Читать книгу: «Чёрная нить», страница 6

В голове будто солнце взошло. Сомнения в виновности Сэра́ обрели смысл.

Клятая девчонка – не только цуйра. Она вырожденка. Цуйра-элиада. И второй её сущности подвластно считывать и менять чужие воспоминания, путать и подкладывать ложные.

– А… а… – Эсфирь открывала рот всё шире и шире и прерывисто дышала.

Нет-нет-нет! Глен дёрнулся к ней, но не успел предотвратить неизбежное.

– Апчхи! – Гулкий чих разнёсся по округе.

От скал отразилось множественное эхо и стихло. Повисла тишина. Столь же угрожающая, сколь и красноречивая, она подсказывала, что шум не укрылся от слуха недругов. Они затаились, но ненадолго. Воздух неожиданно разогрелся. На хрустальной осыпи перед Гленом запрыгали далёкие отблески пламени, и стены прямо-таки затряслись от чуждого колдовства.

Феникс! Ладони Глена подсветились серебром чар. Он выскочил перед ведущей в тоннель аркой и узрел у дальнего прохода огненного разбойника в чёрной маске с прорезями для глаз и губ. Оба выстрелили одновременно. Пламенный и снежный потоки рванули друг к другу и столкнулись, будто два кулака. Бело-алое свечение ослепило Глена. Вслед за Эсфирь он отпрыгнул за стену.

Взрыв прогремел и пустил по тоннелю волну дрожи. Хрустальные осколки разметало. Они режущим вихрем хлынули из арки. С треском над ней разверзся разлом. По полупрозрачным стенам вокруг расползлись трещины.

И снова повисло обманчивое затишье, какое обычно сгущается перед штормом.

– Нужно улетать! – услыхал Глен сдавленное шипение вырожденки, приглушенное расстоянием.

– Свихнулась?! – рявкнул феникс. – Это сын Дуги́!

– Да плевать! Я не боец!

– Не ори!

– Это ты орёшь!

Со стены с грохотом свалился полупрозрачный кол. Звон расплылся по воздуху и заглушил последовавшие слова. Небосвод, совсем недавно бывший чёрным, неспешно окрашивался в синие тона. Близились рассвет и судебный поединок. И Глен понял: либо он рискует, либо прощается с господином Сэра́.

– Вас не заметили, – шепнул Глен и сунул ладонь в карман штанов. Вытащил чёрный жемчуг и вложил в дрожащие пальцы Эсфирь. – Летите в Танглей. Спросите Дила или Кира́. Донесите до их ушей мои догадки и скажите, что Сэра́ невиновен. Скажите, что цуйра уродилась вовсе не цуйрой. Она вырожденка. Цуйра-элиада.

– С ума сошел?! – тихо, но разборчиво пробормотала Эсфирь. – Я не брошу тебя!

– Я справлюсь. Вы знаете дорогу к роще. Уходите. Ежели вас задержат, покажете жемчужину.

Глен указал на дальнюю арку. Эсфирь заколебалась, сжимая дар в кулаке. Беззвучно выругалась. Побежала. Глен снова выпрыгнул перед входом в тоннель, под сводами которого прежде схлестнулись лёд и пламя. Выставил залитые чарами ладони перед собой, готовый отразить удар.

Опасения не оправдались. Ни феникса, ни вырожденки. Улетели? Нет. Явно спрятались.

Стены тоннеля были изрезаны разломами. На земле валялись груды осыпавшихся осколков. Осторожно, стараясь не наступать на хрустальную пыль, Глен шёл вперед. Крался к коридору за дальней аркой, где притаились недруги. Замер у прохода. Прислушался, но шорохи не тронули слух. По земле тянулся голубой кровавый след – казалось, недавно по коридору волочили израненное тело кого-то из танглеевцев. На стене напротив арки темнели кровавые отпечатки ладоней.

Тревога кольнула, но не помутила разум. Глен ожидал нападения исподтишка и прибёг к приёму, которому его обучили мастер Сэра́ и отец. Ледяная корка облепила Глена второй кожей. Немой приказ – и от тела отслоились семь морозных двойников: не приглядишься – не отличишь от Глена, не поймешь, у кого из близнецов бьётся в груди живое сердце.

Один двойник ступил в узкий коридор, служа проверочной мишенью, и тут же его снесло огненным шаром, ударившим в бок. Глена окатило жаром. Он выбежал в коридор вместе с другими двойниками. Слева никто не наступал. Справа в двадцати-тридцати шагах стоял рослый феникс. Его крылья распахнулись, ощетинились перьями и воспламенились.

Сражаться в столь тесном пространстве – то ещё удовольствие, но иного не оставалось.

Двойники медленно и плавно задвигались, вводя врага в заблуждение. Но Глен сплоховал – прижался к стене, уклоняясь от пущенного в лицо сгустка пламени, и на мгновение потерял власть над двойниками. Они чуть было не рухнули. Один принял на себя огненный удар и превратился в облако пара. А Глен уже выдал себя, потому сбросил ледяную броню и направил выживших помощников к врагу.

Языки пламени заплясали на ладонях феникса. Он явно вознамерился смести двойников одним лихим ударом. Взмахнул рукой, чтобы швырнуть огонь. В тот же миг Глен отдал безмолвный приказ, и двойники растрескались и разлетелись вдребезги. Ледяные градины лавинами обрушились на феникса и замолотили по стенам. Звон хрусталя слился с диким воплем. Часть осколков сгинула, угодив на горящие крылья врага. Часть просочилась в разрезы его маски. Феникс попятился, принялся отмахиваться ото льда как от назойливых мух.

Глендауэр присогнул руку – из-под рукава в ладонь скользнул кинжал. Швырнул в землю сгусток чар, и из неё выросла и взметнулась волна. Она капюшоном понеслась к цели, пропуская сквозь толщи брошенный вдогонку кинжал, накрыла феникса и прибила к земле.

Загрохотало. Со стены со звоном посыпались хрустальные колья. Вода с шумом расплескалась и сгинула. Белесая пыль поднялась густой завесой и воспарила в облаках расползавшегося пара. Глен увидел врага. Насквозь мокрый и лишённый возможности призывать пламя феникс барахтался в быстро растекавшейся крови. Из его груди торчала рукоять кинжала, что, однако, не мешало ему сыпать проклятиями и браниться не хуже заклятого пьяницы.

Врожденный дар позволял огневикам заживлять не смертельные раны. Глен не желал рисковать.

Дёрнулся к фениксу, чтобы добить, но тут же обернулся на шёпот:

– Бестолковые фениксы…

Вырожденка! Глен силился разглядеть девицу за сверкающей дымкой пара. Мог бы ударить наугад, но решил сберечь чары. Сероватый колдовской туман подкрался к сапогам и окутал ноги. Пополз выше, пронизывая и исследуя плоть, назойливым червем пробираясь в мозг.

К лицу резко прилила кровь. Вдохи и выдохи зашелестели в ушах вперемешку со стуком сердца. Глен пошатнулся и ощутил себя скованным ремнями подопытным на столе истязателя. В голове Глена копались, как в шкатулке с драгоценностями. И его разум, не устояв, поддался напору чужих чар. Они сошлись над головой сизым коконом, надавили и утопили в сером водовороте.

Действительность расплылась пятнами. Глен зажмурился, а когда распахнул веки, перед глазами расстелилась лесная поляна. Он очутился в лесу Барклей. Стоял среди злаковых колосьев, доходивших до пояса, и окидывал неверящим взглядом бредущую навстречу дриаду.

Воспоминания о былых ошибках наполнили Глена горьким сожалением. Пальцы до ломоты костяшек сжались в кулаки.

– Камелия…

Но разве она не мертва? Разве не сбросилась с обрыва вместе с ребёнком-вырожденцем во чреве?

Она шла, держа подол зелёного платья и прижимая к устам усыпанную розовыми цветами ветвь. Локоны золотых волос стекали по плечам Камелии. Росшие из предплечий листья вздрагивали в такт шагам.

Малахитовые глаза глядели на Глена со смуглого лица и манили сильнее, чем манит идущего по пустыне журчащий ручей.

– Мой дорогой… – Камелия улыбалась, и её улыбка лучилась добром и приязнью.

Боль вгрызлась в сердце Глена. Он попятился.

– Нет… – слетело с губ. – Ты мертва.

Камелия сощурилась, и в уголках её век собрались знакомые морщинки.

– Ты опять вино пил? – Она наступала, а он пятился, уложив ладонь на эфес сабли. – Есть способы убить себя быстрее, ведаешь?

Это она! – проплыла в сознании Глена мысль, полная ликования. – Точно она! Она всегда так говорила!

Его ноги будто вросли в почву.

Ты смотришь на вырожденку, полудурок! – подшепнул глас рассудка. – Она читает твои воспоминания и рождает иллюзию!

К глотке подкатил липкий комок. Глена затрясло и словно рассекло на две части. Одна не желала покидать иллюзию, где дорогая сердцу дриада была жива. Другая пыталась выдворить из головы губительные чары и вырваться из колдовских тисков, поработивших разум.

По позвоночнику стекал пот. Глен пожелал выхватить из ножен саблю, но рука на эфесе отказалась повиноваться. Тонкая ладонь Камелии с зажатой между пальцев ветвью протянулась к Глену. Мучительно захотелось коснуться смуглых пальцев, впитать их жар и вдохнуть запах разгорячённой кожи.

В безвременье кануло долгое, очень долгое мгновение, прежде чем Глен преодолел сопротивление тела и приподнял руку.

Приподнял и сразу же отдёрнул, спугнутый прогремевшим свыше голосом:

– Не смей! – Восклик вонзился в душу и заставил встрепенуться.

Камелия вздрогнула. Её взгляд забегал. А когда малахитовые глаза снова воззрились на Глена, в них мелькнула тень кровожадности. Ветвь в руке Камелии всего на миг сверкнула сталью, но этого хватило, чтобы Глен распознал замаскированный нож.

Глас с небес вновь вторгся в уши:

– Тебя дурят!

Лже-Камелия кинулась в бой со скоростью атакующей змеи. Её ветвь наполовину превратилась в нож. Камелия ударила широко, с размаха, желая резануть по глотке Глена. Он ушёл прыжком назад, и нож вспорол воздух перед носом. Отбежал в сторону, на ходу обнажая саблю.

Нож сорвался с руки лже-Камелии. Кувыркаясь в воздухе, полетел к Глену, со звоном врезался в выставленную саблю и затерялся в злаковых колосьях.

На поляне расчертилась крылатая тень неизвестной. Из-за деревьев один за другим вынырнули силины. На кончиках их хвостов, рассыпая искры, вспыхнули и раздулись шары ошеломления. Лже-Камелия метнулась в сторону, похоже, не понимая, что окружена. За её спиной проявились и раскрылись лиловые крылья. Она хлопнула ими, надеясь взлететь. И сразу же зашаталась, закиданная полетевшими со всех сторон сверкающими снарядами.

Глен видел, как Эсфирь приземлилась на поляну, окутанная тьмой. Видел, как из её сложенных у живота ладоней выросло мрачное копье. Оно рвануло к вырожденке. Вонзилось ей между лопаток и впиталось в тело. Девчонка упала лицом в колосья и забилась в судорогах, заходясь в вопле.

Поляну разорвало на цветные пятна. Дрожа и покачиваясь, они смазывались и лишались красок. День сменился ночью. Деревья обернулись полупрозрачными стенами. Под ногами снова захрустели хрустальные осколки. Глен замер с отведённой в сторону саблей. Мазнул взглядом по Эсфирь. Посмотрел на орущую, совсем ещё юную девчонку, катавшуюся по хрустальной осыпи. Крылья вырожденки трепетали. На посеревшем лице и оголённых предплечьях извивались вспухшие вены.

– Это болевые чары, – пояснила Эсфирь и тише добавила: – Не хочу убивать…

– Я сам.

Сабля льдисто блеснула в руках Глена. Он подступил к вырожденке и рассек её глотку от уха до уха. Изо рта девчонки хлынула кровь, растеклась по шее и залила густой краснотой ворот кофтёнки.

Покоившийся неподалёку феникс не трепыхался. Глен позволил себе вздохнуть полной грудью. Его истерзанный разум выпутался из паутины чужих чар. Но воспоминания об ожившей Камелии до сих пор отдавались в сердце покалываниями, мелькали перед внутренним взором и отравляли кровь.

– Извини. – Тьма вуалью стекла с Эсфирь и впиталась в землю. – Я испугалась за тебя, потому и вернулась вместе с силинами.

– Боги… – Губы Глена дрогнули в улыбке. Он заглянул в залитые мраком глаза, и тревоги сгинули в них, дрожь в теле унялась. – Я обязан вам жизнью. Всех слов мира не хватит, чтобы выразить мою признательность.

– Идём… – Эсфирь помрачнела.

Браслет с белым пером сверкнул на её запястье, когда она схватила Глена за рукав и потянула за собой. Они подошли к рассевшимся полукругом силинам, и те расступились, пропуская их к арке в стене. Под своды тоннеля убегала кровавая полоса, присыпанная хрустальными осколками.

Дурное предчаяние, кольнувшее Глена, с лихвой оправдалось, стоило ему нырнуть в тоннель. Он ожидал увидеть мёртвое тело, но и помыслить не смел, что наткнётся на груду сваленных трупов.

Представшая взору картина породила такой приток ужаса, что у Глена вздыбилась чешуя на предплечьях. В тоннеле запеклись голубые полосы и кляксы крови. Мёртвые наяды и нереиды лежали друг на друге, словно пыльные мешки. Океанидов не было – клятые лиходеи, должно быть, не отважились на них напасть.

Мягким кивком Глен попросил Эсфирь отойти. Она прильнула к стене, и он заплыл в тоннель. Опустился перед привлёкшим внимание трупом на корточки и смахнул с его лица прилипшие волосы.

– Нереус… – Глен узнал его по приметному шраму на щеке.

– Их сюда мёртвыми притащили, – защебетала Эсфирь. – Души, как видно, куда раньше отделились от тел, поэтому я их не услышала. А Анку… Она вечно твердит, что не спит, но на деле…

Глен не ведал, кто такая Анку. Хотел спросить, но вопрос встал поперёк глотки, запертый нахлынувшим потрясением. Возле Нереуса покоились зверски истерзанные наяды – двое юношей, это они недавно топтались у океана и вели беседу о девицах и рыбах.

– Та-а-ак… – протянул Глен, оглядывая мёртвых. – Ежели они убиты… Тогда кто у Танглей ночью болтался?!

Неужто фениксы под масками иллюзий?

Теперь Глен видел всё в ином свете. Топтавшиеся у океана фениксы попросту насмехались над танглеевцами, потому и вели себя придурковато и подражали речам водного народа, демонстрируя пренебрежение.

И сколько ещё огневиков ныне бродит по Танглей, укрывшись под иллюзиями? Ужель их число равняется убитым?

Что они замыслили?!

Глава 8. На острие ножа

– В моем селении под личинами павших наядов и нереидов скрываются фениксы, – сообщил Глен, глядя Эсфирь в глаза. – Я прошу вас донести столь безотрадную весть до моих собратьев.

– Жемчуг… – Она сжала в кармане дарованный кругляшок.

– Он поможет стражам распознать в вас друга, – отозвался Глен. – Этот жемчуг наделён колдовской силой. Его белый брат хранится у меня. Вместе две жемчужины представляют собой парный артефакт. Они связаны незримой нитью и улавливают сигналы друг друга. Разлучаются лишь по доброй воле владельца, выказавшего кому-либо искреннее доверие. Светятся и мигают, ежели хозяевам грозит опасность, и меркнут, ежели кто-то из них погибает.

– Поняла.

Знание о тайной силе жемчужин согрело сердце Эсфирь. Разлившегося внутри жара оказалось достаточно, чтобы сподвигнуть её на серьёзную глупость – полёт к океанидам. Ей случалось вести себя глупо, но обычно она не свершала глупость ради глупости. Всегда находились причины, заставлявшие сунуть голову в петлю и гадать, затянется она на этот раз или нет.

Сегодня Эсфирь хотела помочь сыну Дуги́.

Взлетела и понеслась к ледяному полуострову. Быстро обогнала скакавшего на ифрале Глена. Пару раз заплутала в тумане, потеряв всякое ощущение направления, но вскоре нашла верный путь и воспарила над снежно-льдистым берегом, подбираясь к ледяной стене, окружавшей полуостров.

Над океаном сплошным потолком низко нависали тучи. Со стороны казалось, что они готовы обрушиться в воду, и только золотая полоса рассвета у горизонта служит им подпоркой и мешает свершить замысленное.

Сквозь морозную дымку пробивались синие огни факелов. Они вспыхивали друг за другом и высвечивали реявшие на стене знамена с вышитыми скрещенными иглами и стражников в тяжелых металлических латах. Один выпустил в небо белую вспышку колдовства – предупреждение, что дальнейшее приближение чревато для Эсфирь встречей с копьями и стрелами, которые, несомненно, наделают в ней дыр.

Повезёт, если меня в ледяной глыбе не заточат, – мелькнула в голове мысль, – и я не рухну вместе с ней на дно океана.

– Я не враг вам! – выпалила Эсфирь, надеясь, что ветер донесет крик до ушей стражников. – Меня прислал ваш наследник! Я хочу поговорить с Дилом или Кира́! Пожалуйста, позвольте мне подлететь ближе!

Белая вспышка снова прошила воздух, намекая, что воины не уверились в чистоте её помыслов. Эсфирь выругалась и рванула к обледенелому берегу. Ступни мягко коснулись льда, но тут же проскользили. Ноги разъехались. Не удержав равновесия, Эсфирь шлепнулась и невольно хлопнула себя по лбу крылом.

Мир перед глазами пошатнулся. К месту позорного падения уже шагали строем океаниды. Их силуэты лишь благодаря раздувающимся за спинами плащам не сливались с первозданной белизной округи.

Единственная оплошность Эсфирь заключалась в том, что она раскорячилась на льду и тем самым, должно быть, развеселила неприступных господ. Иные грехи она на душу не взяла, поэтому без тени страха взглянула на воинов. Встать не рискнула, страшась довериться ногам, пускавшимся на льду в пляс. Только едва заметно приподнималась, чтобы не прилипнуть к берегу.

Быстро пришло понимание, что ползания по льду нисколько не позабавили стражников. Они окружили Эсфирь, обжигая холодом сильнее, чем кубики льда, брошенные на разгоряченное тело. Лязгнул металл. Воины выхватили мечи, и Эсфирь оказалась запертой в кольце из указывавших на неё клинков.

Двое океанидов замерли в шаге от соплеменников. Один держал наготове увесистую палицу. Другой в ней не нуждался – такой громадина сам по себе орудие убийства, одним взглядом пригвоздит к земле. В тёмном закутке вид его изрезанного шрамами лица наверняка подтолкнул бы встреченных им прохожих к побегу.

Громадина к Эсфирь и обратился, заставив её изумленно вскинуть брови:

– Благого утра, Эсфирь.

– Вы меня знаете?

Она оглядела напоминавшие сомкнутые веки складки на его лбу, щеках и подбородке. Гибрид? Наполовину найр?

– Заочно. – Чудилось, в голосе громадины таилась сила, которая на полпути остановила бы летящие к нему стрелы. – Позвольте представиться. Я Кира́…

– Кира́! – взвизгнула Эсфирь. – Так вы мне и нужны!

– Сын…

– Да-да-да! – Она отмахнулась и сунула ладонь в карман штанов. – Не в обиду вам будет сказано, но ныне мы только время потратим, выделывая словесные кружева! Меня к вам наследник направил. Вот!..

Эсфирь выудила жемчужину и протянула громадине. Ладонь зависла между остриями мечей. Чёрный кругляшок на ней источал призрачный свет, подсказывая, что с Гленом не случилось дурное.

– Глен велел передать вам, что господин Сэра́ невиновен, – затараторила Эсфирь. – Цуйра вовсе не цуйрой уродилась. Она – цуйра-элиада. Недавно мы сражались с ней и фениксом, а затем нашли мёртвые тела наядов и нереидов. Глен считает, что в вашем селении скрываются фениксы. Они прячутся под иллюзиями – под личинами убитых, которых мы отыскали!

– Где наследник? – Кира́ даже не шелохнулся.

– Скоро прибудет, – выдавила Эсфирь. – Я обогнала его ифрала.

– Отойдите!

Одно слово Кира́ – и мечи, уставившиеся на Эсфирь остриями, с тихим шелестом возвратились в ножны.

– Ожидайте наследника, – бросил Кира́ стражам и устремил взор к Эсфирь. – А вы следуйте за мной.

***

Томление в узилище не иссушило память Лета́. Коротая в неволе год за годом, он укрепился в мысли, что тишина и одиночество – соратники воспоминаний, ночь к ночи готовые поддерживать в них жизнь.

И ныне одна из картин прошлого пленила сознание. Лета́ всерьёз поверил бы, что время повернулось вспять, ежели бы впереди не маячил белым крылом плащ Дуги́, никогда не сопровождавшего его на судебные поединки.

Лета́ и Дуги́ шли по ледяному тоннелю нога в ногу. Ступали к занавешенной арке, за которой простиралась боевая арена Колдэр – залитая льдом круглая площадка, обнесённая перилами и окруженная ступенеобразно возвышавшимися рядами скамеек для зрителей.

Там испокон веков пела сталь. Там воины-каратели и замаравшие честь океаниды скрещивали клинки. И первые взымали со вторых единственно возможную плату за совершенные злодеяния – жизнь.

Узники, избравшие судебный поединок, выходили на бой без тени страха. Не взывали к Умбре, не молили о пощаде, чётко сознавая, что на боевой арене Умбра не одаривает приговоренных гневом или милостью. Отнюдь. Там вершилась воля владыки Танглей, а Умбре отводился удел безучастного наблюдателя.

Крытый тоннель, один из многих, пролегал под зрительскими рядами. Лета́ шагал по нему и улавливал доносившийся сверху топот десятков ног. Впервые за долгое время Лета́ чувствовал себя живым. Неожиданно подкралось осознание, что все бесславные воспоминания он сбросил за стенами узилища и теперь уплывает от них со скоростью скользящей по океану шхуны.

Жаль только, что вкус свободы оседал во рту привкусом горечи. Не грел душу ветерок от резвого шага, оглаживавший стянутые в хвост волосы. Не радовал напоенный влагой воздух. Ножны били по бедру в такт шагам. Перед взором раздувался плащ брата. Лета́ не мигая глядел Дуги́ в затылок и попутно приоткрывал внутренние щиты, выпуская на волю дар чувственного чтеца.

Было время, когда Лета́ мог внятно расслышать чувства Дуги́. Но ныне это казалось непозволительной роскошью. Брат оброс столь громоздкой броней непоколебимости, что принял бы на неё атаку войска. Казалось, Лета́ прорывался сквозь толщи океана, надеясь отыскать на дне зарытую в ил иголку.

В молчании они с братом подплыли к арке. Дуги́ потянулся к занавесу, чтобы открыть путь на арену, но Лета́ перехватил его ладонь. Пришлось. Заколебавшись, он отрезал бы им обоим дорогу назад, и вскоре его окатило бы брызгами крови – мёртвое тело Сэра́ упало бы к ногам.

Взгляды Дуги́ и Лета́ пересеклись – будто две волны столкнулись. Как и ожидалось, прикосновение надломило защиту Дуги́. Всего на миг, но его чувства стали осязаемыми и вспыхнули, как огни свечей.

Лета́ считал чувства брата – все до единого. Лёгкое раздражение сразу же спровадил – оно всколыхнулось из-за касания. Углубился и прощупал неуверенность и смятение, весьма близко граничившие с паникой.

– Не смей меня читать! – Дуги́ порывисто выдернул руку и приосанился. Высокий и статный, облаченный в обманчиво ненадёжный серебристый кафтан, изнутри защищённый кожаным подкладом и стальными набивками. – Мало мне Глендауэра? Сколько раз я велел ему не взывать к пагубному дару! Всё без толку. Он – твоё отражение. Те же грехи и заблуждения! Те же мечты о несбыточном и несущем погибель!

– Даже не ведаю, – отозвался Лета́, – радуют меня твои слова или печалят. Как бы там ни было, ныне меня заботит иное. Ты уверен, что желаешь вывести меня на арену? Уверен в виновности Сэра́?

– Истинно.

– Лжец.

– Не лжецу обвинять меня во лжи!

Глаза Дуги́ покрылись морозной коркой. Накопленные обиды боролись в нём с нежеланием терять лицо. Он поглядел на занавесь, за которой властвовали топот и хор неуёмных голосов.

Видит Умбра, Лета́ понимал боль брата. В далёком прошлом их осыпали почестями и нарекали воплощением Дэлмара и Юскола. Они жаждали править руку об руку, клинок к клинку. Но поделённые на двоих стремления обернулись пылью, просочившейся сквозь пальцы. А виной всему – запретная любовь Лета́ к Азалии.

С тех пор много воды утекло. Лета́ оказался в темнице, и лишь бродячие тени окружили его, сломленного и павшего на дно. Долгие дни и ночи он томился в одиночестве, но не утратил веру, что брат простит его и позволит залатать бочку их привязанности, давшую крупную течь.

И чудо произошло. Кончина отца ударила по Дуги́ сильнее, чем любой из вражеских клинков за прожитые годы. Он наведался в узилище и разделил с Лета́ горечь утраты. Тогда они долго сидели на обледенелом полу и слушали, как со стен капает вода, отзываясь эхом.

Потом Дуги́ не единожды захаживал в узилище. То подолгу молчал, объятый оторопью. То делился сведениями. То окатывал Лета́ потоками брани, отдававшей не столько презрением, сколько неудержимым сожалением.

Между Лета́ и Дуги́ до сих пор лежали осколки разбитого доверия. В горле Лета́ комом стояли невысказанные мольбы о прощении.

Настала пора выпустить их на волю.

– Прости меня, Дуги́. – Лета́ склонил голову и опустился на колено, чем вызвал у брата смешок. – Да, я полюбил Азалию и отринул наследие предков. Да, я подвёл тебя. Предал ваше с отцом доверие и пожертвовал честью и долгом в угоду греховным желаниям. Ты волен презирать меня. Волен ненавидеть. Волен лгать мне… – Лета́ посмотрел на брата и напоролся на острый взгляд. – Но на кой, скажи на милость, ты лжёшь себе? Мы оба сознаём, что ты принял поспешное решение. Тебе надлежало отложить судебный поединок. Но ты возжелал расправиться с ненавистной действительностью и теперь вынужден пожинать последствия…

Слова ещё не отгремели, а Дуги́ уже покаянно спрятал глаза за мелом ресниц и откинулся спиной на стену. Его воображение явно пробудилось. Перед внутренним оком пронеслась картина грядущего будущего – безжалостная в своей неизбежности и до дрожи красочная гибель Сэра́.

– Ты благороден, Дуги́, – металлическим тоном продолжил Лета́. – Ты достойный правитель, но гордыня порой ослепляет тебя. Я не прошу тебя поверить мне. Я желаю, чтобы ты поверил себе. Сомневаешься в виновности наставника? Отложи поединок. Ты не потеряешь лицо. Не подвергнешь сомнению слово владыки. Умоляю, не затягивай на своей шее петлю. Исправь ошибку. Тем самым ты убережешь от греха и меня. Я не пролью кровь того, кто, велик риск, не заслуживает смерти.

Молчание послужило ответом. Как долго пришлось ждать, Лета́ не сумел бы сказать, но вскоре ладонь в шелковой перчатке зависла перед ним. Он ухватился за неё и поднялся, расправив плечи.

– Извинения приняты. – Дуги́ поглядел на него исподлобья. Уголки его век подрагивали, выдавая напряжение. – Ты не заслужил мою благосклонность, но я сознаю твою правоту.

Он кивнул и выплыл на арену, впуская в тоннель лучи рассветного солнца. К счастью, благодатный полумрак вернулся вместе с упавшим занавесом. Кожа нагрудника поскрипывала, пока Лета́ растирал виски и силился укрепить подточенные душевные опоры. Разум вдруг охватило дурное предчаяние. Инстинкты обострились. Лета́ почуял неладное и приоткрыл занавес.

Взору предстали замерший неподалёку Дуги́ и боевая арена, серебрившаяся льдом и оцепленная углубленными в землю копьями со знамёнами. Синие полотна с вышитыми иглами реяли на ветру. Скамейки вокруг арены ломились от зрителей – капле негде упасть!

И вроде бы всё выглядело, как того и требовали обычаи. Ничто не предвещало беды. Вот только дурное предчувствие не испарялось. Грызло Лета́ изнутри столь же рьяно, сколь и неустанно. Шум и гам дурманили. Приветственные рукоплескания и свисты резали по ушам.

– Тишина! – Глас Дуги́ разнёсся по арене, пресекая всеобщее ликование. – Мне должно…

Брат не договорил. Сэра́ почти вывалился на арену из тьмы далёкой арки. Мелкие кристаллы льда парили над ним, оседая и тая в перепутанной бороде. В кромешной тишине он подковылял к ближайшему копью со знаменем. Явно пожелал опереться на него, чтобы усмирить дрожь в ногах. Протянул ладонь и тут же упал на бедро, громыхнув латами.

Вздох потрясения прокатился по зрительским рядам, когда изо рта Сэра́ повалила густым потоком серая дымка.

Пошла суета. Заскрипели скамейки. Зрители повскакивали. Неразборчивый ропот приливом окатил арену.

– Сэра́! – Дуги́ рванул к мастеру.

Молодой каратель выбежал из арки и дёрнулся к ним, но Лета́ преградил ему дорогу. Юноша резко остановился. Открыл рот и закрыл, явно не ведая, стоит ли ему беседовать с узником.

– Мне нужно донести весть до владыки! – возопил юноша, стараясь перекричать разразившихся гомоном наядов.

– Я прихожусь старшим сыном павшему владыке Ваухану, – с тенью былого величия в голосе напомнил Лета́.

После недолгого колебания юноша выдал:

– Сюда летит неведомая девица. Господин Кира́ велел не нападать на неё.

– Кто она?

Устный ответ не потребовался. Вынырнув из облаков, в небе над ареной зависла рогатая особа с раздутыми в полёте белоснежными крыльями. Зрители вскинули головы и дружно ахнули.

– Среди вас скрываются враги! – прокричала крылатая девушка. – Они прячутся под иллюзиями! Под лицами убитых наядов и нереидов!

Лета́ едва успел осмыслить видимое, как вдруг со зрительских рядов к арене хлынул чёрный дым.

Фениксы!

Всё произошло слишком быстро. Неведомая девица спикировала наземь, окутанная тёмным коконом. Дым почти перекрыл зрительские ряды. Расползся по арене, выдавливая из глаз влагу и сливаясь клубящимися взвесями. Фениксы принялись развеивать укрывавшие их иллюзии. Было похоже, что в глубинах смога один за другим разгораются по кругу далёкие костры.

– Выводите поселенцев! – прорвался сквозь шум возглас Дуги́.

И вспыхнула резня. Запели мечи фениксов, заполоняя арену стоном стали. Поначалу слышались только удары клинков и дрожащие крики первых жертв, по воле злого рока оказавшихся подле врагов. А следом зрительские ряды тряхнуло от топота. До танглеевцев, не познавших вкуса пепла, дошло, что они очутились в сердце побоища. Хватая детвору и пихая друг друга, они дали дёру, но увязли в толчее и закупорили лестницы между зрительскими рядами.

Стражники не сплоховали. Часть из них уже встречала собратьев у крайних ступеней и сгоняла в тоннели. Часть рассредоточилась по арене.

Хлад колдовства растёкся по венам Лета́. Он посмотрел на Дуги́. Не младший брат одарил его встречным взором, а владыка могущественного клана, Клык – былой каратель, не нуждавшийся в опеке. Дуги́ рывком сорвал накидку, и она осела на лёд бесполезной тряпкой. Рядом, тяжело дыша, возвысился Сэра́.

Лета́ вскинул ладони. Дуги́, Сэра́ и стражники – тоже. С пальцев десятков рук потекли белесые чары. Метели сшились из них и взвихрились. Загуляли по арене, прорезая и разгоняя удушливый смог. Загорелись скамейки. Очаги огня распространились по зрительским рядам. Всё ощутимее становился запах гари, тяжелый и неприятный в сыром воздухе.

Двадцать из сорока – а то и пятидесяти – фениксов взлетели и понеслись к арене над головами зрителей. Глаза огневиков горели живым огнём, крылья наливались пламенем, готовым вылиться на бегущих.

Из ладоней Лета́ и океанидов вырвались водные потоки. Ринулись к врагам, но те взлетели выше, и вода пронеслась под ними, распалась на брызги и дождем обрушилась на зрителей.

Только один феникс облажался. Пошитая из тьмы стрела угодила ему в грудь и впиталась в тело. Он врезался лбом в копье со знаменем и повалился вместе с ним на арену. Проехался по льду, оставляя за собой след из опавших перьев. И забился в судорогах, вопя и врезаясь шпорами на сапогах в землю.

Тут же к упавшему подскользил Дуги́ с выхваченной саблей. Резок по глотке – и крик оборвался хрипом и стих. Кровь растеклась по шее феникса. Алым треугольником окрасила застывшее рядом острие сабли.

Кто стрелял? Лета́ нашёл ответ в залитых мраком глазах белокрылой девушки. Но быстро стало не до неё. Фениксы подняли птичий клёкот, закружили над ареной сворой падальщиков. Столпы огня хлынули с небес и напоролись на пущенные навстречу снежные лавины. Рвануло так, что в ушах расплылся звон. Над ареной распухли дрожащие облака пара.

Горели скамейки. На верхних рядах, перевалившись через лавки, валялись зарезанные танглеевцы. Огонь ревел, пожирая знамёна на воткнутых в землю копьях и рассыпая искры.