

Наркоша и сиделец в прошлом, пропойца в настоящем – прочитал я на его лице. Один из самых спортивных и симпатичных парней нашего двора превратился в развалину. А ведь раньше, когда в компании бродили-шкодили, девчонки с него глаз не сводили. Рядом с ним у таких как я шансов не было.

– Ты, я смотрю, как начальник выглядишь, ― Марат, который был младше меня на пару лет, опять показал частые щербинки между зубов.

– А где твой приятель? ― Спросил я.

– Я один был.

Я посмотрел в глаза старого товарища и понял, что только внешность изменилась. В душе это тот же самый Марыч, безбашенный пацан, которого даже фашисты бы не допытали про партизанские явки.

– Как жизнь? Как наши? ― Перевел я тему разговора.

– Живу – не тужу. А наших и не осталось вовсе. ― Марыч был явно не настроен на разговор по душам.

Помолчали. Докурив, я окинул взором двор родной хрущевки и поднялся.

– Русланчика порезали, Валерка и Нурик еще чалятся, Андрюха на северах; один я, да Расул остались в поселке. ― Прохрипел Марат.

– А остальные?

– Остальные в Николаевке** отдыхают. ― По ходу я один сумел соскочить, ― угрюмо добавил Марыч и изобразил жестом укол в вену.

Наш поселок еще с восьмидесятых удобно оказался на перекрестке наркопутей, ведущих с восточной части страны на запад. У нас был хаб, как сейчас бы сказали логисты. Перевалочная база. До нас довозили представители производителей. И разбирали посредники. Посредники, которые разводили "товар" по всей необъятной территории некогда великой страны, которая в очередной раз решила поменять вектор движения. Смена геополитических ориентиров способствовала расширению наркотрафика. Именно во время перестройки начался его расцвет, который достиг своего апогея уже на заре Новой России. Стоил ли говорить, как сильно изменило это судьбы моих земляков?!

До меня, конечно, долетали слухи про бывших друзей. Их жизни… И смерти… Но безостановочная гонка в большом городе не давала времени притормозить и задуматься, вспомнить и попереживать. Осознанно или нет, но мой мозг отказывался анализировать эту информацию, а душа не была настроена на воспоминания о людях из прошлой жизни.

И только сейчас до меня дошло, что здесь, в этом забытом всеми поселке жизнь тоже шла своим чередом. И те, кого я помнил еще детьми, давно выросли. А некоторые даже успели умереть. При этом все равно не покидало странное о