Читать книгу: «Змей – история одного злодея», страница 3

– Это как же вы за срочку офицеров-то получили?

– Разведка это тебе не хухры-мухры, – сказал с вызовом Николай.

– А что твоя разведка? Где тянули-то? Неужели в Афгане? Или все побрякушки купили?

Толстомордый явно нарывался. Мы тогда знали, что их в войсках дяди Васи хорошо готовили. Но отличие было в том, как я уже говорил, что нас готовили убивать, а их готовили драться. А это совсем два разных искусства. Может быть, если бы толстомордый не сильно выпендривался, то Николай остался бы в деревне, может, даже я один бы уехал в училище. Но этот толстомордый парень, имя которого я так и не узнал, второй раз предопределил наше будущее. Хотя во второй раз это обошлось ему в пару ребер и сломанную руку, как нам потом рассказывал участковый, который нас отвез в тюрьму. Ну, в общем, по порядку: их было четверо, нас двое. Они служили в ВДВ, мы были на войне. Поэтому как только мы поняли, что драки не избежать, мы вырубили их так, как нас учили. Четыре движения, четыре попадания. Я сломал коленную чашечку одному и руку второму. Николай ударил дважды, и два мешка с мясом осели на платформе. Мы перетащили их с платформы подальше и проводили брата Николая. А на следующий день за нами приехал наряд, который запихнул нас в “«козлика”» и отвез в тюрьму. Ну точней, в районный КПЗ, где нам выделили по отдельной камере. Просидели мы, правда, недолго, наверное, меньше суток. Потом у меня был долгий, практически душевный разговор с Майором Петренко Василием Николаевичем.

– Ну что же ты, Виктор, наделал? Герой ведь, медали вот какие у тебя, как же ты так?

– Я не знаю, как так вышло. Просто они нарывались, и пришлось им вдарить.

– Вы из четырех человек сделали четырех инвалидов, трое в больнице, видимо, надолго, один дома лежит.

– Ну простите, нас так научили.

– Да, понимаю, вы ведь в разведке в Афгане были?

– Да.

– Ну короче у вас теперь выбор небольшой: либо вы этапом сейчас пересыпаетесь в академию, где проходите дополнительное обучение, и уже из армии никуда не уходите, либо по этапу так же, но чуть северней и на дольше. Это предложение действует только в течение одних суток, и то благодаря вашей характеристике.

– Я согласен.

– Ишь ты какой быстрый, ты прямо обрадовался, как я посмотрю? А твой друг вот расстроился, хотя тоже не сильно. Но я вынужден вас этапировать в любом случае, в Москву поедете почтовым вагоном под охраной.

– Да мне побоку.

– Да мне тоже, но хочу я в Москву съездить, жена сапоги просит. А тут вы мне как манна небесная.

Вот так мы и попали в Мытищенскую военную академию внешней разведки. Нас таких, которые, понюхав пороха, попали в это образовательное учреждение, было на целую группу. Видимо, тут отцы-командиры понимали, что к чему, и не ставили нас рядом с людьми без боевого опыта. И преподавательский состав у нас отличался от общего потока. Нам читали практики, это были и деды с Великой Отечественной, и ветераны корейской и вьетнамских войн. И каждый читал свою дисциплину и рассказывал свои истории. Нашим командиром был Савченко Василий Дмитрич, полковник КГБ. Он вел нашу группу. Он рассказывал, чем мы отличаемся от других:

– Вам уже не нужно вдалбливать понятие важности исполнения приказа, вы уже понимаете ценность человеческой жизни. В общем, то, на что в других группах уходят годы шлифовки и отбора, вы уже прошли. Поэтому у вас и программа много короче.

Программа, может, была и короче, но она была очень насыщенной, мы занимались с утра до поздней ночи. А у меня еще были дополнительные языковые занятия. Полученные в той академии знания мне потом реально были очень полезны и на службе, и после нее. Я тогда освоил много теоретических знаний по поводу психотипов людей, из кого можно сложить нормальную команду, а кого нужно выкидывать. Разведчик это в первую очередь психолог, а уже во вторую это боец. Нас учили таким вещам, о которых лучше и не знать большинству граждан. Я до сих пор, по идее, личность, которой нельзя выезжать за границу, так как я являюсь носителем таких тайн, за которые надо было бы убить. Я вот помню одного нашего преподавателя, Пожарова Петра Алексеевича, который каждую свою лекцию начинал с фразы:

– То, что я жив, это просто чудо и халатность наших спецслужб, но зато у меня есть возможность делиться с вами знаниями. Вот я и думаю: стоит мне уйти из академии и все, не будет больше Петра на этой планете. Ну я бы точно бы себя приговорил бы.

Его лекции были самыми интересными с точки зрения художественного исполнения. Он не читал предмет, он рассказывал о своей жизни, обычно ему давали по два академических часа, которые он тратил без перерыва. Никто и не думал даже уходить на перемену или выходить в туалет, так интересны были его рассказы. История жизни этого человека поучительна сама по себе, но противоречит понятиям добра и зла обычного человека. Вообще, все, что связано с разведкой как таковой, лежит вне этого понятия. По-хорошему, тот, кто выживает в разведке, в понятии обычного человека это стопроцентный шизофреник. Мы реально ненормальные. Вот и Петр Алексеевич, он постоянно на это ссылался. Тогда я еще его не понимал так, как понимаю его сейчас, хоть та деревня, которую мы уничтожили, чтобы выманить Хасана из пещер, была в моей памяти острым пятном. Даже и у него таких пятен была масса:

– Нам тогда была поставлена задача любыми средствами и силами пробиться в ставку к Гитлеру, как это было сделать в тех условиях, не представлялось возможным. А если учесть, что мы действовали в окружении английской и американской разведки, которые были очень хорошо упакованы и денег у них было очень много. А мы были голытьбой, у молодой советской республики не было денег, их не было настолько, что нам приходилось работать, чтобы прокормить себя. В общем-то, именно этот факт и слепой случай помогли мне оказаться в ставке. Я устроился поваром в кафе, где проработал в течение года. Я, кстати, очень неплохой повар, так уж сложилось, что я хорошо готовлю, а в том кафе я проработал почти год. Хозяин кафе Томас Хелц работал со мной бок о бок. Я очень многому научился у Томаса в плане готовки, он был хорошим человеком. Немцы, они фанатики работы, работа у них как религия. Томас не был исключением, он работал в кафе больше всех, несмотря на то что был хозяином достаточно успешного и богатого заведения. Он стоял у плиты с раннего утра до позднего вечера. Он мог убрать посуду после гостей и помыть ее. Мне очень повезло, что я тогда поработал рядом с ним, так как все-таки не в одной разведшколе не могут передать дух другого народа. И в итоге именно благодаря Томасу я и попал в «Гнездо на утесе». Ну, конечно, не только благодаря ему, а еще и благодаря другой нашей команде, которая смогла вычислить одного из поваров, работавшего там, и устроить ему несчастный случай, а также подать идею найти хорошего повара из «простых смертных», и выбор пал на меня. Я проработал в этом месте до 1944 года, когда оно было ликвидировано.

Вот в таком стиле он нам и рассказывал про свою работу, в деталях и в подробностях: как они организовывали передачу информации, и как он ее добывал. Информации было очень много, вплоть до приказов об изменении в военной форме или о разработке нового вооружения. Петр Алексеевич рассказывал, как порой незначительные сведения, которые он краем уха цеплял от обедающих офицеров, меняли ход войны. Но вот что мне тогда еще запало в душу от его рассказов и что я потом испытал на собственной шкуре.

– Вы знаете, что самое тяжелое в работе разведчика? – с

просил он как-то на одной из своих лекций.

Мы начали высказывать свои предположения, кто что мог придумать. Как тяжело находиться на чужбине, как тяжело никому не верить. Он слушал нас с улыбкой, а когда наши версии закончились, он сказал:

– Самое тяжелое в работе разведчика – это остаться верным Родине.

Нас это тогда поразило, так как верность Родине у нас, желторотых юнцов, была чем-то навроде аксиомы, которую невозможно нарушить.

– Да-да-да, не смотрите на меня так. Это действительно самое тяжелое. Когда ты живешь в другой информационной среде и общаешься там, волей-неволей возникают вопросы, а на той ли стороне ты воюешь. Эти вопросы – самые тяжелые, на которые отвечать себе очень непросто. Сейчас, с высоты возраста, я могу себе сказать, что все, что я сделал, я сделал не зря. СССР должен был победить в той войне, и все, что сделано, было сделано правильно. Но тогда моим самым большим врагом был я сам. Я сомневался, что все, что я делаю, я делаю правильно. Я тогда думал, что это только у меня такие вот сомнения, но, когда я уже вернулся в СССР в апреле 1944 года и начал общаться с другими офицерами, я понял, что сомнения есть у всех. Все-таки, находясь в Германии и видя успехи немецкого народа в восстановлении собственной страны, очень сложно не проникнуться было этим духом и той информацией. Ведь не просто так немецкий народ любил Гитлера, так как именно при нем был колоссальный рост по всем направлениям в Германии. Немцы получили в те года то, что они умеют лучше всего, а именно работу! И не проникнуться духом великой Германии того времени было невозможно. И это было самым тяжелым, особенно до войны! Когда началась война, стало много проще…

Потом уже, гораздо позже, я понял, о чем он говорил. Тогда нам всем казалось, что старик бредит: как можно переживать за страну врага? Но мы слушали, ведь зачем-то отцы-командиры поставили его к нам преподавателем.

Еще одно из моих ярчайших воспоминаний – это Москва. Мне, – человеку, родившемуся в деревне, который из всех больших городов видел только Киев из окна вагона, – Москва предстала во всей своей красе. Я много раз потом бывал в Москве и в Санкт-Петербурге, но первая моя поездка в увольнение была самой запоминающейся. Нам выдали “«гражданку”», так как в форме было появляться нельзя, прочитали инструктаж, как себя вести, и разрешили быть свободными. Мы еще тогда получили денежное довольствие аж по двадцать пять рублей, несметные по тем временам деньги. И мы поехали на электричке до Курского вокзала.

Этот вокзал нас встретил несметным количеством народа, как нам тогда показалось. Я помню тот день в мельчайших подробностях, потом уже все, что было в Москве, как тусклой краской в памяти, а тот день, первый, был самым ярким. Я помню мороженое, которое мы купили на вокзале. По 8 копеек в бумажном стаканчике, фруктовое, которое нужно было кушать противной деревянной палочкой. Как мы шиканули и взяли такси “«Волгу”» ГАЗ-24 и за 3 рубля доехали до ВДНХ.

Я не знаю, как правильно пишутся мемуары и правильно ли я их пишу. Я просто ковыряю свою память и вытаскиваю те события, из которых и сложилась моя жизнь. Но вот читаю сейчас и понимаю, что одно из ярчайших воспоминаний моей молодости записать-то и невозможно, а в памяти висит вот та “«Волга”», с кожаными сиденьями и запахом масла и бензина, и это уникальный запах, которым пахли именно эти машины. Он отличался от ЗИЛов или от АЗЛК “«Москвич”». Но вот именно эта “«Волга”», первая в моей жизни, запомнилась мне в малейших деталях. Эти ручки, звуки, запахи. Нас было трое, Николай сел впереди, а я с Петром сзади. Меня поразило мягкое кожаное сиденье, в которое я прямо провалился. И потом движение по Садовому кольцу, троллейбус “«Б”», потом ВДНХ. Водитель улыбался, глядя на нас.

Мы гуляли и смотрели на фонтаны, потом стояли минут двадцать около ракеты “«Восток”», восхищаясь ее размером. И много, много мороженого. Ребята пили пиво, а я ел мороженое. Я не проходил мимо любого ларька, покупая все новые и новые порции. На следующий день я поплатился ангиной, но ни на секунду не жалел об этом. Потом мы ехали обратно домой, на метро.

Два года, проведенных в училище, были, наверное, самыми интересными годами в моей жизни. Точнее сказать, что моя жизнь началась четыре года назад, из которых я два года прожил в Афганистане, а два года – в подмосковной Балашихе. За два года я выучил четыре языка, точнее четыре диалекта фарси, и приобрел массу новых знаний и навыков. Вернее, это все были диалекты фарси, которые сильно отличались друг от друга. Мы много раз бывали в Москве, правда, через какое-то время наши появления в Москве кроме отдыха с увольнительными превратились еще и в занятия. Мы не сразу это поняли, но как-то перед выдачей одного из увольнительных наш командир Снегирь вдруг сказал:

– Детство ваше кончается, будьте осторожны.

Мы подумали, это очередное его нравоучение, и поехали отдыхать, как всегда, молодые и богатые пацаны. Но тот день, когда мы вернулись в часть, мы запомнили надолго. Я бы сказал, на всю нашу оставшуюся жизнь. Мы в этот раз решили отдохнуть в парке Горького, там было колесо обозрения и много чего удивительного для нас. И мы с Курского рванули на метро. Там, весело болтая, шли по Крымскому мосту, и уже на площади перед входом в парк произошло нечто, что сломало наше сознание навечно. На площади стояли три черных “«Волги”», на которые мы поначалу и не обратили внимания. Мы прошли мимо и уже почти дошли до входа в парк, как вдруг сзади мне на голову был одет мешок и я получил удар в основание черепа. Ускользающим сознанием я успел сообразить, что этому удару я сам уже обучился в совершенстве.

Очнулся я в полной темноте, подвешенный за больно связанные руки. Все тело болело, но меня не били. Тело болело от вывернутых рук и того, что я висел в этом положении, видимо, уже больше получаса. Руки были связаны очень хорошо, вырваться было невозможно. Я тогда висел и думал, как же так произошло, что нас вот так среди бела дня повязали практически в центре Москвы. Где мы сейчас находимся и что нам с этим делать?

Потом я услышал впереди какой-то шорох, и вдруг яркий свет загорелся впереди меня и раздался голос:

– Фамилия, имя, отчество, номер части?

– О чем вы, я не понимаю.

– Не надо валять дурочку, повторяю вопрос: фамилия, имя, отчество, номер части?

– Сапрыка Дмитрий Анатольевич, но ни в какой части я не служу.

Я понял, что, кто бы меня ни задержал, говорить про академию КГБ я не имею права ни при каких обстоятельствах. А Ф.И.О. я назвал из своего последнего занятия по запоминанию своих сценариев. Там я выбрал Ф.И.О. сам.

Дальше начался самый настоящий ужас. Меня кололи по-настоящему, ровно так же, как нас учили на занятиях, сейчас все это применялось ко мне. Меня били с чувством, с толком, с расстановкой, не оставляя синяков, но очень больно. Я понял, что убивать меня тут не будут и калечить тоже. Это была проверка, я понял это на втором заходе. Но я не понимал ни смысла, ни целей ее. Но в одном был уверен: ни при каких обстоятельствах я не должен называть своих правдивых данных. Поэтому я старался, как мог, выдумывая легенду на ходу. Сейчас я даже уже не могу вспомнить то, что я тогда плел. Меня сняли с крюка и усадили за стул, предложив чаю. По оперативным урокам я понимал, что это только начало, сейчас как бы дают поблажку, чтобы я расслабился. Потом меня опять повесили, опять били, потом опять сняли и опять предложили чаю. Но потом в камеру, где я был, зашел Снегирь.

– Ну теперь ты понял, что детство кончилось?

– Да, так это все занятие?

– В этот раз да, это была проверка, но ведь это могли быть и не наши. Теперь давай разбор полетов, где вы и как накосячили.

И Снегирь начал мне показывать фотографии и рассказывать, где и как нас вели и наблюдали. Фотки были прямо от выхода с части по всем нашим путям в Москве. Даже тот водитель, на той самой моей первой “«Волге”», оказался подставным лицом. И мы получили выговор за то, что говорили о службе в самой машине.

– Вы должны быть на полном контроле, где бы вы ни находились. Сейчас вас взяли в качестве оперативного урока, но могли бы взять и не мы.

– А кто бы нас смог взять тут, в Москве?

– А ты что, думаешь, некому? Если бы тебя тут ломали в этом подвале не мы, по щадящей программе, а ребята посерьезней, с целями совсем не образовательными, сколько бы ты тут выдержал?

– Ну я бы долго выдержал.

– Не хорохорься, ломали еще не таких, как ты, а гораздо крепче. Ты пойми, что есть у них это время, им не нужно спешить. А за два-три года можно стереть сознание у кого угодно.

– Два-три года?!

– Сейчас уже другая война, это тебе не Великая Отечественная, когда нужно срочно добыть информацию, это война, которая идет все время и будет идти всегда. Эта война шире границ конкретных государств и конкретных политических строев.

Он много мне тогда чего рассказывал, но что тогда действительно произошло, так это кончилось детство. Все следующие наши увольнительные и просто походы уже никогда не были просто так. Мы стали смотреть на любую машину и на любого человека, который шел впереди или шел позади. Тогда я только понял, как серьезно относились к нашей подготовке. В общем, все, что мы тогда считали увольнительными, на поверку оказалось оперативными занятиями в городской местности, после которых можно было запросто загреметь на “«губу”» или, еще хуже, попасть в подвал на крюк, на который мы и попадали, и потом опять-таки получить “«губу”». В тот первый раз мы еще два дня провели на “«губе”», так как количество взысканий превысило разумно допустимое, по словам Снегиря.

На “«губу”» нас посадили втроем, и двое суток мы обсуждали друг с другом, что мы увидели и как мы провалились. Как кого пытали, и кто сказал какую легенду. Потом я понял, что даже эта посадка на “«губу”» тоже была частью воспитательной работы. Николай больше всего переживал за то, что Снегирь его укорил: “«

Что ж ты не сбежал-то? У тебя ведь была возможность.

– Какая возможность?

– Твой узел на руках был с изъяном, ты не мог этого не заметить”».

– Вот что я ему мог возразить, ребят? А узел реально был с изъяном, я смог бы его снять сразу, но решил осмотреться, а Снегирь мне говорит: “«

Если выпадает шанс, им нужно пользоваться, поверь, второго шанса уже не будет. Можешь бежать? Беги!”»

А я ему говорю, но я, типа, не один же был? “«

А много ты им поможешь, пока висишь на крюке?”» Короче, укатал меня он, братцы, что ж мы, лохи такие. Ведь могли бы все себе испортить.

Вот в таком вот ключе мы и провели двое суток, обсуждая детали и стратегию дальнейшей жизни.

Второй год моих занятий отличался от первого. Там уже не было коллективных занятий и лекций, было существенно больше практики и занятий в небольших группах. Наша тройка, которая сложилась в самом начале обучения, не разбивалась. Иногда к нам добавляли одного-двух, потом убирали. Но занятия шли. Но правила становились все сложней и жестче. У нас были и настоящие, неучебные занятия, мы сами участвовали в наружке, и лучше всех из нас троих это получалось у Николая. У меня все дальше и дальше шли языки. Снегирь говорил:

– У тебя два пути: разведка и МИД, если надоест оперативная работа, то туда тебе сам бог велел идти.

Но в МИД я не попал, мой путь удивил меня самого, но все-таки дальше по порядку.

Потом было распределение. Про этот день в училище ходили легенды. Не удивлюсь, если все эти легенды придумали сами преподаватели. Но легенды ходили настолько разные, что “«распред”» можно получить прямо в трамвае на практическом занятии и чуть ли не на этом трамвае уехать в США для выполнения задания. Типа могут и в космос отправить на секретное задание, а могут и на Луну, могут в США. У меня, в общем-то, не было сомнений, что мое распределение будет на Ближнем Востоке, как, -собственно, и у всей нашей тройки, потому что все мы учились в той языковой группе.

Но день распределения как таковой и не наступил. Было несколько собеседований с разными странными личностями в течение недели, вна которых задавали разные, очень несвязные вопросы. А потом вдруг нашу тройку вызвали и вручили нам паспорта и билеты. Тогда же мы получили инструктаж. Нас направляли в Пакистан, где у каждого из нас была своя роль, но основной целью была разведка и поиск схем перемещения оружия и денег в сторону Афганистана. Добираться до Пакистана мы должны были разными путями, и каждый из нас должен был устроиться и выполнять свою задачу. У каждого из нас был свой связной с центром. В общем, система была совершенна. Никто не знал до конца всей цепочки и всех разведчиков. Наша группа была подобрана по полученным специализациям. Петр и Николай по легенде – турки, прибывшие как гастарбайтеры. Я по легенде был пакистанцем с Гилгилт-Балтистана, там достаточно часто встречались метисы арабов с корейцами, и моя внешность не сильно выделялась. Знание пушту и фарси делало меня очень ценным кадром. Петр получил специализацию взрывника, а Николай с трудом изъяснялся на фарси, но у него были лучшие показатели по наружному наблюдению. Он все время показывал лучшие оценки на занятиях в Москве и по обнаружению “«хвостов”», и по слежке. В общем-то, наша тройка была на все руки мастер.

Мы прощались с училищем и выслушали напутственные речи. Последним, с кем мы встретились, был Петр Алексеевич. Он нам всем пожал руки, как будто всех нас знает, в чем я лично сомневался, и сказал фразу, которая стала, как я бы сказал, одним из базовых моих воспоминаний:

– Ребята, запомните: все, что мы делаем, приносит пользу, даже если мы этого не осознаем. Именно в той сфере, в которой мы работаем, и есть истинная политика и истинная эволюция. И лучше быть в ней солдатом, чем не знать про нее вообще. И еще: никогда и ни при каких обстоятельствах не заводите семьи.

Пакистан

В Пакистане я прожил пять лет, в городе Пешавар – самая близкая точка к границе Афганистана, основной перевалочный пункт оружия в ту сторону и наркотиков в обратном направлении. Я много раз вспоминал слова Петра Алексеевича по поводу «не заводите семьи». Но как вот ее не завести? Ведь мы там провели огромное количество времени, а ведь это исламская страна. Вот как себе представляют работу разведчика? Сплошные погони, побеги и опасности? Да, все это, конечно, есть! Но вот я первые три года, проведенных в Пешаваре, проработал таксистом. Петр устроился в парикмахерскую, а вот Ваня попал в местный гараж в автосервисе. Были и скрытые, конечно, работы, но основная-то работа была самой, что называется, обычной, и в этой самой обычной работе мы проводили массу времени. А вот на скрытые работы как раз уходило очень немного времени поначалу. Когда я прибыл в Пешавар, на выделенные мне деньги я купил старую «Тойоту Короллу», которая и стала моим основным средством заработка. Мой связной свел меня с человеком, который за мзду выдал мне разрешение на работу. И так начались мои трудовые будни. Каждое утро я начинал на площадке рядом с магазином недалеко от квартиры, где я жил, ну а оттуда, в зависимости от желаний клиентов, я курсировал весь день по городу и вечером приезжал в свою квартиру. Первый год я только этим и занимался, заводя знакомства среди таксистов, собирая информацию и становясь своим. Я гонял по улицам, узнавая город, и общался с таксистами. Мне удалось очень сильно подружиться с местными, до того, что я в итоге женился на девушке Зарине, которая была младшей дочерью Заура. Заур – личность незаурядная, он что-то вроде местного королька, которому все платили процент от своих доходов. Мое первое знакомство с ним нельзя было назвать приятным. Я не знал местных правил и спокойно таксовал первый месяц, ни о чем не думая. Но в один из дней ко мне подошли какие-то ребятки, постучали пальчиком в окно и без прелюдий выпалили:

– Гони бабки!

Я немного ошалел от наглости подошедших ко мне:

– Какие бабки?

– Ты Зауру денег должен.

– Кому?

– Зауру, он тут главный. Ты месяц тут работал?

– Да.

– Вот, с тебя деньги.

– Но я не знал ничего о деньгах.

Ребята переглянулись и сели в машину сзади и справа от меня. Но вели они себя уже более спокойно.

– Поехали, мы тебя к нему отвезем.

– Поехали.

Мы поехали в старый город, где около одного из особняков меня проводили внутрь. Что меня там поразило, так это прохлада внутри этого дома. Кондиционеры тогда были не просто предметом роскоши, а чем-то почти космическим. И тут, в этом доме, явно везде витал призрак показной роскоши. На полах и стенах висели ковры. Мы вошли в зал, где я приготовился увидеть как минимум шейха, над которым в обязательном порядке должен стоять негр с опахалом. Но в зале оказалось немного проще: был стол, вокруг которого пуфики.

– Снимай обувь, –ты в доме Заура.

Я послушался и снял туфли, которые я тут носил. И через минуту я увидел Заура. Мужчина лет пятидесяти, с бородой, не толстый, не худой. Точнее, полный он тогда был, но он сильно беспокоился за то, что все время набирал вес, и постоянно пытался похудеть, чтобы быть в форме. И иногда это ему удавалось. В ту нашу первую встречу он был в том состоянии потери формы, и потому пил много чая и старался как можно меньше кушать, о чем он мне сразу и сообщил.

– Тебя как зовут, сынок? – с

просил он меня.

– Ван, – ответил я.

Мои документы в то время были на имя Ван и фамилию Цой. Так, по легенде я был метисом корейца и араба. К тому времени, кроме моих синих глаз и моей матери-хохлушки, все остальное полностью соответствовало моей внешности. Но, как я понял, даже голубые глаза хоть и были редким явлением, но все же встречались как раз у метисов.

– Ты знаешь, кто я? – продолжил Заур наш разговор.

– Простите, но нет.

– Я тут главный в этом городе, самый главный, ты должен был прийти ко мне, когда приехал в наш город, и сказать: “«Заур, я приехал в твой город и хочу работать”», – и я бы тебе все сразу объяснил. А ты вот приехал и не пришел ко мне, и начал вот работать в такси, и денег платить не хочешь.

– Я не говорил, что я не хочу платить, – начал я оправдываться, – я просто не знал порядков, а никто мне не рассказал про такого уважаемого господина, как вы, Заур. Я готов заплатить и в будущем не нарушать ваших правил, – я старался быть максимально искренним и в процессе разговора даже приложил руку к сердцу. Видимо, моя лесть и выбранный тон задели сердце Заура, так как он явно смягчился:

– Какой вежливый и умный молодой человек. Н у раз ты не возражаешь против наших правил, садись за стол, мы будем пить чай. Извини, у меня сейчас диета, и, чтобы не искушать себя, будет только голый чай. Садись.

Он жестом пригласил меня сесть за стол, и я сел. А в зал вошла девушка, которая принесла большой чайник чая и две чашки, екуда налила нам чай. Девушка была одета по мусульманскому обычаю, но с открытым лицом, что означало, что она не замужем.

– Это моя младшая дочка Зарина, – представил Заур. Зарине он меня представлять не стал. Мне приглянулась девушка, видимо, и ей я понравился. Я улыбнулся ей тогда открыто, а она, смутившись, ушла из комнаты, где сидели мужчины.

Заур, видимо, тогда еще приметил мой взгляд на Зарину. Как я узнал позже, она была тоже метиской, от второй жены Заура, которая была ккореянкой. И он никак не мог выдать ее замуж, так как метисы тут считались людьми второго сорта. Но поскольку я тоже был метисом и тоже наполовину корейцем, он решил присмотреться ко мне внимательней.

– Ты вежливый и воспитанный молодой человек, приходи ко мне сам с деньгами раз в неделю, мы будем пить с тобой чай.

Связь с Зауром была, что называется, очень ценной в моей оперативной работе, так как я мог за этим самым чаем обсуждать с ним слухи, которые я узнавал от таксистской братии, и входить в доверие, чем я, в общем-то, и занимался. А Заур, в свою очередь, присматривался ко мне и, как я понял, мечтал сделать меня своим зятем. Я, в общем-то, не был сильно против, так как Зарина мне нравилась. И общение с Зауром мне было полезно. Но все-таки я был всего лишь таксистом и чужаком, а он – благородный дон. И потому он не торопился, пока одно событие не изменило мой социальный статус и в его глазах, и в городе в целом. В одно из моих посещений Заура я застал его в очень гнусном расположении духа, я зашел в чайный зал и услышал:

– Сын шакала, тварь. Я убью тебя. Видит Аллах, я не хотел, но я тебя убью, – х

одил он по залу и ругался. Я присел на пуфик и спросил:

– Что случилось, Заур?

Он увидел меня и выпалил:

– Мне угрожает этот шайтан Мухамед, его выгнали из Лахора, и он решил тут потеснить меня. Как я его ненавижу!

Мухамед тоже из царьков, который проиграл битву за свою территорию в другой части Пакистана и был изгнан оттуда местными кланами. По несчастью, он имел родственные связи в Пешаваре, и потому решил осесть тут. Ну и, естественно, начал делить пирог доходов, принадлежащий тут Зауру, который был сильно недоволен этим фактом. Вот в этот самый момент Заур и выпалил:

– Ван, если ты убьешь его, я выдам за тебя дочь и отдам тебе весь доход от такси в городе.

Заур тогда ляпнул это в сердцах, а я вот зацепился тогда за его слова и, задумавшись, сказал:

– Но мне еще нужно будет немного денег.

Заур онемел от моей наглости и переспросил:

– Денег?

– Ну да, нужно будет подкупить кое-что, я же не смогу убить его голыми руками.

– А ты сможешь убить его? Ты – молодой щенок, ты понимаешь, кто это такой и какие силы за ним стоят, какая у него охрана?

– Я могу попробовать, я много-то денег сразу не прошу, только на затраты.

У меня в голове созрел план достаточно быстро, и я решил, чем черт не шутит? Стать зятем главного бандита в городе, в общем-то, неплохая идея. Ну а убить какого-то другого более жирного бандита не такой уж и большой грех. Вечером того же дня мы встретились с Петром и Николаем и разработали план. Мы решили заложить взрывчатку с радиоуправлением в автомобиль Мухамеда. Оперативные данные по его перемещению и проживанию мы достали достаточно быстро. Мухамед был новичком в Пешаваре, и потому одной из самых обсуждаемых личностей в этом небольшом городе. И когда я назначил встречу нашей тройке, ребята уже владели большим количеством информации, а недостающие звенья мне добавил Заур. Необходимый боевой запас у нас был в достатке, хоть и требовалось время на то, чтобы привести его в боевой режим. Еще мы решили, что взорвать его лучше тогда, когда он будет уже в своем доме.

Когда уже все было сделано, и дом Мухамеда взлетел на воздух со всей прислугой и всеми боевиками, я подумал, а не перестарались ли мы. Уж больно значительный оказался фейерверк, видимо, в самом доме тоже хранился значительный запас оружия и взрывчатки. По крайней мере, местная полиция в своем отчете так и написала, что произошла самопроизвольная детонация незаконной взрывчатки. Но вот Заур, конечно, был поражен больше всех.

– Как ты смог это сделать, Ван? Ты кто вообще такой?

– Я просто таксист, выросший в определенных условиях.

– Ты разнес его дом, целиком.

Но Заур все-таки больше радовался, нельзя было сказать, что подобные разборки в то время были такой уж редкостью. В Пакистане было очень много оружия, взрывчатки и снарядов со всего мира. В соседней стране шла война, и снабжение шло через Пакистан. И местные бароны часто устраивали между собой разборки с применением порой даже небольших армий.